Атаман Платов. К 270-летию со дня рождения (1753–2023)

Наконец наступила ночь перед штурмом. Солдатам и казакам зачитали приказ Суворова: «Храбрые воины! Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничего не может противиться силе оружия российского. Нам предлежит не сражение, которое б воле нашей состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьба кампании и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала. Нам остается в третий раз или победить или умереть со славою»[119]. Суворов, зная, что 11 декабря солнце всходит в 7 часов 40 минут, а заходит в 16 часов 20 минут, решил начать штурм за два часа до рассвета, чтобы завершить сражение днем[120].

Платов не спал, обходя бивуачные костры и беседуя с казаками, среди которых находились его отец Иван Федорович, младший брат Петр, старший сын Иван, пасынок Хрисанф, племянники. Сидя у жарких костров, донцы варили нехитрый ужин и вели тихие разговоры, вспоминая отчий край, жен и детишек своих, отцов и матерей.

Надо отметить, что турки знали о предстоящем штурме, ибо накануне к ним перебежало несколько черноморских казаков, сообщивших о неминуемой атаке русских[121]. Правда, они не могли сообщить точное число суворовских войск, а сераскир почему-то полагал, что у Суворова имеется до 20 тысяч пехоты, 50 тысяч казаков и до 15 тысяч моряков – всего 85 тысяч. Исходя из этого сераскир принял чрезвычайные меры бдительности. Выставив обычные караулы, Мехмет-паша приказал половине гарнизона бодрствовать еженощно, сидя в землянках, освещенных огнем. Сам он по два-три раза объезжал всю крепость: в полночь и за два часа до рассвета. Причем, при его подъезде сераскира все бодрствовавшие турки выходили из землянок, демонстрируя таким образом свою готовность к отражению штурма. Следуя примеру сераскира, «татарские султаны и янычарские агаси посменно один за другим проверяли часовых. Дозоры для проверки посылались всю ночь от бастиона к бастиону»[122].

Одиннадцатого декабря в три часа пополуночи в лагере русских взвилась сигнальная ракета, потом вторая, третья. Колонны русских войск, соблюдая тишину, одновременно двинулись на штурм крепости. Вырвавшись из тумана, окутавшего окрестности Измаила, солдаты приближались ко рву. Турки, до того молча ожидавшие подхода русских на расстояние в 300–400 метров, открыли огонь из всех пушек и ружей. «Тогда крепость казалась настоящим вулканом, извергавшим пламя, – писал один из историков, – казалось, все стихии разрушения исторглись на свободу, для борьбы между собою. Мужественно, в стройном порядке, решительно наступали колонны – живо подходили ко рву, бросали в него свои фашины, по две в ряд, – спускались в ров и спешили к валу, у подошвы его ставили лестницы (которые, однако, на большей части пунктов оказались слишком короткими, и нужно было связывать их по две вместе), лезли на вал и, опираясь на свои штуки, всходили на самый верх. Между тем стрелки оставались внизу и отсюда поражали защитников вала, узнавая их по огню их выстрелов»[123].

Первыми на вал, около шести часов, взошли солдаты генерала Ласси, потом батальоны Львова. Яростно сражаясь, они преодолели ров, вал и открыли Бросские и Хотинские ворота Измаила, через которые в крепость ринулась регулярная русская кавалерия.

Колонна Кутузова встретила ожесточенное сопротивление турок, солдаты приостановились, возникла неприятная заминка, приметив которую Суворов велел через нарочного офицера передать Михаилу Илларионовичу, что он, генерал-майор Голенищев-Кутузов, назначается комендантом Измаила[124]. Воодушевив солдат, Кутузов ринулся вперед, смял янычар, захватив Килийские ворота.

