Тщеславие и жадность. Две повести

Николай Лейкин

Тщеславие и жадность. Две повести

© «Центрполиграф», 2024

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2024

Тщеславие

I

Разбогатевший купец Анемподист Равилович Подпругин, мужчина лет за пятьдесят, очень хорошо сохранившийся, без единого седого волоска в густой бороде и на висках, хотя и с объемистым брюшком, лежал у себя в роскошно отделанном кабинете на диване и благодушествовал. Он только что сейчас отобедал, был в дорогом шелковом халате и говорил жене, просматривавшей около его письменного стола журнал «Нива»:

– Гляжу я теперь, Ольга Савишна, вокруг себя, вглядываюсь и никак придумать не могу, чего нам еще недостает. Все есть – вот до чего мы дошли.

– Образованности у нас настоящей нет, полировки – вот чего нам не хватает, – ответила супруга, продолжая перелистывать журнал.

– Ну а уж это надо у людей перенимать, хороших полированных знакомых заводить, почаще их в гости приглашать, журфикс для них устроить и с них пример брать. Как люди, так и мы. Господи! Обезьян учат, а неужто мы-то под них потрафить не сумеем!

– Ну, уж это, знаешь, кто из какого звания, то как ни потрафляй, а всегда оно скажется. Вот меня, например, так и тянет посидеть у нас на крыльце или за воротами, а отчего?..

– Боже тебя избави это делать!

Подпругин колыхнул чревом и, встрепенувшись, прилег на локоть.

– Да знаю, знаю, что это не подходит, – успокоила его жена. – А между тем тянет. А отчего тянет? Оттого, что я раньше сиживала у папеньки и благодушествовала. Тянет.

– Вели закладать пару лошадей в коляску и поезжай кататься, ежели тянет.

– Не тот фасон.

– Отчего не тот? Сиди в коляске и думай, что ты за воротами сидишь.

– И то же, да не то. Тут шляпка, ротонда, в коляске надо по-дамски развалившись сидеть, а меня тянет просто в обыкновенной шубке и покрывшись платком. Да ежели при этом на три копейки подсолнухов… – улыбнулась она.

– И думать не моги!

Подпругина словно что кольнуло. Он вскочил и сел на диване.

– Да знаю, знаю, что нехорошо, а между тем тянет. Я иногда тайком ем подсолнухи.

– Все-таки при прислуге? – испуганно спросил Подпругин.

– Одна только горничная Маша знает, и заказала я ей, чтобы она никому ни слова, ни полслова, ни четверть слова…

– Беда! У Маши языкочесальный звон на языке. Скажи свинье, так свинья – борову, а боров – всему городу.

– Вздор! Кажется, уж по горло задарена моими обносками. Проносить их не может, целыми котомками в деревню посылает бедным сродственникам.

– Кто, матушка, языкочесальную словесность любит, тот и рад бы удержаться, да не может. Ах, как это нехорошо, ежели это наш выездной лакей Андрей знает!

– Ничего он не может знать, потому я запершись в спальне подсолнухами занимаюсь. Маша мне их покупает, туда приносит – ну, и мы с ней вдвоем: я половину и она половину.

– С горничной?.. Ну, компания… Тогда наверное Андрей знает. У Маши с ним шуры-муры. Ах, как это нехорошо! – Анемподист Вавилович встал с дивана и прошелся по комнате. – И что за малодушество к этим подсолнухам! Ну, ела бы шоколад, сколько в тебя влезет, – продолжал он.

– Вишь ты какой! Не тот вкус.

– Ну, миндальные орехи, что ли.

– Даже и кедровыми не заменишь. Да ты не беспокойся. Ни единая душа, кроме Маши, не знает.

– Отвыкни ты от этого, Ольга Савишна. Ведь вот я от бани отвык и дома в ванной моюсь. А ты думаешь, мне это легко было? Отвык и чай пить ходить в трактир. Тянет иногда по старой подрядчицкой привычке, а уж коли сказал себе, что довольно, – ну и довольно. С какой стати? У меня всегда дома даже на настоящем серебряном подносе лакей подает.

