Скорбь Сатаны

Он немного помолчал, наблюдая за мной.

– Что ж, было все так – я присутствовал при вскрытии гробницы, где лежала мумия египтянки; ее талисманы говорили о том, что это принцесса, принадлежавшая к знаменитой династии. На шее мумии красовались искусно оправленные драгоценные камни, а на груди лежала золотая пластина с гравировкой; толщина ее составляла целый дюйм. Тело мумии было обернуто бесчисленными благовонными бинтами; когда убрали пластину и сняли бинты, обнаружили, что мумифицированная плоть меж ее грудей разложилась, и в образовавшейся впадине или гнезде было найдено живое насекомое, блиставшее так же ярко, как и сейчас – то самое, что я держу в руках.

Я попытался подавить нервную дрожь, охватившую меня, но не сумел.

– Это ужасно! Должен признаться, будь я на вашем месте, я бы не стал забирать себе столь жуткое существо. Я бы убил его на месте.

Князь по-прежнему пристально смотрел на меня.

– Почему? Боюсь, мой дорогой Джеффри, что способностей к наукам у вас нет. Убить несчастное создание, зародившееся в мертвой груди, довольно жестоко, разве нет? Я считаю это неклассифицированное насекомое ценным доказательством (хотя мне и не требуется никаких доказательств) того, что ядро сознательной жизни неразрушимо; у него есть глаза, оно способно ощущать вкусы, запахи, касания, способно слышать – и эти чувства, наряду с разумом, оно обрело среди мертвой плоти той женщины, что когда-то жила, и без сомнения любила, грешила и страдала – более четырех тысяч лет назад!

Вдруг он умолк, но затем вновь заговорил:

– Тем не менее я честно признаюсь вам, что считаю это создание порождением зла. Да, в самом деле! Но от этого оно привлекает меня ничуть не меньше. Собственно, насчет него у меня есть одно фантастическое предположение. Я весьма склонен поддерживать идею о переселении душ и порою тешу себя мыслью о том, что, быть может, принцесса из знатного египетского рода обладала душой порочной, блистательной обольстительницы – и вот она перед нами!

Холод и дрожь сковали все мое тело с головы до пят, едва отзвучали эти слова, и, глядя на произнесшего их князя, стоявшего напротив в лучах зимнего солнца, черноволосого, высокого, с «душой порочной, блистательной обольстительницы», что жалась к его руке, мне вдруг почудилось, что в его прекрасном облике сквозит невероятная мерзость. Тень ужаса коснулась меня, но я отнес случившееся на счет гнусных подробностей этой истории и, твердо намереваясь преодолеть отвращение, решил изучить странное насекомое, подойдя ближе. Едва я сделал это, его глаза-бусины мстительно блеснули, и я отпрянул, досадуя на глупые страхи, одолевавшие меня.

– Определенно, оно невероятно, – пробормотал я. – Неудивительно, что вы так цените эту диковину. Весьма примечательны его глаза, похожие на глаза существа, наделенного разумом.

– Без сомнений, ее глаза прекрасны, – улыбаясь, проговорил Риманез.

– Ее? О ком вы говорите?

– Конечно же о принцессе! – ответил он с легким удивлением. – О милой мертвой даме – часть ее души, должно быть, присутствует в этом создании, так как питаться оно могло лишь ее телом.

И он с превеликой осторожностью поместил существо в его хрустальное обиталище.

– Полагаю, – медленно проговорил я, – вы, как человек, увлеченный наукой, сделаете из этого вывод, что ничего не умирает полностью?

– Именно! – с нажимом ответил Риманез. – Таковы, мой дорогой Темпест, проделки – или божественность – всего сущего. Ничто не может быть уничтожено полностью, даже мысль.

Я в молчании наблюдал за тем, как он убирал хрустальный ларец с его таинственным обитателем с глаз долой.

– А теперь время ланча, – воскликнул он, взяв меня под руку. – Выглядите вы, Джеффри, на двадцать процентов лучше, чем когда мы расстались утром, из чего я заключаю, что ваш визит к поверенным удался. Так чем еще вы занимались?

Расположившись за столом, где мне прислуживал темнолицый Амиэль, я пересказал события сегодняшнего утра, обстоятельно задержавшись на случайной встрече с издателем, днем ранее отвергнувшим мою рукопись; теперь же я был уверен в том, что он будет очень рад заключить со мною сделку. Риманез внимательно слушал меня, иногда улыбаясь.

