По ту сторону Алой Реки. Книга 2. Потерявшие судьбу

Не обращая внимания на горящие щеки (не то от вина, не то от смущения), И сказала мрачным голосом:

– Не пристукнул ведь.

Из замешательства Кастилоса вывела тарелка с куриным окорочком и картофельным пюре, опустившаяся на стол. Принцесса и Кастилос подняли головы. Высокий парень лет двадцати, с благородными чертами лица, отнюдь не походил на прислугу. Темно-синие глаза посмотрели на И, на Кастилоса.

– Это что? – Кастилос кивнул на тарелку.

– Называется «еда», – чуть глухим голосом сказал парень. – Здесь много чего можно получить, если правильно спрашивать. – Не дожидаясь приглашения, он уселся за стол. – Ну? Кто из вас двоих – герцог Кастилос Вэссэлот?

– Она. – Кастилос, глазом не моргнув, указал на Ирабиль.

– Так и подумал, – кивнул парень. Повернулся к принцессе, руки легли на стол. Лицо грозное, а в глазах почему-то улыбка. Это несоответствие заворожило Ирабиль, отвести взгляд оказалось не под силу.

– Вижу, замаскироваться у тебя ума хватило, – заговорил парень. – А потом что? Головой ударился? Зачем назвался на входе? Поздравляю, почтовые голуби уже в пути.

– Голуби? – пробормотала Ирабиль.

– Ага. Те, что с когтями на крыльях. Надо бы вытащить тебя на улицу, да как следует подвыбить дурь.

Принцесса шарахнулась, чуть не упала со стула. Кастилос, перегнувшись через стол, придержал ее за плечо.

– Хватит шутки шутить, – сказал, глядя на парня. – Кто ты, и в чем твоя проблема?

– Так мне теперь с тобой разговаривать, да? – обратился к нему парень. – Ладно. Ты кушай, детка. Прости за испуг.

– Детка? – возмутилась Ирабиль. На миг показалось, сердце вот-вот остановится. Взять бы, да приложить этого наглеца рожей об стол! – У меня есть имя…

– Которое я слышать не желаю, – отрезал парень. – Меня зовут Роткир, и это нормально. А если твое имя хоть немного связано с нашим досточтимым королем – лучше назови другое.

Подумав, И сказала:

– Ирия.

– Мне нравится, – кивнул Роткир и вновь обратился к Кастилосу: – Серьезно, мужик, ты поступил очень глупо. Не мог просто перелететь через стену? Здесь постоянно шныряют туда-обратно, никто бы внимания не обратил.

– Моя сестра, – Кастилос взглядом указал на И, – не умеет летать. К тому же я посчитал невежливым проникать в дом своего друга тайком. Он не хочет меня видеть?

– Он передает привет. Утром пришлет за тобой карету. Да, вот еще. – Роткир выложил на стол увесистый кошель. – Возьмете на рынке нормальное шмотье, и можете переехать в клоповник поприличнее.

Приоткрыв кошель, Кастилос вскинул брови. Принцесса тоже попробовала сунуть нос, но кошель захлопнулся. Сердитое выражение лица Ирабиль не укрылось от Кастилоса. Он толкнул к ней кошель. Внутри оказались золотые монеты. Одну из них И вынула. Повертела между пальцами.

Роткир смотрел на девушку с умилением, даже, кажется, прослезился.

– Твоя сестра давно из сказки?

– Три дня как. – Кастилос забрал монету и закрыл кошель. – Не надо показывать всем вокруг такие вещи.

– Почему? – захлопала глазами принцесса.

– Потому что тебя за этот мешочек убьют, изнасилуют, ограбят, а потом снова изнасилуют, – пояснил Роткир. – Впрочем, возможно, в другом порядке. Ладно. – Хлопнув руками по столу, Роткир встал. – Меньше болтовни, больше внимательности. С графом говорите очень осторожно, он будет не один. На все вопросы ответит сам, позже. Я всегда неподалеку. Если что понадобится – скажите толстяку, он меня отыщет.

