Fide Sanctus 1

Она охотно кивнула и с неожиданным расположением подтвердила:

– Не то слово. Куда лучше, чем задыхаться.

«Ты тоже задыхаешься без открытых окон?» – почти ляпнул он, но прикусил язык. Вопрос был слишком искренним риторическим.

– Ты уже обедал? – внезапно осведомилась девушка, не поднимая глаз.

Прислонившись плечом к дверному косяку, он проигнорировал вопрос.

Превосходство в беседе несмело подросло.

– Короче, – бесстрастно продолжила она. – Мне нужно сбегать в комнату. Посторожи курицу. За вознаграждение, естественно.

Подняв брови, он ехидно посмотрел в голубо-серые серо-голубые? глаза.

В дождливом полумраке они были похожи на капли белёсого индиго.

Вот и пошли, вот и поехали. Фразочки про вознаграждения; притянутые за уши поводы.

Как это всё надоело.

– Ах да, ты же гость. Ты не в курсе. Здесь без вызывающего доверие сторожа ничего оставлять нельзя, – назидательно пояснила она.

Пояснила как умалишённому.

– Я вызываю у тебя доверие? – ухмыльнувшись, уточнил он. – А если всё сожру?

– Вызываешь, – кратко отозвалась девушка, любовно разглядывая кастрюлю.

Голову защекотал смешок. Пытаясь его подавить – уж слишком нелепой выглядела ситуация – он звучно прочистил горло и вдруг закашлялся.

– Что, всё-таки закрыть окно? – мрачно спросила девушка, читая какое-то смс.

То, что там писали, явно безбрежно её бесило: таким злобным было её лицо.

Вторая её рука – с деревянной ложкой – устало висела вдоль джинсов, и с неё на пол капал куриный бульон.

– Да нет, я не поэтому хрюкаю, – вальяжно пояснил он и снова кашлянул. – Чёрт его знает. Может, из-за того, что ногу промочил.

Расскажи ещё, какие трусы сегодня надел.

– Там, где умывальники, есть змеевик, – сообщила девушка; вернув телефон в карман, она закрыла глаза и устало помассировала лоб. – Можно повесить носок на него. И даже туфлю приткнуть.

– Да нет, – по-светски машинально отрезал он. – Неудобно как-то.

– Там есть чистая табуретка, – без тени улыбки обнадёжила она.

Ого, даже чистая?

– Такие подробные детали операции, – лениво уронил он.

Ехидство упрямо не сдавалось.

– Я там часто сижу, – с утомлённой усмешкой сказала девушка.

– Сушишь носки? – отогнав непонятное смущение, съехидничал он.

– Проветриваю мозги, – неприязненно ответила она. – Там почти всегда никого.

Повисло почти осязаемое молчание. Подавив резкое желание послушаться отправиться сушить носок, он с расстановкой произнёс:

– Я посторожу курицу, да.

Девушка прищурилась, и её глаза сверкнули парой лукавых смешинок.

– Хорошо, – просто ответила она и обошла его, исчезнув в дверном проёме.

Через полминуты где-то в коридоре хлопнула фанерная дверь.

Не сдержавшись, он дёрнул носом в направлении кастрюли. Пахло мягко и густо, тушёным мясом со специями. Желудок предательски заурчал, успев соскучиться по еде с семи утра. Вскоре фанера вдали снова хлопнула, и вызывающий доверие сторож поспешно отступил от плиты, скрывая желание вероломно присвоить вверенный объект. Спустя несколько шлёпаний по бетону секунд она появилась на пороге кухни, одной рукой держа две тарелки и две вилки, а другой отбрасывая со лба волосы.

Они похожи на взорванный стог.

Самые короткие из них трепетали на уровне глаз, а самые длинные касались острых ключиц, что виднелись в вырезе рубашки.

Кажется, это называется стрижка каскадом.

Под ложечкой хмыкнуло презрение к хозяйской эрудиции в подобных вопросах.

Остановившись у плиты, девушка ловко выудила из кастрюли сочное куриное бедро, водрузила его на тарелку, снабдила натюрморт вилкой, протянула курицу ему и констатировала:

– Вознаграждение.

Против воли втянув носом пряный запах еды, он подложил руку под тарелку и ощутил тепло керамики.