– Ну конечно! – сказал он, когда я закончил рассказ. – В поведении этого достопочтенного господина нет ничего удивительного. На самом деле я думаю, что он проявил незаурядную осмотрительность и вежливость, не сразу согласившись на ваше предложение – его благоугодное притворство и просьба дать ему поразмыслить свидетельствуют о том, что это человек тактичный и дальновидный. Вы когда-нибудь думали о том, что существует человек настолько совестливый, что его нельзя купить? Мой добрый друг, купить можно и короля, и дело лишь в цене; сам папа уступит вам заранее заказанное местечко на своих небесах, если на земле его осыпать деньгами! В этом мире ничто не дается бесплатно, за исключением воздуха и солнечного света – за все остальное приходится платить кровью, слезами, иногда стоном; но чаще всего деньгами.

Мне показалось, что стоявший за стулом хозяина Амиэль мрачно улыбнулся при этих словах, и инстинктивная неприязнь к нему заставляла меня умалчивать о большинстве подробностей моих дел, пока наш ланч не подошел к концу. Я не мог привести ни одной существенной причины, по которой верный княжеский слуга вызывал у меня отвращение, но никак не мог от него избавиться, и оно возрастало каждый раз, как я видел его мрачное и, как мне казалось, глумливое лицо. Да, он был крайне обходителен и почтителен, и поведение его было безупречно, и все же, когда он наконец подал кофе, коньяк и сигары и бесшумно удалился, я вздохнул с огромным облегчением. Едва мы остались одни, Риманез, уютно устроившись в кресле, закурил сигару и смотрел на меня с интересом и добротой, делавшими его и без того красивое лицо еще более привлекательным.

– Давайте поговорим вот о чем, – сказал он. – Полагаю, что в настоящее время друга лучше, чем я, у вас нет, а мир я знаю куда лучше вашего. Как вы собираетесь жить дальше? Иными словами, как вы намерены распорядиться своим состоянием?

Я усмехнулся.

– Ну, на постройку церквей или благоустройство больниц я тратиться не собираюсь. О бесплатной библиотеке тоже не может быть и речи, поскольку все эти заведения служат распространению инфекционных заболеваний, а управляются они комитетом местных бакалейщиков, возомнивших, будто они разбираются в литературе. Мой дорогой князь Риманез, я намереваюсь тратить деньги в собственное удовольствие, и смею сказать, что найду множество способов это сделать.

Риманез разогнал сигарный дым взмахом руки, и сквозь бледно-серую пелену сверкнули его необычайно яркие черные глаза.

– Ваши деньги способны сделать счастливыми сотни обездоленных, – заметил он.

– В первую очередь я думаю о своей счастливой доле, – беспечно откликнулся я. – Вероятно, вы сочтете меня эгоистом, так как я знаю, что вы филантроп; однако к последним я не принадлежу.

Он по-прежнему пристально смотрел на меня.

– Вы могли бы помочь своим собратьям по перу…

Я оборвал его решительным жестом.

– Друг мой, этому не бывать, даже если разверзнутся небеса! Мои собратья по перу при каждом удобном случае стремились втоптать меня в грязь, делая все возможное, чтобы я прозябал в нищете, и теперь настал мой черед: как и мне, им не видать ни милосердия, ни помощи, ни жалости!

– Как сладко отмщение! – напыщенно произнес он. – Могу посоветовать вам открыть высококлассный журнал ценой в полкроны.

– Зачем?

– И вы еще спрашиваете? Только подумайте о том удовольствии, что ждет вас, когда вы будете беспощадно отвергать рукописи ваших врагов! Швырять их письма в корзину для бумаги, отсылать обратно их стихи, рассказы, политические статьи, да что угодно – с пометкой: «Возвращаю с благодарностью» или «Это не соответствует нашим стандартам» на обороте! Язвить соперника клинком анонимной критики! Радость воющего дикаря с двумя десятками скальпов на поясе ничто в сравнении с этим! Мне доводилось быть издателем, и мне знакомо это чувство!

Меня рассмешила столь необычная откровенность.

– Думаю, что вы правы, за месть я могу взяться с усердием! Но руководство журналом принесет мне слишком много проблем и свяжет по рукам и ногам.