– А что ты умеешь? – спросил Кастилос.

– Здесь? Все. Спокойной ночи.

Роткир ушел, не оглядываясь. Принцесса проводила его взглядом.

– Похоже, Эрлот дотянулся досюда, – вздохнул Кастилос, подливая вина. – Ладно, завтра разберемся. Эй! – пощелкал пальцами перед носом Ирабиль.

Девушка встрепенулась, краска залила лицо.

– Устала, – буркнула И, пряча взгляд.

– Заметно. Дело, конечно, не мое, но ты уж постарайся себя не забыть. Шестнадцать лет – это непросто, по себе знаю. А когда они вот так падают на голову, должно быть, еще сложнее. Так что держи себя в руках.

Глядя в тарелку, Ирабиль вспомнила Левмира и улыбнулась. Сохранить себя? Да запросто! С этой мыслью она выпила вина. А потом – еще и еще, будто пыталась утопить в нем какую-то надоедливую мысль.

Вдруг все мысли исчезли. Принцесса обнаружила, что висит на плече Кастилоса, который поднимается по ступенькам.

– Ты хороший, – вздохнула она, обхватив его руками. Прежде чем провалиться в сон, услышала ответ:

– Полезешь целоваться – налысо побрею.

Глава 6

Юг

От сумасшедшего визга – звука, который не должен издавать мужчина, – заложило уши. Ладони дрогнули, но Сиера не позволила себе укрыться от кошмара. Закрыв глаза, она, чуть дыша, продолжала сидеть в своем уголке, в норке, вырытой в позабытом в углу мусоре. Вонючие слежавшиеся матрацы, гнилые доски и даже кости людей. Никто в целом мире не знал, что происходит в этом подвале. Не должна была узнать и она. Но – узнала.

– Нормально? Живой? – Сиера услышала голос мужа и тихо-тихо подалась вперед, прильнула к щели между двумя досками.

Барон Модор обнимал человека, подвешенного на цепях посреди маленькой площадки. Человек уже не визжал – попискивал, как мышь с переломленным хребтом.

– Как же ты меня напугал, малыш, как напугал, – бормотал барон, ткнувшись лбом в лоб человека. – Я думал… Думал, ты умираешь, малыш…

Из ладони барона свешивалась плеть, с которой на каменный пол стекала кровь.

Сиера знала, что не одна смотрит. Свидетелями безумия барона стали десятки людей. Это от их немытых тел, от их испражнений стоит такой смрад, что с бьющимся сердцем здесь невозможно находиться. Большую часть времени они стонут и плачут, отбирают друг у друга скудные пайки и надеются… На что-то, наверное, надеются.

Но однажды в подвал спускается барон в сопровождении адъютанта – этот и сейчас здесь, Сиера его не видела, но слышала хихиканье. Барон лично указывал жертву, и адъютант выволакивал несчастного или несчастную из клетки, заковывал в цепи, подвешивал на крюк.

– Еще немного, малыш, – просил барон. – Еще капельку потерпишь – и все закончится. Хорошо? Да?

Сиера слышала это раз в пятнадцатый, не меньше, но снова к горлу подступила тошнота. Ведь разве не с нею он разговаривает так же?

«Прости, малыш, я подвел тебя. – И пронизывающий ветер, все семь пресловутых ветров рвут одежды стоящих на скале над разоренной долиной. – Я во всем виноват, знаю. – И ветер сушит слезы. – Постарайся перетерпеть это, малыш. У тебя есть вечность, а она… Она многое стирает».

– Готов? Смотри, здесь нет ничего такого, к чему мы бы уже не привыкли. Я просто поднимаю плеть…

Закрыв глаза, Сиера слышала удар, но стона мужчины не застала. Она далеко отсюда, в том судьбоносном дне, когда…

…когда пели птицы над красивейшим садом графа, а тень от его дворца падала на другую сторону, и солнце заливало все вокруг, и тени вихрились причудливой круговертью, а от ароматов темнело в глазах.

