Девилз-Крик

Вместо этого он принялся убирать оставленный вандалами беспорядок. Найдя старую метлу, висящую на внутренней стороне двери садового сарая, Джек подмел ею крыльцо. Рут, подойдя к подъездной дорожке, окликнула его и спросила, не нужна ли помощь. Он отмахнулся, но все равно поблагодарил.

– Возможно, завтра, – сказал он ей и вернулся к работе. Обычно он не возражал против компании или помощи, но в данный момент ему необходимо было время, чтобы прочистить голову. Бабуля Джини называла его нервным работником. Работа руками помогала ему забыть про проблемы. Он не мог работать над картинами, пока был занят такими вопросами. Мелочи реальной жизни отравляли его творческий колодец. К тому же он предпочел оставить творчество царству кошмаров, которое до сих пор неплохо ему служило.

Как только крыльцо было расчищено, он начал оттирать краску, наполнив ведро через внешний кран, и сделал мысленную пометку поблагодарить Чака за оплату коммунальных услуг. Несколько проходов губкой принесли плоды: вода стала грязно-красного цвета, отчего мысли Джека вернулись в более темные места. Он остановился, ища в пыльных уголках разума воспоминания, которые раздражали больше всего, непрестанно зудя внутри черепа.

«Огонь», – мысленно произнес он. Ему едва исполнилось десять, Джек еще не окончил начальную школу. Ночные кошмары тогда были страшнее всего. Он проснулся с криком, сбрасывая ногами одеяло с кровати и отбиваясь от невидимых тварей, протягивающих к нему из темноты свои когтистые лапы. Пробуждение сопровождалось неистовством, вызванным преследованием безымянных существ. С улицы доносились голоса людей. Громкие и грубые, а из окна исходило слабое оранжевое сияние. Оно хаотично плясало, отбрасывая страшные тени на мультяшные плакаты, заставляя героев на них корчить гримасы, мигать и говорить.

«Твой дом подожгли», – шептали они ему, и в своем полусонном, бредовом состоянии Джек поверил им. Он лежал, боясь людей на улице, которые готовились сжечь дом Бабули Джини. Понял, что не может двигаться. По лбу катились капли пота, затекали в глаза, отчего их сильно жгло. И все же он был так напуган, что не мог моргать. Сочащееся сквозь закрытые шторы оранжевое сияние усиливалось. Мужчины смеялись, их страшные, грубые голоса напоминали лай голодных бешеных псов.

Воспоминания закрутились, словно исцарапанная пленка мысленного фильма, который он был не в силах остановить. В какой-то момент Джек выбрался из кровати, освободившись от парализующего страха, удерживавшего его там, и босыми ногами прошлепал по коридору. Бабули Джини в ее комнате не было. На кровати скомканной кучей громоздились одеяла, а шторы на окнах были раздвинуты.

Тогда вниз, на первый этаж. Он обнаружил, что входная дверь распахнута настежь, а на крыльце стоит бабушка в ночной рубашке, залитой переливающимся оранжевым светом. От прохладного ветерка белая хлопчатобумажная ткань развевалась у нее за спиной подобно плащу, и в полусонном состоянии Джеку показалось, что бабушка похожа на супергероя из комиксов.

Выстрел напугал его. Бабуля Джини направила револьвер в небо и выстрелила второй раз. Джеки на цыпочках двинулся к дверям, на свет, идущий с переднего двора. Потому что, как он помнил, там что-то горело. Запах дыма, заносимого ветром в дом, был ощутимым, а от душного облака, плывшего в его сторону, жгло глаза. Он прищурился, смаргивая слезы.

В переднем дворе стояли призраки. Призраки с громкими, хриплыми голосами, в белых простынях, с лицами, скрытыми за масками с прорезями для глаз. На траве, пересекая друг друга, горели две огненные линии. Языки пламени возносились в ночь, лизали воздух, словно змеиные жала.

