Планета по имени Ксения

Лариса Кольцова

Планета по имени Ксения

В коконе одиночества

Глубинные страхи Ксении

Она не приходила на ногах, не прилетала на крыльях, не приползала на брюхе, – она просто появлялась, отделяясь от тёмных полей, лежащих за ночным лесом, и наваливалась. У неё и не было ни ног, ни брюха, как и самой зримой воплощённой в веществе формы, но у неё имелось словесное обозначение, имелся и категориальный статус в философских словарях, и она ощущалась как ноющая пустота. Через идеальные прямые линии проложенных наземных дорог для сверхскоростных, молниеносных потомков древних поездов, через полу заброшенные тропы для редких пеших, обленившихся людей, через мельчайшие просветы между деревьями она тяжкой пульсацией, как ленивая старческая кровь проталкивалась, будто через аорты, сосуды и капилляры.

Чем она была, эта пустота? Обиженными лохмотьями, остаточными обрывками, отброшенными обрезками материала Художника для его несравненного Творчества, не вошедшими в рамки Замысла? Возможно, она просачивалась на битком забитую людьми, зверьём и прочей живностью маленькую и тесную Землю из межгалактических глубин?

Человеку так важно осознавать свою принадлежность не только к Солнечной системе, к Млечному Пути, но и к целому Мирозданию, где и малой, пусть и точкой, но он является составляющей частью бесконечности Вселенной. А тот, кто отрицает эту включенность, ниспровергает только себя самого, а уж никак не само человечество, вселённое во Вселенную.

И червяк, и слизняк, и кошачья блоха, гнусная палочка Коха? И они? Да. И они подселенцы в непостижимом этом космическом обиталище. А ты уверена, нашёптывала пустота ей в душу, что твоя Солнечная система с твоим Млечным Путём в никуда не являются отринутой Творцом свалкой неудачных экспериментов? Медленно уничтожаемой, не исключено, что и благим Энтропизатором? В сверх человеческом смысле, если? Это как? В бесчеловечном? Но, в бесчеловечном Мироздании откуда бы и взяться человеку?

И вот она, – проекция ничто, служебная функция Энтропизатора, внедрялась всюду, где зияли прорехи, возникали каверны, скрипели трещины повреждений, петляли тупики упёрто-самонадеянных проектов и колыхались трясины смертоносных заблуждений, чтобы внушить своё несомненное торжество, заявить о своём первородстве, о тёмном могуществе Хаоса.

Но она хотела и жизни тоже, хотела дыхания, потому и лезла в осиротевшие, покинутые и жалобно одинокие души, ища там места и сворачиваясь клубком, как бездомная кошка, нашедшая тёплый укромный уголок. Отогревшись, она вонзала туда когти, перебирала мягкими лапами в сладострастном удовлетворении от найденной жертвы, слившись с которой получит своё, наконец-то, разумное бытие.

Сейчас эта метафизическая тоска пританцовывала, тёрлась шерстяным брюхом о сердце женщины, не имеющей возраста. Но самой женщине казалось, что она отжившая и сухая, забывшая вкус того, чем и питается женщина всю жизнь. Вкус любви. Запах любимого, чьё-то неудержимое к себе стремление, ночное восхищение, покрывающее собою все дневные неурядицы, жёсткую правду и пластичную кривду человеческого устроения. Неужели это было? С нею? И может быть опять? Да нет. Какое там стремление, да ещё и восхищённое. Так бывает только в юности, так было и у неё…

…Следы оставляя в некошеных травах/ Пройдя через сизый реликтовый бор/ Как в детстве идём мы по шпалам, по шпалам/ И лёгкими пьём бирюзовый ликер…

Кто придумал эти строки? И она, и он, они вместе шли и сочиняли, а потом… Свалились в траву, на удивление тёплую, мягкую, несколько высушенную предосенним солнышком, но не настолько, чтобы она кололась и раздражала кожу. И насекомые, живущие вокруг в её дремучих для малых сих тварях измерениях, уже не так активничали как летом, утомились от своей бурной жизнедеятельности, притихли, не досаждали вовсе. Потому и не мешали их встречному устремлению…

