Молодой Александр

Каждому новому посвященному вручали пурпурный пояс и железный перстень – талисманы, олицетворявшие его новый статус. За этим непременно следовали празднества, атмосфера головокружительной святости уступала место музыке и танцам, топающие ноги поднимали облака пыли, в свете факелов тела двигались под звон и рокот тарелок, барабанов и мелодию флейт. Потом на западном холме устраивали пир. После предшествующих дней поста и воздержания рекой лилось вино, звучали песни и смех, а сексуальная энергия смешивалась с мистикой сакральной ночи. Следы самых ранних банкетных залов найдены вдоль берегов горного ручья: они располагались под платанами и служили прибежищем летучих мышей. В этом контексте уместно обратиться к истории первой встречи Филиппа и Олимпиады, о которой рассказывает Плутарх: «Нам говорят, что Филипп, будучи посвященным в самофракийские мистерии одновременно с Олимпиадой, сам был еще юношей, а она была дитя-сирота, и он влюбился в нее и тотчас же обручился с ней с согласия ее брата Аримбы [= Ариббы]»[59].

В достоверности этой истории сомневались многие: «островной роман» казался слишком надуманным, чтобы быть правдой. Конечно, есть некоторые элементы, вызывающие подозрение: указанный Плутархом возраст сомнителен, а его вводная фаза, «нам говорят», не позволяет тщательно изучить первоисточник, на который он опирался[60]. Драматическая любовь с первого взгляда может быть преувеличением, но есть основания верить в правдивость самого факта встречи на Самофракии в период мистерий. Филипп, как и Александр, интересовался знаменитыми святилищами и посещал их, когда находился неподалеку. Подражание героям прошлого, тоже посвященным в культ, могло стать для него решающим аргументом. Кабиров, или Великих богов, широко почитали во Фракии и на севере Эгейского моря. Для Филиппа это был шанс заявить о своем благочестии в регионе, где он проявлял все большую военную и политическую активность. Более того, Македония оставалась крупным экспортером корабельной древесины. Правитель, преданный богам, которые обещают спасение на море, выглядел привлекательно.

Встреча, очевидно, была организована заранее, хотя неизвестно, кто ее подготовил. Молоссы преодолели большее расстояние, поскольку их родина осталась в Эпире, гористой местности к западу от Македонии. В недавнем прошлом они также пострадали от иллирийской агрессии. Вторжение Бардила вынудило многих жителей бежать в соседнюю Этолию, и только с помощью партизанской тактики им удалось спасти свое царство[61]. Некоторые кантоны Верхней Македонии были на стороне молоссов, и политика объединения Филиппа могла повлиять на их решение искать новый союз. Царь Арибба – дядя и сводный брат Олимпиады – вероятно, отправился на Самофракию в надежде на стабильное будущее. Филиппу это давало шанс обезопасить свою западную границу.

Олимпиаде, вероятно, было лет 14–16 – в ту эпоху подходящий возраст для замужества. Она принадлежала к правящему роду Эакидов – потомков Эака, отца Пелея и деда Ахилла. Ее мать, возможно, была из хаонийцев, еще одного эпирского народа, возводящего свою родословную к царям Трои[62]. Ее корни подчеркнуто гомеровские. Неоптолем, отец Олимпиады, какое-то время управлял царством совместно с Ариббой, но около 360 года до н. э. скончался, и Олимпиада, ее брат и сестра – Александр и Троада – попали под опеку Ариббы. Он женился на Троаде и теперь стремился использовать Олимпиаду для укрепления и расширения своей власти, однако прочный союз с Македонией зависел от ее способности родить наследников. О чувствах Олимпиады ничего не известно. Брак часто был травмирующим опытом для молодых девушек, вырванных из родной семьи и отправленных в чужой дом, где им предстояло провести всю жизнь. Но это давало Олимпиаде шанс выйти из тени Ариббы и представлять интересы молоссов в новом обществе, сила и влияние которого неуклонно росли. Филипп был молод и красив, и, возможно, между ними возникло взаимное влечение. Помолвка состоялась, и они должны были пожениться уже в Македонии. Новый Кадм обретал Гармонию.