Колонна генерал-майора Мекноба, подойдя к большому северному бастиону, быстро приставила лестницы, но они оказались короткими. Под страшным огнем турок солдаты торопливо связывали лестницы по две и, прислонив их к крутому валу, взобрались наверх, где их яростным «Алла!» встретили янычары во главе с самим сераскиром Мегмет-пашей. В завязавшейся рукопашной схватке смертельную рану получил Мекноб, полегли многие офицеры, ранены принц Гессен-Филипстальский, многие офицеры, но солдаты сломили турок и двинулись в глубину крепости.

В это время де Рибас в полном порядке переправился через Дунай, быстро высадился у стен Измаила и с ходу захватил вал.

Наибольшие трудности выпали на долю четвертой и пятой колонн… Четвертая колонна Орлова подошла ко рву Толгаларского укрепления левее Бендерских ворот. Приставив лестницы, часть казаков взошла на вал, но тут отворились Бендерские ворота, и оттуда густой массой хлынули янычары, двинувшись вдоль рва и ударив во фланг казачьей колонны, стремясь разрезать ее пополам. В тесноте рукопашного боя укороченные пики донцов были бессильны перед острыми турецкими саблями: казаки убитые и раненые, выбывали из строя в большом количестве. Колонне Орлова грозил разгром. И в это время на помощь казакам подоспели посланные Суворовым Воронежский гусарский полк, два эскадрона Северского карабинерского полка и конный казачий полк донцов во главе с подполковником Захаром Сычовым[125]. Совместными усилиями вышедшие из крепости турки были частью уничтожены, частью отогнаны обратно в крепость, успев завалить за собой камнями Бендерские ворота. После этого вся колонна Орлова захватила, наконец, вал.

Пятая колонна Платова двинулась к крепости по низине, которая отделяла старую крепость от новой и подошла к куртине, пересекавшей лощину и образовывавшей своеобразную плотину, закрывшую протекавший здесь ручей. По пояс в воде казаки во главе с Платовым перешли эту водную преграду и взошли на вал, захватив стоявшие там пушки. В этот момент Платов услышал с правой стороны шум боя и увидел, что колонна Орлова подвергается форменному избиению со стороны превосходящих сил турок. Платов поспешил на помощь землякам.

– За мной, братцы! – громко закричал Платов. – С нами Бог и Екатерина![126]

Тут на помощь подоспел батальон бугских егерей, посланных Кутузовым, и совместными усилиями турки были смяты.

А сражение уже в полную силу кипело внутри крепости, орудийный грохот, ружейные выстрелы буквально глушили наступающих, крепость со стороны казалась настоящим вулканом, извергающим пламя и дым. На солдат и казаков остервенело бросались вооруженные женщины и подростки. Муллы в белых чалмах страшно-пронзительными криками разжигали ярость мусульман против «неверных». В предрассветной могле раздавались крики «ура!» и «иль-Аллах!» Они то смешивались, то затухали на мгновение, возрождаясь затем с новой силой и яростью. Зловеще сверкали сабли, штыки и ножи, выстрелов почти не было слышно, шла яростно-беспощадная рукопашная схватка на полное уничтожение.

Платов, умело орудуя саблей, пробивался с казаками по узким улочкам Измаила. Вокруг него уже громоздились кучи трупов, слышались стоны и вопли раненых. Казалось, битве не будет конца…

Стало светать, туман рассеялся, уже стали видны дома, церкви, площади, улицы. Около двух часов прошло с начала штурма, а накал боя не ослабевал. Турки ожесточенно сражались за каждый дом, каждую улицу, гостиницу, мечеть, площадь, стреляли из окон, крыш, подворотен. Первым к центру города пробилась колонна генерала Ласси, а к двум часам дня все русские колонны с боем достигли центра Измаила. Здесь, на большой площади города, плохо вооруженные казаки Платова и Орлова вновь подверглись массированной атаке хорошо вооруженных и численно превосходящих казаков турок. С помощью подошедших на помощь казакам бугских егерей донцы рассеяли турок.

