Тщеславие и жадность. Две повести

– Хорошо.

– Белослонова приедет. Я знаю, приедет. Она говорила Дынину, что нужно взять с меня сто рублей на убежище. А в понедельник надо не забыть сказать садовнику, чтобы пять штук букетов приготовил. Каждой даме за ужином на прибор по букетику цветов. Знай наших! В ноябре живыми цветами потчевать будем.

Камердинер принес золотое пенсне.

– Карета у подъезда, – доложил он.

Подпругин поднялся и взглянул на часы.

– Без четверти двенадцать, – сказал он. – В самый разгар в клуб приеду. Хорошо, кабы побольше солидняков встретить. Ну, я пошел. Прощай, – кивнул он жене. – Ты теперь спать?

– Неужели же танцевать? Почитаю на ночь, лежа в постели.

– А вот я не могу. Как за книгу или газету – сейчас и глаза под лоб.

Подпругин зашагал и скрылся за тяжелой портьерой кабинета.

V

Специально назначенные для езды по вечерам рослые вороные полукровки быстро домчали карету Анемподиста Вавиловича Подпругина до клуба. В шинельной клуба Подпругин быстро сбросил с себя легонькую ильковую шубку на руки прислуге и спросил:

– Его превосходительство Кирилл Львович Бутыхов здесь?

– Здесь еще. Они сегодня в обеденную пору приехали, – отвечал человек, принявший от Подпругина шубу, шапку и калоши.

«Фу ты, пропасть! Стало быть, надо торопиться, а то не уехал бы грехом домой, тогда его и позвать не удастся», – подумал Подпругин и поспешно, не взглянув на себя в зеркало и не поправив прически, начал взбираться по устланной ковром лестнице.

– На чье имя записать прикажете, Анемподист Вавилыч? – спросил его верхний швейцар, стоявший у конторки перед входом в комнаты клуба.

– Само собой, на имя Бобруйского, – отвечал Подпругин и прибавил: – После, после заплачу входные деньги. Тороплюсь поговорить с его превосходительством Кириллом Львовичем.

Подпругин проскользнул в комнаты. Он был не член и ходил в клуб гостем на имя отставного полковника, старика Бобруйского. Подпругин алкал и жаждал записаться в этот клуб членом. Бобруйский с год назад хотел его рекомендовать туда для баллотировки, но предварительно просил дать ему времени порасспросить членов, как будет ими принята кандидатура Подпругина, и через неделю отвечал Подпругину, что баллотироваться в члены клуба надо ему еще подождать более благоприятных условий.

Переваливая свое грузное тело с ноги на ногу и кивая кланяющимся ему лакеям в серых фраках, Подпругин вошел в первую карточную комнату. В комнате играли только на четырех столах. Он подошел к одному из столов и поклонился только что кончившему сдавать краснолицему лысому старику в отставном мундире полковника. Это был Бобруйский.

– На ваше имя, Михаил Денисыч, – сказал Подпругин.

Бобруйский протянул ему руку и проговорил:

– Очень рад. В картишки перекинуться пришли?

– Партии, полковник, теперь, пожалуй, не найдешь.

– Отчего? Вот сейчас приедут из Михайловского театра и из оперы, так и составится партия.

– Да уж приехали, – заметил носатый черный партнер полковника, разбирая сданные карты. – Карнаухов сейчас прошел в столовую, Гвоздь Гвоздевский. Это завсегдатаи Михайловского.

– Нет, я уж так сегодня… Я заехал повидаться кой с кем, – отвечал Подпругин.

– А откуда? – спросил полковник.

– Заседаньице тут одно у нас было.

– А я думал, от крали писаной.

– Хе-хе-хе… Не держим, Михаил Денисыч. У нас жена молодая, – сказал Подпругин и направился во вторую карточную комнату.

Там играли опять на четырех столах. Здесь знакомых было побольше. Подпругин поздоровался за одним столом с тремя партнерами и вдруг увидал около соседнего стола старика Бутыхова, но на этот раз Бутыхов был не в старой коричневой парочке, а в вицмундире и со звездой. Он сидел около играющих в винт и смотрел на игру.

