Две Елисаветы, или Соната ля минор. Судьба твоя решится при Бородине. Две исторические пьесы

Августа: Знаю я то хорошо. Берегись бед, пока их нет. Но мне уже двадцать один год, батюшка, и я вечно одинока, вечно взаперти. Ни одного знакомого, ни одной подруги или друга! Лишь вы, да духовник, да немая и слепая прислуга. Неужто придётся мне прожить так свой век?

Подбегают Фигаро в алом колпаке и с гитарой в руке и Розина в голубом платье с пышной юбкой. Шувалов даёт им монетки, Фигаро играет на гитаре, а Розина танцует, своим танцем прославляя красоту русской принцессы. Станцевав, оба целуют руку Августы и выбегают.

Шувалов: Так сложились обстоятельства, ваше высочество, так было угодно господу, чтобы жизнь ваша – честная, чистая, невинная, безгрешная и жертвенная – стала достойным свидетельством благородных и возвышенных чувств вашей царственной матери. Бог поможет вам, Августа, преодолеть мирские соблазны и возвыситься над обыденностью. Суетность жизни ничто в сравнении с предначертанной вам самими небесами славой непорочной девы. Ведь господь любит праведников.

Августа склоняет голову и, мелко крестясь, молится.

Августа: Да хранят господь и все святые память о моей матушке во веки веков. Аминь.

Шувалов: Аминь.

Августа: Я верна памяти моей дорогой родительницы, батюшка. Но, всё же, прошу вас почаще вывозить меня в Неаполь, дабы хоть краешком глаза, хоть издали, хоть ненадолго, хоть чуть-чуть. Чтобы изредка видеть кипение этой грешной, но такой прекрасной жизни. Ведь говорят все, что, увидев Неаполь, можно умереть.

Снова подбегают цветочницы и оставляют корзинки с цветами.

Шувалов: Ваше высочество, дабы скрасить вашу жизнь, я распорядился нанять самого известного неаполитанского композитора маэстро Паисиелло. Осмелюсь представить его вам теперь же, ибо он сидит напротив нас и не сводит глаз с вашего высочества.

Шувалов распоряжается отослать Паисиелло бутылку вина, тот подходит к ним с наполненным бокалом и отвешивает церемонный поклон.

Паисиелло: Ваше высокопревосходительство! Вы почтили меня неслыханной честью! Благодарю вас от всего сердца. И коль вы милостиво дозволите, то из чувства глубочайшей благодарности я осмелюсь сегодня же ночью написать музыкальную пиесу в честь благороднейшей из благороднейших принчипессы Елисаветы, чья сияющая красота достойна сравнения с самыми изысканными образцами античного искусства.

Шувалов: Благодарю вас, маэстро Паисиелло. У вас в Неаполе говорят, что красота без доброты подобна дому без двери, кораблю без ветра, источнику без воды. Пожалуйста, присаживайтесь.

Шувалов указывает на услужливо поднесённый стул, но Паисиелло пятится.

Паисиелло: Что вы, ваше высокопревосходительство, как это можно? Я не осмелюсь сидеть в присутствии её высочества, или меня разразит гром.

Шувалов: Что ж, маэстро Паисиелло, тогда и я встану, не обессудьте. Вы получили моё приглашение?

Паисиелло: Вы сделали меня совершенно счастливым, ваше высокопревосходительство, остановив свой выбор на мне, покорнейшем слуге вашей светлости и её высочества. Но, к огромному сожалению, из-за внезапно открывшихся обстоятельств я с огромнейшими сожалениями вынужден отказаться от столь блестящего предложения. Тысячи извинений, ваше высокопревосходительство.

Шувалов: Что же случилось, маэстро? Могу ли я предложить вам свою помощь, дабы благополучно разрешить ваши неожиданные обстоятельства?

Паисиелло: Я только что получил это письмо и никак не смею отказаться от царственного предложения.

Паисиелло протягивает письмо Екатерины.

Шувалов: Ого! Поздравляю вас, маэстро. Ведь теперь вы обеспечены на всю жизнь. Вы намерены отправиться в Петербург немедленно?

Паисиелло: Мне следует уведомить моего короля и испросить его дозволения, ваше высокопревосходительство. Его величество относится к моим талантам с огромным пристрастием и, боюсь, пожелает видеть меня на неаполитанской сцене и далее. Если бы ваше высокопревосходительство изволили посодействовать мне в королевском разрешении принять столь выгодное, столь сказочное предложение вашей самодержицы.

