Небесный фермер. Среди планет. Космическое семейство Стоун (сборник)

Мы вошли в дом, где познакомились с мамой Шульц и еще четырьмя или пятью другими Шульцами разного возраста – от ползавшего в песке на полу младенца до девочки моего возраста и почти такого же роста. Ее звали Гретхен, и волосы у нее были рыжие, как у отца, только прямые и заплетенные в длинные косы. Мальчики были в большинстве своем блондинами, в том числе те, с которыми я познакомился позже.

Дом состоял в основном из просторной гостиной с большим столом посредине, роль которого играла каменная плита фута четыре в ширину и двенадцать-тринадцать в длину, опиравшаяся на три каменных столба. Судя по тому, как мама Шульц нагрузила стол, даже хорошо, что он был каменным.

Вдоль стола тянулись две каменные скамьи, а с каждого конца – два настоящих кресла, сделанных из бочек для нефти и кожаных подушек.

Вытерев передником лицо и руки, мама Шульц обменялась с нами рукопожатиями и настояла, чтобы отец сел в ее кресло, – как она объяснила, ей самой все равно сидеть долго не придется. Затем она вернулась к готовке, а Гретхен налила нам чаю.

Кухня располагалась в конце комнаты, и центральную ее часть занимал большой каменный камин. Он выглядел совсем как настоящий – каковым, как я позднее выяснил, и являлся, хотя, естественно, никакие дрова в нем никогда не горели и он использовался лишь в качестве вентиляционной трубы. Но папе Шульцу хотелось иметь камин, и он его получил. В стену была вделана печь мамы Шульц.

Мне показалось, будто печь облицована голландскими изразцами, хотя я не мог в это поверить. Кто бы стал везти сюда с Земли нечто столь бесполезное, как декоративная плитка?

– Что, неплохо рисует моя малышка Кэти? – сказал папа Шульц, проследив за моим взглядом.

Одна из средних девочек покраснела, прыснула и выбежала из комнаты.

От моего яблока ничего не осталось, кроме крошечного огрызка, и я не знал, что с ним делать в столь безупречно чистом помещении, но тут папа Шульц протянул руку:

– Дай сюда, Билл.

Я отдал огрызок. Взяв нож, папа Шульц аккуратно отделил семечки. Кто-то из детей вышел и принес маленький бумажный конверт, в который он поместил семечки, а потом заклеил и подал мне.

– Держи, Билл, – сказал он. – У меня только одна яблоня, но у тебя их теперь восемь!

Я слегка удивился, но все же поблагодарил его.

– По эту сторону от того места, где ты будешь строить свой дом, есть овраг, – продолжал он. – Если заполнишь его слой за слоем, создавая плодородную почву, и добавишь совсем немного затравки, сможешь вырастить там целый ряд деревьев. Когда подрастут твои саженцы, мы привьем их с моего дерева.

Я осторожно убрал конверт с семенами в сумку.

Появились еще несколько мальчиков. Они вымыли руки, и вскоре мы все сидели за столом, наслаждаясь жареным цыпленком, картофельным пюре, консервированными томатами и прочим. Мама Шульц сидела рядом со мной, настаивая, чтобы я побольше ел, а то у меня душа еле в теле держится – что, естественно, было неправдой.

После, пока Джордж разговаривал с папой Шульцем, я познакомился с детьми. Четверых мальчиков я знал – они были скаутами. Пятый, Иоганн-младший – все звали его Йо, – был старше меня, лет двадцати, и работал в городе под началом главного инженера. Остальных звали Хуго и Петер – оба скауты-волчата. Кроме них, был еще Сэм, а также Вик – скаут-разведчик, как и я. Младенец оказался девочкой, а ее старших сестер звали Кэти и Анна – они походили на близнецов, хотя ими не были, – и Гретхен. И все они говорили одновременно.

Наконец меня позвал отец:

– Билл, как ты знаешь, у нас нет шансов получить камнедробилку в ближайшие несколько месяцев.

– Да, – слегка озадаченно кивнул я.

– Каковы твои планы на это время?

– Ну… пока точно не знаю. Буду учиться тому, чем придется заниматься.

– Гм… мистер Шульц любезно предложил взять тебя к себе подручным на ферму. Что скажешь на этот счет?