Около него на маленьком столике помещалась бутылка с водой «Аполинарис» и гренок с положенным на нем филейчиком рябчика. Подпругин как с цепи сорвался, подлетел к Бутыхову и, осклабив лицо в широчайшую улыбку, произнес:

– Честь имею кланяться, ваше превосходительство.

Бутыхов, маленький, худенький старичок в пушистых седых бакенбардах и с зачесом целой пряди волос с виска на темя, протянул ему руку и сказал:

– А, почтеннейший! И вы здесь? Сейчас, должно быть, приехали?

– Из заседания, ваше превосходительство. Тут у нас было одно, по сиротским делам, – вставил Подпругин, все еще кланяясь.

– Ну а я так сегодня здесь прямо со службы. Обедал, отдохнул в биллиардной, повинтил и уж почил от сих дел. Сбираюсь ехать домой. Да что! Нейдет карта, бьет карта.

– В любви, должно быть, счастливы, ваше превосходительство, хе-хе-хе…

– Ну, какая уж тут любовь в наши годы!

– Любовь всякая бывает-с. В любви подчиненных к своему начальнику, в любви всех нас окружающих, так как вы достойное лицо и глубокоуважаемый человек, – нашелся Подпругин.

– Ах, вот что. Ну, это-то, пожалуй…

– Присесть можно к вам, ваше превосходительство? Не обеспокою?

– Будьте добры. Пожалуйста.

Подпругин бросился за стулом, но стоявший невдалеке лакей подал ему стул.

Подпругин присел, почтительно наклонился к Бутыхову и сказал:

– Специально приехал сюда затем, чтобы видеть вас, ваше превосходительство.

– А что такое? Что такое?

– Затеваю я с будущего вторника у себя журфиксы по вечерам, так прошу почтить их присутствием вашего превосходительства.

– Вот как! Благодарю. Но, милый мой, можете вы думать, я почти никуда не езжу по вечерам, кроме как вот в наш клуб.

– А уж меня осчастливьте, ваше превосходительство. Не ударим в грязь лицом. Все будет в порядке. Живем, слава богу… – совсем уж бестактно похвастался Подпругин.

– Знаю, знаю. Я слышал. Слышал и не сомневаюсь… – улыбнулся Бутыхов. – Вы ведь в своем доме на Захарьевской?

– Точно так-с. Особнячок себе скопировали и живем не хуже других. Денег не жалели. На прошлой неделе граф Малиновский присылали архитектора посмотреть мой зимний сад.

– Ах, и зимний сад есть?

– Люблю цветочки грешным делом. Так уж осчастливьте во вторник, ваше превосходительство, своим присутствием, – еще раз поклонился Подпругин.

– Во вторник? Постараюсь, постараюсь.

– Зимний сад еще не вполне скопировали, жду, где статуи из Флоренции, но и без статуев все-таки в лучшем виде… Фонтан бьет, и все эдакое. Букетец роз вам можем…

– Спасибо, спасибо… – благодарил Бутыхов.

– Так уж я в надежде…

Подпругин поднялся со стула, поклонился и направился в столовую. В маленькой диванной, которую он проходил, двое – бакенбардист с Владимиром на шее и усач во фраке, оба серьезные до мрачности, – сидели над шахматной доской. Подпругин им поклонился, протянул руку и сказал:

– Мешать не буду. В столовой, надеюсь, потом встретимся?

– Да, да, сегодня, говорят, есть замечательные устрицы.

Прежде чем пройти в столовую, Подпругин зашел и в биллиардную. Там он встретил генерала Тутыщева. Тот с каким-то молодым человеком играл на биллиарде в пять шаров. Генерал, очень бодрый еще мужчина, седой, с нафабренными усами, на почтительный поклон Подпругина протянул ему руку и проговорил:

– Прежде чем питаться, на сон грядущий вздумал моцион сделать, а то сидел, сидел за картами, и всю спину разломало.