Впрочем, не только от ароматов. Модор неделю поил ее отварами, от которых Сиера проваливалась в небытие, в пустоту, заполняемую лишь голосом барона:

– Ты любишь меня, потому что я спасу твоих близких.

– Да, – шептали ее губы, потому что это он хотел услышать. Но пустота слышала иное.

– Я все вытерплю и любую кару взвалю на себя – ради них, – говорила Сиера, заполняя ничто воспоминаниями о братике, о маме и обо всех по очереди односельчанах. Вспоминала даже, как они все плевались и отворачивались, провожая ее в последний раз. Нет, не все… Брат не плевался и глаз не отвел, хотя перед этим всю ночь умолял остаться. Он сидел на скамейке у дверей дома и играл на свирели грустную мелодию, переливы которой не раз еще оживут в сердце Сиеры.

– Ты любишь меня, потому что я спасу твоих близких, – настаивал голос, перебивая мелодию. – Они глупые, но ты их простишь, а я их спасу. И за это ты любишь меня.

– Да, – снова и снова шептали губы.

И горечь неведомых трав.

– Осторожней, малыш. – Он подхватил ее, когда ноги в очередной раз не выдержали вес тела. Прохладные руки сжали обнаженное тело под серым шелковым балахоном. – Держись, скоро все закончится, и тебе станет так хорошо, как никогда.

Слов она не слышала, лениво думала о том, что даже это пошлое прикосновение больше не вызывает дрожи. Привыкла.

Потемнело в глазах. Очнулась, почти вися на руках барона. Шли мрачным коридором с черными стенами и потолком. Факел в руке спешащего впереди слуги отбрасывал блики на белый мраморный пол. Но вот алая полоса перечеркнула белизну, брякнул в замке ключ.

– Еще чуть-чуть, малыш, – колыхнул воздух у самого уха шепот барона.

Сиера перешагнула алую черту, и в этот миг с треском лопнули нити, которыми она пыталась себя с чем-то связать. Одна… Никого больше не будет рядом, кроме этого существа, что утверждает, будто она его любит. Может, и правда любит? Кто ее знает, какая она, эта любовь…

Графа она не запомнила. Он превратился для нее в громовой голос, в теплые ладони, вызывающие дрожь, и в густую сладкую кровь.

Церемониальный зал. Обступившие ее девушки, что сняли последнее – серый балахон – и распустили волосы. Прикосновение руки графа. Он помог ей взойти по мраморным ступеням на стол, напоминающий жертвенник. Такие складывали в деревне, когда приносили жертвы Солнцу. С каждым годом все реже, но старики помнили обычай.

Прикосновение чужих губ к шее, легкий укол.

– Сиера, – прошептал голос. – Хочешь ли ты, чтобы я назвал твое истинное имя? Имя, которое предначертала тебе Река?

Барон сотни раз говорил ей, что на церемонии нужно либо молчать, либо отвечать кратко, но тут в голове опять поднялся туман, и Сиера принялась повторять, как заклятие, то, что слышала от одного из старейшин:

– Для тех, кто внизу, Река – повелительница. Мы же отданы Солнцу. И нет другого господина – лишь Солнце великое, Солнце всеобщее. Солнце однажды взойдет над Рекой и осушит ее воды. В тот день и час скверна исчезнет с земли…

Наверное, барон издал какой-то звук, потому что Сиера отчетливо почувствовала его испуг. А может, виной тому яд барона, что переполнял ее кровь вкупе с дурманящими травами.

А граф засмеялся. Его ладони скользнули по ее телу, заставляя кожу покрываться мурашками.

– Прелестное дитя. – Как же ласково звучит его голос! Хочется бежать от этой ласки куда глаза глядят, только вот глаза глядят во тьму. – Юная и наивная. Поздравляю, Модор. Первые столетия с ней ты будешь жить в сказке. – Снова расхохотался. – По́лно! Осуществим то, для чего собрались. Испей ее крови, пускай она чувствует, ради кого все это.