«Прочь с моей собственности, – заявила Имоджин. Она опустила оружие и направила его на ближайшего призрака. – Вам здесь не рады».

«Как и тебе, ведьма. Нам не нравится твое язычество».

«Я больше не буду просить», – прорычала она. Джек помнил тон ее голоса. Они все влипли в неприятности, и им очень повезет, если они не получат хлыстом по заднице.

А затем случилось что-то, что он не смог бы объяснить. Воспоминание, когда-то похороненное в глубинах разума, было таким туманным, что его можно было спутать с полузабытым сном. Бабуля Джини подняла свободную руку к небу, призывая невидимую силу. И лижущее ночь пламя, закручиваясь спиралью, устремилось к призракам. Белая мантия одного из них загорелась. Двое его друзей бросились к нему на помощь, чтобы вытащить из огненного ада, и попытались сбить мерцающее оранжевое пламя, охватывающее его тело.

Джек помнил, как человек кричал в панике. Помнил, как все они кричали, призывая друг друга отступить.

«Это еще не конец, ведьма!»

И действительно, это продолжалось еще какое-то время. Джек сжал губку в руке так сильно, что вся вода вытекла из нее. Мыльная пена на облицовке пузырилась и лопалась. Джек моргнул, вытер пот со лба и посмотрел на оставшиеся буквы, сочащиеся красными подтеками по белой панели.

Старая сука горит в аду.

Он уставился на эти слова, затем снова перевел взгляд на входную дверь. Ключ оттягивал карман, космический вес, дополненный силой притяжения, давил на Джека.

– Всему свое время, Бабуля.

Закончив, Джек бросил губку в ведро с грязной водой и вытер руки о штанину. Вытащил телефон и набрал Чака. После трех гудков старый друг ответил.

– Чак, это Джек. Хочешь выпить?

Глава седьмая

1

Красная табличка «ПРЯМОЙ ЭФИР» погасла, и Стефани «Стиви» Грин отодвинула микрофон от лица. Студию заполнил голос продюсера.

– Стеф, ты не можешь говорить в эфире подобное дерьмо.

Она освободила свои кудри от наушников и убрала их в пучок на затылке. Затем наклонилась к микрофону и бросила косой взгляд на Райана, сидящего по другую сторону окна.

– Блин, это моя радиостанция, – сказала она, – и я буду говорить все, что хочу.

– В пределах разумного, Стеф. ФКС[6] – это одно, но злить своих слушателей – совершенно другое, и…

Стефани сняла наушники. Когда она подняла глаза, Райан Корлисс продолжал говорить. Она помахала ему, произнеся губами: «Я тебя не слышу», указывая при этом себе на голову, и рассмеялась, когда он показал ей средний палец. Это был не первый их спор. С тех пор, как год назад открылась радиостанция, Стефани встречала сопротивление на каждом шагу. Она принимала жалобы от местных жителей, но не собиралась терпеть претензии еще и от продюсера. Особенно когда дело касалось содержания.

Собрав сумочку, она допила кофе из своей кружки и вышла из студии. Райан встретил ее в коридоре.

– Я серьезно, Стеф. Некоторые из местных хотят насадить твою башку на кол. По их мнению, ты проповедуешь евангелие от Сатаны. Когда ты говоришь им выпить сегодня вечером за Верховного Козла, то укрепляешь такой образ мышления.

Она покачала головой и протиснулась мимо него в микшерную, задержавшись, лишь чтобы взглянуть на расписание трансляций. Блок старой Metallica, блок шведского дэт-метала, блок гранжа, мемориальный блок The Yellow Kings, час глэм-метала 80-х, предваряющий блок «по заявкам слушателей»… Чего-то не хватало. Стефани взяла с лотка маркер и написала в верхней части доски «Больше индастриэла». Снова повернулась к Райану и указала на доску.

– Скажи Синди, чтобы через день убирала гранж. Нам нужно гонять Ministry и Nine Inch Nails не реже, чем Nirvana и Alice in Chains.