– Доброе дело, ваше превосходительство, ха-ха-ха… – отвечал Подпругин. – Кто нынче без моциона – доктора очень не хвалят. Вот и я, по вашему совету, занялся пассивной гимнастикой и массажем, так свет увидел.

– Ага! Ну и что же? Ну, чирьи больше на спину не садятся?

– Да у меня, ваше превосходительство, чирьев не было.

– Не было? – протянул генерал. – А что же, мне помнится, что вы жаловались?

– Ломота в поясах была – вот на что я жаловался. А вы запамятовать изволили.

– Ах да, да… Желтого в среднюю режу, – сказал генерал. – Фу, подставил! – воскликнул он, отлягнувшись ногой, и спросил Подпругина: – Ну и что же?

– Прекрасно себя чувствую. Ни ломоты, ни геморроя… Денно и нощно должен благодарить вас.

– Очень рад, очень рад.

Подпругин продолжал путь в столовую.

VI

В столовой было многолюдие. Сидела, между прочим, только что поужинавшая компания из трех штатских и двух военных, и между ними был известный актер Черемаев, брюнет с подведенными глазами и с синеватым гладко бритым подбородком. Черемаев был во фраке и, откинувшись на спинку стула и держась левой рукой за спинку другого стула, громко декламировал какие-то стихи. Компания слушала его. Перед ними стояла бутылка шампанского в холодильнике и лежали три груши дюшес в вазочке. Подпругин остановился и тоже стал слушать. Черемаев кончил. Слушавшие сдержанно зааплодировали. Зааплодировал и Подпругин.

– Браво, браво, Петр Петрович, – сказал он и тут же протянул Черемаеву руку.

– Добрейший мой! – подскочил к нему актер и поцеловался с ним влажными губами.

– Когда бенефис-то? – спросил Подпругин.

– Не скоро еще, мой милейший. В январе.

– Смотри, не забудь нас в своих молитвах. Пришли ложу.

– Да уж это первым делом. Как забыть такого…

– Нам бельэтаж и поближе к сцене. Иначе не сидим.

– Да уж само собой.

– Ну, я на свое любимое местечко. Вон там, у дверей, – показал Подпругин. – Освободишься, так приходи, холодненького пососешь. Дельце есть.

– Всенепременно, родной.

Обойдя всю столовую и найдя в ней, кроме актера Черемаева, только еще одного знакомого, Гвоздь Гвоздевского, Подпругин поздоровался с ним и сел за столом у входа в столовую. К нему подскочил лакей и подал карточку кушаний.

– Прибереги для себя, прибереги для себя… – отстранил Подпругин карточку и прибавил: – Должен знать, что я по карточкам не ем. Позови сюда повара.

Лакей побежал. Подпругин одумался.

– Стой! Стой! Не надо! – крикнул он лакею. – Потом… Не с кем есть теперь. Дай мне сначала бутылку редереру…

Появилась бутылка шампанского. Подпругин налил себе стакан, сделал глоток, но больше пить не мог.

– Еще стакан! – сказал он лакею.

Тот подал. Подпругин осторожно наполнил стакан шампанским и приказал:

– Снеси вон на тот стол, бритому глазастому господину, и скажи, что от меня. Ты меня знаешь?

– Никак нет-с, ваше…

Лакей хотел его назвать «превосходительством», но по складке он не походил на такового.

– Странно, как это вы завсегдатаев своих не знаете! – рассердился Подпругин. – Скажи, что от Анемподиста Вавилыча.

– Слушаю-с.

– А не переврешь? От Анемподиста Вавилыча. Повтори.

Лакей повторил.

– Ну, ступай.

Подпругин наблюдал за лакеем. Лакей поднес Черемаеву стакан. Черемаев взял, быстро вскочил, обернулся к Подпругину, держа стакан, быстро послал ему летучий поцелуй и залпом выпил. Подпругин в знак благодарности прижал руку к сердцу и поклонился.

