Человек в моей голове

***

– Что он сказал тебе сделать?! Зацеловать меня до потери твоего сознания?! – Марка эта ситуация забавляла и пугала одновременно.

– Ну почти, да. Он сказал, что то, что засело в моем подсознании нужно спровоцировать, чтобы оно захотело показаться и выйти на контакт. И мы знаем только один способ это сделать. И нужно быть при этом осторожнее, держать наготове средства оказания первой помощи.

– Ох, Эшли, опасная ты штучка! Я так и сам инфаркт получу!

– Ты же был готов делить со мной беды пополам? И я даже предлагала тебе отказаться от этой идеи. Так что… – я многозначительно промолчала в трубку.

– Кажется это намёк на "вечер свиданий"? – Марк промурлыкал это так, что в голове у меня стали крутиться сплошь неприличные мыслишки.

– Намёк? Я сказала это прямо, – я улыбнулась. – Когда увидимся?

– Через пару дней, пока занят по учёбе. Ты вернёшься в школу?

– Думаю, да. Мама считает, что опасности нет, если мы не решим зажиматься по углам. Так что придётся держать себя в руках.

– Мы справимся. Я скучаю по тебе, Эш. Приходи завтра, ну пожалуйста!

– Хорошо, пойду маму предупрежу и соберу на завтра учебники. Спокойной ночи, Марк!

– Спокойной ночи, Эшли!

***

Темнота. Нет даже вспышек света. Стон. Чей? Боже, какая боль… Крик… Мой? Холод на лбу, что-то мокрое. Сознание ускользает....

***

"Доброе, мать его, утро", – привычно подумала я, не открывая глаз и все еще лежа на кровати.

Сегодня я проснулась с больной головой и чудовищной болью в ногах, будто их перебило автомобилем. Понемногу боль стихала, и я потянулась за приготовленным блокнотом и ручкой, чтобы записать содержание видения, пока оно ещё свежо в памяти. Второе задание доктора Пристли.

В школу меня отвезла мама.

Марк встретил меня во дворе школы. Он светился и улыбался, как чеширский кот. Когда расстояние, разделяющее нас, стало около 5 шагов, он преодолел их вприпрыжку, подхватил меня за талию, приподнял в воздух и покружил.

– Как же я рад, что ты пришла!

Я заливисто и счастливо засмеялась, прижавшись к его груди. Марк поставил меня на землю. Со всех сторон на них были устремлены взгляды – любопытствующие, недовольные, осуждающие. Мы их старались не замечать. Наши взоры были устремлены лишь друг на друга. Отсроченный поцелуй, безопасный формат для публичного места.

Занятия шли своим чередом, один день сменял другой. Работы над проектом по социологии велись по графику. Тренировки я пока не посещала.

Наступил вечер свиданий. Вечер, когда я должна была спровоцировать новую потерю сознания.

Было решено посмотреть фильм у меня дома: ноутбук на стул, теплоеодеяло, попкорн, лимонад и много, много поцелуев....

Марк пришёл чуть позже назначенного времени. Взгляд был задумчивым. Увидев меня, он улыбнулся и постарался скрыть тревогу, но от моего проницательного взгляда ничего утаить не получилось.

Схватив парня за руку, я утащила Марка наверх в свою спальню. Закрыв за ним дверь, подтянулась на цыпочках, оставила невесомый поцелуй на щеке и прошептала:

– Не нужно об этом думать и переживать. Помни, что ты помогаешь мне!

– Меня это пугает, Эш. А что если произойдёт что-то пострашнее пятиминутного обморока? А вдруг ты не очнешься?

Он закрыл лицо руками и сел на кровать.

– Это не повод отказываться от НАС.

– Да, не повод. Просто я чувствую себя погано от того, что сейчас передо мной стоит задача заставить тебя потерять сознание.

– Так ведь от счастья же!

Я задорно подмигнула ему, пытаясь поддержать, а у самой сосало под ложечкой от паники. Марк смотрел на меня и пытался понять, откуда во мне столько храбрости: «Знает, на что идёт, и не сомневается ни секунды. Могла бы порвать со мной, жить спокойно дальше… Но она выбирает свой путь».