Райан покачал головой.

– Ministry? В юго-восточном Кентукки? Ты, блин, серьезно?

– Я серьезна, как инфаркт, дорогуша. – Она игриво похлопала его по щеке. – Мы не следуем правилам, помнишь? Мы гоняем то, что хотим, а хотим мы все виды «метала».

– Да? Вот этому парню такое скажу. – Райан протянул ей сложенный листок бумаги.

– Еще одно «фанатское» письмо?

– Угу. Это просто что-то с чем-то.

Стефани села на кожаный диван и развернула письмо. Хоть слова были нацарапаны небрежно, послание вышло четким и недвусмысленным:

ТЫ, ШЛЮХА-САТАНИСТКА,ЗАКРЫВАЙ СВОЮ РАДИОСТАНЦИЮТЕБЕ ЗДЕСЬ НЕ РАДЫУБИРАЙСЯ ИЛИ ПЕНЯЙ НА СЕБЯ!!!

Она скомкала листок и бросила его в другой конец комнаты. Бумажный шарик отскочил от края мусорной корзины и упал в груду других жалоб.

– Чуть не попала, – сказала она. – Скоро заработаю два очка.

Райан подкатил к ней свое кресло и сел. Нахмурившись, посмотрел на нее грустными щенячьими глазами – она обожала это его выражение лица. Оно напоминало ей то, как игриво дулся ее второй парень, когда хотел, чтоб она его поцеловала. Глядя на Райана, находящегося в счастливых отношениях с замечательным человеком по имени Виктор, Стефани напомнила себе, что нужно сдерживать свои инстинкты.

– Я не шучу, – тихо сказал Райан. – Господи, ты уже получаешь угрозы.

– Вот почему я знаю, что у нас получается. Разве Элвис перестал трясти бедрами из-за рассерженных родителей?

Райан поджал губы.

– Я бы хотел, чтоб ты отнеслась к этому серьезнее.

– Прости. – Она прижала ладони к его щекам и поцеловала в лоб. – Я ценю твою заботу, правда. Но я знаю, что делаю. Ты забыл, что я выросла здесь. Я помню, каково расти в этой дыре, без радиостанции, транслирующей рок. Видел последние данные о нашей аудитории? Эти цифры не лгут.

Он откинулся на спинку кресла и обиженно скрестил руки. «Попался», – подумала Стефани. С цифрами Райан спорить не мог. Они достигали своей целевой аудитории. Работа изнуряла, и с момента открытия год назад Стефани провела в студии больше часов, чем у себя в квартире, но спрос был. После нескольких лет работы в безвестности на более крупных региональных радиостанциях она насытилась кантри-музыкой настолько, что предпочла бы пройти пытку водой, чем слушать ее снова.

Поэтому она сделала то же, что и любой другой американский предприниматель: отложила сбережения, провела подготовительную работу, написала бизнес-план и получила ссуду. Несколько месяцев спустя она закатила стройку на небольшом участке земли на северной стороне Гордон-Хилла, и на свет появилась Z105.1 fm.

Эти цифры тоже не лгали. Стауфорду в его рационе нужно было еще что-нибудь, кроме кантри и госпела. Что-то острое, что могло бы найти отклик у городской молодежи, терзаемой неуверенностью в будущем, и Стефани знала ответ. Она прекрасно помнила, каково это – расти в южной глуши. Искать что-то свое, а находить лишь творчество предков, недосягаемое и на многие годы оторванное от жизни.

Стауфордская молодежь услышала ее послание: быть другим – это нормально. Старшие поколения города не соглашались, им не нравилось то, как станция привлекает к себе внимание. Стефани взглянула на растущую гору скомканных писем с жалобами рядом с мусорной корзиной. Червь сомнения медленно подтачивал ее решимость, подбираясь все ближе к сердцу. Может, Райан прав? Может, стоит отнестись ко всему серьезно?