По окончании праздника паломники покидали святилище, оставляя ритуальные сосуды у театрального круга, и возвращались в свои земли. Филипп обрел не только будущую жену, но и прочную связь с Самофракией. Археологи обнаружили, что в середине IV века до н. э. (около 340 года) в центре святилища было возведено грандиозное сооружение с двумя глубокими камерами и портиком с ионическими колоннами, включающее в себя часть более древнего культового здания. Его назвали Залом вереницы танцоров в честь замысловатого фриза, который когда-то опоясывал верхнюю часть фасада. Восстановленные фрагменты представляют ряд танцующих девушек, а архаичный стиль композиции напоминает о древних обрядах и практиках, которые обеспечили культу долговечность. Здание было первым полностью мраморным сооружением в святилище и имеет все признаки архитектуры македонского стиля. Филиппа можно назвать очевидным спонсором, хотя Александр позже критиковал отца за повторное посещение Самофракии в то время, когда тот должен был заниматься другими делами[63]. Финансирование Филиппом строительства вызвало цепную реакцию: его примеру последовали позднейшие эллинистические цари, а затем и римляне. В долине появилось множество мраморных творений и обетных даров, в том числе знаменитая статуя Ники Самофракийской (богини победы). Скорее всего, она была подарком какого-то неизвестного нам победителя или того, кто считал, что удачно воспользовался силой Великих богов на море. Ныне безголовая крылатая богиня находится в Лувре. Облаченная в прозрачные одежды и стоящая некогда на носу военного корабля, она смотрела на театральный круг святилища. Шедевр стал визитной карточкой Самофракии, и в любом магазинчике на острове можно наткнуться на одну из его миниатюрных копий на перегруженных сувенирами полках. Это святилище превратилось в одно из самых прославленных, его мистерии уступали только Элевсинским, проводившимся близ Афин. Для Филиппа святилище стало сценой, на которой он мог демонстрировать свою растущую силу, началом диалога между молодым и амбициозным македонским лидером и внешним миром.

Филипп и Олимпиада поженились в одном из царских центров Македонии, возможно, на празднике в честь Зевса осенью 357 года до н. э., в традиционное для свадеб время. Поселившись в новом доме в Пелле, Олимпиада быстро забеременела. Пока зрел плод, Филипп не прекращал активную деятельность: самофракийское паломничество и последующие празднества были лишь коротким перерывом в политике расширения царства. Он продолжал претендовать на портовый город Пидна в Термейском заливе, отобрав его у афинян, а затем заключил договор с могущественным Халкидским союзом, центром которого был полуостров Халкидики с тремя длинными, выступающими в Эгейское море мысами, расположенный неподалеку от юго-восточных границ Македонии. Этот союз возглавлял халкидский город Олинф[64]. По условиям соглашения Филипп помог союзникам захватить Потидею, еще один укрепленный порт афинян на севере, который помогал им контролировать западную часть Халкидики. Летом 356 года до н. э., в тот самый день, когда он взял город, в лагерь Филиппа одновременно прибыли три послания. В первом сообщалось, что его полководец Пармений победил иллирийцев в очередном сражении на севере; во втором – что царский скакун выиграл на Олимпийских играх; в третьем говорилось о рождении сына Александра. Предсказатели провозгласили непобедимым младенца, чье рождение совпало с тремя победами (при Потидее, в Иллирии и на Олимпийских играх). У Филиппа, несомненно, выдался хороший год, и он молился о небольшой неудаче, чтобы уравновесить полосу везения[65]. Однако для жителей Азии предзнаменования были не столь благоприятными. Говорят, в тот день ужасный пожар поглотил храм Артемиды в Эфесе – одно из семи чудес света Древнего мира. Гегесий Магнесийский утверждал, что такого происшествия следовало ожидать, поскольку богиня пребывала в Македонии, наблюдая за рождением будущего завоевателя. Местные маги сочли это предзнаменованием грядущего масштабного опустошения.