Через пять минут он потребовал третий стакан, наполнил его и послал Гвоздь Гвоздевскому.

Опять обмен любезностями в виде пантомим.

В дверях столовой показался генерал Тутыщев и прямо натолкнулся на сидящего за столом Подпругина.

– Победил молодого человека! Победил! – говорил ему генерал. – А ведь в некотором роде богом биллиардной игры здесь считается. Видит перед собой игрока-простака и стал рисковать. А я-то себе на уме. Что ни удар, то отыгрыш, отыгрыш, а делаю только верные шары – ну и отбил партию.

Подпругин вскочил с места.

– Прошу покорно присесть, ваше превосходительство. Осчастливьте компанией, – сказал он и сам подобострастно отодвинул для генерала стул от стола.

Тутыщев присел.

– А вы тут что делаете? – спросил он Подпругина, чтобы что-нибудь сказать ему.

– Придумываю, ваше превосходительство, чем бы попиваться. Но такая меланхолия в голове, что и придумать ничего не могу.

– Устрицы, говорят, сегодня очень хорошие есть у нашего эконома.

– Не моего романа сия еда, Николай Осипович. Ежели вы осчастливите меня дозволением угостить вас?

– С какой же стати угощение-то в клубе?

– О господи! Да что за счеты! Человек! Тащи сюда две дюжины устриц! – засуетился Подпругин.

– Постойте, постойте. С какой же стати две-то дюжины? И дюжины довольно, – остановил лакея Тутыщев.

– Тащи! Публика-то тут подойдет, так скушает. А мне икорки свеженькой криночку. Постой, постой… Куда ж ты? – остановил лакея Подпругин. – А на второе не прикажете ли ушки стерляжьей, ваше превосходительство? Я бы сейчас сам сходил в кухню и стерлядь выбрал.

– Да что же уж все рыбное?

– А будто грехи замаливаем? Среда сегодня. День постный.

– Разве что уж из-за этого, – улыбнулся Тутыщев.

– Так я сейчас…

Переваливаясь с ноги на ногу, Подпругин побежал за лакеем в кухню, вернулся оттуда минут через пять и торжествующе произнес:

– Через полчаса будет готово. А вот до той поры холодненького не прикажете ли, чтобы не скучать? Стакан! – крикнул он лакею.

– Да что же перед едой-то мы будем пить шампанское? – возразил генерал.

– Э, ваше превосходительство, там внутри все смешается.

Подпругин налил Тутыщеву шампанского и продолжал:

– Ay меня к вам просьба есть.

– Что такое? Что такое? Надеюсь, что такой финансовый туз не денег просит?

– Боже избави. Журфиксы у меня со вторника начинаются для почетных знакомых, так хочу просить ваше превосходительство, чтобы осчастливили вашим присутствием.

– По вторникам? Хорошо, хорошо… Можно заехать как-нибудь.

– Да уж вы в этот вторник, Николай Осипович. Повар у меня хороший. Я его от Донона сманил.

– Боже мой! Да разве из-за этого?

– Одно к другому. Это точно, что посмотрите, как люди из простых купцов у себя существуют, но ведь красна изба не углами, а пирогами. Так уж я в надежде.

– Постараюсь. Слышать я слышал, что вы хоромы себе построили.

– Какие хоромы, ваше превосходительство! Хижину убогую.

– О-го-го! Подпругин хижины себе строит!

– Самую ледащую, можно сказать. Сигарочку не прикажете ли? – раскрыл перед Тутыщевым Подпругин свой портсигар. – Тоже простенькие, по пятачку штучка.

– Знаю, что хороши, но потом, потом… Кто же перед едой курит! Да вон уж и устрицы несут.

Появился лакей с подносом.

VII

Тутыщев выпил водки и уничтожал устрицы.

Уничтожал он их жадно, причмокивая, схлебывая. Подпругин ел свежую икру и говорил:

– Вот эту снедь мой астраханский агент прямо с места два раза в месяц мне присылает. Как около первого или пятнадцатого – сейчас бочонок. Ежели прикажете, ваше превосходительство, могу поделиться.