14. Моя собственная земля

Папа Шульц нуждался в подручном не больше, чем я во второй паре ушей, но это не помешало мне перебраться к ним. В их семье работали все, кроме малышки, и можно было не сомневаться, что она начнет мыть посуду, едва встав на ноги. Все трудились не покладая рук, и, похоже, это им нравилось. Когда дети не работали, они делали домашние задания, и мальчиков, не справлявшихся с уроками, наказывали, оставляя их дома вместо работы в поле.

Мама Шульц слушала, как они рассказывают выученное, одновременно занимаясь готовкой. Иногда ей приходилось выслушивать то, чего она наверняка никогда сама не изучала, но знания детей проверял и папа Шульц, так что особого значения это не имело.

Что касается меня, то я многое узнал о свиньях, коровах, курах, а также о том, как разводить затравку, создавая тем самым новую. Затравкой назывались доставлявшиеся с Земли концентрированные почвенные культуры с бактериями и прочим, без которых было не обойтись для поддержания жизни в поле.

Учиться пришлось многому. Взять, к примеру, коров – половина людей не может отличить собственную левую руку от правой, так что кто бы мог подумать, будто в подобном разбирается корова? Но, как я выяснил, попытавшись доить одну из них левой рукой, вполне.

Работать приходилось не разгибаясь, в столь же примитивных условиях, как на какой-нибудь китайской ферме. Стандартным средством транспорта служила обычная тачка, но я перестал усмехаться при ее виде, узнав, сколько она стоит на Бирже.

Отсутствие техники вовсе не было связано с отсутствием энергии – ее можно было получить сколько угодно посредством антенны на крыше дома. И тем не менее вся имевшаяся в колонии техника принадлежала всей колонии, причем только та, без которой колония никак не могла обойтись, – вроде камнедробилок, а также оборудования для тепловой ловушки и самой энергостанции.

Как объяснил Джордж, любая доставка с Земли являлась компромиссом между людьми и грузом. Колонисты постоянно требовали присылать больше техники и меньше иммигрантов, но Комитет по делам колоний настаивал на как можно большем количестве людей за счет сведения к минимуму ввозимого груза.

– Комитет, естественно, прав, – продолжал он. – Если будут люди, будет и техника – мы сделаем ее сами. К тому времени, когда у тебя появится своя семья, Билл, иммигранты будут прибывать сюда с голыми руками, вообще без багажа, а мы сможем снабдить каждого всем необходимым, от пластиковых тарелок до культиваторов.

– Если ждать, пока у меня появится своя семья, – сказал я, – то это надолго. Пожалуй, холостяк куда более легок на подъем.

Отец лишь улыбнулся в ответ, словно знал нечто такое, чего не знал я, но не хотел говорить. Мы отправились вместе с ним в город поужинать в компании Молли и Пегги, которых я почти не видел с тех пор, как стал работать у папы Шульца. Молли преподавала в школе, Пегги, естественно, бывать на ферме не могла, а отец был занят на месторождении окиси алюминия в двадцати милях к востоку от города. Проект отнимал все его свободное время, и он говорил, что на будущий ганимедский год можно будет продавать листовой алюминий.

Надо сказать, фермерский труд на Ганимеде не казался столь уж тяжким. Во многом помогала низкая сила тяжести – не приходилось тратить лишние силы, таская собственную тушку. На харчах мамы Шульц я набрал сто сорок два фунта массы и, соответственно, весил меньше пятидесяти фунтов вместе с башмаками и прочим. Столь же легкой казалась и нагруженная тачка.

Но вряд ли кто-то догадался бы, что облегчало работу по-настоящему.

Здесь не было сорняков.

Они отсутствовали как таковые – мы всерьез постарались, чтобы их не завезти. После того как была подготовлена почва, оставалось лишь, по сути, бросить семена в землю и побыстрее отойти, прежде чем взошедший росток не угодил тебе в глаз.

Естественно, это вовсе не означало, что нам не приходилось работать. Работы на ферме хватало даже без сорняков, а учитывая легкий вес нагруженной тачки, мы попросту перевозили за то же время втрое больший объем. Но развлекаться нам это нисколько не мешало – я никогда еще не встречал семью, которая столько смеялась.

После ужина я играл на аккордеоне, который принес из города. Мы все хором пели, подхватывая следом за рокочущим басом папы Шульца и пытаясь попасть в мелодию. И всем нам было весело.