– Да ведь и я уж от многого отвыкла. Вот ты сказал, чтоб богомолок не принимать, – я и не принимаю. Хотя, в сущности, что тут такое?..

Подпругин подумал.

– Какую-нибудь приезжую игуменью или там казначейшу мать Досифею ты можешь принимать, – сказал он, – это не вредит, это по моде, а как же простых богомолок-то в лаптях принимать!

– Да я и не принимаю.

– Ну, то-то. Ведь, так сказать, и в стукалку ничего бы играть, однако вот я, видя, что высшее общество этой игрой не занимается, бросил и стал в винт учиться.

– Уж винт! Смеялись мне насчет твоей игры, – улыбнулась супруга.

– Однако все-таки играю. Недавно с ее превосходительством Варварой Петровной играл и восемнадцать рублей отдал. Будем играть дальше – и лучше научимся. – Подпругин взял из ящика сигару, закурил ее и опять прилег на диван. – Ведь вот и к сигарам я долго не мог привыкнуть, однако привык же, курю и даже очень обожаю.

– И я к корсету привыкла. Ты видишь, теперь никогда без корсета. Разве только у себя в будуаре, пока в парадные комнаты не вышла, – похвасталась в свою очередь супруга.

– Что похвально, то похвально, и за это хвалю. Мне самому куда трудно было к фраку привыкать, но я подумал, что люди высшего звания еще слабее же нас, однако в лучшем виде его носят, ну и привык. Одно вот, на званых обедать в нем иногда тяжко, но вспомню про весь аристократический круг и смирюсь. Ведь не хуже же они нас, да терпят. Ну и нам надо терпеть. – Он умолк и самодовольно начал поглаживать рукой грудь и чрево, но минут через пять снова обратился к жене: – Вот все думаю я, Ольга Савишна, что бы еще нам завести у себя в доме?

– Да, кажется, уж все есть, – отвечала супруга.

– То-то, что все есть. Зимний сад есть, лестница парадная с пальмами есть, меблировка по комнатам в пяти вкусах. Есть и Мавритана, есть и Помпеи, есть и ампир, есть и насчет русского стиля удовольствие. Вот я и думаю…

– Брось, все есть. Ничего больше не надо.

– А может быть, и надо, почем ты знаешь! Может быть, чего-нибудь и нет?

– Да, право, все есть.

– Библиотеки хорошей нет. Библиотека мала.

– Полно. Зачем тебе библиотеку? Никогда сам и не читаешь.

– Для покровительства талантам. Сам не читаю, так гости будут читать.

– Когда же это гостям читать!

– Ну, просто для покровительства талантам. Потом на шкафы карты, где это самое небесное землеописание… потом глобусы всех сортов. Тут же под стеклами разные букашки и таракашки засушенные, а на крыше фонарь, и там эта самая консисто… Тьфу! Что я… А на крыше обсерватория с большим микроскопом, чтоб на небесные звезды смотреть.

– Оставь, не затевай… Всего довольно, – проговорила жена.

– Гостям всегда показать можно… Лишнее занятие. Нет, этот засад я буду у себя в голове держать. Это дело хорошее.

Попыхивая сигарой, Подпругин начал дремать.

II

Дремота Подпругина постепенно перешла в сон. Он выронил из пальцев потухшую сигару на дорогой персидский ковер, разостланный около дивана, и стал храпеть.

– Ты что же это делаешь! – воскликнула супруга, все еще сидевшая около его письменного стола и рассматривавшая иллюстрированные журналы. – Забыл, что доктор тебе после обеда спать запретил?

Подпругин быстро встрепенулся и сел на диван.

– Да я не сплю… Я так… – проговорил он и стал искать на ковре свою сигару.