– А что ж, пришлите когда-нибудь фунтика два, – ответил Тутыщев.

– За счастье почту. А только уж и икра! Ведь прямо из чрева. Выпотрошат рыбину, сольцой слегка икру припудрят, прямо в бочонок и ко мне. После моей-то икры вот эта уж упирается.

Он отодвинул от себя лопаточку с икрой и сказал лакею:

– Иоганисбергеру подай бутылку. Спроси у погребщика, чтобы самый лучший был.

– Ого! Да что это вы, милейший, лукулловский-то пир затеваете! – проговорил Тутыщев.

Он тоже больше десятка устриц одолеть не мог и положил в сторону мельхиоровый круглый ножик. На его замечание относительно пира Подпругин ответил:

– Я славянин своего отечества и по своей славянской натуре люблю, чтоб все было хорошо и широко.

– Устрицы-то вот жалко. Я говорил, что дюжину довольно, – продолжал Тутыщев. – А то вот их открыли, а я и половины съесть не мог.

– Разойдутся-с. Вот прикончат играть, скопируется в столовой публики побольше – и, поверьте, все уничтожат.

Подпругин не ошибся. К столу подошел Самоходов, тот самый мрачный бакенбардист с Владимиром на шее, которого Подпругин видел давеча игравшим в шахматы. Это была новая восходящая звезда в министерстве, где Подпругин имел дела.

– Питаетесь? – спросил он Подпругина в виде приветствия.

– Нельзя без этого, Василий Ионыч. А затем милости прошу к нашему шалашу. Вот и прекрасная закуска есть к водке, – пригласил его Подпругин, указав на устрицы. – Осчастливьте. Пожалуйте. Утешьте их превосходительство. Генерал сидят со мной и горюют, что я много устриц потребовал.

– Пожалуй… Но я обещал моему партнеру Баранникову, что с ним буду ужинать, – сказал Самоходов, но все-таки сел к столу.

– Господи боже мой! Так и господину Баранникову у нас место найдется, когда они придут, – отвечал Подпругин, придвигая к Самоходову блюдо с устрицами.

Появились два лакея. Один из них нес кастрюльку со стерляжьей ухой, другой – расстегаи под колпаком. Кастрюля была громадная.

– Батюшки! Да на сколько персон вы это ухи-то заказали? – воскликнул Тутыщев.

– Кушайте. Зачем глазить? Это нехорошо, – отвечал Подпругин. – Стерлядь была велика, а навару я велел поменьше. Почти аршинная, подляга, попалась.

– Да зачем же такую большую-то? Ведь в ухе все равно.

– Славянская натура, ваше превосходительство. Ничего не поделаешь. Кушайте во славу Божию. Три тарелки, три! – кричал Подпругин лакею.

– На убой закормит, – обратился Самоходов к Тутыщеву, стараясь сделать улыбку на серьезном лице, и кивнул на Подпругина.

– Пилось бы да елось, да дело на ум не шло – вот мое правило, – дал ответ Подпругин, торжествуя от похвал. – К нам, Василий Ионыч, ваше превосходительство, пожалуйте по вторникам – и не так еще покормим. Приедете, батюшка, в хижину мою убогую?

– А что ж, могу… По вторникам?

– По вторникам, вечерком.

– А где хижина убогая?

– Да на Захарьевскую только приедете, так любому городовому: «Где, мол, тут хижина Анемподиста Вавилыча»? Сейчас укажут. Можете даже и фамилии не называть. Знают. Так уж я в надежде.

– Постараюсь. А уха прелесть!

– Восторг, что такое! – подтвердил Тутыщев.

– Человек! Прибавь им стерлядки-то! – кричал лакею Подпругин. – Да вели скорей заморозить пару сулеечек шипучего, что Подпругин пьет.

За столом, где ужинал с компанией актер Черемаев, зашевелились, встали с мест и прощались друг с другом. Компания удалилась, а Черемаев, ковыряя в зубах перышком и весь красный от выпитого вина, подошел к столу Подпругина.