ПРОБЛЕМЫ НАРАСТАЮТ

Александр родился в шестой день македонского месяца лоос, примерно 20 июля 356 года до н. э.[66] Современники верили, что три богини судьбы мойры посещали младенца вскоре после рождения, чтобы определить его земную судьбу к добру или к худу. Этнологи и антиквары, побывавшие в Македонии в начале ХХ века, описывали ритуалы, которые явно могли перекликаться с обычаями и ритуалами древности[67]. В полночь на третий день после рождения ребенка богини спустились с Олимпа, чтобы определить его будущее. К их визиту приготовились: привязали собак, мебель отодвинули к стенам, подношения мойрам разложили на столе в детской, оставив гореть единственный светильник, чтобы гостьи могли без труда найти колыбель. По прибытии богини суетились вокруг младенца, спорили друг с другом о том, как лучше выполнить свою ночную работу. Клото – Пряха – достала шерсть и начала прясть нить жизни. Лахесис – Дающая жребий – устанавливала судьбу, внося предписанные данные в реестр. Атропос – Неотвратимая – самая древняя и грозная из трех, держала в руке ножницы: именно она решала, где обрезать нить жизни. Нить, сотканная для Александра, получилась крепкой, сулила удачу и славу, но по решению Атропос осталась короткой.

Дни после родов были опасным временем как для матери, так и для ребенка. Многие не переживали первую неделю, погибая от болезни или инфекции. Античное кладбище Пеллы, обнаруженное под эллинистической агорой и прилегающими территориями, дало ученым бесценную информацию о реалиях того времени. Женские захоронения встречаются там в два раза чаще, чем мужские, а дети составляют 35–40 % общего числа погребенных, и большинство из них не дожили до года. Младенческая смертность по современным меркам шокирующе высокая[68]. Многие дети постарше похоронены со множеством разных предметов, особенно терракотовых изделий: среди них миниатюрные петушки, предметы домашней обстановки, бутылочки для кормления молоком и фигурки кормилиц с младенцами на руках. В этих предметах, положенных рядом с мертвыми, отражается вся боль родителей от расставания с детьми, нити жизни которых оказались столь короткими. Философ V века до н. э. Демокрит из Абдеры, вероятно, лучше всех выразил эти чувства: «В воспитании детей полно ловушек. Успех требует борьбы и заботы, неудача означает горе, превосходящее любую иную печаль»[69]. Александр был одним из тех, кому повезло выжить.

Ритуалы и церемонии помогали обозначить смену лиминального статуса ребенка и превращение его в члена семьи. Свидетельств о подобных обычаях в Македонии нет, но можно предположить, что они не отличались от тех, которые практиковались в других частях греческого мира. Первые обряды исполнялись сразу после появления младенца на свет: новорожденного клали на землю и осматривали, чтобы выявить возможные дефекты и признаки слабости. Если все было хорошо, его быстро поднимали, признав достойным воспитания; но если он не плакал, или у него были какие-либо отклонения, или семья не могла позволить себе кормить еще один рот, от новорожденного могли отказаться. В таком случае младенца выносили из дома и передавали в руки богов, что не всегда означало смерть. Усыновление было обычным явлением, и эта практика снабдила многих поэтов и драматургов популярным сюжетным приемом[70]. Официальная церемония принятия следовала на пятый или седьмой день, ее называли амфидромия. Младенца проносили вокруг семейного очага и устраивали в его честь пир. Ритуал имянаречения обычно происходил в то же время или на десятый день, если семья могла позволить себе долгие празднества[71]. Александр – обычное имя как в Эпире, так и в Македонии, оно означает «защитник людей». Имя это прежде носили два македонских царя: Александр I, один из самых прославленных правителей Македонии, и старший брат Филиппа – Александр II, так что оно несло с собой большие ожидания[72].

Олимпиаде посчастливилось принадлежать к царской семье, и это обеспечило ей доступ к лучшим врачам страны. Акарнанец по имени Филипп с запада Греции упоминается как личный врач Александра, заботившийся о нем с младенчества. Кормилицей была назначена Элланике – для краткости Ланике. Она была македонянкой, сестрой одного из придворных или сподвижников Филиппа, Клита, умелого воина. У нее уже были собственные дети, один из которых, Протей, судя по тому немногому, что мы о нем знаем, был весьма примечательным персонажем и мог выпить вина больше, чем любой из его сверстников[73]. Считалось, что грудное молоко дает мальчикам силу и агрессию, и Ланике, видимо, была выбрана в качестве источника этой энергии.