В голове зазвучал голос бабушки Мэгги. «Помнишь, что случилось с Джини? Помнишь все те кресты, которые они жгли у нее во дворе? Она больше не могла ходить в городе по магазинам, ей приходилось ездить за покупками в Лэндон, чтобы избежать косых взглядов».

По плечам Стефани поползли мурашки. Бедная Джини, уже две недели, как ее не стало. Стефани надеялась, что где бы Джини ни находилась, она, наконец, обрела покой. Ее мысли обратились к внуку Джини, Джеку. Они потеряли связь после колледжа, когда он переехал в Новую Англию. Хотя она по-прежнему следила за ним в Интернете. Репродукция его самой известной работы, «Полуночное Крещение», висела над унитазом в ее ванной комнате. Однажды Райан спросил ее, почему она повесила ее именно туда, и она ответила, что это отличное жанровое произведение.

На картине был изображен безликий мужчина, крестящий в кровавом озере группу детей с завязанными глазами, в то время как за происходящим с берега наблюдала группа мастурбирующих прихожан. Над ними висела желтоватая луна, с кратерами, похожими на немигающие глаза. Большинство гостей относились к картине с отвращением, некоторые – с восхищением, и все хотели знать, какого черта Стефани повесила ее у себя дома.

«Потому что ее нарисовал мой брат», – говорила она им. На этом разговор заканчивался. Иначе, чтобы продолжить его, ей потребовалось бы такое количество алкоголя, с которым она никогда б не справилась. К тому же, в последнее время она старалась не ворошить прошлое.

– Стеф?

– Хм?

Райан, улыбаясь, покачал головой.

– Ты не слышала ни слова из того, что я сказал, так ведь?

– Так, – ответила она. – Я была за миллион миль отсюда.

– Угу, – сказал он. – Я сказал, что закончу здесь, если хочешь уйти.

– Уверен?

– Да, – ответил Райан. – Ты работала десять дней подряд без перерыва. У нас столько предзаписанного материала, что хватит на месяц, если потребуется. Возьми отгул.

Улыбаясь, Стефани поднялась с кожаного дивана и схватила сумочку. Изнутри раздался звонок телефона. Проверив экран блокировки, она увидела СМС-сообщение от ее старого друга, Чака.

– Легок на помине, – пробормотала она.

Райан отвел глаза от микшерного пульта.

– Что такое? Ты еще здесь?

– Нет, – рассеянно ответила она. – Уже ухожу.

Прошло еще пять минут, когда она наконец покинула студию.

2

Визжа шинами и разбрасывая камни из-под колес, ржавый желтый пикап повернул на Девилз-Крик-роуд. Вэйлон украдкой взглянул на партнера, когда они миновали дорожный указатель. Зик крепко спал, с его нижней губы свисала тонкая струйка слюны.

«Отлично, – подумал Вэйлон. – Мне меньше всего надо, чтобы ты навалил в штаны, когда увидел, куда мы едем».

Как и все в Стауфорде, он слышал истории о своем друге. Да и кто не слышал? Каждый, кто вырос в этом городе, знал о таинственных событиях в Девилз-Крик и о «Стауфордской шестерке», которую спасли от обитавшего там культа смерти. В детстве он слышал, что те дети вернулись, неся какую-то отметину. «Дурной знак», – говорили некоторые. «Проклятье», – говорил его дед.

Вэйлону было плевать на слухи. Он хотел лишь добыть то, что пообещал начальнику полиции Беллу, а Девилз-Крик был самым подходящим для этого дела местом. Однажды он приезжал сюда, еще подростком, поспорив со старшим братом, Уэйном. Изолированное, тихое место находилось вдали от цивилизации, и в 80-е там случилось что-то нехорошее. Черт, неужели все плохое случалось в 80-е?