– Был у тебя сегодня массажист? – задала вопрос супруга.

– Массажист-то? Был. Но я его отослал сегодня и велел послезавтра приходить.

– Вот тебе и здравствуй! Прикончил, стало быть, леченье?

– Нет, не прикончил. Зачем же кончать, ежели это лечение теперь в моде и принято у всех известных личностев высшего круга! Кончать не буду, а через два дня в третий будет у меня сеанс. Довольно. Что зря мучиться! Ведь ежели бы у меня болело что-нибудь, а то ничего не болит.

– Тебе этот массаж доктор Эртельсон велел от тучности, чтоб живот у тебя не рос.

– Пустяки. Просто я тогда для компании генералу Тутыщеву согласился. Тутыщев за обедом стал хвалить своего массажиста и спросил, не нужно ли его мне. Мне хотелось услужить генералу – я и просил его прислать. А уж потом спросил доктора Эртельсона, вреден мне массаж или не вреден. Тот улыбнулся и говорит: «А вы хотите разминку членов массажем?.. Пожалуй, – говорит, – даже и полезно. Только вот какой массаж делайте». Взял бумажку и написал: «Пассивная гимнастика». Написал и велел передать массажисту. Вот и все… Нет, довольно через два дня этого массажа. Все-таки этот массажист будет ко мне ходить, переносить от меня поклоны его превосходительству. Ведь и сам генерал Тутыщев через день делает себе массаж. – Подпругин стал закуривать потухшую сигару и спросил жену: – Куда мы сегодня вечером поедем?

– Да некуда, – отвечала супруга. – Я уж и то думаю. В театр – так завтра наш абонемент в опере. Ну, что два дня подряд в театр!.. Да и не достанешь теперь ложи.

– Да, мало у нас знакомых, мало. Кажется, и распространяешь круг знакомых, а съездить не к кому! – вздохнул Подпругин. – То есть знакомые-то у нас и есть, но все такого сорта, что сами к нам ездят, а к себе не зовут. Да вон хоть бы генерал Тутыщев… Два раза он меня почтил своим присутствием на обеде, а чтоб к себе позвать – ни-ни. А между тем, стороной слышу, что у него по средам журфиксы и даже сенаторы бывают. Сказывают, что тут как-то даже светлейший князь Ченстовский был. Мне Переклюков сказывал. Переклюков даже был. А вот меня не зовет.

– Стало быть, не считает достойным тебя, – ответила супруга.

– Странно. Тогда с какой же стати самому-то ему ко мне ходить? – Подпругин сделал гримасу и задумался.

Через несколько времени он спросил: – Ольга Савишна, хочешь, я арапа себе в лакеи найму?

– Зачем же это?

– Да так. Вот у Кудаловых-Залесских есть. Езжу я мимо, так вижу, что на подъезде стоит. В красном жилете, в стиблетах, в бархатных штанах. Нанять?

– Выдумай еще что-нибудь!

– У людей есть, так отчего же нам не иметь? Вот тогда генерал Тутыщев посмотрит!

– Брось.

– А то так карлика заведу. Вон в газетах публикуется лакей-карлик. Хочешь карлика?

– Не надо. И так уж всякой прислуги целая свора.

– Свора-то свора, это точно. И лакеев много, и все, и ничего в них, знаешь, нет особенного…

– Не знаю, про что ты говоришь.

– Ростом малы, виду нет. Вон я вижу у аристократов на подъезде… Швейцар – зверь, лакей ростом с каланчу, и бакенбарды – во… А у нас все мелюзга. Нет, я возьму арапа, – решил Подпругин.

– Да полно, не бери. Я бояться его буду, – ответила супруга.

– Чего же тут бояться-то! Живой человек, такой же, как и мы, а только черный.

– Ну, вот видишь, стало быть, и не такой, коли черный. Нет, нет, оставь арапа.

– Какая дикость! Ты смотри, не брякни у меня об этом при гостях, что боишься арапа.