Ноги, руки, всё переплелось, уподобились корням, у которых никогда не поймёшь, где заканчивается одно растительное щупальце и начинается другое. Если деревья растут близко-близко, как и бывает в лесу, и переплетаются ими там, в сырой чёрной глубине почвы. Но деревья прохладные и безмолвные, а их тела были горячие и стонущие. И погружение в любовь было таковым, как если бы одушевлённое земное тяготение утягивало её вглубь и темень, а она извивалась кверху, к свету, но сила эта не пускала и продолжала незримым тросом утягивать в вековечную почву и подпочву всего сущего. Окатывала дыханием зева праматери, и это она стонала в ней, принимая в себя через неё, как через синапс, маленький и временный, из трепещущего нерва – из любимого импульс страсти вместе с извержением молодого семени, чем и питается эта праматерь сущего всегда, от начала живого творения. Все девушки испытывают это, если любят, ошеломлённые не своей силой, вырывающейся из их столь ещё и зажатого тела. Все женщины, по замыслу все, должны ликовать в этом, столь и кратком своём счастье, отдавая силу своей праматери, – плату за выделенную напрокат красоту и желанность земного тела.

Она помнила, о чём думала тогда, – нет, не думала, о чём она и могла думать в тот миг? – ощущала в себе свою мать, свою бабушку, и все женские предыдущие поколения. Говорят, что такое же ощущение женщина испытывает и в процессе родов ребёнка, но Ксении не было дано испытать этого. Но вдруг и придётся? И родить, страшно и подумать, от него? От других не надо ей.

Дальнейшее развитие сна закинуло её на пригородную платформу, где они вышли уже после той прогулки. Она знала, что той платформы уже не существует, как и того старого маршрута. Она была там, долго бродила по таким же дремучим зарослям, выискивая прогулочные тропинки, а они там нашлись. Многие всё ещё гуляли там, подчиняясь некому незабытому прежнему алгоритму давно ушедшей жизни, когда любили приходить сюда, чтобы уехать куда-то со своей целью, а то и вовсе без таковой.

Она забралась на поваленный фрагмент старой платформы и села, свесив ноги. Было высоковато, было тепло, отрадно и беспечно как в том самом времени, что ей и снилось. Она и на самом деле там гуляла однажды. Семенила по остаткам разобранных наполовину шпал древней дороги, никуда уже не ведущей. Сидела на той самой плите – останце платформы, глазела то в сизые пространства, то небеса, чья синь маскировалась дымкой бесцветной облачности. От чего небо казалось потолком, ни высоким-ни низким, ни далёким-ни близким, как говорят в сказках.

И вдруг, – не во сне, а в той реальности, что и послужила рабочим материалом для сновидения, – она наткнулась рукой на мужской контактный браслет. Кто-то снял и забыл тут. Чтобы вернуть его владельцу, необходимо было отнести в ближайший пункт потерь. Трогать, влезать в чужие информационные глубины не считалось проступком, но и не желательным, конечно. Хотя любопытство у иных женщин это как вторичный половой признак. Без соприкосновения с живой кожей своего владельца, браслет обычно закрывался от доступа тех, кто его и хватал. Но тут в нём возникла, видимо, некая неполадка, потому что он ожил сразу же, как только Ксения надела зачем-то его на своё запястье. Вернее, активировался лишь один из его сегментов, когда она услышала голос, – Да сколько же можно тебя вызывать? Ты спишь, что ли? Или утонул где?

Голос показался знакомым, а следом и личико обозначилось, Рита! Она с изумлением вглядывалась в Ксению, не находя слов. Потом спросила, – Ты? Откуда у тебя контактный браслет Венда?

– Нашла, – просто ответила Ксения. – Гуляю тут. За городом. Села, поела, дальше пойду.

– Чего поела? – спросила Рита строго, но мягко, как заведующая учебной частью школьного городка.

– Пирожок, естественно, – ответила Ксения. – Захватила с собой в рюкзачке, – она показала Рите маленькую бутылочку с водой. Никакого пирожка на самом-то деле не было.

– Странно, – сказала Рита, – что браслет активировался при контакте с посторонним человеком. Впервые наблюдаю такую вот аномалию

– Так я ему и не посторонняя. Если уж даже его вещи так считают, в отличие от самого хозяина. А я сама по себе и есть аномалия, как ты же не раз мне о том и говорила.

– Ты где? А! Вижу твои координаты. Ну и глушь! Ты чего там забыла?

– Я гуляю в свободное время, где хочу.

– Когда вызовешь общественный аэролёт после прогулки, занеси браслет в ГРОЗ. Оставь внизу у дежурного робота. Я потом туда подойду. Если захочешь, можем вместе попить кофейку в «Башне ветров».

