Fide Sanctus 1

Подойдя, Варламов остался стоять на ступеньках между рядами – и потому глядел вровень. Вот что было неоспоримым плюсом в общении с ним. Если на Петренко мне приходилось смотреть немного снизу вверх – как будто было мало остальных его преимуществ – то на Варламова мы оба смотрели сверху вниз. Мелочь, а приятно. Артур же, казалось, срать хотел на свои метр семьдесят семь.

«И смотрите на меня хоть в зенитный перископ».

– Нет, я на форточке съезжу к Николаичу за инфой, – соврал я.

Однокурсники выходили из зала, громко переговариваясь. Я мечтал тоже скорее выйти – но на коридоре стало ещё хуже. Минус таки нашёлся: по части толп главный корпус был просто адом. Отыскивая лестницу, я увидел на двери одного из кабинетов карту Британии. А чуть левее от неё…

Она тоже недовольно морщилась в толпе. А бирюзовый рюкзак поверх белой рубашки смотрелся просто блестяще. Провинциалка – а как хорошо умеет сочетать цвета и фактуры, удивительно!

Развернувшись, я решительно протянул Артуру ладонь.

– Меня и на социологии не будет. Попроси Олега не отмечать.

Кивнув, Артур ударил по моей руке, раскашлялся и исчез в толпе технарских физических тел.

Вера

– Ну что, доигрались? – твердила Верность Другим, баюкая фото Шавеля.

Верность Себе танцевала и изящно трясла помпонами чирлидерш.

Я решилась написать только под конец пары – а со звонком уже грянул новый челлендж. Пойти на эту встречу хотелось сильнее, чем получить освобождение от экзаменов. Игнорируя оклики Майи, я вышла из кабинета, всунула наушники и угрюмо уставилась на спутанный шнур. Люди задевали плечи, а плейлист как назло предлагал только самые нежные песни. Так ничего и не включив, я устало закрыла глаза. Страх, волнение, вина и азарт никак не могли выбрать хедлайнера.

«А расскажи мне про интенции».

«Конечно, это несложно, смотри».

«А ты мне вторую ночь снишься».

– Так вот почему я две ночи плохо спал, – прозвучало сбоку.

О чёрт. Нет. Только не прямо сейчас.

Изумляться тесноте мира было некогда. Подняв голову, я собрала всё самообладание и спросила:

– Снились подробные карты сражений в средневековой Великобритании?

В день знакомства его глаза напоминали тёмное пиво, а сегодня были похожи на горький шоколад.

– Предчувствовал засилие мозга таким количеством людей. – Он красноречиво взмахнул рукой.

Пробегающий мимо студент задел его пальцы планшетом и злобно обернулся.

– А я-то думаю, что за тьма накрыла ненавидимый прокуратором город5, – хмыкнув, заявила я.

Он лукаво улыбнулся, и я ощутила ни с чем не сравнимое удовольствие момента, когда собеседник узнаёт в твоей речи цитату из классики. Посмотрел бы в сторону хоть на секунду, чёрт. Нет, он не отводил глаз. И внутри стукались друг о друга какие-то хрустальные бокалы.

Нарисованных рук уже было мало; теперь на бумагу хотелось перенести и его внимательные, почти голодные глаза. В нём чувствовалось желание отыскать во мне черты, которые позволят ему скинуть этикетный панцирь. Сняв наушники, я намотала белый шнур на пальцы и веско спросила:

– Сегодня об интенциях побеседовать удастся?

Быть уверенной в себе проще, когда естьцель.

– Конечно. – В его глазах мелькнуло воодушевление. – Не хочешь перекусить где-нибудь в городе?

Чёрт; а ведь он тоже может прийти на завтрашний праздник. И тогда непременно узнает стрельбу из лука, за которой «нечего подглядывать!»

Свят

– Вынуждая субъекта выполнить предписание, мы дополнительно мотивируем его рассказом о санкциях, которые к нему применят, если он проигнорирует первую интенцию.

