Татьяна

– Я жду, когда русские покинут Праценские высоты, чтобы тем самым усилив свой левый фланг, обойти нас справа и закрепить успех. Они это сделают. И тогда погибнут безвозвратно, – ответил он спокойно.

Это понимал и умудрённый боевым опытом Кутузов. Получив депешу из штаба с требованием оставить высоты, он медлил выполнить приказ, удерживая позицию силами колонны Коловрата. Крайне недоволен бездействием Кутузова, разъярённый Александр прискакал на Праценские высоты, потребовав немедленно оставить позицию и идти на соединение с Буксгевденом.

Этого момента только и ждал Наполеон, хотя его маршалы всем своим видом выказывали нетерпение, нервничали и торопили его.

– Господа, – обратился он к ним, – когда неприятель делает ложное движение, мы никоим образом не должны прерывать его. Подождём ещё двадцать минут.

Вскоре колонна Коловрата двинулась на соединение с частями Буксгевдена для усиления флангового удара, освобождая ключевую позицию. Наполеон тотчас подал знак Мюрату, Сульту и Бернадоту и пятьдесят тысяч французов бросились к Праценским высотам.

Солнце поднялось над горизонтом, воздух пришёл в движение и туман начал рассеиваться. Кутузов с изумлением увидел, как из тумана вынырнули неприятельские солдаты и под барабанный бой кинулись к Працену. Корпус Сульта атаковал оставленные почти незащищёнными высоты и врезался во фланг колонны Коловрата. Кроме предвидевшего эту ситуацию Кутузова, никто не ожидал такого поворота событий.

Достигнув подножия высот, французы незамедлительно преодолели склон и овладели вершиной. Дав залп, они бросились в штыковую атаку. В рядах союзников началась паника. Солдаты рассыпались. Всё смешалось. Кавалеристы Мюрата давили конями русских пехотинцев, рубили их саблями.

Паника в союзных рядах продолжалась недолго. Первым опомнился Коловрат и попытался вернуть позицию. Его поддержала кавалерия Лихтенштейна и три полка из колонны Ланжерона.

Однако пятнадцать тысяч человек союзного центра не могли противостоять двум третям наполеоновской армии. Кутузов попросил о помощи и в полдень в бой вступили три тысячи русских гвардейцев. Неприятельские колонны окружили их со всех сторон, но гвардейцы не дрогнули и бились с отчаяньем

обречённых, бросаясь в штыки. Гвардейцы даже прорвали неприятельские цепи, но их остановил вражеский резерв.

Пытаясь выправить отчаянное положение, Кутузов послал в атаку два эскадрона конногвардейцев. Перестроившаяся к этому моменту гвардейская пехота присоединилась к атаке. Наполеоновская кавалерия была отброшена, а батальон 4-го линейного полка французов бежал, оставив русским знак своего боевого отличия – орла.

Однако, заплатив за успех огромными потерями, кавалергарды не могли решить исход дела. Наполеон бросил в бой пять эскадронов мамлюков. С диким воем и визгом они налетели на русские ряды. Завязалась рукопашная схватка. Почти вся русская гвардия полегла в этой сечи. Жалкие её остатки бежали. Центр союзников был разгромлен.

В 14 часов наполеоновская гвардия и гренадёры Удино по приказу императора двинулись к деревне Тельниц, чтобы разделаться с войсками Буксгевдена. С запада, одновременно с ним, начал атаку Даву.

Ввиду отчаянного положения, сложившегося после прорыва фронта, раненый пулей Кутузов, размазывая кровь по щеке, прежде, чем покинуть позицию, подозвал к себе прапорщика, самого молодого из оставшихся при нём адъютанта, прочие почти все спешно покинули его, и велел передать на словах генералу Буксгевдену приказ о незамедлительном отступлении. Французские пули визжали вокруг, когда главнокомандующий, сев на лошадь и дав ей шпоры, ускакал, дабы избежать пленения. Овладев двумя деревнями и Замком, Буксгевден нерешительно топтался на месте, не зная, что предпринять дальше. Он и его штабные офицеры с тревогой, напряжённо наблюдали в отдалении жаркий бой на Праценских высотах. Им казалось странным, что там проявилась такая активность. Состоявший при Буксгевдене майор Генерального штаба Гавердовский, стоя с подзорной трубой, вдруг воскликнул:

– Куда они бегут? Куда они? Ах, ты ж… – Обернувшись, спросил, – Чья это колонна?