Снова подбегают цветочницы, получают монетки и оставляют корзинки.

Шувалов: Кто доставил вам это письмо? Паисиелло: Вот этот милый благородный синьор русский офицер. Войнович: Имею честь вам кланяться, ваше сиятельство. Капитан-лейтенант Войнович, командир фрегата «Слава». Я здесь по приказу ея императорскаго величества!

Шувалов: С прибытием, дорогой господин Войнович. Надеюсь, что вы не забудете навестить меня и снабдить самыми последними домашними новостями. А вы, маэстро Паисиелло, можете доложить его величеству вашему королю, что получили приглашение из моих рук и с моими настоятельными рекомендациями принять его. Думаю, этого будет достаточно, ибо его величество прислушивается к моим советам.

Паисиелло: О, ваше высокопревосходительство, как вы благородны, как великодушны! Дозвольте подписать и преподнести вам в дар мою следующую оперу. А для преподавания музыки её высочеству принчипессе я осмелюсь рекомендовать несомненный талант, молодого композитора музыки маэстро Чимарозо, урождённого неаполитанца и автора двух преизящных пустяковых опер.

Шувалов: Что ж, быть по сему, маэстро Паисиелло.

По знаку Паисиелло Чимарозо подходит и с почтительным поклоном подносит Августе корзинку цветов. Затем, взяв небольшую гитару, сладким голосом исполняет наполетану. Отдыхающие пары попарно танцуют.

Чимарозо: Когда в пленительном забвеньи, В час неги пылкой и немой, В минутном сердца упоеньи Внезапно взор встречаю твой, Когда на грудь мою склоняешь Чело, цветущее красой, Когда в восторге обнимаешь… Тогда язык немеет мой. Без чувств, без силы, без движенья, В восторге пылком наслажденья, Я забываю мир земной, Я нектар пью, срываю розы, И не страшат меня угрозы Судьбы и парки роковой…

Опустившись на одно колено, Чимарозо склоняет обнажённою голову перед Августой.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Раздаётся оглушительный пушечный залп, все вздрагивают, с голов слетают шляпы. Сцену заволакивает дымом. За первым залпом следуют другие, до тех пор, пока справа за балюстрадой не показывается шлюпка с андреевским флагом на флагштоке. Шлюпка причаливает, по команде «Суши вёсла!» вёсла поднимаются вертикально и замирают.

На набережную выходит Орлов в ослепительно белом с золотом мундире. Его сопровождает свита. Августа скрывает лицо под вуалью. Орлов подходит к столику Шувалова, залпы обрываются.

Орлов: Добрый день, дражайший отец мой Иван Иванович. Шёл я в церковь, да попал на свадьбу. Неплохо вы здесь устроились. Звонкая гитара, юные девицы, сладкое вино и целые клумбы цветов…

Шувалов: С прибытием, мой дорогой граф. На какую свадьбу? Это очень неудачная шутка, чур вас за такие слова, Алексей Григорьевич. Живу я тихо и скромно, словно монах-пустынник, и цел лишь вашими слёзными молитвами. Службу царскую исполняю я честно и исправно.

Орлов: Дай бог вам усердия, господин обер-камергер. Я доставил вам письмо из Петербурга и высочайшее повеление. Содержание письма есть государственная тайна, а исполнение его должно быть беспрекословным. Под страхом смертной казни.

Шувалов: То-то я смотрю, с какой помпой, с дымом, грохотом и адской пальбой вы изволили доставить мне тайное письмо.

Орлов пристально смотрит на Паисиелло и Чимарозо, те, почтительно кланяясь, пятятся назад. Орлов выжидающе смотрит на Августу, но Шувалов машет ему рукой. Орлов подаёт письмо, перевязанное шёлковой голубой лентой, которое Шувалов принимает с поклоном и прячет во внутренний карман.

Орлов: Говорят с уха на ухо, в слышно из угла в угол. Пальба сия, любезный Иван Иванович, предназначена для устрашения врагов и к радости друзей нашего государства. Маркиз Пугачёв захвачен и отдан в тайную для дознания. Бунт внутри государства задушен. Осталась самая малость – захватить внешних друзей маркиза, и для их-то устрашения и произведён сей малиновый звон.