– "Американский пирог" тебе как?

Марк встрепенулся и забыл, о чем думал. Расширившиеся глаза выдавали панику. Невероятным усилием воли мне удалось не прыснуть со смеху, так забавно было наблюдать за борьбой чувств и здравомыслия на его лице.

– Ты хочешь, чтобы от переизбытка чувств теперь я сознание потерял?

Мы рассмеялись и решили выбрать что-то более нейтральное, чтобы не нагнетать атмосферу. На экране появилось название "Мстители". Какая разница, что идёт, если смотреть фильм мы не собирались?

Я повернулась к Марку. Короткий взгляд, рывок вперёд, поцелуй. Крепкий и долгий. Марк, замерев на мгновение и оценивая ситуацию, расслабился и ответил – нежно, но настойчиво.

И ничего.

– Так, я не понял, а почему ты в сознании? Не понравилось что ли?

Я усмехнулась и легонько стукнула его.

– Да, точно, халтура. Не проняло. Впускайте следующего!

– Ах, следующего тебе подавай? – Марк в отместку стал щекотать меня, я взвизгнула и закрыла себе рот рукой, тихо хохоча, – а я всю очередь распустил, сказал, что ты моя, – немного успокаиваясь, Марк бережно уложил меня на кровать, а сам прилёг рядом, приподнявшись на локте.

– Хотела сказать, что мне не хватало этого. Но ведь у нас такое впервые. Как мне этого могло не хватать? Но не хватало. Я скучала, Марк, – я притянула его к себе, заставив нависнуть надо мной, и запечатлела поцелуй, полный нежности на его губах.

И ничего.

"Ничего? Либо я выздоровела, либо надо быть смелее. И судя по количеству листов блокнота, исписанного странными снами, про выздоровление и речи не идёт", – подумала я.

– Может, не получается, потому что мы делаем это намеренно? – задумался Марк.

– Да, пожалуй, специально такую реакцию спровоцировать не выйдет.

– Знаешь что? А давай тогда просто проведём этот вечер за просмотром фильма, как и собирались.

Я легла на бок на краю кровати, сзади на подушке пристроился Марк, приобняв меня за талию. Мы накрылись тёплым пледом, уютно прижались друг к другу и включили фильм.

Руки Марка ненавязчиво исследовали мое тело. Он то нежно проводил по руке, то прижимал ближе к себе, притягивая за талию, то скользил от талии вниз по бедру – не позволяя себе ничего лишнего, но будоража чувства и фантазию. Я чувствовала спиной жар, исходящий от него, и мне все труднее становилось сосредоточиться на фильме, ощущения от прикосновений к телу перебивали все остальные чувства. А тело просило, отчаянно просило его прикосновений. Марк нежно поцеловал меня за ухом, опускаясь вниз к шее, оставляя все более смелые следы, которые горели, будто от огня. Я замерла, прислушиваясь к ощущениям, затем повернулась лицом к Марку. Мой поцелуй был судорожным и жадным, будто я тонула и пыталась схватиться за Марка, как за спасательный круг. Его свободную руку я положила к себе на грудь, расстегнув верхние две пуговицы своей рубашки.

Глаза Марка удивлённо округлились. Он прошептал:

– Эш, ты уверена, что хочешь этого прямо сейчас?

– А почему нет?

– Ты сама знаешь, почему!

– Ещё одно слово, и я выброшу тебя в окно, строптивая ты принцесса! —я притворно рассердилась.

– Ох, Эшли, ты меня убиваешь! И склоняешь к разврату!

Марк посмотрел на меня совсем другим взглядом. Затуманенным желанием. Медленно он расстегнул остальные пуговицы и освободил меня от рубашки, оставив лишь в шортах и белом тонком кружевном бюстгальтере, через который угадывались розовые кружки сосков. Марк провел ладонью по ткани бюстгальтера, вызывая у меня короткий вздох, затем слегка сжал пальцами чуть затвердевший бугорок, одновременно целуя меня в губы, пряча стон, который собирался с них сорваться.