– Отличная идея! Там кофе изумительный. Только я в походных шортах и в майке. Буду эпатировать тамошний ГРОЗный муравейник.

– Да кому ты там и сдалась. Кстати, я заодно сделаю тебе сюда свободный пропуск, чтобы ты приходила в любое время, как захочешь кофейку изумительного откушать. Или со мной войти в родственное общение вдруг пожелаешь. Мы же не чужие с тобой.

– Почему и нет? Я ведь по жизни своей бродяжка неисправимая, а также и дочка твоя, мамочка.

– Будет ведь искать! – проворчала Рита, имея в виду растеряху Венда. – Что у него с головой? Потерять контактный браслет в каком-то диком поле. Чего он там делал-то? А ты сама? По следам его, что ли, ходишь?

– Нужен он мне! – как бы возмутилась Ксения без всякого возмущения на самом-то деле. – Я и узнала-то случайно, что он вернулся. Уж и не помню, кто сказал… Кажется, Елена из экспериментальных оранжерей, что у озера расположены. Я там купаюсь обычно. Она и сказала, что сын её в «Сапфире». Вернулся в числе всей команды, как срок командировки на Троле завершился. Почти все уже домой вернулись, а сын её вынужден задержаться там. Она плакала ещё…

Рита что-то нажала там, у себя, и браслет Венда на руке Ксении оказался заблокированным. Ей надоела её болтовня. Ксения вздохнула. Прижала браслет к губам, опять вздохнула, – Даже твой контактный браслет узнал меня. Даже он отозвался. И ты отзовёшься на запрос моей души рано или поздно. Знать бы, где ты тут бродишь? И опять мы с тобой разминулись…

Это произошло в те самые первые дни после возвращения Рудольфа с Трола на Землю. Тёплый пасмурный предосенний день, от которого Ксению нынешнюю отделяло ровно десять лет.

«Мне уже пятьдесят, полвека. Треть жизни прожита. У той же Вики две девчонки стали невестами. И у многих моих сверстниц есть внуки. В прежние времена это был уже конец женского расцвета. А у меня он и не начинался. Я увяла, не успев расцвести. Что дальше? Уповать на то, что в сто лет жизнь только начинается»?

Надежда с опорой на сверхсовременные технологии

Надежда окутывала её, как атмосфера планету, не пуская в её живое тело вселенскую тоску-бродягу окончательно. С её убивающей всякий росток надежды, как и само стремление к будущему, радиацией.

«Сиди, тварь безликая, в замусоренном предбаннике, коли впёрлась! Грейся пока, соси мою живую энергию, но скоро, скоро я тебя вышибу из себя! Наведу в себе сверкающий порядок, такой же, какой внешне создали мне волшебные передовые медицинские технологии Земли».

Она, Ксения, слава Создателю! не родилась в какое-то там средневековье или в Эпоху войн и катаклизмов мусорной, зашедшей в ловушку цивилизации. Она – женщина ослепительного будущего для тех, кто тогда жили и страдали. Да и для многих ныне живущих она тоже, пока что, женщина будущего. Дорогие и секретные технологии не были доступны большинству.

Она прислушивалась к току своей крови. Нет, эта кровь не тыркалась по старчески в переплетениях и узких лабиринтах изношенных сосудов, она струилась в ней, омывая её ждущее сердце, питая живым согретым кислородом её не спящий мозг. Сосуды упруго и юно напрягались в ней от освобождающихся из былого забытья желаний, кровь звенела в них предвкушением того, что вернётся. Всё ещё сбудется, и она станет матерью, для чего и появилась на свет. Она отдаст свой долг праматери, для чего же та и переполняла её своей силой и жаждой своего продолжения через неё, Ксению?

И Ксения трогала себя, не веря, что эта атласная кожа ей родная, упругое, ожидающее чрево тоже её. И пряталась под простыню от страха, представляя, что темнота вокруг не земная и напитанная жизнью, а та, что ей предстояла – чёрная, в льдистых и убийственных сполохах гибнущих и нарождающихся вновь Галактик, бездна Космоса. Куда предстояло ей провалиться, как в сон без сновидений, чтобы оказаться там, на спутнике, рядом с ним и выполнить свою жизненную миссию. Миссию любви. Или не оказаться уже нигде и не выполнить ничего.

Не получалось спрятаться от темноты, напирающей из-за стены, а стена не была для неё препятствием. И вопросы, на которые Ксения не знала ответа, находились не в темноте, а в ней самой, и только казалось, что напирают они извне. Это они страшили, а не безлунная лесная темнота вокруг её уединённого дома.