Когда Гретхен преодолела свою робость в общении со мной, оказалось, что она ужасно любит дразниться. Но я всегда мог ответить ей тем же, делая вид, будто ее волосы охвачены огнем, и грея над ними руки или угрожая облить ее водой, пока она не подожгла дом.

Наконец наступил день, когда подошла очередь воспользоваться камнедробилкой, о чем я почти пожалел, – настолько мне было хорошо в компании Шульцев. Но к тому времени я уже мог кастрировать петуха или высадить кукурузную грядку. Мне еще многому предстояло научиться, но и причин, по которым я не мог бы обустроить собственную ферму, тоже не находилось.

Нам с отцом пришлось подготовить нашу ферму к работе камнедробилки, взорвав динамитом самые крупные валуны, – камнедробилка подавилась бы чем-либо крупнее бочонка, но со всем остальным прекрасно справлялась. К счастью, динамит стоит дешево, и мы его не жалели. Сырьем для него является нитроглицерин, который не требовалось завозить с Земли, – глицерин получают из животных жиров, а азотная кислота представляет собой побочный продукт проекта по созданию атмосферы.

Отец провел со мной две недели, превращая крупные глыбы в камни средней величины, а потом решил, что завершение работы можно безопасно доверить мне. В дальнем конце нашего участка тек маленький ручеек талой воды, и мы взрывами проложили для него новое русло, ведшее ближе к тому месту, где должен был стоять дом. Мы временно оставили русло сухим, намереваясь взорвать естественную каменную плотину позже. Один довольно большой холм мы снесли полностью, засыпав его остатками овраг со стороны озера. Заряд потребовался немалый, и я едва не отправился на тот свет, недооценив радиус разлета осколков.

Работа шла легко и споро. Я одолжил в конторе главного инженера вибродрель, с помощью которой можно было проделать в камне скважину глубиной в двадцать футов с той же легкостью, с какой горячий нож входит в масло. Потом – засыпать порох, заполнить остальную часть дыры каменной пылью, поджечь фитиль и бежать со всех ног!

Но самую большую радость я испытал, взорвав тот камень, что был похож на оскаленный череп. Наконец-то я разделался с его ухмылкой!

Пока мы занимались взрывными работами, у нас побывал гость. Мы с отцом только что сели пообедать, когда явился Сондерс – «человек-лобби», как называл его Джордж. Мы пригласили его разделить с нами еду – сам он не принес с собой ничего, кроме собственного аппетита.

Он постоянно на что-то жаловался. Отец попытался сменить тему, спросив его, как он справляется с расчисткой своего участка. Сондерс ответил, что работа идет медленно.

– Вы ведь получаете камнедробилку после нас? – спросил отец.

Сондерс ответил утвердительно и добавил, что хотел бы одолжить немного пороха, поскольку иначе он может не успеть. Отец согласился, хотя это означало, что завтра ему пришлось бы снова отправляться сюда из города после работы.

– Знаете, мистер Лермер, – продолжал Сондерс, – я вот все думаю, и мне кажется, что мы занимаемся не своим делом.

– Правда? – не понял Джордж.

– Именно! Прежде всего взрывные работы – не для поселенцев; их должны проводить специально обученные команды, присланные правительством. В любом случае так записано в контракте – нам должны предоставить обработанную землю.

Отец спокойно ответил, что мысль, может, и хорошая, но он не знает, где взять столько обученных команд для работы на полутора тысячах новых ферм.

– Пусть их нанимает правительство! – заявил мистер Сондерс. – Пусть доставляют их с Земли. Послушайте, мистер Лермер, вы же работаете в конторе главного инженера. Почему бы вам не высказаться от имени всех остальных?

Джордж взял вибродрель и подготовил очередной заряд.

– Боюсь, вы не к тому обратились, – наконец ответил он. – Я работаю совсем в другом отделе.

Похоже, мистер Сондерс и сам понял, что ничего не добьется.

– Во-вторых, – сказал он, – я поинтересовался здешней почвой, или тем, что тут так называется. И опять все не так, как надо. – Он пнул камень. – Эта дрянь ни на что не годится. На ней ничего не вырастишь.

– Естественно, – согласился отец. – Сперва нужно подготовить почву.