Шувалов: Внешних врагов? Друзей маркиза Пугачёва? Захватить в Неаполе? Боже мой, какие нешуточные страсти, Алексей Григорьевич. Вы словно с луны свалились.

Орлов: Вор у вора дубину украл, да за море сбежал. Господин обер-камергер, немедля прочтите письмо государыни.

Шувалов достаёт письмо, внимательно читает, затем снова прячет его.

Шувалов: Алексей Григорьевич, здесь эта авантюрьера. Я не придавал ей такого значения. Думал, что она всего лишь очередная безродная пустобрёшка. Мда… Много она на себя всклепала. Её следует немедленно изничтожить, дабы впредь другим неповадно было.

Августа: Какая авантюрьера?

Орлов: Милая синьорина, не встревайте в чужие государственные дела, коль не желаете закончить свою юную жизнь в мрачной монастырской келье. Мы, русские, говорим: не точи нож супротив себя, не вей верёвки для своей выи.

Августа: Мне это известно, граф Орлов!

Она приоткрывает вуаль и смотрит прямо в глаза Орлову. Тот падает на колено и почтительно целует край её платья.

Русские офицеры: Всевышний боже! Цесаревна!.. Храни господь её императорское высочество! Дай нам счастье и честь послужить ей не на жизнь, а на смерть!..

Августа: Господин обер-камергер, я изволила задать вам вопрос.

Шувалов: Высочайшим повелением мне предписано оказать всемерное содействие в наискорейшем розыске, изобличении, захвате и доставлении в Петербург некоей самозванки, дерзнувшей во всеуслышание объявить себя незаконнорожденной дочерью усопшей императрицы Елисаветы Петровны, царство ей небесное, и находящейся в пределах неаполитанского королевства.

Августа: Боже, какая низость.

Шувалов: Увы, ваше высочество. Вот письмо.

«Друг мой Иван Иванович! Письмо ваше от 27 сентября со всеми приложениями исправно доставлено в мои руки. На ваше собственное письмо отвечаю следующее. Во-первых, ваше желание относительно поимки злодея Пугачёва исполнилось: он жив и привезён в Москву, под добрую и крепкую стражу 4 числа сего месяца. Досель ещё не видно, чтобы иностранныя державы или иноземцы были замешаны в этом гнусном деле, но раскольники в нём участвовали, что ныне со всем прилежанием дознаётся. Равным образом, более пятидесяти главных коноводов шайки привезены в Москву. Во-вторых, нами получено тайное письмо, обращённое к канцлеру графу Панину от некоей обманщицы, именующей себя дочерью покойной Елисавет Петровны. Здесь известно, что в июле она находилась с князем Радзивиллом в Неаполе, и я советую вам разследовать о ея местопребывании и где она находится, и если возможно, заманите её такое место, где вам было бы легко посадить её на один из наших кораблей и прислать сюда под крепким надзором. Я уполномочиваю вас сим потребовать выдать эту тварь, которая так нагло всклепала на себя невозможное имя и звание, а на случай непослушания, позволяю вам употребить угрозы, если же потребуется наказание, то бросить несколько бомб в город; буде же возможно достичь цели без шуму, то соизволяю и на это. Быть может, что из Неаполя она отправилась в Парос и только показывает, будто прибыла из Константинополя. Велю действовать по обстоятельствам. В-третьих, графу Орлову мною поручено строго проследить, чтобы ваша воспитанница была надёжно и крепко охраняема, дабы не имела контактов с злодеями. Будьте благополучны, будьте здоровы; я же вам благосклонная – Екатерина».

Августа: Значит, она изволит быть здесь?

Шувалов: Так точно, ваше высочество, здесь она. Эта вавилонская блудница не стесняясь вслух мутит воду. Столь дерзкое, неслыханное преступление должно быть незамедлительно пресечено. Коль сия непотребная девка испекла пирожок, пусть сама и съест. А графу Орлову ея императорским величеством особо поручено в целости и безопасности, под прикрытием пушек флота доставить вас в резиденцию на Капри, где бдительно и надёжно охранять ваш покой от любых преступных посягательств.