На несколько мгновений мы осмелели, вдохновленные успехом, и решили, что сможем и сделаем это.

Бюстгальтер бесстыдно сдвинут в сторону, язык Марка нежно ласкает возбужденную плоть. Я теряю голову. И сознание.

Глава 6

Сеанс 2

– Эшли, тебе необходимо попасть на минус первый этаж. Что ты сделаешь?

– Зайду в лифт. Нажму кнопку.

– Зайди в лифт.. (тик-так.., тик-так..) нажми кнопку минус первого этажа.

– Она не загорается.

– Почему? Лифт исправен?

– Лифт исправен. Но ОН не хочет, чтобы я приходила.

– Будь настойчивее, Эшли. Нажми кнопку ещё раз.

– Кнопка не срабатывает.

– Эшли, как ты узнала, кто есть на минус первом этаже?

– ОН наблюдает. ОН знает лазейку.

– Эшли, сейчас мы будем ловить его на живца. Приманкой будут твои мысли. Тебе нужно будет во всех деталях вспомнить вечер, когда ты в последний раз потеряла сознание. Каждую эмоцию, каждое ощущение, будто проживая это второй раз. И когда ты почувствуешь, что ОН идёт, нажимай кнопку.

– Поняла.

– Когда я досчитаю до трёх, ты сможешь ярко и отчётливо вспомнить тот вечер. Прочувствовать всё снова. Один.. (тик-так..), два.. (тик-так..), три.. (тик-так).

Эшли лежала тихо, только движение глаз под закрытыми веками и прерывистое дыхание выдавало глубокую работу подсознания.

– ОН идёт.

Эшли застонала, выгнулась всем телом, а затем открыла глаза.

***

Мистер Пристли смотрел в глаза человеку, сидящему на диване напротив. Внешне это была девушка. Но взгляд был такой, какой бывает у очень пожилых людей —в нем читалась вселенская усталость, опыт… И недовольство. Мимика изменилась: вместо открытого юного лица Эшли с дивана на него смотрел хмурый старик, он сводил брови, плотно сжимал губы и смотрел скорее исподлобья. Когда человек заговорил, гипнотерапевт почувствовал, как его прошибает холодный пот. Голос был, как у старика – трясущийся, глухой.

– Ну привет, док. Всё таки ты меня достал на поверхность. Зачем, позволь узнать?

Несмотря на испуг и нетипичность ситуации, доктор был в первую очередь профессионалом. Моментально взяв в себя в руки, мистер Пристли ответил:

– Здравствуйте. Меня зовут доктор Пристли. Эшли обратилась ко мне за помощью. Я считаю, что в её обмороках в какой-то мере виноваты вы. Расскажите, кто вы, почему вас двое?

Незнакомец хрипло расхохотался, затем закашлялся, а справившись с кашлем, осведомился:

– В какой-то мере виноват я? Док, не трать время. Это я её отключаю.

– Зачем?

– Чтобы мужики меня не трогали!!! – лицо исказила гримаса злобы, боли и отчаяния.

– Как вас зовут?

Собеседник несколько раз медленно вдохнул и выдохнул.

– Знаешь, док. Я расскажу тебе всё. Меня эта ситуация тоже достала. Но я не знаю, как быть дальше. Может, и не зря ты меня вытащил. Может, раз смог до меня добраться, то сможешь и помочь, кто знает?

Мужчина в теле подростка подобрался, сел поудобнее и сцепив пальцы рук стал рассказывать:

– Меня зовут Анатолий Федотович Конюхов. И это вторая моя жизнь. А может и не вторая, кто знает, сколько их было раньше? Я уже умирал. И снова родился.

– С этого места поподробнее, пожалуйста, – попросил озадаченный врач.