Первое тепло на ладони за весь день.

Девушка между тем со слегка отстранённым аппетитом разглядывала кусок курицы, что лежал на её тарелке с уродливым рисунком. Зацепив зубьями вилки куриную кожу, она проворно стащила её с мякоти, неуклюже стукнула вилкой по краю тарелки и… поморщилась от резкого звука.

Поморщилась от резкого звука?

Осознав, что он слишком откровенно наблюдает за тем, как кто-то ест, предавая вколоченный в мозг этикет, он моргнул и уставился на свой кусок, что призывно поблёскивал жирным боком.

На его тарелке уродливых рисунков не оказалось.

– У тебя моя любимая тарелка, – будто в никуда рассеянно произнесла она. – Люблю посуду без рисунка и рельефа. Гладкую. Однотонную. Как лист бумаги. Держи аккуратно и не расколоти её, ясно?

Начав слушать с интересом, он ошарашенно замер, когда она договорила.

Повариха командовала так нагло, словно не она только недавно назвала меня гостем.

С неё чёртов этикет явно стекал как с гуся вода. В горле заклокотала злоба.

Я похож на безрукого?

– Я мог посторожить и без вознаграждения, – напористо брякнул он, не притрагиваясь к курице.

Девушка беззаботно махнула рукой и едва уловимо передёрнула плечами.

Будто говоря «Не хочешь – не ешь, дело твоё».

Этот жест мгновенно нарисовал между ними невидимую стену – и нарисовал её рукой.

Невидимую стену?

Внезапно. Абсолютно внезапно он осознал, что она смотрит на него сквозь стенки такого же мыльного пузыря, как тот, что окружал его самого.

А у неё есть лимит касаний?

Нетерпеливое тревожное раздражение подталкивало к ехидным фразам. Какая-то из них непременно выведет её на чистую воду… спровоцирует на привычное женское поведение. И тогда…

Что – «тогда»?

– Сначала нахамила, мол, «нечего подглядывать», а потом положила мне громадный кусок. Крайне гостеприимно, но почему?

– ДА НЕ ЗНАЮ Я, ПОЧЕМУ! – сдвинув брови, крикнула девушка. – ОТВАЛИ!

Едва согревшиеся руки вздрогнули; кухню огласил возмущённый звон тарелки, что получила колотое ранение вилкой.

Спровоцировал на привычное, олень?

Нет, это для него привычным не было.

– Я К ТЕБЕ НЕ ПРИВАЛИВАЛ! – подавив растерянность, рявкнул он.

За грудиной на мечах дрались судорожное удовлетворение и липкая досада.

Поставив тарелку на стол, девушка медленно вдохнула и сложила руки на груди, глядя устало, но решительно. Всё в её жестах и мимике указывало на то, что её раздражение из-за его общества сейчас могло без особых усилий победить раздражение его.

Но она своё умело сдерживала.

Прочистив горло, девушка живописно пробежала пальцами по лицу.

Так, будто смахивала паутину.

– Ладно, и правда, – негромко произнесла она. – Я неправа. Извини, пожалуйста.

Изумление суетливо перебрало шаблоны женского поведения.

– К чему эта пугающая искренность рафинированная официальность? – буркнул он.

– «Отвали» я сказала не тебе, по сути, – невозмутимо продолжала она, спокойно глядя ему в лицо. – А другому человеку: словно вдогонку. Это был перенос.

Так вот кем стал бы Олег, родись он бабой.

Захотелось высмеять её подкованную смелость, но вместо этого он глухо ляпнул:

– Ты знакома с понятием переноса?

Помедлив, она мелко кивнула и пояснила:

– Я пришла на кухню уже злая. Но, естественно, не на тебя. Я просто до дури от всего уст…

Ну конечно!

– Так вот кого я слышал, – перебил он. – Как только зашёл на ваш этаж.

Вот где «раньше» звучал этот голос.

Низкий, как интеллект Варламова, и уверенный, как американский Боинг.

– Что именно слышал? – с показной беззаботностью спросила она, сощурив левый глаз.

Рассматривая мелкие морщинки, что собрались у уголка её глаза, он честно сообщил:

– Что ты «не хочешь в сотый раз об этом».

Девушка сдержанно рассмеялась, приоткрыв маленькие бледные губы.