– Позвольте, майор, я посмотрю, – попросил другой офицер, протягивая руку к подзорной трубе. Едва взглянув, изумлённо воскликнул, – Эт-то ещё что такое!

Все повернули головы в том же направлении. Но только в подзорную трубу было видно, как из-за отдалённого холмика, с ивами на возвышении, выскочил всадник и, припав к гриве, устремился к русским позициям. Вслед за ним вылетела группа кавалеристов, явно преследующих его. В их руках молниями сверкали обнажённые клинки. Преследователи, горячили лошадей, разворачиваясь в полукольцо. Вот они уже приблизились настолько, что хорошо видны невооружённым глазом. Преследуемый, повернул коня к русской колонне. Здесь тоже заметили погоню. Кто-то удивлённо закричал:

– Гля, гля, братцы! Вон там, справа.

– Чего это они? – спросил уже знакомый нам молодой солдат.

– Кабы знать, – заинтересованно ответил седоусый.

– Конные егеря, – проговорил офицер с подзорной трубой.

Преследователи, не осадив коней, открыли пальбу. Под одиноким всадником упала лошадь. Наездник через её голову полетел в траву. Колонна единодушно выдохнула: «Эээ-х…»

– А ведь наш, братцы, – сказал кто-то в колонне сочувственно.

– Наш, наш.

– Помочь ба их благородию…

– Да уж яму конец.

– Не, гля, гля… поднялся! Бежит!

– Да куды яму…

Офицер, смотревший в подзорную трубу, сказал с досадой:

– Пропадёт. Откуда его вынесло?

В колонне кто-то с тоской сказал:

– Ведь догонят…

Вдруг прозвучала команда офицера:

– Егеря! Первый взвод, направо! Развернуться в цепь! За мной!

Солдаты, мигом образовав цепь, устремились за своим командиром навстречу неприятельским кавалеристам.

– Стой! По всадникам пли!

После залпа штуцеров один из всадников, заваливаясь набок, повис на стремени.

– За мной!

Цепь устремилась за командиром, держа штыки наперевес. Французы, настигшие было бегущего, повернули обратно.

Раскрасневшийся, в разодранном мундире, юный прапорщик, шатаясь и сбиваясь с дыхания, обратился к командиру егерей:

– Благодарю… – и солдатам, – спасибо, братцы…

– Как же это вас угораздило в самое пекло? – спросил его командир.

– У меня срочное Буксгевдену. Безотлагательно. Скажите, где он?

Командир, заметив, что перед ним почти мальчишка донесение к генералу, улыбаясь, сказал:

– Э, да вы ещё ребёнок. Знать, и пороха не нюхали…

– Я первый раз в деле, это так. Но не смейте меня так называть! – запальчиво ответил прапорщик.

– Ершист, – удовлетворённо сказал командир, обернувшись к солдатам. – А я думал, он насмерть перепугался.

Немедленно представленный Буксгевдену, юный прапорщик обратился к генералу:

– Господин генерал, позвольте доложить. Противник занял Праценские высоты. Гвардия разбита. Главнокомандующий ранен и покинул поле боя, дабы не быть пленённым. Вам приказано отступать.

– Плакотарю, прапорщик. А вы не трус! Хотя такой юный. Как зофут фас?

– Михаил Фонвизин.

– Постойте, постойте, Денис Ифанович Фонвизин не родственник ли ваш?

– Он дядя мне.

Буксгевден намеревался направить удар своих колонн на правый берег реки Гольдбах, наблюдая там, как ему казалось, слабые силы неприятеля, что давало ему надежду на несомненный успех. Теперь, получив донесение юного прапорщика, сильно засомневался. Он не дал приказ о переходе Гольдбаха и не начал организованных действий, чтобы закрыться от Сульта, быстро продвигавшегося со стороны Праценских высот. Его сомнения и нерешительность продолжались до тех пор, пока с Праценских высот не полетели французские ядра на его колонны и французские пехотинцы начали заходить ему во фланг и тыл. Но осознание действительного положения вещей пришло к нему слишком поздно.