В ранние годы ребенка окружали обитательницы женской части дома – гинекеи. Обычно она располагалась на первом этаже. Неизвестно, где жила Олимпиада в Пелле, но весьма вероятно, что это были личные покои дворца. Общий двор по традиции представлял собой открытое пространство, где женщины могли сидеть на открытом воздухе, разговаривать с посетителями и работать за ткацким станком. Дети, как и в сельских общинах современной Греции, находились под постоянным присмотром, что позволяло контролировать и направлять исследовательские порывы малышей. Рождение здорового мальчика должно было существенно улучшить положение Олимпиады в местной иерархии. Помимо обязанностей материнства, она должна была приспособиться к жизни при македонском царском дворе. Медея в одноименной трагедии Еврипида повествует о трудностях, с которыми сталкивалась невеста-иностранка при вступлении в новый дом:

И вот жене, вступая в новый мир,Где чужды ей и нравы и законы,Приходится гадать, с каким онаПостель созданьем делит[74][75].

Вероятно, Олимпиаде не все было так уж чуждо. Молоссия и Македония были соседними монархиями, жители которых разделяли схожие убеждения и ценности[76]. Чтобы облегчить переход в новый мир, молодую царицу наверняка сопровождали служанки. Союз Филиппа с Ариббой привлек к македонскому двору других молоссов. У одного из телохранителей Филиппа было молосское имя, а брат Олимпиады, Александр, позже сопровождал македонского царя. Вместе они сформировали молосскую фракцию при дворе, представляя интересы родного региона, а также оказывая поддержку новым членам царской семьи.

Чтобы снискать расположение нового окружения, Олимпиада обратилась к одному из немногих доступных женщине способов участия в общественной жизни – религии. Дионис – бог вина, плодородия, веселья и безумия – был популярен в Македонии, и ему поклонялись, называя его разными эпитетами: Лжечеловек, Дикарь и Сокровенный[77]. Он также играл особую роль в церемониях, связанных с загробной жизнью, был центральной фигурой орфических культов, гимнов, обрядов и ритуалов, которые, как полагают, были переданы людям мифическим музыкантом Орфеем. Посвященных в эти мистерии хоронили с золотыми пластинками или табличками поверх рта – своего рода пропусками в более счастливую обитель в подземном мире. Некоторые из таких посвященных были найдены в некрополе Пеллы, на табличках указаны имена умерших: Филоксена, Эпиген, Гегесиска[78]. Принято считать, что Еврипид написал своих знаменитых «Вакханок», одну из самых необычных и ужасающих греческих трагедий, во время пребывания в Риме, при дворе Архелая. Однако для описания экстатических и примитивных ритуалов фиванских вакханок драматург вполне мог использовать опыт, приобретенный в Македонии[79]. Плутарх в «Жизнеописании Александра» утверждает, что все женщины северных регионов Греции были чрезвычайно привержены обрядам в честь Диониса и устраивали причудливые церемонии, подражая обрядам соседней Фракии, в которой также был широко распространен дионисийский культ. Обычно они переодевались в костюмы менад – «беснующихся», как называли мифических последовательниц Диониса, облаченных в шкуры животных и несущих ветки или стебли ферулы, увитые плющом, а иногда увенчанные сосновыми шишками (тирсы). Раз в два года они скрывались в горных рощах, где исполняли культовые танцы, с распущенными волосами плясали под бой дионисийских бубнов, издавая ликующие ритуальные возгласы: «Эвой!» Посидипп, эллинистический поэт и уроженец Пеллы, в одной из эпиграмм упоминает македонскую менаду, девушку-подростка по имени Нико, чья ранняя смерть повергла в горе весь город[80].

Поклонницы дионисийского культа (тиасой, или тиасы) делились на три группы: мималлоны (в более ранние времена известные как клодоны), бассары и лидийские женщины[81]. У каждой из этих групп была своя патронесса, и Олимпиада, возможно, достигла этого ранга во время пребывания в Пелле. После смерти Александра она смогла заручиться поддержкой македонян, выйдя к войскам в костюме менады. Есть некоторые свидетельства о том, что она была женщиной высокого роста, и это делало ее публичное появление довольно эффектным[82]. Плутарх рассказывает, что она с особым рвением участвовала в обрядах, предоставляя своим спутницам больших ручных змей, которые поднимали головы из плюща и священных корзин для винограда, обвивались вокруг ритуальных посохов и наводили ужас на мужчин, коим довелось их лицезреть[83].