Барон наклонился над ней.

– Ты любишь меня, – шепнул он в последний раз. – Потому что я спасу их всех.

– Да, – прошептала в последний раз она. И в последующие годы ни слова про любовь и спасение.

Укус. Внутри все сжалось, сердце застучало. На укус графа тело не так отозвалось, но перед бароном самая суть Сиеры рвалась раскрыться, как цветок навстречу солнцу. И раскрывалась. Кроме того крошечного кусочка пустоты, где останки настоящей Сиеры продолжали шептать: «Я все вытерплю и любую кару взвалю на себя…»

В одном глотке от смерти барон остановился. Сиера выдохнула в последний раз и сквозь пелену вечного забвения увидела серебристую молнию стилета, перечеркнувшую белое запястье графа. Кровоточащая рана приблизилась к лицу, и древний инстинкт – тот самый, что заставлял людей есть и пить, прятаться от холода и защищаться от жары, плакать от боли и смеяться от радости, кидаться в объятия друг друга и рожать детей – выдвинулся вперед, отвергнув сомнения и нерешительность. Сиера приподняла голову, схватила руку графа и начала пить. С каждым глотком ее тело пронзали тысячи молний, неведомая, невероятная сила переполняла, кружила голову. После каждого глотка хотелось остановиться, потому что не представить даже силы большей, чем уже есть. Чудились полчища врагов, обращенных в пепел мановением руки, могучие кожистые крылья, рассекающие ночной воздух, скалы, трепещущие от ее шагов…

Еще и еще, снова и снова, не думая ни о чем… Пока сила куда большая не отобрала волшебный сосуд.

– Достаточно, – мягко сказал граф, отведя руку.

Сиера моргнула. Наконец-то ясное зрение. Граф прижимает кружевной платок к запястью, рядом – барон, лицо которого выражает легкое беспокойство, но вот оно сменяется радостью. Он протягивает руки, и Сиера позволяет помочь себе. Ступает на мраморную лестницу.

– Замкните круг, – говорит граф. – Мы провели церемонию обращения, но теперь вы должны принять друг друга.

– Сиера! – Барон чуть встряхнул ее. – Ты должна выпить моей крови.

Что? Выпить крови? Но как?

Она повернулась туда, где стоял граф со стилетом, но острый нож куда-то исчез. Сиера попыталась облизнуть губы, и язык наткнулся на острые клыки. Сразу вслед за этим открытием пришло осознание: сердце не бьется!

«Значит, я умерла, – сказала себе Сиера. – Значит, и это можно вынести, если нужно. Я все вытерплю, любую кару взвалю на себя…»

Наклонившись над шеей барона, Сиера прокусила артерию. Снова тот же инстинкт управлял ею, но кровь барона не шла ни в какое сравнение с кровью графа. Не было в ней мощи. Только злоба голодного цепного пса, которому каждый норовит отвесить пинка.

Сделав два глотка, Сиера отстранилась, и тут же к ее шее приник он. Сердце вяло забилось – не давая жизнь, но откликаясь на призыв Модора. А он все пил и пил, не в силах остановиться.

– Достаточно, друг мой, – прогремел голос графа. – Достаточно. Отныне вы – союз Вечных. Примите мои поздравления.

Барон отшатнулся от Сиеры, тяжело дыша. С клыков капала кровь. Обессилевшая Сиера хотела сесть на жертвенный стол, но ее подхватили. Те же девушки, что снимали с нее балахон, накинули на плечи что-то другое. Ярко-алый плащ, достаточно широкий и длинный, чтобы закутаться в него и скрыть наготу.

Ее мягко отвели в сторону.

– Восполните силы, госпожа, – зашелестели голоса. – Мы здесь для этого. Пейте, но оставьте нам жизнь.