– Я родился в 1920 году. В простой деревеньке. Мать и отец работали в колхозе. Было трое старших братьев, младшая сестра и младший брат. Жили совсем небогато. Но мы ведь совсем детьми были, мы и не знали другой жизни. Летом взрослые работали в поле, а кто помладше – дома хозяйничали: поесть сготовить мамке помочь, скотину покормить, огород прополоть-окучить, за малыми присмотреть… А осенью школа. Хех, помню, даже обуви толком не было. Летом носишься в рубахе да босиком. Зимой пимы да тулуп. А осенью… Пимы носить рано, промочишь —испортишь. Бегали в школу кто в чунях, кто босиком. Конец октября, с утра и грязь подмерзла чуть, и лужи корочкой покрылись, а я несусь. Босиком. Пятки только сверкают. Или бежишь быстро, или получишь обморожение. С утра коров прогнали, лепешки лежат ещё тёплые. В лепешку коровью-то встанешь, ноги погреешь – и дальше бежать. Ещё и боролись с пацанами за лепешку побольше…

Анатолий Федотович будто помолодел на глазах, взгляд изменился, и несмотря на то, что рассказывал он о непростой жизни, он вспоминал её с теплом и ностальгией.

"Кто же он? Альтер-эго? Фантазия слишком хорошая для второй личности в одной голове…"

– Окончил 10 классов, поехал в город, работать на завод и учиться. Получил образование инженера – спасибо родителям, последние деньги собрали, чтобы я в городе устроился, не голодал, чтобы мог учиться. Потом меня призвали на срочную службу в советскую армию. А потом началась война…

Выражение лица снова изменилось. Теперь собеседнику явно не хотелось вспоминать свое… Прошлое?

– Меня, как человека с образованием и пытливым умом, решили использовать иначе, чем пушечное мясо. Как инженер, я мог понимать технические схемы разных устройств и машин. А значит, меня можно было использовать как разведчика, и даже шпиона, чтобы раскрывать и передавать секретные технологии производства немецких танков, машин, самолётов… Но сперва я прошёл школу разведчиков. Не было времени на полноценное обучение, поэтому уже через полгода обучения и активной практики немецкого языка мне вручили ксиву, форму и выдали поручение на внедрение. Я должен был получить работу в конструкторском бюро в Лейпциге, где занимались разработкой и улучшением конструкций танков и боевых машин. Стратегически он был недалеко от Берлина, и я мог относительно легко связываться с коллегами и передавать добытую информацию. Но сперва мне предстояло стать своим среди чужих. Создать своего персонажа. Завести знакомства. Обосноваться с жильём. И я блестяще с этим справился. Получил работу в том конструкторском бюро, и стал делать вид, что работаю на Рейх, оставаясь при этом верным Родине.

– Какая непростая история жизни… – мистер Пристли не знал, что думать. Он мог бы поверить в эту историю, если бы перед ним сидел девяностолетний дед. Но перед ним была юная девчушка. Девчушка со взглядом ветерана военных действий. И ангельским голоском курильщика со стажем. Картина мира дробилась, не укладывалась в привычные понятия. Пристли слушал.

– Однажды мне в составе изобретательской группы пришлось выехать на полевые испытания новой модели танка. Полигон был выбран недалеко от линии фронта, именно там были подходящие условия для тестирования улучшенной ходовой части и сбалансированной пушки. Она так и не появилась потом в вооружении нацистов, испытания были провалены. Во время испытаний мы попали под обстрел диверсионной группы. Были это советские разведчики, антифашисты или ещё кто – я не знаю. Тогда я впервые столкнулся со смертью. Я ведь до этого даже на фронте не был. С родными связь поддерживать не мог, ничего им не сказал. Они так и не узнали, вероятно, что со мной произошло, считают пропавшим без вести. Тогда я ещё не умер, но умерло много моих… Товарищей, наверное? Я ведь тогда был "немец". Меня тяжело ранило в ногу, раздробило кость, а от разорвавшегося неподалеку снаряда меня контузило. Не добили, видимо, потому, что решили, что я готовенький. Не проверили.