После того, как отец женился на Рите, он покинул старое обиталище навсегда. На самом деле Риту звали Кларисса Бете, она была дочерью отца швейцарца и русской матери, так она говорила, но звалась Ритой., За глаза «Кошачий Глаз», якобы названая так в честь планетарной туманности, оставшейся на месте погибшего мира. Туманность обладала невероятной структурой, феерической и загадочной красотой, испускающей газ в виде скоростных струй, узлов, сплетений и концентрических кругов. Она завораживала и околдовывала тех, кто её наблюдал на почтительном расстоянии, и была несовместима с жизнью человеческой. Туманность, конечно, а не Рита. Агония запредельного и древнего мира напоминала из безмерной дали фантастический зелёный глаз, у Клариссы – Риты глаза природно-серые, обладающие по свидетельству редких очевидцев способностью светится в темноте зелёным пугающим светом. Те, кто были не в курсе, не понимали природу свечения, но Ксения знала причину. Так проявляли себя последствия тайных технологий, возвращающих утраченную молодость. А сколько раз её возвращала себе Кларисса – Рита, не знал никто.

Получалось, что Ксения теперь вечный должник Риты, женщины или химеры женщины, это кому как хочется считать, но Ксения всегда ненавидела её. Ненависть, подспудная, длиною в несколько десятилетий не ушла и после «дара богов», обрушившегося на непутёвую дочь – падчерицу.

Рита стала женой отца Ксении тут же после смерти мамы. У этой ненависти – ревности не имелось срока давности, её нельзя было задарить, замолить, чего Рита и не собиралась делать, бросив Ксении волшебство омоложения, как ничего не стоящую милостыню. Дала ей шанс, нищей замарашке, так и не выбившейся в Золушки, не получив взамен и пустякового реверанса внешней благодарности. Ксения всегда читала в кошачьих по разрезу и себялюбивых, отсвечивающих тайной, очах ненавистной мачехи своё определение, своё место в её иерархии ценностей, вернее, вне пределов этой иерархии. Она для Риты всё равно, что погибшая пыль некогда и прекрасного порождения великолепного отца.

Кратко Ксения так могла бы оформить беспощадную мысль Риты – приговор себе. Зачем была длинная и страшная эволюция Земли, земного человечества, Млечного Пути, вступившего в фазу зелёной долины, то есть плывущему или катастрофически бегущему к своему концу и завершению, в объятия неведомого Энтропизатора, называемого раньше чёрной дырой, аттрактором? Неужели, всё это для того, чтобы появилось пошлое и пустое существование рыжеволосой дурёхи под маленькой провинциальной и тоже рыжей звездой, под которой, правда, жили и другие, мнящие себя покорителями и венцами творения? Неужели, эти вселенские затраты относились и к ней, Ксении, неудачливой и бесполезной представительнице планеты Земля с полностью провальной судьбой?

Но сама Ксения кидала её невысказанное мнение через левое плечо, как и её авторитет, или статус, что там было в действительности, в ГРОЗ, как и саму ГРОЗ. Ни много, ни мало, а саму Галактическую Разведку Объединенной Земли. Тоже мне «галактическая разведчица», проторчавшая всю жизнь в небоскрёбах на Земле, а также в постелях видных представителей этой звёздной касты, где она умело пускала им межзвёздную пыль в глаза, изгибая известными кренделями своё неувядающее ведьмино тело и задирая ноги выше их голов. Ксения про себя звала её «чёрной дырой», но уже в сугубо земном, а не космическом смысле. Много кого засасывало её силовое поле, её женское обаяние, её, на взгляд Ксении бутафорский, ум.

Да разве могла Рита знать про неё то, что знала о себе сама Ксения? Разве знает или может знать другой человек в своём самомнении непознаваемую бездну другого человеческого существа? Если каждый, как малая бесконечно точка в масштабах Вселенной, есть её безразмерное зеркало? Ксения, как умный человек, на это не претендовала никогда и считала тех, кто так мнил, людьми ограниченными. И Рита, то есть Кларисса, – и чем эта Кларисса ей не угодила? – в этом смысле для неё ограниченна, не тонка, не интуитивна, не сострадательна к ближнему, потому что недобра изначально. Недоразвита до нужной ювелирной кружевной изысканности своего женского существа, «не» и «не». Её создателем определенно не был русский милосердный Бог, который в момент перед запуском русских женщин в живую Вселенную, подковывал их, как Левша своих блох, золотой подковкой души и не использовал при этом чертежей и математических расчётов. Её-то, Клариссу Бете, выверяли, рассчитывали и соизмеряли с эталонами практичные боги Запада, а вместо поцелуя в темечко снабжали ценником и техническим паспортом с гарантией безупречного механического функционирования.