– То есть неизвестно, что причина, а что – следствие, – немедленно встряла она.

Я отрывисто кивнул. Уланова слушала внимательно, но лист перед ней до сих пор был чист. Она уже была знакома со всем, о чём я выбрал зудеть, – и это меня нервировало. А может, оскорбляло.

– Когда субъект оказывается во власти предписания, им руководит не столько знание о том, какие блага несёт в себе следование ему…

– Сколько понимание того, чем грозит отказ ему следовать. Да-да, – снова перебила она.

Совершенно не умеет правильно слушать мужчин.

Я ожидал от этой встречи совсем другого. Мне хотелось приструнить её, но к столику подошёл официант. А «олени», решившие посетить «толковый общепит», «не спорят с бабами в присутствии третьих лиц». Так всегда говорил Рома, ссылаясь на проклятый этикет. Поставив передо мной блюдо с запечённой скумбрией, а перед Улановой – говяжий стейк с грейпфрутом, разносчик удалился.

– А будьте добры, сделайте ещё кофе и рассчитайте сразу, раздельно! – крикнула она ему вслед.

«Рассчитайте раздельно»? За кого она меня принимает? Я что, ехал сюда на сраное первое свидание, а она – на чинный бизнес-ланч?

– А если взять несовременных управленцев? – Вера наколола на вилку кусок грейпфрута. – Вот для Вильгельма Завоевателя умнее было вводить только санкции, или он мог себе позволить начать с предписаний? И это бы отразилось на законах? Именно на их сути, а не языковом выражении.

– Вильгельм – это ведь одиннадцатый век? – Академическая самооценка снова занервничала. – Отразилось бы, да. Чем ниже образованность общества, тем сильнее нужно упирать на санкционку.

Отложив вилку, Уланова наконец склонилась над листом. Аллилуйя. Хоть что-то не знала.

– Семиотика позже вступает. – Я ощутил прилив уверенности. – Нужно брать всё в комплексе. А ещё суть предписаний и санкций – это же азы психологии права. Но мы в ней только поверхностно поплещемся. В основном будем смотреть на прагматику. Кем пишется и для кого пишется.

Появившись около стола, как тень отца Гамлета, официант поставил перед ней кофе и положил счёт. Вытащив из рюкзака пару купюр, она мельком осмотрела их и сунула в кожаную папку. Она касалась денег легко и спокойно: как человек, у которого они водятся. Неужели она стрижёт неплохие заработки своими этими переводами? Вряд ли; её явно спонсирует отец или какой-то мужик. Я не знал, куда себя деть, и хмуро ел хвост рыбы: ту часть, где мало костей. Уколов и острот хватало и снаружи.

Едва официант отошёл, Вера с аппетитом съела кусок мяса и лукаво указала в мою сторону ножом.

– А почему поверхностно? Можем и поглубже в психологию зайти, я в ней плаваю баттерфляем.

Итак, она и правда похожа на Олега не только несуразным носом?

– Ну всё, хватит! – распорядился задетый за живое Прокурор. – Достаточно стерпели!

– Хочешь совет? – высокомерно сказал я. – Никогда не наставляй оружие на человека.

Уланова тут же растерянно опустила нож и отвела глаза; её скулы порозовели.

– Извини. Я сделала это в шутку и не подумала, что тебе может стать неприятно.

– Ничего, забыли, – спокойно сказал я. – Да и какое это оружие. Ты так долго им грейпфрут резала.

Замешательство уже исчезло с её лица, но властная уверенность туда пока не вернулась – и теперь смотреть ей в глаза было приятно. Их бледная васильковость сегодня была разбавлена чем-то вроде синевы зимнего неба. В этом освещении это был страшно красивый цвет.