Очнулся я уже в полевом госпитале. Как выяснилось позже, с поля меня вынесла молоденькая медсестра из немецкого Красного Креста. Её звали Анна Нойманн. Я был обязан ей жизнью. Она брала дополнительные смены, почти не отдыхала, выхаживала меня. Я долго не мог слышать и нормально говорить. Были сорваны барабанные перепонки, я заикался и трясся. К тому же раздробленную ногу хоть и удалось спасти, но заживала она долго, тяжело. Анна успокаивала меня, когда я ночью кричал от кошмаров и боли. Вытирала пот со лба, ставила обезболивающее, которое, конечно, ни черта не помогало, но становилось легче уже от её присутствия. Я понимал, что, вероятно, предаю родину, но не мог заставить себя не любить её. Белокурая, голубоглазая, пухлые губы и ровные зубки… Она при этом оказалась не замужем и симпатизировала мне.

Когда через три месяца я покинул госпиталь, оказалось, что везти меня обратно в Лейпциг некому. Погибли почти все сопровождающие нашей группы, и те, кто были ранены не так сильно, давно уже уехали. А я остался. По другую линию фронта, с тяжёлым ранениеми полным непониманием, что делать дальше. Не было денег, не было одежды. Был только фальшивый паспорт на имя Гюнтера Штокки. Анна помогла мне найти приют. Она отправила меня жить к её родителям. Условием было – помогать её родителям по хозяйству. И я помогал. Я решил не возвращаться к шпионажу, а попробовать обжиться в Германии. Скажете, предатель?

– Не мне вас судить, Анатолий. Кто знает, как поступил бы я на вашем месте.

Анатолий поджал губы, коротко кивнул и продолжил.

– Я нашёл работу. На оборонные заводы всегда были нужны рабочие руки. Особенно мужские. После ранения я не мог и не хотел продолжать участвовать в войне. Ага, попробуй от неё отгородись, от родимой… – Анатолий вздохнул и запрокинул голову назад, будто пытаясь сдержать слезы. Затем продолжил.

– Так и пошла жизнь своим чередом: жил у родителей Анны, работал на заводе. А потом она вернулась, и это было огромное счастье! Её тоже ранило, но она быстро восстановилась, и решила вернуться в город, к родителям. А там я, ждал её. И теперь уже моя очередь была окружить её заботой, терпением и любовью. Через некоторое время мы поняли, что не можем друг без друга, и решили пожениться. В войну такие решения принимаются легко и быстро, особенно когда уже увидел, как страшно умирают молодые. Как в глазах тускнеет искра, а жизни-то он ещё и не видал. Водки не пил, девок не щупал, детей не родил, дом не построил… Ничего. Не успел ничего. И тогда сам ты стараешься успеть сделать все возможное и поскорее, спешишь жить, пока война не прожевала и тебя и не выплюнула в канаву, за обочиной жизни…

– Видимо, она действительно была особенной… – Пристли не заметил сам, как научный подход в его восприятии уступил место восприятию простому, человеческому.

– Она была ангелом. Моя Анна… – голос старика сорвался и затих. Он хлюпнул носом и продолжил рассказ.

– Мы совсем недолго успели побыть мужем и женой. Однажды ночью к нам домой пришли солдаты СД. Родителей Анны они расстреляли в упор, как только они открыли им дверь. Анна завизжала от ужаса, за что тут же получила тяжёлую пощёчину от офицера. Но им нужен был я.

Он истерически засмеялся, заплакал, а потом продолжил, размахивая руками:

– Они знали, что я был шпионом. И хоть на тот момент я уже не передавал информацию —да скорее всего я уже числился погибшим – я все ещё был вражеским солдатом на их территории. Но меня некому было подставить, ведь никто не знал. Умерли все, кто мог бы меня заподозрить. Уже позже, когда нас с Анной пытали, я понял, что произошло…

– Вас пытали?