– Мамочка, ушицы тарелочку стерляжьей?.. – подскочил к нему Подпругин.

– Ну вот… После ужина-то! – отвечал Черемаев. – Стакан вина, пожалуй.

– Ваши превосходительства! Позвольте представить… Артист, и даже, можно сказать, талант… – стал рекомендовать Подпругин актера.

– Черемаев… – отрекомендовался сам Черемаев.

Тутыщев и Самоходов сухо подали ему руку.

– Садись, Петя, так гость будешь. Тебе шипучего или рейнвейну?.. – предлагал Подпругин.

– Я пополам… Фу! Ешь, ешь, а в три дня не сварится.

Черемаев вздохнул и отдулся… Подпругин налил ему в стакан вина из двух бутылок, наклонился к нему и сказал:

– Петя… По вторникам у меня будут мои добрые знакомые собираться. Высшее общество будет. Так ты, смотри, не премини…

– Во вторник я, брат, играю.

– Так ты после игры. Ты прямо к ужину потрафляй. Отощаешь ведь в театре-то, ну а у меня и отойдешь.

– Хорошо, хорошо.

– Ты не бойся. Я не отравлю. У меня повар лучше здешнего.

Подошел и Гвоздь Гвоздевский, известный адвокат и юрисконсульт в разных акционерных обществах. Он только что отужинал и уже направлялся домой.

– Все еще бражничаете? – спросил он Подпругина.

– Да ведь как же… Питаться надо. К нам, за компанию… Стакашек холодненького?

Подпругин схватил его за руку.

– Нет, нет… Я домой… – упирался Гвоздь Гвоздевский. – Поужинал и ко дворам…

– От хлеба, от соли не отказываются. Это не по-славянски.

– Да ведь вы вина предлагаете мне.

– Веселие Руси есть пити. Неужто стаканчик-то уж нельзя?

– Не могу. Завтра надо рано вставать. Дела есть.

– А у кого их нет? Все мы, слава тебе господи… Ваше превосходительство, позвольте вот познакомить…

– Знаем, знаем. Знакомый… – в один голос проговорили статский и военный генералы.

– Владимир Николаич, я так вас не отпущу. Нарочно на юру сел, чтоб всех знакомых ловить. Стаканчик холодненького на дорожку, и идите с Богом, – не отставал Подпругин и лез к Гвоздь Гвоздевскому со стаканом.

– Ведь этакий неотвязчивый! – проговорил тот, выпил стакан шампанского залпом и стал прощаться со всеми.

– На дорожку сигарочку, Владимир Николаич? Подпругин плохенькие курит, по шести гривен штучка, но авось понравятся.

Гвоздь Гвоздевский взял из портсигара Подпругина сигару.

– Две, две берите. Вторую дома на сон грядущий выкурите, – приставал Подпругин. – Да есть у меня и еще, милейший Владимир Николаич, до вас просьба.

– Что такое? – улыбнулся Гвоздь Гвоздевский.

– По вторникам у меня вечера для добрых приятелей. Милости просим во вторник.

– Благодарю. Примем к сведению… Прощайте.

– Только чтоб уж непременно в этот вторник. Вот и генералы будут.

– Ну, за этот вторник не ручаюсь.

– Нет, я слово беру!

– А я не даю.

– Владимир Николаич, зачем вы меня режете?

– Да чем же?

– Комплект уважаемых личностей хочу у себя принять, а вы вдруг не будете!

Гвоздь Гвоздевский улыбнулся.

– Ну, постараюсь, – сказал он.

– Пожалуйста, – поклонился Подпругин и крепко пожал его руку обеими руками.

Тот удалился.

VIII

В игорных комнатах раздался звонок, возвещавший первый штраф, наконец звонок, возвещавший второй штраф, а Подпругин все еще сидел в столовой и угощал знакомых ужином. Съели уху – лакеи принесли жареных дупелей.