– Вот и я об этом, – продолжал Сондерс. – Нужна почва – хороший плодородный чернозем. Нам говорят, чтобы мы создавали ее сами – по квадратному футу за раз. Запахивали в нее отбросы, разводили земляных червей и занимались всякими прочими глупостями.

– Знаете способ получше?

– Уж точно знаю! Собственно, к этому я и веду. Мы тут ковыряемся, следуя указаниям бюрократов, которые ни разу урожая не снимали, и все это ради нескольких дюймов второсортной почвы, в то время как нас ждут не дождутся миллионы кубических футов плодороднейшего чернозема.

Отец резко поднял взгляд:

– Где?

– В дельте Миссисипи, вот где! Там слой чернозема в сотни футов…

Мы оба странно посмотрели на него, но он, похоже, говорил вполне серьезно.

– …Да, землю действительно нужно сперва разровнять. Но потом – засыпать камни настоящей земной почвой на глубину по крайней мере в два фута. Только тогда будет смысл заниматься фермерством. Пока же мы просто впустую теряем время.

– Вы хоть представляете, сколько это будет стоить? – помолчав, спросил отец.

– Неважно, – отмахнулся мистер Сондерс. – Важно то, что мы получим в итоге. Правительство ведь хочет, чтобы мы тут поселились? В таком случае, если мы все объединимся и настоим на своем, мы будем иметь то, чего хотим.

Он торжествующе выпятил подбородок.

Джордж хотел было возразить, но промолчал. Засыпав заряд каменной пылью, он выпрямился и утер пот со лба.

– Послушайте, гражданин, – сказал он, – вы что, не видите, что мы заняты? Я собираюсь поджечь фитиль, и вам, пожалуй, стоит отойти подальше.

– Уф? – буркнул Сондерс. – И насколько мощный этот заряд? Как далеко мне отойти?

Будь он внимательнее, сам бы мог понять, насколько мощный заряд и как далеко ему следует отойти.

– Ну, скажем, мили на полторы или даже две, – ответил отец. – Чем дальше, тем лучше.

Сондерс взглянул на него, пренебрежительно фыркнул и направился прочь. Мы отошли подальше и взорвали заряд. Пока готовили следующий, я заметил, что Джордж задумчиво шевелит губами.

– Если скромно считать, что кубический фут чернозема весит сто фунтов, – наконец сказал он, – потребуется полностью загрузить «Мэйфлауэр», чтобы один только мистер Сондерс смог получить ферму, которую, как он полагает, должны преподнести ему на блюдечке. При таких темпах потребуется ровно тысяча ганимедских лет – пятьсот земных, – чтобы «Мэйфлауэр» доставил почву для всех наших ферм.

– Ты забыл про «Крытый фургон», – добавил я.

– О да! – улыбнулся Джордж. – Когда «Крытый фургон» войдет в строй, мы сможем сократить данный срок до двухсот пятидесяти лет – при условии, что новых иммигрантов не будет и всем запретят заводить детей! – Он нахмурился. – Билл, почему некоторые вполне взрослые на вид люди не разбираются в простой арифметике?

Я не знал, что ответить, и он продолжил:

– Ладно, Билл, давай работать дальше. Боюсь, нам так и придется ковыряться, как выражается наш друг Сондерс, даже если его это не устраивает.

Утром, когда должна была прибыть камнедробилка, я ждал ее в конце трассы. Машина двигалась со скоростью двадцать миль в час, заполнив собой дорогу от края до края. У лавовой стены она остановилась. Я помахал водителю; он помахал в ответ, затем машина несколько раз взрыкнула, продвинулась вперед и отгрызла кусок лавы.

Лава представляла для нее не большую преграду, чем арахисовая скорлупа. Встроенный в ее шасси виброрезак входил в лаву, словно нож хозяйки, отделяющей бисквит от сковороды, затем большая стальная лопата впереди откалывала кусок, и конвейер отправлял его прямо в пасть машины.

Водитель мог либо сбросить раздробленный материал под катки в задней части машины, либо откинуть его в сторону. В данный момент он так и поступал, оставляя сделанный виброрезаком чистый срез, который становился дорожным полотном – немного пыльным, но несколько дождей быстро поправили бы дело.

Машина производила страшный шум, но водителя это, похоже, нисколько не волновало, а может, даже ему нравилось – довольно сильным ветром пыль уносило прочь, и поднятый на лоб респиратор не скрывал улыбку на его лице.