– Ну вот… Будто я не понимаю.

– То-то. На тебя иногда находит. Ты сидишь, сидишь да и выпалишь. Охо-хо-хо-хо!

Подпругин зевнул.

– Ежели не знаешь, что делать и скучаешь дома, то поедем сегодня к брату Амосу Савичу, – предложила супруга.

– Ну вот! Стану я по серым домам ездить! Я совсем хочу от этих Амосов Савичев отстать. Какая такая они нам теперь компания? Только фасон наших гостей портят.

– Уж у кого какая родня есть, а родню надо почитать.

– Им родственное почтение и будет. Вот 2 ноября буду именинник – приходите, пейте, ешьте, жарьте в стукалку. По их серым понятиям будет им и закуска серая весь вечер в углу стоять, дам будем весь вечер душить мороженым и шоколадом, а дня через два закатим вечер для другого сорта гостей, настоящего высшего круга. Они уж и так у меня мои и твои именины отбили, так что я в эти дни не могу настоящую аристократическую публику к себе в гости позвать.

– Напрасно ты это. Право, они ничего. У брата Амоса вон уж и сын студент.

– Сын-то студент, да сам-то он никакой политичности не знает. Помнишь, за обедом, когда еще у нас граф Лобусов обедал?.. Была перед обедом закуска на отдельном столике, все выпили по рюмке водки и закусили и только сели за стол и принялись за суп, а братец твой Амос выскочил из-за стола, подскочил к закуске, схватил от закуски графин с водкой и поставил его перед своим прибором. А нешто это порядок? Нешто это в хороших домах делается? С ног срезал тогда меня старик.

– Полно, никто даже и не заметил, – успокаивала Подпругина супруга.

– Здравствуйте. Граф даже покосился в его сторону. Покосился и улыбнулся. А я-то сижу, а у меня по сердцу словно вот ножом кто… Приятно мне это? Нет, подальше от этих Амосов Савичей! Не компания они нам по нашему нынешнему положению, – закончил Подпругин.

– В клуб поедешь теперь? – спросила его жена.

– Кто теперь в клубе! В наш клуб надо ехать или к обеду, или часов в одиннадцать. Весь настоящий народ теперь кто во французском театре, кто по комиссиям сидит. А встречаться в клубе с разными пустопорожними личностями, так, право, неинтересно. Сядешь в карты, проиграешь черт знает кому – и никакой тебе пользы. В карты я люблю играть с тузами…

– Ну, ты оставайся дома, а я поеду к сестре, – сказала супруга.

– Брось ты эту сестру.

– Да скучно дома. Ну, шутка ли целый вечер глаз на глаз с тобой!..

– Я в контору к себе пойду.

– Ну, одна я тогда буду. Это еще хуже.

– Эх! – с досадой крякнул Подпругин и, махнув рукой, прибавил: – Ну, поезжай куда знаешь!

Ольга Савишна позвонила и велела лакею приготовить карету.

III

Ольга Савишна уехала к сестре, а Анемподист Вавилович Подпругин отправился к себе в контору, находящуюся в том же доме-особняке, но этажом ниже и имеющую свой подъезд. Анемподист Вавилович спустился в контору по внутренней узенькой чугунной винтовой лестнице. В конторе работали бухгалтер, один из его помощников и корреспондент. Они встали и поклонились. Подпругин сел за свой письменный стол, потребовал у бухгалтера кассовую книгу, открыл ее, заглянул на последнюю страницу, придвинул большие счеты, звякнул на них раза три и, зевнув, закрыл книгу.

– Есть у вас мне что-нибудь доложить? – спросил он, ни к кому особенно не обращаясь.

– Ничего нет, Анемподист Вавилыч, – отвечали бухгалтер и корреспондент.

Подпругин еще раз зевнул и отправился снова к себе наверх. По комнатам бродили два заспанных лакея.