– Так не руководите им! Следуйте примеру всех крупных издателей, оставьте дела, как они, и получайте прибыль! Главного редактора ведущего ежедневника днем с огнем не сыщешь – можно лишь пообщаться с его заместителем. Сам же искомый, согласно времени года, в Аскоте, в Шотландии, в Ньюмаркете или зимует в Египте – он должен отвечать за все в своем издании, но обыкновенно совершенно в нем не разбирается. Он опирается на своих «подчиненных» – иногда этот костыль весьма дурного сорта, и когда у «подчиненных» затруднения, они выходят из положения, говоря, что не могут решить вопрос в отсутствие главного редактора. Тем временем последний где-то далеко, и в ус не дует. Дурачить публику подобным образом можно сколь угодно долго.

– Можно, но я бы не смог. Я бы не стал бросать дела. Я считаю, что следует все делать усердно.

– Как и я! – живо подхватил Риманез. – Я сам невероятно педантичен, и все, что может рука моя делать, по силам делаю – простите мне цитату из Писания! – Он улыбнулся, как мне показалось, с иронией, затем продолжил: – Так в чем же состоит ваша идея наслаждения наследством?

– В том, чтобы опубликовать мою книгу. Ту самую, которую никто не принимал – а я вам скажу, что добьюсь того, что о ней заговорит весь Лондон!

– Может, и добьетесь, – сказал он, глядя на меня из-под полуприкрытых век сквозь клубы дыма. – Слухи в Лондоне расходятся быстро. Особенно о вещах пошлых и сомнительного содержания. Следовательно, как я уже вам намекал, если книга ваша представляла бы собой рациональное смешение Золя, Гюисманса и Бодлера или имела бы героиней скромную девицу, считавшую, что честный брак есть деградация, то в эти дни Содома и Гоморры снискала бы успех.

Вдруг он вскочил, отшвырнув сигару, и приблизился ко мне.

– Почему же на этот город не прольется огонь небесный? Он вполне созрел для кары – он полон мерзких тварей, что не заслуживают мук ада, куда, как говорят, ссылают лжецов и фарисеев! Темпест, среди людей, которых я презираю более всех прочих, есть человек, так часто встречающийся в наши дни – тот, кто скрывает свои отвратительные пороки под маской широты души и добродетели. Подобный человек способен даже обожествить женщину, утратившую непорочность, назвав ее «чистой», поскольку, разрушая ее нравственную и телесную чистоту, потакает собственной животной похоти. Уж лучше я открыто объявлю себя злодеем, чем буду ханжой и трусом.

– Потому что вы – человек благородный, – сказал ему я. – Вы исключение из правил.

– Я? Исключение? – Ответом мне был его горький смех. – Да, вы правы, среди людей – быть может, но искренность моя сродни звериной! Льву нет нужды притворяться горлицей – он громогласно демонстрирует свою свирепость. Кобра, что движется беззвучно, предупреждает о своих намерениях шипением и раздувает клобук. Вой голодного волка далеко разносит ветер, и торопливый путник в снежной пустоши дрожит, объятый страхом. Но человек скрывает свой умысел – он опаснее льва, коварнее змеи, прожорливее волка; он жмет руку своему собрату, прикидываясь его другом, и спустя час клевещет на него за его спиной, пряча за улыбкой лживое, корыстное сердце – жалкий пигмей, пытающийся постичь загадки вселенной, он насмехается над богом, даже стоя на краю могилы на своих неверных ногах… боже! – И он осекся, решительно взмахнув рукой. – Что вечному бытию делать с этим неблагодарным, слепым червем?

Голос его звенел от напряжения, глаза горели страстью; и я, пораженный столь пылким проявлением чувств, смотрел на него с безмолвным изумлением, не замечая, что моя сигара погасла. Каким вдохновенным был он в этот миг! каким величественным! сколько царственного достоинства было в нем, почти что подобном богу – и все же нечто ужасающее сквозило в его мятежном облике. Но стоило ему заметить, как я смотрю на него, и страсть на его лице померкла; он усмехнулся и пожал плечами.

– Видимо, я был рожден, чтобы стать актером, – весело заметил он. – Иногда меня одолевает страсть к декламации. И тогда, подобно премьер-министрам и лордам в парламенте, я произношу какую-нибудь речь на злобу дня, хоть сам и не верю ни единому слову!