Нескончаемый кошмар, состоящий из боли, крови и пожирающей душу похоти, притворяющейся жаждой. Одно за другим хрупкие тела девушек вздрагивают и обмякают в ее объятиях. Она слышит их вздохи, бессвязные слова, и откуда-то узнает сама, без подсказки графа или барона, ту черту, которой нельзя переступать. Понимает и то, что если переступит черту – ничего страшного не случится. Это не то место, где человеческая жизнь чего-то может стоить. Но для нее все не так, и девушки лежат у ее ног, тяжело дыша, обессилевшие, но живые.

– О чем вы? – слышится голос Модора. – Ведь мы же договаривались…

– Договаривались? – Голос графа утратил всю теплоту. – Ты решил, что можешь со мной о чем-то «договориться»? Забыл свое место, пес?

– Простите… Простите, ваше сиятельство, я хотел сказать: вы же согласились удовлетворить мою просьбу.

– Ну да, наверное, что-то такое было. До тех пор, пока я не поднял архивы и не узнал, что это за деревня.

– Но дань с них никто не брал уже…

– И ты решил, что можно взять чужое, раз им не пользуются?

– Ваше благородие, прошу вас, умоляю, будьте милостивы…

– Я милостив, Модор. Я настолько милостив, что наш повелитель, король Эрлот, вероятно, не сумел бы меня понять. Мне следовало казнить тебя сразу же, как только я узнал, что ты разинул рот на мой кусок. Но ты, заметь, жив. Кроме того, я позволил тебе создать союз Вечных, я разрешил обращение и даже сам провел его. Если ты вдруг не понял, это – высочайшая честь. Твоя спутница теперь обладает кровью куда благороднее твоей. Совершенство – как внешне, так и внутренне. Не забывай об этом, друг мой, когда будешь целовать ей ноги, если она позволит тебе хотя бы это. Моли Реку, чтобы позволила, потому что с сегодняшнего дня она тебя возненавидит. А теперь – убирайся. Не желаю больше ничего слышать. Я преподал урок. Ты получил наказание и награду. А прекрасный цветок, чудом расцветший среди людей, получил Вечность.

Шаги графа. Девушки-фаворитки поднимаются на ноги и спешат за своим повелителем. Руки Модора – такие слабые сейчас! – хватают Сиеру за плечи.

– Идем скорее. Он не может… Немыслимо! Должно быть, шутка. Надо лишь подождать, когда он будет в хорошем настроении.

Подождать… Куда подевалось столько времени? Ступая босыми ногами по прохладному камню садовой тропинки, Сиера подняла голову и посмотрела на луну. Остановилась, разглядывая бездушное светило.

– Идем домой, тебе нужно переодеться, – бормотал барон, пытаясь скрыть свою слабость, ведь он просто не в силах сдвинуть ее с места против воли.

– Что с моей деревней?

Барон спрятал взгляд.

– Давай… Давай мы после об этом поговорим, малыш. Тебе нужно сейчас со многим освоиться.

– Они ведь мертвы? Ты об этом боишься говорить?

Долгое молчание, и, наконец, вздох:

– Я не знаю.

– Разве нельзя узнать? – Разум понимал все, но сердце молчало, и говорить получалось спокойно. Не сжимают сердце страх и тоска, не темнеет в глазах. – Мы ведь можем лететь?

Он обнимает ее одной рукой за талию, говорит какие-то слова, и Сиера отрешенно кивает – все нужные знания пришли к ней вместе с кровью графа. Наконец, их тела рассыпаются на десятки составляющих, и Сиера отдается на волю новых инстинктов – тех, что заставляют лететь.

Ночь полнится звуками, неясными образами, мир совсем не тот, что был секунду назад. Стая барона взмывает ввысь, и Сиера подчиняется воле того, с кем согласилась связать жизнь.

Две стаи пролетают над спящим городом, рассекая крыльями теплый ночной воздух. Потом – еще выше, над деревьями. Лес, пешего хода через который несколько суток, стремительно остается позади, летучие мыши одолевают крутой подъем. Куда? Зачем? Вход в долину – единственный – с другой стороны!