– На самом деле я знаю, как может быть неприятен случайный жест или случайное слово, – твёрдо сказала Вера. – Есть слова и жесты, которые будто разрушают оболочку… Как бы объяснить…

Я задержал дыхание. «Разрушают оболочку»?

– В общем, я его зову «мыльным пузырём». – Она взмахом руки заключила себя в неровный круг.

– И даже то, что быть не может, однажды тоже может быть, – потрясённо протянул Судья.

Чёрт, я сразу забыл и простил ей и раздельный счёт, и властную уверенность, и знания о санкциях.

– Я тоже называю его так, Вера. И больше никто об этом не знает. Поверишь?

Что это ещё за импульс откровенности?..

Интересно, она видит её сейчас? Прореху в моём мыльном пузыре? Когда я уже был готов в порыве примитивного флирта это спросить, она склонилась над столом и тоном заговорщика сказала:

– Да, поверю.

Повисла многозначительная пауза. Уланова улыбнулась – опять с самоуверенной, но на этот раз доверчивой игривостью – красноречиво подняла левую бровь и добавила:

– Вильгельм Завоеватель, кстати, знаете… От инверсии звучной и сочной поистине без ума был.

Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и самодовольно улыбнулся. И с этого момента – после её извинения – мне было до предела легко говорить и слышать; слышать и говорить. Её мысли – воистину – были невероятно интересными. Даже не верилось, что они женские.

ГЛАВА 4. «Она могла бы пробежать по ним, если бы захотела взлететь»

Свят

31 октября, суббота

– И сказал Одиссей: «Заливаешь, Олег». Ну серьёзно. Четыре раза? Брось. – Варламов отправил окурок в урну, рассмеялся и тут же закашлялся.

– Да хорош, задушил, – бросил я, сев на сырой бордюр. – Хоть пока болеешь, не кури своё дерьмо.

– Я уже не болею, – хрипло пояснил Артур, когда сумел отдышаться. – Это остаточное.

– «Остаточное» не переходит в лай при каждом смехе, дегенерат.

– И сказал Одиссей: «А ведь я говорил!» – Олег щелчком пальца сбил с кеда мокрый лист. – Я говорил тебе, Артурио: купи Осельтамивир. Уже поздняк метаться: его надо начинать пить в первые два дня. Дорогой, сука, но зато сразу симптомы слабеют.

Людей в курилке было немного. В воздухе висела влажность; царил запах подгнивающих листьев. Небо было похоже на пластилин, на котором наделали пышных волн.

«Нет, положи руки на стол, чтобы я их видел. Да, мне интересно про инверсию, очень. Нет, не отводи глаза. Я по уши в метафорах; в метафорах, Вера. Послезавтра я сравню небо с пластилином».

– …уши долбится! ЕЛИСЕЙ!

Моргнув, я поднял глаза. Артур махал у меня перед носом пропахшей табаком ладонью. Поморщившись, я оттолкнул его руку, поднялся и отряхнул брюки сзади.

– На Хэллоуин сегодня идём, если Артурио не подохнет? – Олег ткнул Варламова в плечо. – Впрочем, если подохнет, всё проще. Покатим его на тачанке, как мумию. Ещё не воняет, но уже молчит. Перфекто. Его костюм, стало быть, готов, а вот нам ещё надо что-то придумать.

– Тебе костюм не нужен, только уши и нос подкрась фосфором, – вернув ему тычок, посоветовал Артур. – А царевич задумался о костюме Адама и всё прослушал про твою кудрявую жизнь.

Прозвенел звонок, и мы переступили порог универа. Впереди маячила сдвоенная пара по криминалистике. Ещё и на Рому три часа смотреть.

– А вообще ты как, точно лучше? – вполголоса спросил Олег у Артура, пропустив его вперёд.

– Да, – ответил тот. – В разы. Голова прояснилась – это главное. И одышка ушла.

Друг с другом они говорили нестерпимочеловечными, лишёнными позерства тонами.