– Им нужно было признание. Меня сдала сотрудница отдела кадров с завода. Когда она проводила работу с моей личной карточкой, она заметила, что скоба в моем паспорте слегка заржавела. Мелочь, казалось бы. Но именно это выдало меня. В Германии для документов использовались скобы из нержавейки. Ржавая скоба означала, что паспорт скорее всего изготовлен не в Германии, а значит – поддельный. Она сообщила, куда следует. И за мной пришли. Они хотели знать, кто я, откуда, какое выполнял поручение. И кто были мои покровители среди их людей. Я молчал. А Анна кричала. Они пытали её, чтобы заговорил я. Боги, словами не передать моего отчаяния! Анна ведь тоже ничего не знала. Я врал ей. Я был для неё её Гюнтером. Она даже не понимала, за что страдает. Смотрела на меня и спрашивала: "Любимый, о чем они говорят?!". А я не мог сказать. Тогда я попытался сделать хоть что-то, освободить Анну. Я кинулся на офицера, и тогда стоявший рядом солдат просто впечатал мне прикладом автомата по лицу. Я слышал, как треснула кость. В глазах потемнело, звуки стали пропадать. Кажется я кричал, чтобы они не трогали Анну. Потом я отключился. Пришёл в себя я уже в подвалах СД, если слышали о таких. Служба безопасности рейхсфюрера СС. Анны я больше не видел. Меня пытали несколько дней, ломали мне кости, вырывали зубы, а затем… Затем, наконец, расстреляли.

Повисло тягостное молчание.

– Молчите… Я бы тоже не нашёлся, что сказать. Знаете, на сегодня я хочу закончить. Уйти снова в подземку и забыть это все. Мне ещё есть, что вам рассказать. Дайте пару дней, а затем приходите снова. Я включу для вас кнопку.

И человек на диване закрыл глаза.

(тик-так.., тик-так.., тик-так..)

– Эшли, ты здесь?

– Да

– Пора возвращаться. Нажимай кнопку второго этажа.

Глава 7

– Серьёзно, Эш? У тебя в голове сидит русский дед?

Голос Марка в телефонной трубке прозвучал насмешливо.

– Да, Марк, когда ты об этом говоришь, это звучит, как комедия. А по факту у меня психиатрический диагноз. Знаешь, наверное тебе будет лучше держаться подальше от меня. Что толку от наших отношений, если мы просто не можем быть вместе? Не получается. И, кажется, это не лечится…

Последние слова я прошептала. Страшно было произносить их вслух. Страшно было осознавать вот это самое "навсегда". Ты со своей головой и всеми её тараканами – навсегда. Другой не будет. Не в этой жизни.

В эфире повисло тягостное молчание. Марк первым нарушил его:

– Я понимаю, почему ты это говоришь. Наверное на твоём месте я бы сказал то же самое. Не захотел бы тяготить таким грузом другого человека. Но про "не лечится" мы ничего точно не знаем. Я хочу остаться рядом хотя бы на правах твоего друга. Тебе будет нужна поддержка.

– Спасибо, Марк. Мне будет проще, если я буду знать, что ты живёшь без оглядки на меня и мои проблемы. Живи полной жизнью. Я рада иметь такого друга, как ты!

– Пока, Эшли. Увидимся в школе.

– До встречи!

Рука с телефоном безвольно опустилась на покрывало. Это было необходимо. Отчего же так погано на душе?

Бросить парня своей мечты по телефону. Не такого я для себя хотела…

Слезы душили, не находя выхода, я держала в себе всё, что накопилось за эти дни. Сжимала кулачки, сжимала зубы до скрежета, зажмурилась… Нет, этого потока было не удержать. Вой в подушку, сотрясающие рыдания, очистительный катарсис. Мне нужно было учиться жить в новой реальности, в которой я не могу позволить себе с кем-то сблизиться.

***

В кабинете мистера Пристли и миссис Вискерс царили тишина и согревающий уют. На привычном журнальном столике стоял штатив с камерой. Я с любопытством посмотрела на устройство, а потом вопросительно – на врача.

– Эшли, я хочу сделать запись сегодняшней беседы. Во-первых, это позволит как бы познакомить тебя с тем, кто живёт внутри тебя. Во-вторых, более внимательный просмотр беседы даст больше информации о том, как лечить тебя. Мы с мисс Вискерс будем обсуждать увиденное. Ты не против?

– Нет, не против. Должна же я увидеть этого… Деда? Кстати, вы же говорили, что он погиб довольно молодым, ему не было и тридцати… Почему дед?