Она не только извинилась, но и, похоже, не собиралась мстить за это.

Бросив быстрый взгляд на куриное бедро, он на миг засомневался, стоит ли брать его руками. Но собеседница с таким аппетитом обкусывала с косточки остатки мяса, что он тут же осознал: этот человек вряд ли станет оценивать уровень его преданности этикету и чистоту пальцев после.

Курица оказалась феноменально вкусной.

Растрёпанная стрижка девушки была настолько золотистой, что внутри её мыльного пузыря явно цвела более тёплая осень.

Давно ты увлёкся символичной колористикой, придурок?

Опустив на тарелку идеально чистую кость, он тщательно облизал пальцы, незаметно вытер их о джинсы, протянул к ней руку и негромко произнёс:

– Святослав.

Не спеша обкусывая с косточки остатки мякоти, девушка спокойно рассматривала предложение о знакомстве его руку. Наконец доев и ловко зашвырнув кость в урну, она убрала за спину испачканную в курице правую ладонь и вложила в его руку левую.

– Вера.

Её ладонь была тёплой, а пальцы прохладными и тонкими – почти хрупкими.

Вот что стоило держать аккуратно, чтобы не расколотить.

Осознав, что уже миновало несколько длинных секунд, он легонько сжал узкую ладонь.

– Спасибо, было вкусно.

– Пожалуйста, – бодро отозвалась Вера, небрежно смахнув кость с его тарелки в урну. – Хорошего дня тебе, Святослав.

Опустив посуду в корявую раковину, она осторожно подхватила горячую кастрюлю и шагнула к выходу.

– Можно просто Свят, – поспешно вставил он зачем-то.

Застыв на пороге, она окинула его уставшим нетерпеливым взглядом, перехватила ручки кастрюли крепче и твёрдо отозвалась:

– Мне удобнее Святослав.

В её мимике слишком явственно читалось желание вырваться из пут этого диалога. Приподняв уголки губ, она решительно переступила порог кухни, явно больше не собираясь тут торчать.

Она могла заразиться этикетом – но не заразилась.

Не успев подумать, что собирается сказать, «можно просто Свят» воскликнул:

– Вера!

– Можно просто Вера Станиславовна, – с глубочайшей серьёзностью отозвалась девушка.

Ух, твою мать; неплохо.

– Мне удобнее Вера, – вернул он подачу. – Я хотел спросить…

Цокнув языком, она указала пальцем в глубь коридора и снисходительно произнесла:

– А, да. Умывальники вон там. Удачной просушки.

Мгновение – и растрёпанная стрижка окончательно скрылась в дверном проёме.

Крыть было нечем.

Злясь на обоих, он широкими шагами вышел из кухни, стараясь не смотреть, в какую комнату зайдёт тёплая ладонь с прохладными пальцами ароматная кастрюля с курицей.

И только усевшись на табуретку возле змеевика, прежде аккуратно разложив унылый носок на его горячей поверхности, он понял, что задний ум успел безошибочно определить: это была комната семьдесят один. Странно; ощутимого реванша в беседе так и не случилось.

Но ещё в её начале куда-то исчезло желание этот реванш ощутить.

* * *

– Я поняла, что мне не так уж и нужно ехать туда, – тараторила Марина, суетливо и бесцельно переставляя чашки на столе. – Мне куда важнее, чтобы ты не сердился. Поэтому я тут. Ты не сердишься? Зайчик. Долго ждал, бедный мой. Хороший.

Да, заждался сюсюканья как со слабоумным.

На стене чуть выше его головы висел сносный бра с пузатой лампочкой.

Почему не включить этот тёплый свет вместо потолочного прожектора?

Окинув Марину унылым взором, Свят наклеил на лицо достаточно сладкую улыбку. Пульсация в висках постепенно возвращалась, и лоб медленно окутывался удушьем.

Звонок Марины совпал с окончанием просушки носка. Трубка радостно сообщила, что она не стерпела вины «ради него» наплевала на своё мероприятие, переобулась, её мать, на ходу допрыгала до такси и будет в общаге «с минуты на минуту». Едва он успел умыться прохладной водой, как Марина ворвалась в тихую обитель змеевика и потащила его в свою комнату через кишащий студентами коридор. И вот уже полчаса он был почётно воткнут во главу шатающегося стола. Никак не удавалось так устроиться на табуретке, чтобы не соревноваться с холодильником в широкоплечности. Но это была меньшая из бед. Он, конечно, любил, когда Марина была виновата.