На Сокольниц, занятый колонной Пржибышевского, Бонапарт двинул дивизии Сент-Иллера и Леграна. Брошенные на подмогу Пржибышевскому несколько батальонов, были быстро перемолоты превосходящими силами противника. Колонна его была частично уничтожена, остатки её попали в плен. Единственно, что дал этот бой, Ланжерон, воспользовавшись им, вывел свои войска через Тельниц.

Увидев, что он отрезан от главных сил и окружён, Буксгевден, наконец, понял свою ошибку и в соответствии с донесением прапорщика Фонвизина дал приказ отступать. Но поздно. Теперь русские колонны, ведя бой под Тельницем и Сокольницем, вынуждены были пробиваться с боем через вышедшие им в тыл французские войска. Батальоны Дохтурова и Кинмайера отходили в направление деревни Ауезд, но им навстречу уже вышла дивизия Вандама, и русским не оставалось ничего иного, как броситься к замёрзшему озеру Зачан. Безумие охватило отступающих, когда они увидели, как неприятель, не беря в плен, добивает раненых. Под тяжестью тысяч отступавших мост через Зачан рухнул, и солдаты кинулись на лёд. Видя это, Наполеон приказал бить ядрами по озеру. Лёд треснул, лошади и люди тонули в ледяной воде. Как ни парадоксально, но это спасло большую часть русской армии, поскольку французы не могли преследовать выбравшихся на противоположный берег.

Смеркалось, и битва стала затихать с прекращением французских атак.

Но ещё до окончания сражения императоры Александр и Франц бежали с поля боя в полном отчаянии. Их свита разбежалась и нашла августейших особ только ночью, а некоторые адъютанты присоединились утром. Покинув войска, русский царь скакал несколько вёрст лишь с врачом, берейтором, конюшим и двумя лейб-гусарами, а когда при нём остался лишь лейб-гусар, император спешился, сел под яблоню, на которой качались на ветру редкие почерневшие от заморозков, сморщенные плоды, и зарыдал. Золотая бахрома эполет испуганно вздрагивала на его плечах. Холёный, прекрасно образованный самодержавный хозяин огромной страны, простирающейся от Польши до Аляски, имеющий огромную, оснащённую и обученную армию, плакал, как малый ребёнок. Немного успокоясь и придя в себя, он подумал, как хорошо, что в эти минуты его не видела его мать.

О ходе Аустерлицкого сражения (вернее было бы сказать избиения) ещё долго ходили всякие кривотолки. При этом были попытки свалить всю вину за поражение на генерала Буксгевдена. Якобы он не проявил требуемой от офицера его ранга инициативы и, скрупулёзно выполняя полученный приказ,

оставался постоянно при одной из трёх вверенных ему колонн, оставив остальные без командования. Другие брали в рассуждение тот факт, что оказавшись в окружении, Буксгевден не должен был ждать приказа об отступлении, а действовать сообразно обстоятельствам. Были и такие, кто оценивал действия генерала более благосклонно, отмечая, что в труднейшей и опаснейшей ситуации он с боем вывел из окружения большую часть войск и через три дня воссоединился с основными силами.

Союзная армия отступила к небольшому южно-моравскому городку Гедингу. Здесь, потрясённые катастрофой Франц и Александр, встретились. Оба выглядели как двое школьных оболтуса, наказанные розгами строгим учителем. Они избегали глядеть в глаза друг другу. Куда девался воинственный задор, который, как полная луна светился на их лицах накануне сражения. Франц заявил Александру, что по его глубокому убеждению продолжать борьбу с Наполеоном бессмысленно и опасно.

Буквально на следующий день Франц явился на бивуаке Наполеона и униженно попросил мира. Бонапарт, зная далеко не блестящее состояние своей армии, потерявшей на Праценских высотах двенадцать тысяч человек, и понимая невозможность преследовать противника, согласился на мировую без особых размышлений и колебаний. Он только поставил условие, чтобы русская армия отступила в свои пределы.

По загадочному свойству русской души, мы способны пировать не только по случаю победы, но и по поводу того, что нам крепко намяли бока. Поэтому шумная офицерская пирушка состоялась сразу после того, как побитые остатки русского воинства перевели дух в Южной Моравии и готовились к возвращению на родную землю.

За окнами, по-зимнему рано, сгустилась тьма. В тесном помещении, где собрались несколько офицеров, качался сизый табачный дым, трепетный свет свечей еле пробивался сквозь него, едва прорисовывая сидящих за столом людей. Компания уже достигла той стадии, когда говорят все разом, пересиливая звон бокалов, хлопки пробок, и мало кто слушает.