Сиера понимает, что для вампира вход – везде. И, собравшись воедино, сжимая полы плаща, раздираемые ветром, она сознает: все было иллюзией. Горстка глупых людишек, полагающих, что провели целый мир – вот вся их долина, как на ладони. Залитая лунным светом, пустая и мертвая. Сто́ит присмотреться – вот тело скалы, будто муравейник, изрытое пещерами. Все до одной зияют провалами. Вот нижние домики каменной кладки. Выбиты окна, сорваны двери. К этим странным пятнам присматриваться нет желания, но сердце не бьется, и ничто не останавливает Сиеру.

Трупы. Около десятка трупов – тех, кто смотрел вслед, плевался и проклинал.

– Прости, малыш, я подвел тебя. – И пронизывающий ветер, все семь пресловутых ветров рвут одежды стоящих на скале над разоренной долиной. – Я во всем виноват, знаю. – И ветер сушит кровавые слезы. – Постарайся перетерпеть это, малыш. У тебя есть вечность, а она… Она многое стирает.

Древний таинственный инстинкт заставляет ее слушать этот голос. Кровь графа бунтует, кровь графа настаивает на отмщении. Но ведь это – барон Модор. Тот, с кем она связала свою жизнь, свою вечность, свою… кровь. И разве можно поднять на него руку?

– Не сейчас, нет! – Он кричит в испуге, поняв, что собралась сделать Сиера, и едва успевает ее подхватить.

Сердце пустилось во весь опор, сердце наполнилось болью, а из глаз брызнули на утеху ветру настоящие слезы. Ветер слишком сильный – валит с ног, норовит столкнуть с вершины, на которую ни один человек не отваживался взобраться и, должно быть, уже не отважится. Ветер ревет, стонет и как будто из далекого прошлого приносит отголосок свирели. Прощальная мелодия от братика…

– Останови сердце! – Барон кричит на нее, пытаясь прикрыть от ветра, но ветер дует со всех сторон. – Давай, быстрее! Так будет легче.

Легче?

Сиера смеется сквозь слезы. Легче! Нет, легче не будет никогда. Никогда больше она не остановит сердца, никогда не позволит себе забыть, кто она такая на самом деле: человек, предавший свой род и лишенный судьбы. Одинокий листок, подхваченный ветром.

– Там нет ни твоего брата, ни родителей, – говорил барон в ту же ночь, прежде чем оставить ее одну в роскошной золотой спальне. – Убили тех, кто сопротивлялся.

И, помолчав, добавил:

– Я предал их тела огню.

Закрывается дверь, оставляя Сиеру во тьме…

…во тьме хрипит истязаемый, во тьме смердят тела.

Сиера открыла глаза. Победила соблазн остановить сердце. Снова прильнула к дыре и увидела барона, орудующего плетью. Дрожь по телу… На нее он никогда не поднимал руку, но этот сковывающий движения страх, очевидно, пришел на место судьбы, добровольно втоптанной в грязь… ради него.

Сиере потребовалось несколько месяцев, чтобы освоиться в доме барона и обратить внимание на его отлучки. С той страшной ночи, когда они стояли над мертвой деревней, Модор перестал притворяться. Нет, он не оскорбил ее ничем, просто брал то, что принадлежало ему – как смертный мужчина и как вечный вампир, наслаждался «прелестным горным цветком». Сиера отдала ему все, кроме своей души, дорогу к которой потеряла сама. Но этого-то как раз и вожделел Модор. Ее холодность и безучастность приводили его в бешенство, и он метался по дому, срывал со стен и разбивал об пол картины, поджигал великолепные ковры, крушил фарфоровые статуэтки.

Потом он уходил и возвращался спокойным и радостным. Прошло время, прежде чем Сиера догадалась проследить за ним и узнала, что под красивым домом скрывается целый мир отчаяния и боли. Тюрьма, забитая мужчинами и женщинами – беглецами, бунтовщиками, теми, кто не пожелал жить в бараках и выбрал бы смерть, дай им кто такой выбор.