Но думая так, Ксения вовсе не возносилась перед высокопоставленной мачехой, а когда-то и соперницей, Ритой. То, что знала она о себе, то, что думала, было и хуже, чем беспощадная аттестация Риты, но совсем не так, иначе, по-другому. Прошлая жизнь хранилась в ней, как спрессованный и не раскрашенный пласт чьих-то бездарных рисунков, вроде и не имеющих к ней, настоящей, отношения, хотя она и сотворила их своим личным «гением», как ей тогда мнилось.

Откровения мачехи, столь же невыносимые, как и она сама

Помнила ли Ксения своего «меченосца Космоса»? Того, о ком напомнила ей Ворона Рита в своём каменном многоцветном гнезде, созданным для неё Вороном Вороновичем, отцом Ксении, улетевшим куда-то в своём звездолёте, проколовшем, как игла ткань Галактики, и канувшем где-то в её изнанке?

А как жаждал он, папа Ворон, спасти своё чадо от недостойного избранника. И средства для этого избирал тоже недостойные. Да никто потом, как ни был лучше и добрее, не дал ей даже в приближении того, что давал он, «меченосец» несравнимый, стёршийся, если в деталях, сохранённый как главное событие её жизни. Записи с ним она не смотрела никогда, – у неё их не осталось, полностью уничтоженных в порыве ненависти. Весь нечёткий и расплывчатый в океане её памяти, он периодически выныривал из синих туманных глубин, на какое-то время оставляя, как кит, фонтан на поверхности. Она стряхивала долетающие брызги, давно не ощущая ни их вкуса, ни их горечи, поскольку это было всего лишь её внутреннее кино.

За тридцать с лишком лет он, понятно, сильно изменился настолько же, насколько давным-давно возмужал и заматерел. Правда, до какой степени одеревенелости он покрылся непрошибаемой житейской корой, до какой непохожести на себя прошлого необратимо изменился, ей предстояло узнать, попав на спутник, решившись прыгнуть в космическую прорву, как в смерть.

И оказалось, что смерть, о которой она столько мечтала в свои особенно тяжкие и тёмные часы, очень её страшила. И Ксения ворочалась и вздыхала, ложилась на спину и таращилась в потолок, по отражающей поверхности которого скользили смутные тени фантомных существ, иногда людей, иногда животных, забрасываемые в дом через прозрачную панель ночным шевелящимся лесом. Их облик зависел от воображения того, у кого и возникала нужда их рассматривать, наделяя призрачной жизнью.

Ксен любил спать в шёлковых пижамах, и шёлк ещё больше делал его не похожим на мужчину, на того мужчину, который ей нужен, которого она, с чувственным замиранием, любованием перебирала в его ускользающих деталях. Десять лет тишины и гармонии и вот опять…. Он оказался вынут из её памяти на поверхность произволом чёрной Вороны Риты. Древняя Рита-Кларисса возжелала ради своих только целей пихнуть Ксению туда, к нему на страшный спутник. Ксения не стала спрашивать: «А чего же не желаешь сама туда вернуться»? Потому что знала почему.

Неожиданно Ворона сама поведала ей, не вдаваясь в обширные подробности, но живое воображение Ксении дорисовало картину в её целостности, как проходила там её жизнь, на спутнике Гелия.

– Представь, – начала Рита, – я просыпалась, а на подушке лежали пряди моих волос, я могла и облысеть там. Легко. А париков и восстанавливающих центров там же нет. Я ходила стриженная, как мужик, к тому же я не вылезала из комбинезона, рост у меня высокий, а грудь маленькая, так что новоприбывшие принимали меня за молодого человека, за парня. Девки изучали на предмет сближения, а ГОРа Венда принимали за… Ну, не будем уточнять. Пока до них не доходило, кто я.