В тёмном углу сидел самый молодой и самый трезвый, прапорщик – Михаил Фонвизин. Он отказывался от вина. Ему было грустно видеть, что нет обычного в таких случаях веселья. Перед ним, размытые табачным дымом, мелькали усатые, разгорячённые вином лица, эполеты, расстёгнутые мундиры, белые повязки на раненых. Но не было праздника. Ни одного весёлого лица.

Глядя на бокал, наполненный вином, чуть покачивая сокрушённо головой, один из офицеров сказал, как бы самому себе, но достаточно громко, чтобы его услышали в густом гомоне:

– Позор, господа… Какой позор! Теперь они будут считать нас трусливыми бездарями.

– Ещё легко отделались, – возразил ему кто-то.

– Да, мы отступили, – заговорил, горячась, некто в самом тёмном углу, – но основная часть нашего войска вышла из передряги, и это под обстрелом и напором врага, мы сохранили более половины нашей артиллерии.

– Если бы главнокомандующий не задержал на высотах дивизии Коловрата и Милорадовича, мы бы теперь чистили бонапартовы конюшни! – раздался возглас в другом конце стола.

– И это непобедимая русская армия, господа офицеры? Я вас спрашиваю, где она, эта непобедимая? – последовал крепкий удар кулаком по столу. Подпрыгнули и зазвенели бокалы. – Сто лет после Нарвской битвы Россия не знала поражений! Сто лет, господа! Что же это с нами? Я хочу знать, что с нами!

– А я скажу так, – заговорил тот, кто сказал о позоре, – всё дело в том, что нами командуют бездари. Если кто-то считает, что сражением распоряжался главнокомандующий, он сильно заблуждается. Как бы не так…

– Кстати о главнокомандующем! – громко сказал полковник с рукой на перевязи, вставая. – За него я предлагаю тост.

В этот момент открылась дверь, и в комнату вошёл штабной офицер. Шум немного стих, все обернулись с неудовольствием на лицах.

– Добрый вечер, господа офицеры! – сказал он, сделав два шага к столу. – Прошу внимания. У меня важная новость. Только что стало известно, что государь отстранил главнокомандующего от дел. Ему в вину поставлена наша неудача под Аустерлицем.

Это сообщение словно отняло голоса у всех присутствующих. Возникло замешательство и полная тишина, мало-помалу переходящая в усиливающийся ропот. Со всех сторон послышалось: «Какая несправедливость!», «Так обидеть старика…», «Государь сам распоряжался» и, наконец, «Во всём виноват этот бездарь Вейнротер».

– Господа, – снова заговорил штабной, – его милости виднее. Предлагаю тост за нашего государя императора!

Офицеры нехотя подняли бокалы, но кто-то, вскочив, выкрикнул:

– Отмстим Франции!

В ответ офицеры единодушно выдохнули «Ура!». Бокалы взметнулись под гул одобрения.

Штабной офицер снова привлёк к себе внимание.

– Господа офицеры! Я имею честь сообщить вам и приятную новость. Милостью государя императора многие из вас, особо отличившиеся в сражении, награждены. Вот приказ и пусть каждый найдёт себя в нём.

Список при общем возбуждении переходил из рук в руки, пока вдруг не поднялся майор Аренин.

– Господа! Я нашёл в списке самого молодого из нас – прапорщика Фонвизина. Ему семнадцать лет. Однако в сражении он показал себя отчаянно смелым. Спас от окружения моих солдат и меня. При этом он весьма рисковал. Я сам видел, как под ним убили лошадь неприятельские конные егеря и едва не схватили самого. Мы, благословение Богу, его отбили. Так вот, господа, юный прапорщик удостоен Анны четвёртой степени. Встаньте, прапорщик, покажите себя.

Смущённый до крайней степени Фонвизин, улыбаясь, поднялся из-за стола.

– За нашу доблестную молодёжь, за будущее матушки России. Ура! – поднял тост майор Аренин.

Пламя свечей качнулось от многоголосого «Ура!»