Стауфордские родители рассказывали своим детям страшные истории про Девилз-Крик, чтобы те не ходили в лес. Вэйлон знал примерно столько же, сколько и все остальные: старая церковь, черная магия, части изувеченных собачьих тел, свисающие с деревьев. Последняя услышанная им история была про то, как соседний ручей Дог-Слотер-Крик[7] получил свое название, хотя он не был уверен в ее правдивости. Соответствовали ли эти слухи действительности или нет, Вэйлон рассчитывал, что эта легенда предоставит им уединение, необходимое для выполнения работы.

Однажды он попытался напоить Зика и разговорить, но едва упомянул про это место, как его друг будто язык проглотил. Впал в ступор и не разговаривал с Вэйлоном неделю. Наконец, придя в себя, Зик сказал лишь, что никогда не хотел бы возвращаться туда. «Это как кошмар, от которого я не могу проснуться, – сказал Зик. – Огромная клятая туча, висящая над головой всю мою сраную жизнь».

«Извини, братан. Ты будешь благодарить меня, когда Оззи положит тебе в руку пачку „двадцаток“».

Дорога, петляя, углублялась в лес. Когда грузовик слишком резко повернул, двенадцать пропановых баллонов в кузове лязгнули друг о друга, и Зик зашевелился. Вэйлон посмотрел на друга, мечтая, чтобы тот снова уснул. Глаза Зика приоткрылись на мгновение, затем снова сомкнулись.

Вэйлон почувствовал укол сожаления, легкое ощущение вины за то, что повез Зика в место, которое того пугало. Но столь банальные эмоции рассеялись, когда он, свернув за поворот, заметил гравийную дорогу. Еще несколько миль вглубь леса, и они наткнутся на заросшую тропу. Еще чуть-чуть – и найдут небольшое поселение, оставленное членами культа: заброшенные гниющие лачуги, окруженные зарослями сорняков.

Солнце скользнуло за плотную гряду облаков, отбросив на грузовик тень. Вэйлон почувствовал, как по рукам и затылку с шеей поползли мурашки.

Зик проснулся, когда пикап затормозил, брызнув гравием и подняв вверх облако пыли. Припарковав грузовик, Вэйлон заглушил двигатель и повернулся к другу.

– Готов к работе, спящая красавица?

– Ага, – ответил Зик, протирая глаза. – Где это мы?

– В месте, о котором я тебе говорил. Давай же, идем. Хочу все приготовить, пока не стемнело.

Прежде чем Зик успел возразить, Вэйлон выбрался из грузовика, снял брезент и принялся за инвентаризацию. Двенадцать баллонов с пропаном, связка резиновых трубок, ящик из-под молока, наполненный стартовой жидкостью и назальными деконгестантами, бутылки с аммиаком, банки с ацетоном, коробки спичек, пустые кастрюли и сковороды, резиновые перчатки, кофейные фильтры, пять галлонов дистиллированной воды, учебник по химии, который Зик украл из библиотеки, и небольшая походная печь.

Он все осмотрел, отмечая галочкой в уме. Меньше всего ему хотелось приступить к работе и на полпути понять, что нужно больше стартовой жидкости или фильтров.

Зик вылез из грузовика и окинул взглядом груз.

– Маски не забыл?

– Ты о чем? – пробурчал Вэйлон, доставая из кузова один из баллонов с пропаном. – Для чего маски?

Зик покачал головой.

– Для наших легких, придурок. Разве ты не читал то, что я дал тебе сегодня утром? Ты хоть представляешь, какими испарениями мы будем дышать?

– Все будет нормально, – сказал Вэйлон. – Ты собираешься мне помогать или нет, мать твою?

Вэйлон двинулся вперед, таща за собой пропановый баллон, а Зик последовал за ним, неся ящик с химикатами и лекарствами. Им потребуется как минимум три ходки к грузовику, а может, пять или шесть. И Вэйлон очень торопился, стараясь при этом не запнуться о собственные ноги. Здесь, в лесу, время было на вес золота, а они уже отставали от графика.