– Позвать ко мне сейчас Алтунского, – отдал он им приказ и направился в кабинет.

Вскоре в кабинете показался Алтунский. Это был коренастый маленький человек в отставном военном мундире с поперечными штаб-офицерскими погонами, с седой щетиной на голове и нафабренными черными усами.

– Что такое стряслось с тобой? – спрашивал он, входя.

– Мне скучно. Не знаю, куда деваться. Поговорить с тобой хочу, – отвечал Подпругин.

– Да ведь за обедом обо всем уж переговорили.

– Значит, не обо всем, коли позвал.

– У меня гости. Мы в карты играем. Я уж и так за себя посадил. Мне теперь недосуг.

– Назвался адъютантом, так всегда должен быть досуг. Садись.

– Когда же это я назывался? Во-первых, штаб-офицеры адъютантами и не бывают.

– Ну, состоишь при мне по особым поручениям.

– И то не состою.

– Даровую квартиру с освещением и отоплением от меня получаешь, жалованья пятьдесят рублей в месяц контора тебе отпускает, так, значит, состоишь.

– И тут-то попрекнул! Ах ты, деревня! Ведь это от серого невежества, – проговорил Алтунский. – И кого же попрекнул? Своего приятеля, друга.

– А коли ты друг, то по дружбе не должен и отказываться, коли тебя просят посидеть, – наставительно заметил Подпругин.

– И не отказался бы, да ежели гости…

– Кто такие?

– Землемер один с женой, твой архитектор да еще…

– Ну, птицы не важные, и подождать могут. А мне скучно. Жена уехала к сестре, и я один. Садись. Вон сигары хорошие… Кури…

– Не хочешь ли ты ко мне вниз спуститься и в винт поиграть? Я тебя пустил бы за себя сесть.

– Ну вот… В винт я играю только с основательными людьми, да и то только тогда, когда нужно. А тут какой смысл?

– Сколько в тебе гордости-то! – покачал головой Алтунский.

– Садись, – кивнул ему Подпругин на кресло.

Алтунский закурил сигару и сел.

– Хочется мне журфиксы назначить, – начал Подпругин.

– Так что ж? За чем дело стало? Взял да и назначил.

– А ты посоветуй, как и в какой день.

– Ходить не станут. И побольше-то тебя кто, так и у тех эти журфиксы пустуют.

– Тонкие ужины будем заказывать, восьмирублевый шато-ля-роз станем подавать к столу, так придут. Сегодня стерлядь в аршин, на следующий раз лангуст…

– Нет, и на это нынче не особенно льстятся. Не любят. Родственников, пожалуй, соберешь.

– Что мне родственники! Разве я для них? Вот тоже сказал! Для них нешто стоит лангуста с крокодила величиной подавать? Они не будут даже знать, с какого конца его и есть-то надо. А я про других гостей, про основательных, чтобы хороший круг…

– Ничего не выйдет. Придержись ты лучше званых обедов.

– Обеды обедами, а это особь статья, – отвечал Подпругин и спросил: – Так какой день? Вот с будущей недели и назначим. Прежде всего, надо не в оперный абонемент.

– Отчего? В оперный абонемент-то и назначать. Из оперы прямо к ужину и будут приезжать, – посоветовал Алтунский.

– Так какая же тогда мне корысть-то? Приедут из оперы да прямо за ужин и сядут. Я хочу, чтобы дом показать. Пускай посмотрят, как люди из простых купцов существуют. Я вон новые пальмы и латании для зимнего сада из-за границы выписал. Новый фонтан с разноцветным электричеством поставлен.

– Боже, сколько в тебе тгцеславия-то! – всплеснул руками Алтунский.

– А отчего же и не похвастать? Все трудами рук своих заработал, не жалея пота…

– Ну-ну-ну?! Тухлой-то солониной какой подрядчик на железной дороге своих рабочих кормил? Припомни.