Сераскир Айдозли Мегмет-паша с двумя тысячами янычар укрепился в огромной каменной гостинице-хане близ Хотинских ворот, отбивая атаку за атакой солдат Фанагорийского полка. Подтянув пушки, фанагорийцы снесли ворота несколькими выстрелами и с ружьями наперевес ворвались внутрь. Большая часть защитников гостиницы была уничтожена, несколько сот во главе с Мегметом-пашой сдались. Их вывели на площадь, стали обезоруживать. Богатый кинжал сераскира привлек внимание одного егеря, который резким движением попытался выхватить его из-за пояса Мегмет-паши. Стоявший рядом со своим повелителем янычар выстрелил в дерзкого егеря, но попал в русского офицера, обезоруживавшего сдавшихся турок. Возмущенные вероломством турок, фанагорийцы ударили в штыки. В завязавшейся свалке почти все турки были уничтожены. Погиб и сераскир Айдозли Мехмет-паша, получивший шестнадцать штыковых ран[127].

Храбрый татарский хан Каплан Гирей, разгромивший австрийцев под Журжей в 1789 году, с четырьмя тысячами янычар, под звуки янычарской музыки с развернутыми знаменами и бунчуками, окруженный пятью своими сыновьями, предпринял отчаянную попытку вырваться из крепости. Им удалось прорваться в районе Килийских ворот, на участке М. И. Кутузова. Но Суворов ввёл в дело резерв из егерей, которые быстро оттеснили татар в прибрежные плавни. Здесь был уже практически не бой, а беспощадное уничтожение орды последних наследников славы Чингисхана и Батыя: погиб и хан Каплан Гирей вместе с пятью своими красавцами-сыновьями, хотя ему многократно предлагалось сдаться.

Последним сдался русским с 250 защитниками каменного редута Табия трехбунчужный паша Мегмет.

К четырем часам дня почти вся крепость оказалась в руках русских, хотя все очаги сопротивления окончательно были подавлены лишь сутки спустя. Русская кавалерия вместе с казаками Платова и Орлова довершили дело.

Характеризуя мужество и самоотверженность русских солдат и офицеров при штурме Измаила, военный историк А. Ф. Петрушевский, автор книги «Генералиссимус князь Суворов», отмечал: «Храбрость русских войск под Измаилом дошла как бы до совершенного отрицания чувства самосохранения. Офицеры, главные начальники были впереди, бились, как рядовые, переранены и перебиты в огромном числе, а убитые до того изувечены страшными ранами, что многих нельзя было распознать. Солдаты рвались за офицерами, как на каком-то состязании: десять часов не перемежавшейся опасности, нравственного возбуждения и физических напряжений не умалили их энергии, не уменьшили сил. Многие из участников штурма потом говорили, глядя при дневном свете и в спокойном состоянии духа на те места, по которым они взбирались и спускались в ночную темноту, они содрогались, не хотели верить своим глазам и едва ли рискнули бы на повторение того же самого днем»[128].

Многочасовой бой завершился. Платов, уставший донельзя, видел вокруг себя горы труппов, частью раздетых. Горели дома, гостиницы, мечети, склады. Везде слышались стоны раненых, крики женщин о помощи, торжествующие вопли солдат, врывавшихся в дома и склады для грабежа. Суворов, поставив усиленные караулы на всех бастионах, где были пороховые погреба и открыв огромный госпиталь в центре города, на три дня, согласно данному накануне штурма обещанию, предоставил город в распоряжение солдат.