– За верность этого утверждения поручиться я не могу, – сказал я с легкой улыбкой. – Вы определенно верите в то, о чем говорите, хотя мне кажется, что вы подвержены минутным порывам.

– Вы в самом деле так считаете? – воскликнул он. – Как вы проницательны, любезный Джеффри Темпест, как проницательны! И неправы. Еще не рождалось на свете того, кто был бы столь порывистым и столь же целеустремленным, как я. Можете верить мне, или не верить – веру нельзя навязать. Если бы я сказал вам, что дружба со мной опасна, что мне по нраву все дурное, а не добродетельное, и что советы мои неблагонадежны – что бы вы ответили на это?

– Сказал бы, что вы странным образом недооцениваете самого себя, – ответил я, вновь раскурив сигару и несколько удивляясь его серьезности. – И что моя приязнь к вам не уменьшилась бы, а напротив, возросла – хотя куда уж больше.

При этих словах он уселся и пристально уставился на меня своими черными глазами.

– Вы, Темпест, напоминаете мне столичных красавиц – тем всегда нравятся отъявленные негодяи!

– Но ведь вы не негодяй, – возразил я, безмятежно попыхивая сигарой.

– Да, это так, но дьявольского во мне немало.

– Что ж, тем лучше! – сказал я, лениво потягиваясь в удобном кресле. – Надеюсь, что и во мне есть что-то от него.

– А вы в него верите? – с улыбкой спросил Риманез.

– В дьявола? Конечно, нет.

– О, это личность весьма занятная и легендарная, – продолжал князь, взяв новую сигару и медленно затягиваясь. – О нем ходит немало забавных историй. Представьте его падение с неба! «Люцифер, Сын Зари» – каков титул, каково первородство! Быть порождением Зари означает быть созданием из ослепительного, чистейшего света, чей яркий дух лучится миллионом рдеющих солнц, в чьих глазах сияет свет всех сверкающих планет. Блистательный, лучезарный, этот исполненный величия архангел стоял одесную самого Бога, и его неутомленному взору являлись величайшие воплощения божественного замысла и божественной мечты. Вдруг среди зарождающейся вселенной ему явился крохотный новый мир, и в нем существо, подобное ангелам, наделенное как силой, так и слабостью, как благородством, так и глупостью – необъяснимый парадокс, что должен был пройти сквозь все фазы жизни, чтобы, впитав дыхание и душу Создателя, коснуться духовного бессмертия, познать вечную радость. Тогда Люцифер, преисполнившись гневом, обернулся против владыки сфер и дерзновенно бросил ему вызов, вскричав: «Неужто ты создашь из твари слабой и жалкой ангела, подобного мне? Я восстаю против тебя и отрекаюсь от тебя! Се[3], если сотворишь человека по нашему подобию, я уничтожу его, как недостойного делить со мной величие твоей мудрости и сияние твоей любви! И Божий Глас, прекрасный и ужасающий, ответствовал: «Люцифер, Сын Зари, ты доподлинно знаешь, что перед ликом Моим ни единое слово не может быть сказано впустую и напрасно. Бессмертным дарована свобода воли, а посему поступай согласно слову своему! Да низвергнешься ты, гордый дух, с высокого престола – и ты, и товарищи твои! и не вернешься, пока сам человек не искупит твой грех! Каждая душа человеческая, что поддастся искушению твоему, станет новой преградой меж тобой и небесами; каждый из тех, что по воле своей отринет тебя и поборет, вознесет тебя выше к утраченному дому! Когда же тебя отвергнет весь мир, Я прощу тебя и приму назад – и только тогда».

– Мне еще не доводилось слышать подобную версию этой легенды, – сказал я. – Идея искупления дьявольского греха человеком – это что-то новое.

– Вот как? – Он по-прежнему внимательно наблюдал за мной. – Что ж, это один из вариантов случившегося, и притом не лишенный поэтичности. Бедный Люцифер! Разумеется, его изгнание будет длиться вечно, и расстояние меж ним и небесами расти каждый день – ведь человек никогда не поможет ему исправить свою ошибку. Человек быстро и с радостью отречется от Бога – но от дьявола никогда. Так что судите сами, как в сложившихся удивительных и роковых обстоятельствах этот «Люцифер, Сын Зари», Сатана или как его там еще называют, должен ненавидеть человечество!

– Что ж, и для него есть одно средство, – заметил я с улыбкой. – Ему не следует никого искушать.