К полудню он добрался до нашего участка. Мы вместе поели, а потом он начал разравнивать место для моей фермы – пять акров; с остальным приходилось подождать. Мне и так повезло, что я мог получить землю для обработки на несколько месяцев раньше изначального графика. Вторым рейсом «Мэйфлауэр» доставил еще три камнедробилки и совсем немного иммигрантов – ровно столько, чтобы заменить тех, кто отказался и вернулся назад. Именно о таком компромиссе городской совет договорился с Комитетом по делам колоний.

Когда камнедробилка вместо лавы вгрызлась в твердую породу, грохот стал еще хуже, но мне он казался музыкой, и за работой машины я мог наблюдать без конца. Каждая пережеванная ею каменная глыба означала кусочек земли для меня. К ужину вместе с отцом появился водитель-сменщик. Какое-то время мы вместе смотрели, как тот работает; потом отец вернулся в город, а я остался. Около полуночи я направился к пока не обработанному участку, нашел большой камень, чтобы солнце не било в глаза, и прилег вздремнуть.

Я проснулся оттого, что меня тряс за плечо водитель:

– Вставай, парень, теперь у тебя есть ферма.

Поднявшись, я огляделся вокруг, потирая глаза. Пять акров, с дренажной канавой по контуру и небольшой возвышенностью посередине, где должен был стоять дом. У меня появилась ферма.

Следующим логичным шагом становилось возведение дома, но в соответствии с графиком на следующей неделе должен был прибыть жевун. Жевун – своего рода камнедробилка-детеныш. Вместо антенны он работает на батареях и прост в обращении, так что с ним может управиться каждый. Его задача – довершить начатое камнедробилкой, по сравнению с которой он выглядит маленьким и слабым. В колонии их имелось около сорока.

Камнедробилка оставила после себя слой каменных обломков размером с мой кулак на несколько футов в глубину. Спереди жевуна были гребни разной величины. Грубый гребень погружался в камни примерно на полтора фута, выбирая самые большие, которые отправлялись в воронку машины, где перемалывались в обломки с грецкий орех.

Пройдясь по земле грубым гребнем, его отсоединяли и меняли на средний, а также перенастраивали дробящие катки. На этот раз проход совершался на глубину всего в десять дюймов, а результатом его становился гравий. Затем то же самое проделывали со среднетонким гребнем, потом с тонким, и после обработки верхних шести дюймов почвы они превращались в каменную пыль, напоминавшую тончайший песок. Она оставалась все столь же мертвой, но была готова к зарождению в ней жизни.

Так повторялось раз за разом, каждый раз продвигаясь на дюйм. Чтобы полностью использовать выделенное время, жевун должен был оставаться в движении круглые сутки, пока его не заберут. Весь первый день я провел в его седле, пообедав на ходу. После ужина меня сменил отец, потом пришел из города Хэнк, и мы менялись всю ночь – собственно светлую фазу, поскольку это была ночь понедельника.

На следующий день папа Шульц нашел меня спящим с головой на приборной панели и отправил к себе домой, чтобы я как следует выспался. С тех пор каждый раз, когда я оставался один на четыре или пять часов, появлялся кто-то из Шульцев. Не знаю, как мы с отцом справились бы без них в темную фазу той недели.

Но мне действительно помогли, и к тому времени, когда нужно было отдавать жевун следующему пользователю, почти три с половиной акра были готовы к тому, чтобы засеять их затравкой.

Близилась зима, и мне хотелось побыстрее обзавестись домом, чтобы провести в нем зимний месяц, но для этого мне пришлось бы напрячься всерьез. Нужно было что-то посадить, чтобы весеннее таяние не смыло верхний слой почвы. Короткий ганимедский год не так уж плох, и я этому даже рад – на Земле зима тянется дольше, чем это реально необходимо. С другой стороны, отдыхать просто некогда.

Папа Шульц посоветовал посадить траву – мутировавшая трава могла расти на стерильной почве, примерно как растения в гидропонных растворах. Ковер из корешков удержал бы почву, даже если бы зима погубила траву, и через корни могла распространяться инфекция из затравки.