Но быстро уставал от этого заискивающего кудахтанья.

– Ну а кто бы не уставал? – немедленно подхватил Внутренний Адвокат.

Этот юнец в яркой кепке был готов оправдывать Хозяина даже в шаге от виселицы.

Присев на корточки, Марина сдвинула брови в заботливой гримасе и коснулась лба бойфренда горячей ладонью.

Пожалуй, слишком горячей.

– Нету температуры, – задумчиво пробормотала она. – Показалось.

К чему это лихорадочное материнство, твою мать?

Как можно вежливее отодвинувшись от её руки, Свят угрюмо перевёл взгляд на картонные вафли с фруктозой.

– Марина, – негромко произнёс он, охотно поддаваясь раздражению. – Я уже поеду домой.

Избавь меня от бесед на фруктозе.

Она подняла брови и посмотрела на него со смесью подозрения, тревоги, вины и разочарования.

В комнату молнией ворвалась девица в мерзком махровом халате.

– Мариша, я нашла, кто переведёт мне этот вонючий текст по аудиту! – посмотрев в их сторону с провинциальным кокетством, звонко сообщила она. – Это та ещё жесть, особенно термины. Моего школьного английского однозначно не хватило бы. А тут и расценки нормальные, и по знакомству. Она прикольно переводит, живенько так.

– И кто это? – будто из вежливости поинтересовалась Марина.

Отступив на полшага, она не перестала по-хозяйски поглаживать его ладонь. Он прикрыл глаза, спасая мозг хотя бы от визуальных раздражителей.

Пусть она думает, что от удовольствия.

Выудив из холодильника йогурт, девица энергично взболтала его и крякнула:

– Уланова.

Марина метнула в неё скучающий взгляд и уточнила:

– Которая Варя?

– Вера, – словоохотливо поправила собеседница. – Баба живёт в одной комнате с твоей Шацкой, а ты имени не знаешь.

Так клетчатая повариха носит кавалерийскую фамилию. Занятно.

Впрочем, он и не сомневался, что она не какая-нибудь Пончикова.

– Я ещё не всех выучила, – буркнула Марина и, поколебавшись, добавила: – Поздравляю. Настя говорит, она одна из лучших у себя на потоке.

А значит, понимает каждое слово из своего иностранного рока.

Перед глазами мгновенно возникла картинка девушки в клетчатой рубашке. Смирившись, что придётся с кем-то общаться, она выдёргивает наушник из уха, прикрытого золотистыми волосами, и устало смотрит на гостя.

Ей тоже приходится именно смиряться.

– Ну надо же хоть что-то классно делать, – ехидно заключила соседка Марины. – У кого-то в планах уход за собой, а у кого-то – переводы.

Звезда скосила глаза в сторону подруги и рассеянно улыбнулась.

– Молчу, имею совесть, – изрыгнула заказчица перевода. – Мы вообще договорились на долгое сотрудничество, даже телефонами обменялись. Видела ты людей, которые в наше время на бумажке телефон записывают?

Допив йогурт, девица подскочила к столу и кинула на него несколько клочков бумаги из кармана. Верхний листок был помят куда сильнее остальных.

Половину листка занимали четыре буквы, а вторую половину – семь цифр.

Свят невольно уставился на бумажный клочок. Он никогда не был визуалом – а уж написанное на листках и подавно запоминал через отчаянное «не могу».

Но эти цифры внезапно обосновались в памяти, как приколоченные.

Будто получив некий сигнал к старту, он поднялся со стула, и Марина тут же томно прижалась к нему всем телом.

Пустив в ход свои основные козыри.

Он миролюбиво провёл ладонью от её плеча вниз по спине, что перетекала в изящную поясницу и прелестно оформленные ягодицы.

Эту спину не заставишь вырядиться в просторную рубашку.

Подняв лицо Марины за подбородок, он обхватил губами её рот и замер, прислушиваясь к ощущениям. В груди зашевелилось нечто, уверенно похожее на усталость. Она с готовностью обвила руками его шею и запрокинула голову, настойчиво лаская языком его нижнюю губу.