– Попрекнул-таки! Знает один какой-то глупый случай и носится с ним, как с писаной торбой…

– Отчего же уж ты не скажешь: как дурак с писаной торбой?

– Оттого, что я деликатнее тебя. Ты вот мне тухлой солониной в нос тычешь, а я тебе из пословицы слово выбросил, нужды нет, что ты у меня пьешь, ешь и всеми благами пользуешься.

– Да уж очень ты меня раздражил, так оттого это, – сказал Алтунский. – У меня гости, в карты играют, я тебе об этом заявляю и прошу меня уволить, а ты не отпускаешь, и не отпускаешь прямо из озорничества, потому об этих журфиксах можно в лучшем виде завтра поговорить, а завтра я свободен целый день с утра.

– Ну, иди, иди, Бог с тобой, – кивнул ему Подпругин.

– Ну, вот и давно бы так. А завтра я к тебе явлюсь с утра, ты еще почивать будешь, а я явлюсь – вот и поговорим. Прощай.

– Прощай.

– Извини меня, пожалуйста, но, право, гости…

Алтунский протянул Подпругину руку.

– Провались ты, – ласково уже отвечал Подпругин, но, вспомнив, сказал: – Ах да… А к завтрему составь мне, как пригласительные билеты на журфикс напечатать.

– Да кто же на журфиксы по билетам зовет! Про журфиксы ты при встрече со своими знакомыми объявляешь. Встретишься с кем – ну, и скажи.

– Да так ли?

– Верно, верно. Прощай… До завтра.

Алтунский быстро выскочил из кабинета. Подпругин прилег у себя в кабинете на диване и стал мечтать.

«Надо попробовать журфиксы эти устроить, непременно надо… – думал он. – У всех есть журфиксы… Новый сервиз подадим, который на прошлой неделе из-за границы пришел. То-то генерал удивится! Что ни тарелка, то рисунок – и один другого лучше. Хрусталь новый…»

В воображении его заблистал радужными огоньками граненый хрусталь. Блеск все дальше, дальше… Подпругин заснул.

IV

В двенадцатом часу Ольга Савишна вернулась домой от сестры, а Анемподист Вавилович еще спал. Она вошла в кабинет и, увидав лежащего на диване мужа, воскликнула:

– Господи! Да чего ты спишь-то?!

От этого восклицания Подпругин тотчас же проснулся, быстро поднялся, сел на диване и обалделыми глазами смотрел на жену.

– И не стыдно тебе? – спросила жена. – Как же ты ночь-то спать будешь?

– А который час? – задал он вопрос.

– Боже мой! Да двенадцатый. Разве можно так спать!

Подпругин стал приходить в себя.

– Действительно… Как же это я так? – проговорил он. – А все Алтунский… Вызвал я его к себе, пришел он и говорит, что у него гости. Повернулся и ушел. Мне какое дело, что у него гости! Я вызывал по делу, хотел решить с ним насчет наших журфиксов.

– Это еще зачем тебе?

– А новый столовый сервиз с вензелями пришел из-за границы, хрусталь. Кому же мы все это покажем? Ведь не для того же я все это купил, чтобы в шкафах только держать.

– А вот придут твои именины, так покажешь.

– Кому? Родственникам твоим и моим? Так что они понимают? Ничего они не понимают. Да и им можно показать. Пусть дивятся. А я, кроме того, хочу показать понимающим гостям. Ты как хочешь, а я гостей сортировать буду. Вот родственники пусть приезжают на именины, а через три дня после именин у нас по вторникам журфиксы начнутся, и будет уж аристократическая публика.

– Ну, делай, как знаешь. Тебя не сговоришь.

– Да и сговаривать не надо. Коли я что в своем воображении положил, тому и быть. Вот сейчас поеду в клуб и буду там приглашать на журфиксы, – закончил он и позвонил. – В клуб еду, – объявил он явившемуся на зов камердинеру. – Послать сказать, чтоб барынину карету не откладывали. Да дать мне умываться и приготовить серенькую парочку.