– Боже мой! Боже мой! Что же это такое! Еще еда! – воскликнули в один голос Тутыщев и Самоходов. – Ведь после ухи с расстегаями решительно ничего есть невозможно.

Подпругин сидел и улыбался.

– Уж и еда! – говорил он. – Разве это еда? Просто баловство. Ей всегда место найдется. Пожалуйте по птичке.

Тутыщев и Самоходов положили себе на тарелки по дупелю и стали их ковырять ножом и вилкой. Из игорных комнат показался полковник Бобруйский.

– Ба, ба, ба! Вот кого недоставало! – радостно возвысил голос Подпругин. – Михаил Денисыч, пожалуйте. Честь и место. Ушица есть хорошенькая. Еще горячая. Похороны стерлядки вот одной справляем. Очень пожилая стерлядка была, вечная ей память, старушке. Тарелку ухи сюда! – командовал он лакею.

Бобруйский сел за стол беспрекословно, но был мрачен.

– Да что стерлядка! И на еду не тянет – вот как сегодня взлупили, – отвечал он. – Целый вечер карта не шла.

– Стерлядка утешит-с, а потом вот дупелек радостную песенку просвищет. Кушайте, кушайте, пока не остыло.

Бобруйский взял ложку.

– А ежели и приходила игра, то несчастие или ошибка партнера… – продолжал он.

– Илларион Михайлыч?.. – спросил полковника Тутыщев.

– Он. Ужасно рассеянно играет. И ведь что обидно: сядет с другим играть – вывернется. Я проиграл сорок восемь рублей, а он даже что-то три или четыре рубля выиграл.

– Имею случай предложить вам отыграться, Михаил Денисыч, – сказал Подпругин. – Милости просим ко мне во вторник вечером. Отличный винт вам предоставлю.

– А что у вас во вторник? – спросил Бобруйский, хлебая уху.

– То же, что и здесь, только повар мой будет куда получше. И напредки к нам по вторникам милости просим. Задумал я для моих гостей журфикс устроить.

– Благодарю.

– Благодарность не в счет. А вы уж дайте слово, что непременно приедете навестить бедного славянина из Ярославской губернии.

– Слова не могу дать, потому что, может быть, не удастся.

– Нет, уж надо так быть, чтобы удалось. Пожалуйста.

– Да ведь у вас каждый вторник будут собираться. Не в этот вторник, так в следующий.

– Нет, нет-с. Это не модель. Я так уж и стол в винт припасать буду. Хозяин должен знать, кого с кем посадить. Полковницкое слово, что приедете?

Подпругин протянул через стол руку.

– Да говорят вам, не могу дать слово. Мало ли, что может случиться! А давши слово – держись. Думаю, что приеду.

Лакей принес мельхиоровую кастрюльку и открыл крышку.

– Что это такое? – удивленно спросил Тутыщев.

– Гурьевская кашка-с. Это, ваше превосходительство, совсем уж легонькое.

– Послушайте… Да вы хотите закормить нас на убой… Нет, от гурьевской каши я отказываюсь. Сыт по горло.

– Ради сладости желудка надо, ваше превосходительство. Нельзя же без сладости, – убеждал Подпругин, но Тутыщев был непреклонен.

– Ия отказываюсь, – заявил Самоходов.

– А я кашки попробую, нужды нет, что уж поужинал, – сказал актер Черемаев и придвинул к себе кастрюльку.

Стал накладывать себе на тарелку каши и Бобруйский, хотя и заявлял, что вследствие неудачи в картах потерял аппетит.

– И ведь какую игру я проиграл через этого Иллариона Михайловича, если бы вы знали! – продолжал он сетовать и, отправляя ложку за ложкой в рот, стал рассказывать присутствующим карты своей игры.

Подпругин между тем лез ко всем с шампанским, требовал кофе и ликеров.

– Не будем, не будем ликеров пить. Что за ликеры! А кофе я никогда на ночь не пью, – говорил Тутыщев, но Подпругин все-таки велел подать.