Августа скрывает лицо под вуалью, встаёт и следует к ожидающей шлюпке. Шувалов, Орлов и русские офицеры почтительно сопровождают её. Неаполитанцы расступаются, низко склонившись. Войнович и Рибас вежливо откланиваются гвардейскому офицеру.

Офицер: Вы есть истинный дьявол с вашим везением, синьор висельник.

Рибас: И дьявол был когда-то ангелом. Даже в этом разбойничьем вертепе. Честь имею!

Войнович: Удача любит храбрых, лейтенант Рибас. Вперёд к славе!

Они присоединяются к русским. Раздаётся команда «Вёсла на воду! Табань!», гремят пушечные залпы. Неаполитанцы подбегают к балюстраде и забрасывают отплывающих цветами. Занавес опускается.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. «Капри» ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Перед опущенным занавесом взад и вперёд ходит Орлов. Голова его опущена, вид и шаги неуверенные. В задумчивости поёт.

Орлов: Пчёлка златая! Что ты жужжишь? Всё в круг летая, Прочь не летишь?.. Соты ль душисты В русых власах, Розы ль огнисты В алых устах?..

Орлов: Нет, я не осмелюсь. Она может воспринять это попыткой захватить престол. И станет презирать меня. Невозможно решиться на такое!..

Входят Войнович и Рибас. Орлов вздрагивает, затем принимает уверенный вид.

Орлов: Господа офицеры, вам поручается строго конфиденциальное и опасное задание. Извольте немедленно присягнуть в вечном и нерушимом молчании. Малейшее разглашение вверенной вам государственной тайны будет наказано пожизненным одиночным заключением в подземном каземате Петропавловской крепости.

Войнович и Рибас преклоняют колено, достают кортики, в голос произносят «Клянусь!», затем целуют клинки, после чего поднимаются и внимательно слушают.

Орлов: Вам, капитан-лейтенант Войнович, надлежит немедленно отбыть на фрегате «Слава» на остров Корфу и разыскать там особу, посмевшую прилюдно назвать себя дочерью покойной императрицы Елисавет Петровны. Действовать по обстоятельствам. На подкуп её окружения можете использовать любые средства, каковые получите под расписку здесь, а при их нехватке вы можете делать любые займы от имени её императорского величества. Сия особа должна быть захвачена и доставлена на борт флагманского корабля «Три иерарха», либо, в случае невозможности сего, навечно сомкнуть свои преступные уста. Приказываю исполнить всё быстро и тайно.

Войнович: Слушаюсь, господин адмирал!

Орлов: Вам, лейтенант Рибас, надлежит немедленно разыскать в Неаполе особу, посмевшую прилюдно именовать себя дочерью покойной императрицы Елисавет Петровны и нагло предъявить права на российский престол, якобы незаконно узурпированный здравствующей императрицей. Именовать себя она может девицею Франк, как и девицею же Шель, госпожой Тремуйль, баронессой Шенк, шахиней Али-Эмете, султаншей Селиной и принцессой Волдомирской. Уверяет, что при себе имеет подлинные завещания императора Петра Великого, императрицы Екатерины Первой и императрицы Елисаветы. Сия особа умна и дерзка, а её окружение есть гнездо злейших и гнуснейших врагов российской империи, в связи с чем вам следует соблюдать особые меры предосторожности. Вам следует войти в доверие преступницы и убедить её в том, что я, движимый чувствами к её особе и в жажде взойти с нею на российский престол, готов нарушить клятву и привести под её руку средиземноморскую эскадру. Я сам займусь ею.

Рибас: Будет исполнено, господин адмирал. Удача любит храбрых.

Орлов: Лейтенант Рибас, вам доверено совершенно трудное и тайное дело. Посему ваш девиз иной: «Удача нахрап любит». Исполнить быстро, точно, аккуратно. И помните: вы иль в полковники, иль в покойники.

Офицеры отдают честь и удаляются.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Орлов снова один. Он ходит взад и вперёд, сложив руки на груди.

Орлов: Куда ни кинь взгляд, везде самозванцы и самозванки лелеют свои преступные замыслы. Российский престол столь притягателен для авантюристов всех мастей. Сияние царской короны, ослепительное великолепие шапки мономаховой. Раболепная покорность миллионов преданных слуг государевых. В единый раз повеление государыни достать из-под земли двух самозванок. И обе они выбрали имя той, той одной, кто драгоценна для меня. О, моя царевна! Ты невинная жертва престолонаследования, приговорённая всю жизнь провести в одиночестве, вдали от мирской суеты, вдали от пышностей и блеска жизни, достойных её по высокому рождению. Царская кровь! Царский трон… Близость к небу, к богу, к самым истокам государства российского.