Барон спускался сюда едва ли не каждую ночь. Но не каждый визит означал смерть. Одна жертва могла висеть на крюке неделю, моля о смерти. Барон умел длить агонию.

– Тихо-тихо-тихо! – забормотал он, шагнув к дергающемуся в судорогах мужчине. – Сейчас все поправим, малыш.

Укус – совсем короткий, не с целью насыщения – и судороги успокаиваются. Яд барона лечит раны, облегчает страдания, чтобы обратить их в вечность.

Иногда Сиера видела во сне на крюке себя. Она сама надевала цепи, сама звала в подвал барона и просила: «Бей!» Наверное, так было бы лучше, но страх не давал совершить этот шаг. При одной только мысли, что барон узнает о ее слежке, колени начинали трястись. «Чего ты боишься? – мысленно кричала на себя Сиера. – Что ты еще можешь потерять?»

Но ответом был только яд барона, его кровь, которыми он питал ее день за днем, как раньше поил одурманивающими настоями. «Ты любишь меня», – шептал этот яд. «Ты подчинишься мне», – шипела кровь.

И Сиера пустила в ход то единственное, чем еще могла помочь несчастным людям. Всю мыслимую страсть и любовь заполучил барон Модор, не веря своему счастью. Но упивался победой не дольше недели. Потом, проснувшись однажды ночью, Сиера оказалась в постели одна. А дверь подвала – заперта изнутри.

Тогда она начала убивать.

– Ну же, малыш! – Барон влепил мужчине пощечину. – Ты засыпаешь, а ведь я говорю с тобой. Хочешь пить? А есть?

– Мать твою поиметь! – Хриплый голос мужчины напоминал собачий лай. – А ты чтоб смотрел и плакал, щенок трусливый.

Взвизгнула плеть. Мужчина зарычал сквозь стиснутые зубы.

– Как вульгарно, – вздохнул Модор. – Поиметь… Люди… Все-то у вас через имения – и счастье, и горе, и любовь, и ненависть. Скучно. Хочешь, я научу тебя выражаться иначе? Давай попробуем, малыш. Эй, спусти-ка с него штаны!

Адъютант бросился выполнять приказ. Сиера отстранилась, вновь прикрыла глаза. Зря, зря этот глупец открыл рот. Обычно барону хватало часа, чтобы вдоволь натешиться и уйти, но над этим бедолагой он глумится с ночи и, кажется, вовсе забыл о времени.

Звякнула сталь – Сиера не стала смотреть, что за новое орудие пытки достал барон.

– Вот, попробуем так, – звучал его заботливый голос. – Я этого давненько не проделывал, поэтому могу ошибиться, но мы потом все залечим, не волнуйся.

– Ты полоумный! – завизжала, не выдержав, женщина из-за решетки. Жена? Сестра? – Да чего ж тебе не хватает-то в жизни, чудовище?

– Любви, – отвечает барон. – Меня никто не любит, кроме вас. Представляете, как мне грустно? Как мне больно?

Грохот заставил Сиеру открыть глаза и насторожиться. Кто-то колотил в подвальную дверь – настойчиво и уверенно.

– Эт-то еще что? – враз изменившимся голосом сказал барон. – Иди, узнай. Если там не моя жена и не посланный от графа – убей, кто бы это ни был. Все знают, что меня нельзя здесь беспокоить. Правда, малыш? Извини, я отвлекся. О чем мы говорили?

Адъютант пробежал мимо убежища Сиеры, и она сжалась в крохотный комочек. Никому и в голову не придет рыться в груде старого мусора, куда она проникала ночами незримым туманом и лежала почти без движения, слушая крики жертв и бред барона.

Стукнул засов. Полоска дневного света пробежала по каменным ступеням, прорезала тьму, дополнив тусклую керосиновую лампу, которой Модор освещал свои безумства.

Сверху донеслись голоса. Слов не разобрать, но адъютант явно давал кому-то разнос.