– Вы забываете, что, согласно легенде, он обязан сдержать слово, – возразил Риманез. – Он поклялся перед Богом, что изведет человечество под корень – таким образом он должен исполнить клятву, если сумеет. Видимо, ангелы не могут давать клятву перед лицом Предвечного, не пытаясь ее исполнить – тогда как люди каждый день поминают имя Господа всуе, не имея ни малейшего намерения выполнять свои обещания.

– Все это несусветная чушь, – сказал я несколько нетерпеливо. – Все эти старинные легенды просто вздор. Вы хороший рассказчик, и говорили так, будто сами верили в сказанное, но лишь потому, что наделены даром красноречия. Сегодня никто не верит ни в дьявола, ни в ангелов – я, к примеру, не верю даже в существование души.

– Знаю, что не верите, – вкрадчиво подтвердил он. – И скептицизм ваш весьма удобен, так как освобождает вас от всяческой личной ответственности. Я вам завидую! Так как – стыдно сказать, но я склонен верить в наличие души.

– Склонен! – эхом откликнулся я. – Это абсурд – никто не в силах заставить вас склониться к какой-то там теории.

Он взглянул на меня с мимолетной улыбкой, но лицо его не стало светлее, а скорее омрачилось.

– Правда! Истинная правда. Подобной силы нет во всей вселенной – человек существо независимое, венец творения, повелевает всеми обозримыми пределами, господствуя над всем, чего пожелает. Это правда – я забыл об этом! Пожалуйста, давайте не будем вдаваться ни в вопросы теологии, ни в психологию – лучше поговорим о единственном разумном и интересном предмете, а именно о деньгах. Как я понял, у вас вполне определенные планы – вы хотите опубликовать книгу, которая вызовет ажиотаж и сделает вас знаменитым. По мне, так это весьма скромное предприятие! Разве ваши амбиции столь малы? Знаете ли, есть несколько способов сделать так, чтобы о вас заговорили. Стоит ли мне их перечислять?

– Если угодно! – усмехнулся я.

– Итак, во-первых, я предлагаю вам создать должный образ в прессе. Газетчики должны узнать, что вы человек необычайно богатый. Существует агентство по распространению подобных статей – думаю, с этим они неплохо справятся гиней за десять-двадцать.

Услышанное слегка удивило меня.

– Так вот как все это делается?

– Мой дорогой друг, а как еще, по-вашему, это должно делаться? – спросил он несколько нетерпеливо. – Неужели вы считаете, что в этом мире есть хоть что-нибудь бесплатное? Или журналисты, все эти бедные трудяги – ваши братья или закадычные друзья, и обязаны представить вас публике, не получив за это ни гроша? Если как следует их не умаслить, они готовы забесплатно и от всего сердца вас как следует охаять – уж будьте покойны! Я знаком с одним литературным агентом, весьма достойным человеком, что за сотню гиней так раскрутит маховик прессы, что за несколько недель весь свет только и будет говорить об одном лишь Джеффри Темпесте, миллионере и человеке, пожать руку которого все равно что встретиться с самой королевой.

– Надо бы с ним договориться! – вяло проговорил я. – Дать ему две сотни! И пусть обо мне услышит весь мир!

– Когда же в прессе сложится ваш конкретный образ, – продолжал Риманез, – следующий шаг состоит в том, чтобы стать частью так называемого «высшего общества».

Это необходимо делать осторожно и постепенно. Вам следует присутствовать на первом приеме при дворе; впоследствии я раздобуду для вас приглашение на ужин в дом какой-нибудь знатной дамы, где вы в частном порядке встретитесь с принцем Уэльским. Если вы сумеете каким-либо способом выслужиться перед его королевским высочеством или понравитесь ему, тем лучше для вас – по крайней мере, среди особ королевской крови он персона наиболее популярная, и вам нетрудно будет ему угодить. Затем вам следует приобрести усадьбу и позаботиться, чтобы и об этом написали в газетах – вот тогда можно будет передохнуть и осмотреться, так как общество вознесет вас высоко, и вы будете плыть по течению.

Меня немало позабавила его складная речь, и я от души рассмеялся.

– Не стану предлагать вам пытаться пробиться в парламент. Для джентльмена, желающего сделать карьеру, в этом больше нет необходимости. Но я настоятельно рекомендую вам выиграть на скачках.