Змеи стали едва ли не постоянным атрибутом Олимпиады, и этот образ охотно тиражируется писателями и режиссерами – от Мэри Рено до Оливера Стоуна. Но важно понять, насколько это было необычно для того времени. Змеи упоминаются в «Вакханках» Еврипида, где сопровождают ритуалы менад; иногда змей носят как гирлянды, и они лижут щеки своих дрессировщиц[84]. Их мифическая связь с дионисийскими обрядами, возможно, повлияла на современные обычаи, сохраняющиеся в Македонии; упоминаются также змеи, которых использовали для отправления культа Сабазия[85], аналогичного культу Диониса, в Афинах в IV веке до н. э.[86] В древности змеи почитались как священные существа, в которых могли вселяться духи умерших; они служили символами процветания, плодородия и исцеления. Их держали в качестве домашних животных, как, по-видимому, было в случае Олимпиады, и считали охранниками дома, способными отпугивать мышей и других паразитов. Эта традиция до сих пор существует в некоторых балканских общинах[87]. Терракотовых змей, словно камберлендские колбаски, свернувшихся калачиком, то и дело находят в святилищах по всей Македонии. Обычно они прижимаются к земле, из-за чего в них могли видеть посланников хтонических божеств. Даже в римскую эпоху еще помнили о связях Пеллы со змеями: сатирик Лукиан отмечает, что в его время они стали чем-то вроде туристической диковинки. Несмотря на то что город к тому периоду стал маленьким и незначительным, в нем держали нескольких крупных ручных змей; о них заботились женщины, и, по преданию, змеи даже спали с детьми[88]. Лукиан считал, что к таким обычаям привело изобилие змей в том регионе и такие традиции повлияли на рождение одного из мифов о происхождении Александра: якобы Олимпиада возлежала со змеем – в облике которого к ней явился бог, – и в результате такого союза был зачат Александр.

Подобные предания изображают Олимпиаду загадочной, экзотичной и религиозной фанатичкой, пристрастившейся к странным ритуалам, заклинательницей змей. Но если учитывать важность дионисийского культа в Македонии и активную вовлеченность женщин царского дома в поддержание этой религиозной практики, то мы получаем вполне банальный контекст, на фоне которого даже истории о змеях не кажутся странными. Готовность Олимпиады утвердиться в новом обществе через исполнение важной религиозной роли следует рассматривать сквозь призму жизни царского двора, поскольку она была не единственной женой Филиппа, а лишь одной из многих.

Судя по имеющимся у нас данным, цари Македонии придерживались полигамии, и Филипп вывел эту практику на новый уровень. Фрагмент из утерянной биографии царя, написанной Сатиром в III веке до н. э., перечисляет семь его жен[89]. Для Филиппа брак был средством заключения политических союзов, и значительное число жен отражало тенденцию к экспансии и росту его влияния на Балканах и в Греции. Ко времени встречи с Олимпиадой Филипп уже имел три или четыре супруги. Согласно Сатиру, среди них была иллирийка Аудата, вероятно, из семьи царя Бардилы; Фила из правящего дома Элимеи, области в Верхней Македонии, а также фессалийки Никесиполис из Фер и Филинна из Ларисы, хотя брак Филиппа с последней добавляют в список современные историки. Иллирийка, элимейка из Верхней Македонии, две фессалийки и молоссянка – впечатляющее количество трофеев[90].

Знатным северянкам предоставлялось больше свободы, чем их современницам из греческих городов-государств, таких как Афины, где жизнь женщин была строго регламентирована. Иллирийские царицы сражались в битвах, фессалийки могли распоряжаться огромными состояниями и играли определенную роль в мифах о первых правителях; молоссянки царского рода были регентами своих мужей и детей[91]. Женщин Македонии сравнивали с гомеровскими царицами, способными оказывать влияние на частную и публичную жизнь; по крайней мере, они помогали управлять дворцом во время отсутствия мужей. Иногда женщины участвовали в придворных пиршествах, а в царствование Филиппа они все чаще появлялись на грандиозных процессиях и государственных церемониях. Украшенные ослепительными драгоценностями и яркими нарядами, они служили воплощением царственной утонченности и свидетельством богатства и влияния царской семьи. Основная часть их жизни оставалась закрытой и таинственной для античных авторов, поэтому лишь в определенные периоды, обычно в моменты кризиса, эти женщины выходили из тени и попадали в исторические записи[92].