…Потери турок были огромны, одних убитых оказалось более 26 тысяч человек. В плен взято 9 тысяч, из них на другой день 2 тысячи умерли от ран. Пленных казаки отконвоировали в город Николаев. Из всего измаильского гарнизона спасся только один человек. Легко раненый, он упал в воду и переплыл Дунай на бревне, добравшись до Бабадага, где сообщил о трагической участи Измаила, его гарнизона и населения. В Измаиле было взято 265 орудий, до 3 тысяч пудов пороху, 20 тысяч ядер и множество других боевых припасов, до 400 знамен, обагренных кровью защитников, 8 лансонов (одно-двухмачтовые речные суда, предназначавшееся для перевозки войск), 12 паромов, 22 легких судна и множество богатой добычи (золота, серебра, жемчуга, драгоценных камней), доставшейся войску, всего на сумму свыше 1 миллиона рублей, по оценке Суворова[129].

У русских было убито 63 офицера (17 штаб-офицеров, 46 обер-офицеров) и 1816 рядовых; ранено 3 генерала (Безбородко, Львов и Мекноб), 253 офицера и 2450 низших чинов. Общая цифра потерь составила 4582 человека[130]. Погиб бригадир И. С. Рибопьер, смертельные ранения получил и скончался 30 марта 1791 года в Килии генерал-майор Ф. И. Мекноб.

На другой день было отслужено благодарственное молебствие по поводу взятия Измаила, которое провел священник Полоцкого полка, «геройски шедший на штурм с крестом в руках».

Затем началась очистка города от трупов, продолжавшаяся шесть дней. Русских переносили в чистое поле и после отпевания с почетом хоронили. Убитых турок бросали прямо в Дунай (это делали пленные турки), и они, покачиваясь на холодных декабрьских волнах, тихо уплывали куда-то в сторону родных провинций…

Из измаильской добычи солдаты преподнесли Суворову прекрасного коня в богатой сбруе, но скромный победитель турок отказался: «Нет, не нужно мне его. Донской конь привез меня сюда, донской конь и увезет отсюда». Один из генералов заметил Суворову: «Но теперь тяжело ему будет везти новые лавры». Александр Васильевич отреагировал мгновенно: «Донской конь всегда выносил меня и мое счастье»[131]. Пробыв в Измаиле десять дней, Суворов отбыл в Яссы на прием и доклад к Потемкину.

Храбрые и умелые действия Платова в штурме были отмечены Суворовым в рапорте князю Григорию Потемкину: «По всюду был он, Платов, присудствен и подавал пример храбрости». В рапорте Екатерине Второй от 8 января 1791 года Потемкин представил к награждению орденом Святого Георгия 3-й степени «бригадира и кавалера Платова, который поощряя подчиненных своих к порядку и твердости под сильными перекрестными выстрелами достигнул рва и нашед в оном воду, не только не остановился, но сам подошел в перед и с неустрашимостию взлез на вал, разделяже на три части колону и поражая неприятеля овладел куртиною с пушками и много дал пособия с препорученным ему войском к преодолению далее неприятеля, соединяясь с колонною бригадира Орлова опрокинул выласку зделанную из Бендерских ворот. Повсюду был он Платов присудствен и подавал пример храбрости»[132].

Указом императрицы от 25 марта 1791 года Матвей Иванович был награжден орденом Святого Георгия 3-й степени «во уважение за усердную службу и отменную храбрость, оказанную при взятии приступом города и крепости Измаила с истреблением бывшей там турецкой армии, командуя колонною»[133]. За Измаил князь Потемкин пожаловал Платову девять тысяч десятин земли в Херсонской губернии на реке Куяльник[134]. Наиболее отличившиеся казаки был награждены специальными золотыми медалями с надписью «За храбрость при взятии приступом города и крепости Измаила. 11 декабря 1790 год». Все нижние чины получили овальные серебряные медали с вензелем императрицы Екатерины Второй и надписью «За храбрость при взятии Измаила декабря 11, 1790».