Приближённых Бонапарта озадачило полное отсутствие в императоре ликования по поводу, как они считали, полного разгрома союзной армии под Аустерлицем. Ведь они, не считая убитых, пленили почти двадцать тысяч солдат и офицеров противника со знамёнами и значительную часть его артиллерии. Наполеон, обычно сдержанный в эмоциях, теперь казался к их недоумению мрачным более, чем прежде. Когда кто-то из них спросил его о причине тяжёлого расположения духа, он разъяснил своим пребывающим в эйфории маршалам к их изумлению, что победы как таковой он не видит. В его разумении, одержав победу в битве, французская армия оказалась неспособной для развития успеха, потому что основные силы противника не разгромлены. В союзной армии после битвы оставалось ещё около сорока тысяч человек, отступивших организованно под обстрелом французских пушек и спасших более половины своей артиллерии. Наполеон учитывал, наравне с вооружением, силу ожесточения русских, при которой преследовать их было чрезвычайно опасно, как бывает опасно охотнику преследовать раненого зверя.

Победу Наполеон, в отличие от своих маршалов, видел в том, что Австрия вышла из войны, с ней он заключил мирный договор и, таким образом, покончил с Третьей антифранцузской коалицией, чем практически подчинил себе всю Европу.

Однако, российскому императору урок не пошёл впрок. Уже через год он вступил в новую, Четвёртую коалицию против Франции, куда вошли Англия, Швеция, Пруссия и Саксония, что повлекло за собой чреду кровопролитных сражений в основном на территории Восточной Пруссии.

Глава третья

8 октября 1806 года Пруссия объявила войну Франции. Это было итогом борьбы в придворных кругах прусского короля. Он-то желал остаться в нейтралитете, но слишком много было недовольных наложенным Англией эмбарго на все прусские суда, чтобы нейтралитет сохранялся. К тому же созданный Наполеоном Рейнский союз не позволял Пруссии объединить германские государства, лишая её исторической перспективы.

Роковыми для Пруссии оказались два фактора: слабость её армии и высокомерие её одряхлевших высших чинов армии. В одном из гарнизонов возраст 19 генералов составлял в сумме 1300 лет. Однако эти бравые старцы считали, что война с Наполеоном будет для них чем-то вроде увеселительной прогулки. Но уже через неделю война фактически закончилась. Две прусские армии во главе с королём, племянниками Фридриха Великого принцем Брауншвейгским и фельдмаршалом Миллендорфом были разгромлены в один и тот же день, 14 октября, в двух генеральных сражениях – под Йеной и Ауэрштедтом. Остатки этой армии с принцем Гогенлоге сдали оружие в Пренцлау и сдались французскому корпусу. Как выразился несколькими годами позже в присущей поэту манере Генрих Гейне, «Наполеон дунул на Пруссию, и её не стало».

Однако создатели и организаторы теперь уже Четвёртой Антифранцузской коалиции лелеяли надежду на реванш. По причине их фантастической самонадеянности через прусскую Польшу и восточную Пруссию прокатились смертельной колесницей бога войны жесточайшие битвы под Пултуском, Прейсиш-Эйлау, Гутштаттом и Гейльсбергом и, наконец, в июне 1807 года под Фридландом, где русская армия, едва уклонясь от окончательного разгрома, ушла из восточной Пруссии на свою территорию. Беннигсен, будучи главнокомандующим русской армией находился в состоянии полной растерянности и настаивал перед императором о немедленном перемирии. Но и Наполеоновская армия была потрёпана до основания. Взаимное обескровление вынудило обоих монархов, русского и французского, заключить трактат, известный под названием Тильзитского мира.

3 июля Александр послал к Наполеону своего представителя с предложением заключить перемирие. Но прежде он мучительно колебался в выборе парламентёра. После в высшей степени неудачного для русской армии сражения под Фридландом выбор действительно был крайне затруднён, потому, что в фридландской бойне русская армия потеряла огромное количество офицеров. Все самые лучшие генералы, были ранены или больны.

Александра на тот момент одолевала ещё одна «головная боль», отнимающая у него сон – война с Турцией, которую он не знал, как закончить.

Наконец, он определился с выбором, решив, что самой подходящей кандидатурой на эту ответственную роль является двадцатидвухлетний генерал-адъютант от кавалерии, военно-дипломатический агент русского правительства при дворе Наполеона Александр Чернышёв, сын сенатора Ивана Львовича Чернышёва. Молодой генерал, чудом оставшись живым после участия во всех последних сражениях, прекрасно ориентировался в сложившейся ситуации, к тому же, как было известно императору, пользовался доверием Наполеона.