А он ныл, поскуливал по ночам, потому что был одновременно страшен и жалок, как брошенный в покинутой инопланетной колонии пёс. Правда, такой пёс, какой описан в старинной сказке, у которого глаза как мельничные колеса, а сам размером с лошадь. Вонял, казалось, уже не смываемым потом от каждодневных стрессов и перегруза: «Где твоя прежняя виртуозность, игра? Я устаю и хочу полноценного расслабления». Какая там игра в ледяной, окружающей жути? Сидишь, как мышь под колпаком, дрожишь от каждого звука тревожной сирены, от любых неполадок в системе искусственной атмосферы. Ведь обосновались на самом холодном континенте планеты, поскольку самый стабильный он там.

А он мне: «Ты стала похожа на издыхающую механическую куклу»! У меня же пропали все интимные желания, и я до сих пор удивляюсь тем бабам, которые там умудрялись бесперебойно функционировать. Вот отбор поставлен! Таких киборгов выплавляют в этих Космодесантных структурах. У них нервная система не иначе как из искусственных нейроволокон. Их ничто не берёт. Ну, действительно, отряхнулись как собаки после пробега от своей усталости, погрелись о бока друг друга, и снова бодрые, жизнерадостные. Говорю это не из желания унизить как людей, так и собак. Поскольку я против собак ничего не имею, тогда как люди способны порой вызывать разрушительные эмоции и переживания даже в моей закалённой и бронированной душе, а общения с людьми никак не избежишь, пока живёшь…

Она на какое-то время делала краткий перерыв, собиралась с силами, и Ксения ждала. Устроившись на огромном диване поудобнее, она слушала её, как ребёнок страшную захватывающую сказку, леденея, а не имея сил прервать жуткое повествование.

– Признаюсь честно, чуть не отдала там свою душу, не знаю, кто там есть в том мире, такой же Вселенский Творец или кто другой. Это тоже загадка для поколений и поколений современных метафизиков, если уж и с Землёй они не разобрались за тысячелетия. Но и сам он, Венд, как кузнец отбабахал свои положенные удары, – с ходу, с налёту и спиной – отход ко сну. Бессловесный, механический секс, как вколачивание свай в меня, и всё это не считаясь с моим настроем, а утром совершенно бодрый подъём. Я же лежу и, правда, издыхаю там. Сил не было от постели оторваться. Казалось, встану и рассыплюсь вся на фрагменты…

Тут же, мгновенно, Ксения считала её ложь. Рита просто в силу их давнего знакомства, в силу того, что она была женой отца Ксении. И хотя сама Рита никогда не жила под одной крышей с Ксенией, всё таки ж, невольно объединились они в единую родовую душу. Как бы уже и не тайна они друг для друга, не за семью печатями. Печати сильны только для тех, кто Риту не знал близко. Ксения слишком хорошо знала своего отца, и уже через него, воспроизводя его облик в себе, считывала Риту. Пусть это и странно для тех, у кого не развиты тонкие и особые настройки в голове. Понимая отца, она понимала и всякую, приближённую к нему, женскую душу.

Рита лгала. Она менялась лицом во время лжи. Подспудно напряжённая мимика не соответствовала небрежно- сказанному. Умышленный цинизм прикрывал её некогда пережитое и нешуточное, отчаяние. Не было у неё на спутнике никакого секса! Она только мечтала о подобном экстремальном виде спорта, а не было ничего! Неясно, по какой причине он её отодвинул от себя там, где не могло быть ни одной по-настоящему красивой женщины.

– И хоть бы погладил, приободрил, пожалел, потискал нежно и утешительно, – продолжала Рита, нервно и кокетливо поводя плечищами, нежно – девическими по качеству кожи и широкими по-мужски. – Но на этот раздел человеческого существования там и слов нет. Это же смешно! Там у человека только функции. Он же быстро и очень убедительно вошёл в свою главную роль. ГОР – эталон мужества, выносливости, рутина, грубость и полное отсутствие слюнтяйства, так они именуют неизбежные человеческие проявления слабости.

Искоса и неявно она отслеживала воздействие своих слов на Ксению, – Одно и было там исключение, Рамон Грязнов. Самый чистый там человек, нежный, весёлый, сострадательный. Девки вокруг него хороводы завивали. Всякой же женщине, где она ни будь, нужно нежное слово, ласка во взгляде, архаичное снисхождение «сильного пола» к «слабому». Иногда, не скрою, вдруг возникала потребность в этом специфическом неравенстве, всю жизнь мною отрицаемым. Да куда там! Стал ревновать! А мне что Рамон, что свая титановая, всё едино. Меня тошнило от любого проявления физиологии как таковой. Хотелось только одного; домой! Домой!