Затравка, по сути, представляет собой всего лишь хороший чернозем с Земли, кишащий бактериями, грибками и микроскопическими червями – всем необходимым, кроме крупных дождевых червей, которых приходится добавлять самому. Однако просто так земную почву на Ганимед не привезешь. В каждой ее горсти содержатся сотни полезных растительных и животных организмов, но, помимо них, и сотни полностью нежелательных: микробы столбняка, болезнетворные вирусы растений, гусеницы-совки, споры, семена сорняков. Большинство из них слишком малы, чтобы их можно было увидеть невооруженным глазом, а некоторые даже невозможно отфильтровать.

Соответственно, для изготовления затравки в лабораториях на Земле требовалось создать чистые культуры всех необходимых бактерий, вырастить в лабораторных условиях маленьких червячков, грибки и все прочее, что нужно было сохранить, а потом взять саму почву и сделать ее безжизненной, словно лунный грунт, облучив, прокалив и проверив на полную стерильность. Затем в мертвую почву следовало поместить все сохраненные формы жизни, после чего получалась затравка. Доставленное на Ганимед изначальное сырье разбавлялось вшестеро, после чего ему давали разрастись и разбавляли снова. В центнере затравки, который получал поселенец, мог содержаться всего фунт настоящей земной почвы.

Прилагались все возможные усилия для того, чтобы, как говорят экологи, «ограничить вторжение извне» до приемлемого уровня. Описывая наше путешествие, я, возможно, не упомянул, что наша одежда и багаж подверглись стерилизации, и, прежде чем мы снова смогли надеть свою земную одежду, нам пришлось пройти тщательную обработку специальным моющим средством. После двух месяцев пути это была единственная настоящая помывка, но после нее от меня несло больницей.

Тягачи доставили полагающуюся мне норму затравки, и я вышел в то утро пораньше из дома Шульцев, чтобы их встретить. Есть разные мнения насчет того, как использовать затравку. Некоторые поселенцы разбрасывают ее равномерно, рискуя, что она может погибнуть, некоторые засеивают небольшие гнезда через каждые шесть или восемь футов в шахматном порядке… так надежнее, но медленнее. Я раздумывал, как поступить мне, когда вдруг заметил какое-то движение на дороге.

Шесть человек толкали перед собой тачки. Когда они подошли ближе, я понял, что вижу перед собой всю мужскую часть семьи Шульцев, и вышел им навстречу.

Каждая тачка была нагружена гниющим мусором – и все это предназначалось мне! Похоже, папа Шульц специально его собирал, чтобы устроить мне сюрприз. Я не знал, что сказать.

– Ого, папа Шульц, даже не знаю, как вас отблагодарить!

Он яростно уставился на меня:

– Какая тут может быть благодарность, если у нас компоста по самые уши?

Затем он велел мальчикам вывалить содержимое тачек поверх моей затравки, взял вилы и начал все перемешивать столь же тщательно, как мама Шульц взбивала яичный белок.

Всю работу он взял на себя, так что особо беспокоиться мне не пришлось. По его мнению – которое я даже не пытался оспорить, – имевшихся у нас удобрений хватало примерно на акр, и метод Шульца заключался в том, чтобы перемешать их с почвой. Но он не стал выбирать один сплошной акр, а проложил семь полос длиной в пару сотен ярдов каждая, тянувшихся через мою переработанную и пережеванную почву на расстоянии в тридцать пять или сорок футов друг от друга. Все мы взяли по тачке – шесть их и одну мою – и разбросали удобрение вдоль каждого ряда.

Закончив и поставив каменные пирамидки, обозначавшие, где проходят полосы, мы разрыхлили землю на протяжении пяти-шести футов по обеим сторонам каждого ряда. Около полудня появились мама Шульц с Гретхен, разгрузили свои тачки, и мы сделали перерыв, устроив пикник.

После обеда Йо должен был вернуться в город, но он почти доделал свою полосу. Папа Шульц закончил свою и начал помогать Хуго и Петеру, которые были слишком малы, чтобы как следует управляться с граблями. Вскоре я разделался со своей полосой и смог довершить оставшуюся после Йо часть. В конце дня появился отец, рассчитывая, что ему придется помогать мне весь вечер, – была светлая фаза, и работать можно было до тех пор, пока не станешь валиться с ног. Но на его долю ничего не осталось, и он тоже не знал, как их всех отблагодарить.