– Всё я слышал! – громко перебил я, встряв между ними. – Кудрявая физкультурница, четыре раза. Реально заливаешь. Лучше скажи, сколько абзацев получилось после.

– Caeca est invidia6. – Олег не добавил ничего больше, но в его взгляде читалось ехидное: «По крайней мере, у меня есть любимое и необычное дело».

Промолчав, я хмуро посмотрел на поручень лестницы и пошёл вверх, держа руки в карманах. Графоман как всегда зрел в самую грибницу. Когда-то он станет матёрым писателем: потому что плюёт на подколы и строчит себе. Есть же люди, которым под силу и до звезды ровным счётом всё.

– …на тыквы посмотреть, – скрипучим голосом говорил Артур. – В этом году там всё организуют филологи-иностранцы. Чего не пойти? Раз уж мы теперь здесь. На филфаке одни бабы.

Я осознал, что незаметно дошагал до кабинета и стою у парты. Иностранцы?.. И что делать, если она там будет? Что делать, если на локте, как бешеный собак, висит настырный Измайлович?

Нет, надо пойти. А «что делать», решу уже в прыжке.

В аудиторию зашёл Рома, и главная подхалимка встала у парты. Положив на стол дипломат, Рома скинул пиджак, закатал рукава рубашки и одарил её снисходительным взглядом.

– Не сомневаюсь, вы патологически благодарны за переселение, Кудашова, но так полагается делать разве что в школе – а я не планирую утомлять себя педагогикой.

По аудитории полетели смешки, и я тоже невольно ухмыльнулся. Кудашова села, красная как рак.

– Я бы сходил, почему нет, – шёпотом начал Петренко. – Костюмы предлагаю у меня в общаге слепить. Из говна и палок, смелых фантазий и дырявых штор. Если разочаруемся, поедем в клуб.

А если разочаруем, то в библиотеку.

– Если разочаруемся, нам царевич сделает подгон. Он успел освоиться. Только переехали, а он уже филологов употребляет. Проникает, так скажем, туда, где язык берёт своё начало. – Варламов сдавленно заржал, делая комплимент своей шутке, и тут же закашлял: с надсадным, лающим клёкотом.

– Громче, одарённый. – Я ударил его по предплечью. – Пусть кто-то из баб Измайлович позвонит. Давно она мне субботний мозг не трахала.

– Елисеенко и Варламов мечтают к среде написать по реферату. – Рома согнул пальцы и в своей обычной манере постучал печаткой по столу. – И кто я такой, чтобы рушить мечты?

Откуда Варламов мог узнать? Пёс, мать его. Ведь фраза же – явно удочка. Посмотреть на реакцию. Ах да! Вчера я наплёл ему, что на форточке еду к научруку, а сам уехал с Улановой в кафе. А он-то отправился в столовую, окна которой…

– Ты в следующий раз припаркуйся не напротив окон столовой, а прямо в столовой, олень! – посоветовал Прокурор. – А то слишком мало людей видит, кто к тебе в машину садится.

На «тыквы» они пойдут «смотреть»; ну-ну, дьявольские пасти. Надо будет изучить местные парковки и найти что-то более отдалённое.

* * *

– Рога опять съехали, – бросил я Олегу, отвернувшись от политых духами волос Марины.

Взглянув в зеркало, Петренко поправил пластиковые рога «а-ля сатир», которые при нужном освещении легко сходили за настоящие. Артур выкрасил веки и лицо тёмными тенями, мимикрируя под свежий труп. Я ограничился чёрной мантией поверх белой рубашки, светлой пудрой и красным лаком в углу рта. Когда я примерял всё это в общаге у Олега, в комнату заглянул математик Рустам Гатауллин. Хмыкнул, бросил, что «упыри в моде при любой погоде», и испарился: ему надо было ехать «за внятными цветами для одной из солисток». Лицо Петренко оставалось кислым ещё полчаса – по неясной причине он Гатауллина терпеть не мог.