Первой такой македонянкой была Эвридика, мать Филиппа, родом из Линкестиды, области в Верхней Македонии[93]. Источники дают два противоположных ее образа: преданная мать, которая защищала своих детей и обеспечивала для них преемственность власти в неспокойные времена, и прелюбодейная гарпия, плетущая заговор против своего мужа, а позже помогавшая убить собственных сыновей[94]. Ученые в целом придерживаются первой точки зрения[95], а враждебные наветы, вероятно, распространялись ее придворными недругами во время вызывавшего немалые споры правления ее сыновей. Возможным источником зловредных слухов была Гигея, другая жена Аминты III. Трое ее сыновей представляли угрозу в начале правления Филиппа, и в итоге старший сын Гигеи был убит, остальные бежали в Олинф. Раскопки в Вергине (древняя столица, город Эги) позволили обнаружить храм Евклеи, богини доброй славы, со статуями, посвященными Эвридике. Датированные серединой IV века до н. э., они, вероятно, представляли собой политический жест, призванный опровергнуть слухи и защитить репутацию Эвридики[96]. Она стала прототипом более поздних македонских и эллинистических цариц и, вероятно, прожила при правлении своего сына Филиппа довольно долго, оставаясь в роли матриарха. С ней приходилось иметь дело всем вновь прибывающим ко двору женщинам, поэтому ее можно считать отдаленным прообразом властной свекрови, которая так много значит и в современном греческом обществе.

Группа женщин с высоким статусом при царском дворе делала его местом, где царила жестокая конкуренция. Нет никаких доказательств, что при дворе Филиппа существовало понятие официальной «главной жены». Положение конкретной царской супруги зависело в основном от детей, от значения региональной державы, которую она представляла, и от переменчивого интереса Филиппа. Смена имени могла указывать на фаворитизм или попытки заискивать перед правителем и его матерью. Иллирийка Аудата взяла имя Эвридика – вероятно, в честь свекрови. Олимпиада, которую до брака называли Мирталой и Поликсеной, видимо, получила новое имя в честь олимпийской победы Филиппа, совпавшей с ее личным домашним триумфом – рождением мальчика[97].

Главной соперницей Олимпиады в борьбе за влияние при дворе в первые годы, по всей видимости, была Филинна, знатная фессалийка из Ларисы. Она также родила Филиппу сына Арридея, вероятно, незадолго до появления на свет Александра, но вскоре стало ясно, что с тем мальчиком что-то не так. Древние источники сообщают об этом весьма неопределенно. «Он страдал неизлечимой душевной болезнью», – сообщает один историк[98]. Плутарх утверждает, что в детстве он проявлял благородный нрав и считался одаренным, пока его не поразила болезнь. Он приписывает это бедствие не природе, а колдовству. «После этого Олимпиада дала ему лекарства, которые повредили его тело и разрушили его разум», – пишет он[99].

Вера в силу магии была широко распространена в Древнем мире. Ее можно было использовать для защиты – дети обычно носили амулеты от сглаза и воздействия целой когорты злых духов, – но также и во вред, как видно из случая с обвинением Олимпиады. Этот слух получил интересный контекст в 1986 году, когда археологи обнаружили табличку с проклятиями, похороненную вместе с неким человеком на античном кладбище Пеллы[100]. Табличка содержала заклинание, составленное местной женщиной или кем-то другим от ее имени и записанное на небольшой свинцовой пластине, вложенной в руку мертвеца. Он должен был сыграть роль посланника в подземном мире. Женщина призывала темные силы помочь ей избавиться от соперницы. Ею двигал страх быть покинутой, отвергнутой мужчиной, состариться в одиночестве – ужасающая перспектива для античного мира. Табличка датируется IV веком до н. э., временем, когда отношения в царском дворце в неменьшей степени зависели от противоречивых желаний его обитателей. Это было первое материальное свидетельство, что в Пелле практиковали магию. Обвинения в колдовстве, выдвинутые против Олимпиады, вполне могли отражать искреннюю веру в то, что она каким-то образом ответственна за несчастье, случившееся с Арридеем.