Пока мужчины шли под пологом леса, солнце скрылось, оставив лишь слабые проблески света, просачивающиеся сквозь листву. Вокруг их голов кружили комары, напевая в уши предупреждение, которое никто из них не понимал. Когда они добрались до деревянного пешеходного мостика, протянувшегося над журчащим ручьем, Зик замешкался. Вспугнутая ими лягушка квакнула и прыгнула в воду, подняв со дна облако ила.

Зик прочистил горло.

– Подожди, Вэйлон. Это как-то неправильно.

Вэйлон был уже в другом конце мостика. Он переступил с ноги на ногу и взял пропановый баллон в другую руку. Со лба на переносицу у него стекал пот. «Вот черт, – подумал он. – Начинается».

– В чем дело?

Зик смотрел на ручей, щурясь от попадающего в глаза пота.

– Ты знаешь, где мы?

Вопрос застал Вэйлона врасплох, он ожидал, что изо рта Зика вылетит что-то гораздо менее невинное. Он ожидал, что ему придется драться, просить и умолять Зика остаться и помочь ему варить, но это было что-то совершенно другое. Таким образом, возникла моральная дилемма: сказать другу правду или прикинуться дураком?

Вэйлон взвесил варианты и решил встать на сторону невежества. Он преуспел в жизни, позволяя людям считать себя дураком. Какой смысл сейчас останавливаться?

– Не-а. Я нашел это место вчера. Здесь тихо, и нас никто не потревожит. А что?

Зик какое-то время таращился на него, изучая лицо друга в поисках подвоха. А подвох был, только Вэйлон не собирался его показывать. Вместо этого скривился и хмыкнул, снова переложив пропановый баллон из одной руки в другую.

– Давай же, – сказал он, – идем. Эта хрень очень тяжелая.

Наконец Зик вздохнул и закрыл глаза. Подул легкий ветерок, остужая их разгоряченные лица.

– Это… ничего. Неважно. – Зик сделал шаг к мосту, затем еще один. – Идем.

Вэйлон Паркс проследил взглядом, как его друг проходит мимо, следуя едва заметным очертаниям заросшей тропы, уходящей вверх в кусты. Над головой щебетали птицы, выкрикивая очередное предупреждение, которое никто из мужчин не понимал.

3

«Отстранен от занятий. Мой сын отстранен от занятий. За то, что ударил другого ребенка».

Преподобный Бобби Тейт вздохнул, ожидая в коридоре возле комнаты сына. Он стоял перед маленьким комодом, над которым висели фотографии его покойной жены и маленького Райли. Между снимками висел крест, олицетворяющий троицу всего, чем Бобби Тейт дорожил в этом мире. «Пожалуйста, Господи, дай мне терпения и понимания. Пожалуйста, не дай мне убить собственного сына. Аминь».

Под последней фразой он не подразумевал реальное желание, но включил его в молитву, чтобы почувствовать себя увереннее. Казалось, Райли и раньше испытывал его терпение, каждый день, с тех пор, как мальчику исполнилось тринадцать и он погрузился в дьявольские муки юности. Бобби подозревал, что через сыновний бунт Господь заставлял его платить за собственные проступки в подростковом возрасте. Бог знал, что у Бобби хватало ссор с дедом, Джерри, многие из которых заканчивались встречей ягодиц Бобби с рабочим концом весла.

Эти наказания помогли ему стать тем, кем он был сегодня. Уважаемая среди представителей общины фигура, набожный христианин, лидер конгрегации светлых душ, которые делали все, что могли, для церкви и друг для друга. Через много лет, когда люди будут вспоминать о том, что Бобби Тейт был настоятелем Первой баптистской церкви, они будут говорить о нем хорошие вещи.

Что Джерри Тейт вырастил отличного внука. Что Бобби Тейт был хорошим человеком с добрым сердцем, человеком, который, после того как его жена Джанет скончалась от рака, делал все возможное, чтобы вырастить сына.