Марина выглядела достаточно неплохо; но недостаточно хорошо для бабы, чей единственный козырь – внешность. Избегая её взгляда, я осматривал холл. Юристы нашей специальности привалили сюда всей толпой. Вздумай Петренко взять с собой журнал посещений, в нём не набралось бы ни одной «н»-ки. Конечно; для новосёлов главного корпуса такое мероприятие – как боевое крещение.

В конце холла был растянут транспарант «Welcome!7» Под ним сновали расфуфыренные филологи. Лицом к ним и спиной к толпе стояла девица в чёрном платье – без плеч, но до пола. Её роль под транспарантом была явно руководящей. Уланова не мелькнула нигде.

Размахивая флаерами «Happy Halloween8» и «Enemies of the Crown, beware9», к нам подошёл активный организатор. На его размалёванном лице сияла дежурная улыбка.

– Юристы? Второй сектор. У тыкв в центре не стоять. Ищите места и садитесь. Можно и на пол. Начало после финального прогона. – Он махнул в сторону зала. – Остался один танец.

К девице в чёрном платье подошёл Гатауллин с букетом розовых цветов – на вид довольно недешёвым. Математик напялил костюм чёрта-метросексуала, а мелкую серьгу в левом ухе заменил на крупный серебряный клык. Его «одна из солисток» многозначительно постучала по запястью, и Гатауллин пошёл к залу, жестом показав, что цветы ждут её впереди.

К чёрту Гатауллина. Кого волнует личная жизнь чертей, когда Улановой так нигде и нет?

– Что ей здесь делать?! – злился Адвокат. – Каждому своё! Сидит, небось, читает про Вильгельма!

Марина трясла мою руку и что-то трещала. Кто-то наступал мне на ноги. Вокруг невыносимо пахло парфюмами; все будто вылили на себя по флакону. Мир давил на череп, как душный вагон. Отступив к стене, я раздражённо стряхнул с локтя руку Марины. Послушно оставив меня в покое, она побежала сквозь толпу в объятия подруг с другого факультета.

– ВЕРА! – отрывисто крикнул кто-то.

Я забегал глазами по толпе; если бы не этикет на ушах, я бы завертелся, как флюгер. Из коридора заорала песня; «финальный прогон». И в тот же миг «солистка Гатауллина» обернулась в сторону зала.

…Внезапно из рук утекает и так редкое для них тепло. Я вижу всё будто в режиме замедленной съёмки; ладони… Ладони дрожат.

– The-re is a fi-re starting in my heart10, – нарастает за спиной глубокий голос Адель.

Она с эстетичным достоинством машет тому, кто её звал, подбирает подол и идёт к коридору. Из разреза в платье показывается тонкая лодыжка. Она в чёрных лодочках, не в кедах. В чёрных лодочках на тонком каблуке. Каждому её шагу вторит ритм чувственной музыки.

–Fi-nal-ly, I can see you crystal clear11…

Чёрный корсет облегает спину и поддерживает грудь. Шею обнимает отдельный от платья воротник. На правой скуле нарисована маленькая золотистая тыква. Непослушные волосы послушны; собраны в высокий пучок. Но почему они не золотые, а такие… светлые? А, вот оно что. Её волосы залиты блёстками. Они залиты блёстками и похожи на сплав серебра и платины.

–See how I'll leave with every piece of you12…

Она находит в толпе моё лицо; под её ресницами бьют чечётку сами хэллоуинские черти. Её веки полуприкрыты; радужки видны только наполовину. И эта томная, влекущая, до ужаса эротичная прищуренность не даёт желудку подняться с пола и вернуться в живот.

Ещё три удара шпильками по кафелю – и Уланова исчезает за стеклянной дверью.