Ощутив боль в затылке, Свят мягко отстранился.

– Нет, прости. Устал. Кожа плавится. Поеду домой один.

А завтра ты в двести первый раз спросишь, кто такой человек с высокой чувствительностью.

Соседка навострила уши, и Марина старательно сбавила обороты; напряжённо кивнула, но послушно промолчала. В её глазах читалось: «Нужно, чтобы все думали, что у нас идиллия».

Зачем «нужно», она и сама не знала.

Куда чаще, пожалуй, она смотрела на них чужими глазами – и слишком боялась этими чужими глазами увидеть, как у короля и звезды что-то сломалось или сошло с петель.

Прекрасно; сегодня она виновата, и можно вообще не оправдываться.

Быстро преодолев коридор, лестницу и холл, он выскочил на улицу, втянул голову в плечи и потрусил к машине, выбирая сухие места. Наконец вернувшись в салон Ауди, что всегда внушал спокойствие, он ударил по рулю, по-пенсионерски охнул и вытащил из кармана телефон. Несколько отточенных движений – и стучащий в ушах набор цифр вбит в телефонную книгу.

«Имя контакта».

Вскинув голову, Свят рассеянно уставился в зеркало заднего вида – будто собственные уставшие глаза цвета тёмного пива могли дать подсказку, как лучше назвать обладательницу глаз серо-голубых.

Записывать как есть нельзя.

Долго думать сил не было – и пришлось довольствоваться первой основной ассоциацией. Пробежав пальцами по клавишам, он вписал в поле пять английских букв.

«Goldy»[2].

Сохранив контакт, Свят несколько секунд бездумно полистал телефонную книгу, где Викторы Петровичи и Иваны Кузьмичи прятали под собой барменш и первокурсниц.

– Ну и начерта тебе этот номер? – хмуро поинтересовался Внутренний Прокурор.

Его роль заключалась в орошении Хозяина потоком безжалостной критики.

– Он потом разберётся, начерта, – сурово заключил Внутренний Судья, стукнув молотком.

Внутренний Адвокат просиял и показал Прокурору средний палец.

Пора было включать фары и выстраивать в голове маршрут до квартиры.

Дворники орошали стекло монотонными судорогами, рассеивая и без того вялое внимание. Вокруг машины уныло хлюпали причины и последствия событий дня.

Боль в висках ещё гудела, но уже скорее по старой привычке.

Город вздрагивал от скрежета троллейбусов. Улицы заливал золотисто-чёрный октябрьский вечер. Отражаясь в зрачках луж, он острым шелестом летел из-под колёс и оседал на мокрый асфальт.

Вполуха слушая мысли, Святослав устало следил за бодрыми светофорами.

Что в Вере Улановой раскрасило моё солнечное сплетение в цвет её взлохмаченных волос?

До запаха курицы теннисный мяч бился в виски, а на кухне перестал. До знакомства с невидимой тетивой комок злости ворочался в горле, а после – растворился. До вида её ключиц в голове бились металлические молоточки…

…а при взгляде на эти ключицы мне было тихо.

Выходит, стоило поискать не то, что в ней было, а то, чего в ней не было. То, без чего его высокая сенсорика не митинговала, а сворачивалась послушным зверем. В ней не было чего-то, что его сильно бесило.

Бесило до дрожи.

Не было пронзительного голоса? Да, но нет.

Не только.

Не было навязчивых нарушений личного пространства? Да.

Но нет. Не то.

Шины зашелестели, соприкоснувшись со знакомой гравийкой возле подъезда.

И только открывая дверь идеально подходящим к ней ключом, он вдруг замер, ясно осознав, чего же не было в Улановой.

Того, что хлопало надо мной крыльями ежесекундно.

То, чего не было в Вере, превосходило по омерзительности столовские жареные пирожки и общественные туалеты. То, чего не было в Вере, уже выело ему всю душу, в избытке присутствуя в тех, кто ежедневно сновал вокруг.

В Вере Улановой не было долбаной уродской безупречности.

ГЛАВА 2

Открыв глаза пошире, Вера с трудом уставилась на новый абзац.

Пора проверять фразеологизм про спички на фактическую эффективность.