В штурме Измаила участвовали: отец Платова Иван Федорович (был ранен), младший брат Петр, два дяди будущего атамана Демьян Федорович и Дмитрий Федорович, его старший сын Иван (от первого брака с Надеждой Ефремовой), пасынок Хрисанф Павлович Кирсанов и два двоюродных брата М. И. Платова Михаил и Николай Демьяновичи Платовы[135]. Во взятии Измаила отличился младший брат Платова Петр, который был ранен пулей в грудь и получил чин премьер-майора армии[136]. Старший сын Платова Иван за отличия в измаильском штурме был награжден Золотым знаком и произведен в поручики армии[137]. Пасынок Платова Хрисанф Кирсанов за Измаил был произведен в поручики российской армии указом от 5 февраля 1791 года[138].

А донские казаки распевали только что родившуюся песню на взятие Измаила:

Ночи темны, тучи грозныПо поднебесью плывут, —Наши стройные казакиПод Измаил-город идут,Идут-идут казаченькиСвоим тихим маршем,Идут-идут, маршируют,Меж собою говорят:«Трудна служба нам, казакам, —Под Измаил-город поход,Да еще того раструднееПод пушечки подбежать».Под пушечки подбежали,Закричали враз «ура».«Ура, ура! Город взялиПотрясли мы стены, вал»[139].

Пройдет год со дня Измаильской победы, и 29 декабря 1791 года Турция вынуждена будет подписать в городе Яссы мирный договор с Россией. По условиям этого договора русские приобретут земли Херсона, Таврии и Екатеринослава, а также окончательно закрепятся на Кубани. Турция согласится также на присоединение Крыма к Российской империи.

За выдающийся вклад в эту победу Войско Донское будет награждено белым знаменем с изображением двуглавого орла и всадника с надписью золотыми буквами: «Повелением дано сие знамя Ея Императорского Величества верным подданным, Войску Донскому, за оказанную им службу, оконченных Шведской и Турецкой кампаний, храбрые и усердные поступки, на вечную в потомственные роды Войска Донского славу»[140].

В Петербурге

Сия счастливая эпоха в жизни Матвея Ивановича Платова случилась в 1791 году, когда незабвенный Потёмкин в последний раз прибыл в Петрополь, чтобы пожатые им лавры и приобретенные трофеи повергнуть к стопам августейшей повелительницы…

Н. Смирный

Еще не отгремели сражения последней в восемнадцатом столетии русско-турецкой войны, а Платов, как герой штурма Измаила, был вызван своим покровителем князем Потемкиным в Петербург, где он пребывал с 28 февраля 1791 года, на грандиозные торжества по поводу Измаильской победы. Это была, как отметил биограф Платова Николай Смирный, «счастливая эпоха в жизни Матвея Ивановича»[141].

28 апреля 1791 года в великолепный Таврический дворец князя Потемкина в Петербурге съехалось более трех тысяч гостей, «приглашенные чрез билеты, разосланные с офицерами», чтобы отпраздновать блистательную победу великого полководца А. В. Суворова – взятие неприступной крепости Измаил и разгрома там целой армии турок. Самого победителя на торжествах в честь его победы не было…

В шесть часов пополудни прибыла императрица Екатериной Вторая с наследником престола Павлом Петровичем, его супругой Марией Федоровной, их сыновьями Александром и Константином, дочерьми Александрой и Еленой[142]. В числе гостей, как герой Измаила, находился и Матвей Платов, месяц назад получивший орден Святого Георгия 3-й степени, и приглашенный своим покровителем князем Потемкиным.

Для устройства торжественного празднества Потемкин собрал тысячи архитекторов, художникиов поэтов, музыкантов и работников, которые трудились несколько недель. Знаменитый Гавриил Романович Державин написал по заказу князя Потемкина «стихи для пения на празднике». Известный придворный балетмейстер француз Ле Пик ставил танцы. Сочинение же музыки и руководство хором и оркестром поручено было никому еще не известному композитору польского происхождения Осипу (Иосифу, Юзефу) Антоновичу Козловскому (1757–1831), участнику еще продолжавшейся русско-турецкой войны.