…Расстегнув верхнюю пуговицу, я тупо смотрел, как от подруг возвращается Марина; в ушах стучала кровь. Так просто не бывает; сама дьявольская ночь подсказала ей, когда отойти.

– Святуш? Пойдём в зал, да? – Её голос будто проваливался в воздушные ямы.

В центре зала сверкал круг из огромных тыкв, внутри которых горели свечи. На полу и потолке плясали зловещие тени; на стенах горели электрические факелы. Организатор не обманул: сидячих мест было очень мало. Я искал в толпе атласное платье, не представляя, что буду говорить, когда найду.

Но она будто превратилась влетучую мышьи улетела в чёрное окно.

Кто-то вцепился в мой локоть, и сердце оборвалось. Обернувшись, я ощутил разочарование: это Варламов тянул меня к стене, указывая на несколько мест. Сцена пряталась за плотным занавесом. Вдоль него горели тыквы поменьше: они были куда сильней похожи на настоящие О’Лантерны.

Где она? За кулисами?

Пол там усыпан бликами дальних софитов, а шум зала приглушён. По паркету цокают её каблуки; шуршит подол. Оказаться рядом и подойти ближе. Провести пальцами по её ключицам. Коснуться губ. Обнять за шею. В низ живота побежала горячая волна. Невероятно. Это та же девица, что чертила на салфетке классификацию английских архаизмов, властно просила раздельный счёт, ела курицу на заплёванной общажной кухне, знала о переносах и цитировала котёнка Гава.

Конферансье в белом костюме что-то верещал с края сцены и на фоне бордового занавеса был похож на сметану в борще. Устав нелепо шутить, он набрал воздуха и крикнул:

– А открывает вечер нежно-дерзкий «Numb» под аккомпанемент скрипки и пианино!

Половины занавеса поползли в стороны, и на мелкие О’Лантерны опустился сумрак.

Вера

Руки тряслись так отчаянно, что я не сумела попить, не забрызгав платье. Первокурсники сыпались за кулисы, а значит, финальный прогон был завершён. Мне вот-вот петь… Вот-вот петь!

Я терпеть не могла линзы – из-за них болела голова – но по особенным случаям всё же надевала их. Сегодня – пусть бы всё оно провалилось – как раз был один из таких случаев. И куда делась горделивая вокальная осанка? Вот бы в закулисной толпе мелькнула уверенная во мне и себе Алиция Марковна: её пряди цвета неба всегда прибавляли сценических сил. Но Мальвина уже заняла своё место в зале. Она и так сегодня вылила на подопечных ведро поддерживающих тирад.

Голова кружилась от избытка кислорода – и в то же время было совершенно нечем дышать. По бокам мелькали люди, лица, силуэты… Но всё расплывалось; всё будто завернулось в туман.

Там половина университета. Чёрт возьми, нет!.. Я туда не выйду!

– Как тебе удалось с ровной спиной пройти в ту дверь? – прошептала Верность Себе. – Спокойно, милая. Давай повторим слова. Давай отыграем пальцевую распевку… Давай вспомним начало…

Рассеянно взяв со стола чёрную маску, я приложила её к лицу и закрепила за ушами; последняя деталь. Осталось пару минут; всё это замешательство придётся взять с собой под свет алых софитов.

Вчера я думала, что готова к визиту сюда юристов, – но эта чёрная мантия и выбеленное пудрой лицо… этот бешено эстетичный вампиризм окатил ведром холодной воды. Он был просто восхитителен. Жутко хорош. И под его цепким взглядом мне было…мало места.

О безупречной связи слогов с регистрами речь уже не шла; сейчас я хотела не изуродовать хотя бы главные октавы. Мой сценический путь начался с Гамлета на первом курсе; и лучше бы я и дальше читала со сцены шекспировские монологи. Вокруг Гамлетов и Офелий хотя бы не бьются оттенки нот. Одно неловкое движение связок – и соло надломлено.