Камердинер побежал исполнять требуемое.

– Ты знаешь, Олечка, в чем Бутыхов ходит обыкновенно в клуб? – продолжал Подпругин, обращаясь к жене.

– Почем же мне знать? Я даже и Бутыхова-то вовсе не знаю.

– Бутыхова-то? Ну, матушка, уж это стыдно. Бутыхов – тайный советник, синюю ленту Белого орла через плечо имеет. Бутыхов – важная шишка теперь в мануфактуре и торговле. Через Бутыхова Кирилла Львовича можно все сделать. Вот и его на журфиксы приглашу. Надо только придумать ему соответствующий винт. Чтобы все ему под кадрель были. Вот генерал Тутыщев, я… Ах да… Так я не досказал, в чем он в клуб ходит. В самой старой коричневой парочке. Пиджачок совсем трепаный, даже на рукавах обившись. Дескать, все равно, попа и в рогоже знают. Вот и я хочу, на его манер, сегодня в серенькой парочке в клуб ехать.

Вошел камердинер.

– Готово-c… Пожалуйте одеваться… – сказал он.

– Не забудь положить мне сигар в портсигар, – проговорил Подпругин, взглянул на письменный стол и воскликнул: – Ах, боже мой! Куда же сигары-то делись? Тут в ящичке около десятка еще было. Тьфу ты, пропасть! Да неужели их Алтунский с собой унес? Он, он… Больше некому.

– Много разного добра к себе таскают-с… – заметил камердинер. – Сегодня у них гости, так повар им судак а-ля метрдотель на пять персон стряпает.

– Не твое дело. Молчи. Что говорят господа, то не должен говорить человек… – оборвал его Подпругин.

– Нет, я к тому, что можете на меня подумать. На прошлой неделе они малахитовую пепельницу к себе из мавританской комнаты унесли.

– Опять-таки, это дело до тебя не касающееся. Ну, идем одеваться. Напомни мне, чтобы я вынул новый ящик сигар.

Подпругин в сопровождении камердинера отправился умываться и переодеваться. Через десять минут он вернулся в серой пиджачной парочке и синем галстуке. От него отдавало духами. Жена все еще сидела в кабинете.

– Так вот, в мои именины у нас будут родственники и духовенство, – сказал он жене. – Эти будут друг другу в масть. А во вторник, в журфиксный день, – особые гости. Так ты, Ольга Савишна, и приготовься.

– Да мне что же приготовляться? Я всегда готова, – отвечала супруга.

– Ну, то-то… А братцу своему и сестре о журфиксах ни гугу…

– Да они и сами не придут. Они даже не любят твоих особенных гостей.

– Ну и отлично. А я за эти дни буду подбирать сорт к сорту и приглашать, кого следует. Вот сейчас кого увижу в клубе, так приглашу на журфиксы. На ужин тюрьбо дадим. Пусть повар тюрьбо разыскивает.

Подпругин сел к письменному столу, отворил ящик, взял оттуда бумажник и положил в карман.

– Пенсне изволили взять? – напомнил камердинер.

– Ах да… Оно в уборной осталось. Принеси.

– Сию минуту-с. Платок?

– Платок в кармане.

– Визитные карточки?

– В бумажнике есть.

– Извольте сигары достать. Приказали напомнить.

– Возьму, возьму. Ты мне пенсне-то принеси.

Камердинер побежал за пенсне. Подпругин выдвинул второй ящик из письменного стола, достал оттуда сигары и стал их накладывать в серебряный портсигар.

– И ты, Олечка, съезди завтра с визитом к баронессе фон Дорф и попроси ее к нам на журфиксы по вторникам, – сказал он.

– Ну что… Немка…

– Немка, да. А посмотри, как она по приютам?.. Шишка первого сорта. И к Анне Степановне Белослоновой тоже съезди.