Было почти десять вечера, и мозг утекал через уши, прихватывая с собой строчки из Хартии Вольностей. Пожалуй, не стоило уже в октябре браться за разбор курсовой работы.

Если бы это не было так чертовски интересно.

Перевести Хартию Вольностей на родной язык, вложив в перевод собственное видение. Облачить идеи Хартии в слова, что живут среди её собственных извилин.

Крайне заманчивая идея. Невероятно интересная работа.

«Выявить и отразить в переводе стилистические нюансы исторических правоведческих текстов; обыграть морфологические нюансы на базе прагматического подхода, что ведёт невидимые линии между представителями разных языковых сред».

Примерно так она бы записала задачи работы, сядь она за стол до проклятого звонка.

Теперь быть умной было стыдно; чёртов грёбаный Дима постарался на славу.

Стоило вспомнить их разговор – и между глазами ожили полоски, которые напоминали липучки: одна полоска шершавая, а вторая – колючая. Потираясь друг о друга, полоски отдавали в виски таким скрежетом, что гул в голове походил на поросячий визг.

После телефонного скандала Шавель упорно не писал. Ни строчки.

Завтра придётся прогнуться под привычный мир и позвонить своей капризной принцессе.

Нужно ему сказать.

Собраться с духом и сказать.

«Дима, я чертовски устала от наших отношений».

– А может, назвать это шёлковой удавкой? – предложила Интуиция, что испытывала особую страсть к оксюморону. – Нет, лучше заботливой пыткой.

Дима лишал её воздуха уверенности в чувствах и мыслях всякий раз, как открывал рот.

Когда он держал рот закрытым, он, пожалуй, порой был даже милым.

Он проворно опускал её на землю, соберись она улететь повыше. То, что она в себе считала плюсами, он называл глупостями. Её убеждения он именовал наглостью, а порывы и мечтания ловко заворачивал в обёртку вины. Ему было упорно мало её присутствия. Мало её слов – «сдержанных» и «не тех». Мало восторгов. Мало внимания. Мало комплиментов и проявлений чрезвычайно важной для него собачьей верности.

Да, нужно ему сказать.

«Дима, мне слишком мешает вата имени тебя вокруг плеч и горла. Мне мешают твои цепи и удила. Я хочу сама решать, что для меня лучше. Я не хочу тонуть в непонятной вине. Я хочу жить без оглядки на твою злобу. Я не хочу быть виноватой в том, что я это я».

Прямо так и сказать?

«Я хочу, Дима. Я не хочу, Дима».

Да ну нахрен.

Глубоко вдохнув, Вера оставила бесполезные попытки вчитаться в Хартию. Отбросив на край стола учебники, конспекты и небрежные зарисовки идей, она доползла до кровати и нырнула под одеяло, предусмотрительно захватив телефон и наушники.

На каком факультете учится сторож курицы?

Быстро пролистав плейлист, она выбрала Linkin Park; эта группа ничуть не надоела за бесконечные репетиции. Сколько бы она ни тренировалась изящно изобразить стрельбу из лука, не верилось, что со сцены – да ещё и в финале такого сложного пения – это удастся сделать на ура. Дёрнул же чёрт Алицию Марковну протащить её на уровень всеуниверситетских номеров.

Мне вполне отлично жилось и лишь на сцене филфака.

Кто бы думал, что одной из мишеней сегодня окажется пижон под чёрной курткой, ладони которого выглядели так, словно утром разгрузили фуру с битым стеклом.

Где можно так изрезать руки?

Только кого-то вроде него сегодня и не хватало. Было бы разумнее с начала до конца общаться с ним так, чтобы он и не подумал задержаться на этой кухне.

Угрюмо язвить получалось вполне – но не угостить его обедом почему-то не получилось.

Коснувшись переносицы, Уланова провела пальцами по щеке и ловко убрала волосы с шеи. Со стороны это наверняка выглядело так, будто она снимает с головы паутину.

В каком-то роде это и правда была она.

Пусть ничего не касается кожи. Ничего, кроме прохладного хлопка подушки. Только не прикосновения к шее или голове; только не насилие над мозгом.

Только не на нашем переобитаемом острове.

В комнату ворвалась Ангелина – невысокая пухлая блондинка с россыпью веснушек и пышущим румянцем. Она энергично перебирала листы, густо усеянные мелкими буквами.