«Как скоро высочайшие посетители соизволили воссесть на приуготовленные им места, – писал автор сценария праздника Гавриил Державин, – то вдруг загремела голосовая и инструментальная музыка, из трех сот человек состоявшая. Торжественная гармония разлилась по пространству залы. Выступил от алтаря хоровод, из двадцати четырех пар знаменитейших и прекраснейших жен, девиц и юношей составленный. Они одеты были в белое платье столь великолепно и богато, что одних брильянтов на них считалось более, нежели на десять миллионов рублей. Сие младое и избранное общество тем больший возбудило в россиянах восторг, что государи великие князья Александр и Константин Павловичи удостоили сами быть в оном. Видели россияне соприсутствующую веселию их любезную матерь отечества, кроткую и мудрую свою обладательницу; видели при ней мужественного ея сына и достойную его супругу, украшенных всеми добродетелями; видели младых их чад, великих князей и княжен, радостную и твердую надежду будущего империи блаженства, а притом последних в сообществе с детьми их… Сия великолепная кадриль, так сказать, из юных Граций, младых полубогов и героев составленная, открыла бал польским танцем. Громкая музыка его сопровождаема была литаврами и пением; слова оного и последующего за ним польского же были следующие:

Гром победы, раздавайся!Веселися, храбрый Росс!Звучной славой украшайся:Магомета ты потрёс.Славься сим, Екатерина,Славься, нежная к нам мать!Воды быстрые ДунаяУж в руках теперь у нас;Храбрость Россов почитая,Тавр под нами и Кавказ.Славься сим, Екатерина,Славься, нежная к нам мать!Уж не могут орды КрымаНыне рушить наш покой;Гордость низится СелимаИ бледнеет он с Луной.Славься сим, Екатерина,Славься, нежная к нам мать!Стон Синила раздаетсяДнесь в подсолнечной везде;Зависть и вражда мятетсяИ терзается в себе.Славься сим, Екатерина,Славься, нежная к нам мать!Мы ликуем славы звуки,Чтоб враги могли то зреть,Что свои готовы рукиВ край вселенной мы простерть.Славься сим, Екатерина,Славься, нежная к нам мать!Зри, премудрая царица,Зри, великая жена,Что твой взгляд, твоя десница —Наш закон, душа одна.Славься сим, Екатерина,Славься, нежная к нам мать!Зри на блещущи соборы,Зри на сей прекрасный строй:Всех сердца тобой и взорыОживляются одной.Славься сим, Екатерина,Славься, нежная к нам мать![143]

Полонез произвел сильное впечатление. Общий восторг вызвали не только прекрасные стихи Державина, но и торжественная, блестящая, полная праздничного ликования музыка, автором которой и был Осип Козловский – тот самый молодой офицер, поляк по национальности, прибывший в Петербург в свите самого князя Потемкина. С этого вечера имя Козловского сделалось известным в столице, а его полонез «Гром победы, раздавайся» стал до 1816 года российским гимном[144]. Карьера Козловского пошла вверх: в 1799 году он стал инспектором, в 1803–1819 годах являлся директором музыки (то есть руководителем музыкальной части) петербургских императорских театров[145].

Кроме «Гром победы раздавайся…», Г. Р. Державин написал еще оду «На взятие Измаила»:

Везувий пламя изрыгает,Столп огненный во тьме стоит,Багрово зарево зияет,Дым черный клубом вверх летит;Краснеет понт, ревет гром ярый,Ударом вслед звучат удары;Дрожит земля, дождь искр течет;Клокочут реки рдяной лавы, —О росс! Таков твой образ славы,Что зрел под Измаилом свет!………………………………Всяк помнит должность, честь и веру,Всяк душу и живот кладет.О россы! нет вам, нет примеру,И смерть сама вам лавр дает.Там в грудь, в сердца лежат пронзенны,Без сил, без чувств, полмертвы, бледны,Но мнят еще стерть вражий рог:Иной движеньем ободряет,А тот с победой восклицает:Екатерина! – с нами бог!……………………………А слава тех не умирает,Кто за отечество умрет;Она так в вечности сияет,Как в море ночью лунный свет.Времен в глубоком отдаленьиПотомство тех увидит тени,Которых мужествен был дух.С гробов их в души огнь польется,Когда по рощам разнесетсяБессмертной лирой дел их звук[146].