Что его сын был хитрожопым чудилой.

Они называли его сына хитрожопым чудилой. По крайней мере, так сказал ему Ронни Корд по телефону через пять минут после того, как ему позвонили из школы. Корд говорил и другие вещи, но Бобби не стал его слушать. Когда раздался звонок, он планировал свою воскресную проповедь; после этого ему пришлось подумать о найме адвоката. Все из-за Райли. Всегда из-за Райли.

Что он мог сделать как родитель? Они почти не разговаривали друг с другом, а если и разговаривали, то обычно это было одно-два предложения и какие-нибудь банальности. И когда он уже решил, что понимает сына, мальчишка пошел и сделал что-то, что удивило его и пошатнуло существующее положение вещей. Сначала та ужасная злая музыка, потом черная одежда, лак для ногтей, дерзости и отчужденность. Большую часть свободного времени он проводил в телефоне или за компьютером. Его оценки все еще были хорошими, слава богу, но Бобби сомневался, что это надолго.

Несмотря на свой новый образ, Райли продолжал заниматься в молодежной группе Первой баптистской церкви, чему Бобби был бесконечно рад. Он не совсем понимал почему, учитывая новую склонность сына бунтовать против всего, что Бобби хотел для него. Но кто он такой, чтобы подвергать сомнению божественное провидение? Пути Господни неисповедимы.

Бобби хотел верить, что для сегодняшнего сыновнего поступка была веская причина, но ему было трудно ее найти. В любом случае должно последовать какое-то наказание. Можно посадить мальчика под домашний арест, но Бобби не мог не пустить сына в поход, запланированный Молодежной группой на выходные. Он боялся, что, запретив сыну заниматься делом, к которому у того еще остался интерес, вызовет у него еще большую обиду.

Бобби вздохнул и уставился на крест, висящий на стене. «Господь, помоги мне найти компромисс в ситуации с сыном. Боюсь, что я потерял моего маленького мальчика. Если б только Джанет все еще была со мной…»

Райли громко рыгнул, выйдя из комнаты. С отвращением поджав губы, Бобби хотел было выругать мальчишку, но проявил сдержанность перед своим спасителем. Вместо этого он отвернулся от креста, пробормотал «Аминь» себе под нос и шагнул к сыну. На Райли были ужасные рваные джинсы, которые Бобби терпеть не мог («В них ты выглядишь босяком, не способным позволить себе приличную одежду»), черная футболка с изображением стауфордских парней, погибших при пожаре на западе («Упокой, Господь, их души, аминь»), ногти накрашены свежим черным лаком.

Когда Бобби был молодым, подобных называли «готами». Бог знает, как их сейчас называют. И, несмотря на все его усилия, сын стал таким будто в одночасье.

– Сынок?

Райли повернулся к нему, тут же смутившись от звука отцовского голоса. У Бобби подскочило давление, но он сдержал волну гнева, напомнив себе, что он – служитель Господа. Сладкий голос Джанет зазвенел у него в голове. Медом ты поймаешь больше мух, чем уксусом, дорогой.

Он прочистил горло.

– Послушай, знаю, сейчас ты не хочешь со мной разговаривать, но мне нужно понять причину твоего поступка.

Райли отступил назад, прислонившись к дверному косяку своей комнаты. Бобби знал этот маневр. Одно неверное слово, и его сын спрячется за дверь, закроется от него, а при необходимости – от всего мира. Господи, дай мне терпения и понимания…

– Насилие – это не выход, – продолжил Бобби, – каким бы правильным ни показалось тогда твое решение. Уверен, ты думаешь, что Джимми Корд заслужил это. – Он фыркнул, сдерживая смешок. – Учитывая то, что мне известно про его папашу, я ни капли не сомневаюсь, что сынок Ронни сделал что-то, заслуживающее этого. Но я хочу сказать, что ты не вправе судить кого-либо. Это…