– Ну еще бы! – удовлетворенно откликнулся я. Предложение превосходное, только последовать ему будет непросто!

– Если вы хотите выиграть эпсомские скачки, – тихо возразил он, – вы их выиграете. Лошадь и жокея я вам обеспечу.

Было в его решительном тоне нечто такое, что заставило меня насторожиться и внимательнее вглядеться в его лицо.

– Вам по силам творить чудеса? – насмешливо спросил я его. – Или вы говорите всерьез?

– Проверим? – ответил он. – Выставить для вас лошадь?

– Если еще не слишком поздно, и если вам так угодно, – ответил я, – я поручаю это дело вам. Но должен сказать вам откровенно, что скачки мало меня интересуют.

– В таком случае вам потребуется переменить свои вкусы, – сказал он. – Конечно, если вы хотите произвести приятное впечатление на английскую аристократию, поскольку их мало интересует что-либо, кроме скачек. У любой знатной дамы всегда под рукой книга для записей пари, даже если она малограмотна. В литературной среде вы можете произвести настоящий фурор, но это ничего не будет значить для высшего общества, тогда как если вы выиграете на скачках, вы станете действительно знаменитым. Говорю вам как тот, кто немало знает о скачках – в сущности, я ими увлечен. Я не пропускаю ни одного крупного дерби, я каждый раз делаю ставки и всегда выигрываю! Теперь позвольте наметить дальнейший план ваших действий. После того, как вы выиграете в Эпсоме, вы примете участие в гонках парусных яхт в Коузе и позволите принцу Уэльскому победить с небольшим отрывом. По такому случаю вы зададите торжественный ужин, воспользовавшись услугами непревзойденного шеф-повара, развлекая его королевское высочество под звуки «Правь, Британия, морями», что ему весьма польстит. Также вы упомянете эту же затасканную песню в своей благодарственной речи; возможно, в результате вы получите одно или даже два приглашения от царственной особы. Вполне приемлемо. С наступлением летней жары вы отправитесь в Хомбург, независимо от того, любите ли вы пить минеральную воду или нет, а осенью устроите охоту в приобретенном поместье, о котором я уже упоминал, и пригласите принца принять участие в убийстве бедных маленьких куропаток. Тогда можно считать, что вы сделали себе имя в высшем обществе, и выбрать себе в жены любую из красавиц, доступных на рынке невест!

– Спасибо, покорнейше благодарю! – сказал я, веселясь от всей души. – Клянусь, Лучо, ваш план идеален! В нем продумана каждая мелочь!

– Таков общепринятый цикл общественного успеха, – с завидной важностью проговорил Лучо. – Интеллекту и оригинальности в нем нет места – чтобы всего достичь, требуются только деньги.

– Вы забываете о моей книге, – заметил я. – Я знаю, что в ней достаточно как интеллектуального, так и оригинального. Так что она определенно способна подтолкнуть меня к высотам моды и света.

– Сомневаюсь! – откликнулся он. – Весьма в этом сомневаюсь. К ней, конечно, отнесутся с некоторой долей благосклонности, как к плоду умственной забавы человека богатого и его чудачеству. Но как я уже говорил вам прежде, гений редко цветет среди богатства. И потом, модная публика неспособна выкинуть из своих одурманенных мозгов идею о том, что вся литература сводится к дешевым книжонкам с Граб-стрит. О великих поэтах, философах и романистах модная публика упоминает вскользь, как о «всех этих людях». Эти дурни голубых кровей осуждающе говорят, что «все эти люди» такие «занятные», будто извиняясь за то, что водят знакомство с кем-то из литераторов. Представьте модницу елизаветинских времен, спрашивающую у подруги: «Дорогая, не будешь ли ты против, если я приглашу к тебе мастера Уильяма Шекспира? Он пишет пьесы и что-то там ставит в театре «Глобус» – знаешь, боюсь даже, что ему приходится там играть, с деньгами у бедняги не очень, но все эти люди такие занятные!» Вы, мой дорогой Темпест, конечно же, не Шекспир, но с вашими миллионами шансов у вас куда больше, чем он имел за всю свою жизнь, так как вам не придется ни просить кого-то о покровительстве, ни разучивать реверансы, чтобы кланяться всяким «лордам» и «леди» – все эти благородные особы будут только рады, если вы дадите им взаймы.