Погода в тот день благоприятствовала мирным намерениям людей, только что исступлённо и зверски уничтожавших друг друга. На небе сияло ослепительное солнце, когда немногочисленная делегация во главе с Александром Чернышёвым прибыла в ставку Бонапарта в Тильзите.

Наполеон встретил Чернышёва, знакомого по Парижу, как друга.

– Рад вас снова видеть, месье Чернышёв, – произнёс Наполеон, как можно мягче. – После победы нет врагов, а есть только люди.

– Вы считаете себя победителем? – спросил его Чернышёв. – Почему?

– Потому что мира просите вы.

– А разве вам не нужен мир?

– Я считаю, что нужно вести войну, но при этом желать мира. Мир – это первейшая необходимость и величайшая слава.

– Вы, как всегда, чеканны в выражениях. Но я уполномочен моим императором вести переговоры об условиях вашей встречи с ним, если вы изволите принять решение о таковой.

– Я давно хотел встретиться с хозяином загадочной России. Буду безмерно рад, если встреча состоится.

– Что мне передать моему императору?

– Прежде всего, что с сегодняшнего дня с этого берега Немана на тот не полетит ни одно ядро и не одна пуля. Надеюсь, русские пушки тоже будут молчать. Не стоит тянуть время. Если для Александра двух дней достаточно для размышлений, то я готов встретиться с ним шестого июля.

На другой день после отъезда парламентёров с раннего утра на Немане появилась французская сапёрная рота. Солдаты к берегу потащили брёвна, доски, застучали топоры, заширкали двуручные пилы. Русские лазутчики из густых камышей с противоположного берега с недоумением наблюдали за кипучей деятельностью сапёров неприятеля, предполагая, что он собирается навести переправу. О чём немедленно доложили командиру. Тот приказал продолжать наблюдение.

Каково же было изумление лазутчиков, когда на середине реки к вечеру на двух лодках установили большой плот с двумя палатками, похожими на домики. Одна довольно-таки большая, другая – поменьше. На следующий день утром работы на плоту возобновились. На фронтоне палатки, обращённом к русскому берегу, появился вензель с огромной буквой «А», написанной зелёной краской. На фронтоне, обращённом к Тильзиту, солдаты тоже что-то писали, и наши лазутчики предположили, что там будет «N».

6 июля, ближе к полудню Александр, в окружении свиты переправился на правый берег Немана. Оба их величества одновременно сели с советниками и адъютантами каждый в свою лодку.

Пруссии не пригласили ни в одну из лодок и, как наказанный, он остался на правом берегу Немана. Не отрывая хмурого взора от павильона на плоту, где, как он догадывался, решается судьба его монархии, он спустился к реке, загнал лошадь по грудь в воду и застыл в седле, неподвижный, как памятник… оскорблённому самолюбию.

Бонапарт во время встречи на плоту, продолжавшейся два часа, был сама любезность, так что свита его не узнавала в нём всегда сурового военачальника, не знавшего пощады к врагам. Хотя он был способен восхищаться их боевой доблестью. В сражении при Прейсиш-Эйлау, наблюдая с городского кладбища мощную атаку лавины русских гренадёров, рискуя быть пленённым, он восторженно воскликнул: «Какая отвага! Какая отвага!»

Гораздо сложнее было психологическое состояние Александра. Уже одно то, что буквально год назад русская православная церковь в лице Священного Синода объявила Наполеона Антихристом, ставило российского императора в неловкое положение. Получалось, будто бы он просит милости от врага рода человеческого. А просил он о мире, догадываясь, что и его противник желает того же.

Наполеон начал разговор первым.

– Из-за чего мы воюем? – спросил он.

Вопрос вверг Александра в замешательство, ибо ответить на него было нечем.

Вдруг он получил предложение, превосходящее все его надежды.

– Я восхищён доблестью вашей армии, Александр. Ни одна другая армия Европы по силе сопротивления не может сравниться с вашей. Но не бывает лавров, обагрённых кровью сограждан. Поэтому я приветствую ваше намерение заключить мир. Но мир – это слово, которое взятое отдельно, лишено смысла. Нам обоим нужен мир вкупе со славой.

– Что же вы предлагаете, господин Бонапарт, для того, чтобы упасть в объятия славы? – спросил Александр.