– СЕНЯ ЗА ТРЕТЬИМ ЗАНАВЕСОМ, ВЕРА И АНДРЕЙ ЗА ВТОРЫМ! НА СЧЁТ ПЯТЬ! УДАЧИ!

…Секунда – и я уже у микрофонной стойки. Бордовый занавес закрыт, но вот-вот расползётся по швам. За ним кричит конферансье и шелестит зал. Завязки маски страшно давят на уши. Сердце колотится как загнанная дичь. Давай. Закрой глаза и пой. Как в середине октября на репетиции.

В середине октября?.. Будто десять лет назад.

– Дыши, – еле слышно просит Интуиция. – Ты и есть эта песня. Ты и есть это мгновение. Просто будь собой. Разве настоящие песни поются для слушателей?

Свят

– Tired of being what you want me to be… Feeling so faithless, lost under the surface13…

Над её головой кружился дискобол, и по залу бегали пятна золотого цвета. Переливы скрипки напоминали ласки кого-то очень родного и забытого. На фоне чёрного атласа кожа её плеч походила на фарфор. К ней был прикован каждый грёбаный мужской глаз.

– I've… become so numb I can't feel you there… become so tired, so much more aware14…

Я не понимал, сколько прошло времени. Оно будто взялось идти назад или танцевать на месте.

…Смычок вознёс к потолку последний аккорд; над сценой остались только ноты пианино. И в тот же миг Уланова подогнула ногу, как фламинго, обернулась вокруг своей оси – так грациозно и хлёстко, что подол взметнулся блестящим вихрем, – воздела «лук» «стрелой» вверх и «отпустила тетиву», целясь в дискобол над головой. Он взорвался снопом золотых, алых, серебряных пятен… Они градом посыпались на сцену… «горящие» тыквы… первые ряды… Это выглядело так ошеломительно, так мощно и зрелищно, что зал буквально взвыл от оваций.

Уланова «отбросила лук», сняла маску, раскинула руки и повернулась к толпе. Её лицо сияло проникновенным, чувственным фурором. Она была похожа на сгусток энергии; на властную стихию.

Я осознал, что не дышу; ладони холодели пóтом. Так вот что она репетировала на кухне… Так вот почему сказала: «Нечего подглядывать. Я пока ещё не на сцене»… Так вот почему… Так вот…

Портал в мир Хэллоуина зиял дьявольской пастью, а она всё не опускала рук. Плотные, ритмичные аплодисменты никак не стихали.

Она могла бы пробежать по ним, если бы захотела взлететь.

– Нереально эффектно! – крикнул Петренко в варламовское ухо.

Артур закивал, улыбаясь и громко хлопая. Не замечая съехавших рогов, Петренко разглядывал Веру со смесью восхищения и любопытства. Его губы шевелились: словно он проговаривал то, что позже запишет. Какого-то чёрта они оба меня сейчас страшно злили; просто до тошноты.

Поймав пальцы аккомпаниаторов, Уланова присела в книксене. К сцене протиснулся Гатауллин со своими сраными цветами. Улыбнувшись, она склонилась за букетом, но тяжёлый подол и центральный Джек О’Лантерн мешали его забрать. Не став суетиться, она села на край сцены и с ленивой величавостью протянула к Рустаму руки. Гатауллин взял букет в зубы, обхватил её за талию и красиво снял вниз. Рукоплескания стали громче; их спонтанное представление оценили. Рассмеявшись, Вера достала из его рта цветы и по-светски изящно подала ему руку для поцелуя.

– ЭТО ПИОНЫ! – пояснила Марина, перекрикивая овации. – ОБОЖАЮ ИХ! ПОНИМАЕШЬ?

О, так это пионы. Спасибо, родная. Теперь-то я спокоен.

Скрывшись в глубине зала со своим уродом-математиком, Уланова и не взглянула на упыря; о существовании упыря она забыла тут же. И злость полыхала так резво, что уже не давала дышать.