Платов, имя которого неоднократно упоминал в своих письмах императрице с театра военных действий князь Потемкин, наконец, получил возможность лично предстать перед самодержицей всероссийской. «Государыня пожелала… лично видеть Платова, – писал его биограф Николай Смирный, – лично удостовериться в его уме и способностях: видела и удостоила его той личной благосклонности, милости и беспримерного снисхождения, о которых герой сей в самой старости, при самом гробе, вспоминал с умилением и лил слёзы от сердечного удовольствия и благодарности. Сия великая государыня, изустно похвалив службу его, не только обнадёжила в совершенном и никогда неизменяемом своём благоволении, но ещё и между многими оказанными милостями почтила отличным правом: во время приездов его в Царское Село останавливаться в самом дворце, в котором на такой случай повелено было назначать для него комнаты. Этого уже слишком было довольно, чтобы Платова узнал весь двор, весь Петрополь и вся Россия»[147]. Более того, по просьбе Платова, поддержанную графом Валерианом Зубовым, Екатерина Вторая «в знак монаршего благоволения» пожаловала супруге Матвея Ивановича Марфе Дмитриевне свое парадное платье[148]. «Сие платье Екатерины Великой хранится ещё и поныне в семействе графа Платова», – писал в 1821 году его биограф Николай Смирный[149].

В Петербурге Платов получил и орден Святого Георгия 3-й степени, которым был награжден указом от 25 марта 1791 года «во уважение за усердную службу и отменную храбрость, оказанную при взятии приступом города и крепости Измаила с истреблением бывшей там турецкой армии, командуя колонною»[150].

Когда 5 октября того же, 1791-го, года князь Потемкин скончался, «Платов, – как отмечал его биограф Николай Смирный, – лишился в нем мощного покровителя, истинного благодетеля, мудрого руководителя; но с ним не лишился своей славы, не потерял общего уважения, не совратился с пути, на который рукой сего великого человека был выведен и поставлен. Вот лучшее, сильнейшее доказательство того, что Платов всегда имелсвой ум, свои дарования, сво особливые способности, свои неотъемлемые достоинства, с которыми человеку бывает так нужно, чтобы случай или власть поставили его на путь и несколько благоприятствовали: он смело сам пойдет по сему пути и достигнет своей цели…»[151].

Некоторое время Платов жил в Царском Селе, наезжая временами в Петербург. Князь Потемкин познакомил Платова с женой великого князя Павла Марией Федоровной, урожденной принцессой Софией Марией Доротеей Августой Луизой фон Вюртембергской (1759–1828), не очень уютно чувствовавайшей себя в окружении екатерининского двора. Она была даже устранена от воспитания собственных детей, великих князей Александра и Константина, которых воспитывала сама Екатерина. На этом фоне относительной изоляции великой княгини у Матвея Ивановича завязались с ней дружеские отношения. Они часто собирались за карточным столом, чтобы перекинуться в модную тогда игру бостон. «Случилось однажды, писал биограф Платова Николай Смирный, – что он выиграл у государыни (Марии Федоровны. – М. А.) шесть рублей. Получив от её величества пятирублевую ассигнацию и четверть рубля серебряную, поцеловав он сию последнюю, сказал предстоящим: «Этот четвертак, полученный из ручек… благодетельницы моей, долго будет храниться и дойдет до позднейших моих потомков, которые вспомнят верноподданически и благоговейно о высокомонаршем ко мне благоволении моей благодетельницы»[152].