– Мы не знаем точно. Это мы так его назвали. По взгляду, по голосу он будто старик. Но по возрасту, в котором он утверждает, что умер, он совсем молодой парень. Надеемся, сегодня мы прольем свет на эту ситуацию. Располагайся поудобнее, начнём.

Я села на мягкий и удобный диванчик и приготовилась немного вздремнуть.

Тик-так…, тик-так…, тик-так…

– Эшли, слушай мой голос. Когда я досчитаю до трех, ты погрузишься в транс. Ты сможешь снова увидеть лифт, который отвезёт нас на минус первый этаж.

Один… (тик-так), два… (тик-так), три… (тик-так).

– Вижу лифт.

– Входи в этот лифт. Эшли, лифт исправен?

– Да, лифт исправен.

– Нажимай кнопку минус первого этажа.

– Она сработала, едем.

Через пару мгновений она открыла глаза. Он открыл глаза.

– Здравствуй, док, – проскрипел собеседник, – смотрю мы сегодня звёзды телешоу? – он кивнул на камеру на столе.

– Здравствуйте, Анатолий. Спасибо, что согласились сегодня побеседовать с нами. Камера нужна для Эшли. Мы хотим ей вас показать.

– Интересно… – мужчина в теле девушки хрипло усмехнулся и махнул рукой, – ладно, дело ваше. Мы здесь, чтобы обсудить, как выкурить меня отсюда, так ведь?

– Зачем же так грубо… – врач немного стушевался

– Как есть. У вас не получится.

– Позвольте спросить, отчего же?

– Я на прошлой встрече уже говорил вам, что это не первая моя жизнь. Давайте продолжу с того момента, где закончил в прошлый раз. А вы уж сами решите, что дальше делать.

– Хорошо, Анатолий, слушаю вас.

Человек на диване прикрыл глаза, будто вспоминая в деталях всё, что с ним произошло.

– Итак, меня убили. Перед этим меня долго мучали. Я не знаю, сколько. Эти допросы казались бесконечными. На каждом из них оказывались, что у меня еще есть пара лишних зубов, не сломанных костей в конечностях. Ну а лежачего и скулящего можно было и по ребрам попинать. До хруста. Я не мог стоять, идти… Лежать я не мог тоже. Больно было дышать. От боли я не мог спать, даже ненадолго забыться. Это сводило с ума. Я бы, наверное, умер сам через некоторое время. Но им хотелось сделать это самим. Они получали садистское удовольствие от того, что в их власти была чужая жизнь. Они заставили меня стоять и смотреть в дуло офицерского пистолета. Совру, если скажу, что было не страшно. Даже тогда я хотел жить, я цеплялся за мою жизнь. Я не хотел умирать.

Затем была вспышка. Хлопок – резкая невыносимая боль и темнеет в глазах. А потом свет. И тело упало с меня, будто расстегнувшееся пальто: тяжело, не сразу. Я остался стоять, а тело упало. Упало вместе с моими страданиями. Все было кончено, казалось бы. А что дальше? Страх стал ещё сильнее. Это был оглушающийужас, оторопь. Я понял, что умер. И я увидел их. Тех, кто тоже умер здесь. Они смотрели на меня, но говорить мы не могли. Хотя смотрели неправильный термин. У души нет ни глаз, чтобы смотреть, ни ушей, чтобы слышать, ни рта, чтобы сказать. Это другой вид взаимодействия. Мы будто могли друг друга коснуться, не касаясь. Почувствовать без кожи. Это было похоже и на холод, и на тепло одновременно. Я понимал, что им страшно тоже. Но я не знал, кто они. Никакой связи с телом, лица или чего-то подобного. Просто мятущиеся духи. И я один из них. Но я не мог отойти от тела. Я не мог улететь, уйти – ничего не мог. Я просто парил над собственным трупом. Его унесли и бросили… Нет, не в морге. Просто во дворе, на кучу таких же трупов, которые ждали сожжения. Не стали бы фашистытратить землю и силы своих людей на братскую могилу для ничтожеств.