Брат мой, братец Гришка, пробрался в постель императрицы. По любви, по великой любви, по безумной храбрости, по отчаянной бесшабашности! И ведь как он бахвалился. «Вот сделаю мамке цесаревича, престолонаследника, и взлетят однажды Орловы выше адмиралтейского шпиля, выше золотых кремлёвских орлов!» И что же сейчас? Ныне он, оттеснённый новым фаворитом Потёмкиным, безродным пьянчужкой, плачется мне в своих слёзных цидульках. Оттеснили… Оттёрли… Кураж братца выветрился, и вот все мы в большой немилости. И даже я, принёсший славную, небывалую Чесменскую викторию, чувствую опасный край, дальше которого не смею заглянуть.

Ведь эта царевна, цесаревна Елисавет Иоанновна, именовать которую всем настрого велено немецкой девицей Августой…

Ах, сколько женщин вешалось мне на шею, падало мне в ноги. Но лишь одна-единственная, единственная желанная недоступна. Этот непорочный ангел чистой, ясной, нетронутой красоты и несказанного душевного благородства.

Орлов поёт мечтательно и грустно.

Пчёлка златая! Что ты жужжишь? Всё в круг летая, Прочь не летишь? Или ты любишь Лизу мою?..

Соты ль душисты В русых власах, Розы ль огнисты В алых устах, Сахар ли белый Грудь у неё?..

Пчёлка златая! Что ты жужжишь? Слышу – вздыхая, Мне говоришь: К мёду прилипнув, С ним и умру…

Вздохнув, он продолжает.

Ах, даже страшно подумать о ней, страшно заглянуть себе в душу. Ибо кара государыни будет ужасна.

Могу ли я восстать? Против государыни? Да! Но не против воли и желания царевны. Двенадцать лет назад, когда было ей лишь девять, провожал я её возок, тайно увозящий нежеланную престолонаследницу на чужбину, навсегда от родимого дома. Без какой-либо мысли обидеть её, приоткрыл я занавеску окошка возка, и…

«Клятвопреступник и цареубийца!» Вот что бросила мне в лицо маленькая пленница. И вот эта встреча. Кто она для меня, слепого орудия исполнения воли государевой? До вчерашнего дня она была никем. А сейчас, о боже… Я готов всё отдать, я готов нарушить любые узы и любые клятвы. Но в силах ли я сделать её счастливою?

Любой мог шаг, любая попытка сблизиться с нею будет воспринята как покушение на устои российского государства. Даже неосторожный взгляд способен принести неисчислимые несчастья и мне, и ей. Власть и её законы неумолимы и действуют по установленным божественным провидением правилам.

Отец цесаревны, обер-камергер генерал-адъютант Шувалов, преданнейший слуга престола, и, воссоединившись с покойной императрицей, не имел дурных, преступных замыслов, а лишь исполнял священную волю своей государыни. Теперь же вот уж двенадцать лет он слепо и преданно исполняет волю Екатерины Алексеевны, по её высочайшему повелению держа свою дочь вдали от родины. Ибо она одна-единственная по крови законная наследница российского престола, и лишь полное её забвение, совершенное небытие может сохранить покой государства. Ведь сотни тысяч мужиков пошли за Пугачёвым, а уж за ради настоящей и законной наследницы прольётся немеренное море кровушки людской.

Боже, и эта самозванка. Явилась нежданной, негаданной. Хотя… Если бы не самозванка, я так и не встретил бы никогда своей царевны. Боже всевышний, храни преданную рабу твою русскую царевну Елисавет Иоанновну, в неметчине именуемую девицей Августой Драгановой, в покое и в благополучии и в добром здравии и да не останавливай поток света над её светлым и чистым ликом. А я, всевышний господи, готов дать самый страшный обет ради её, царевны Елисаветы, благополучия.

Орлов падает на колени и бьёт лбом поклоны.

О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный господень! При жизни ты никогда никому не отказывал в просьбах, да не откажи рабе божьей Елисавет Иоанновне, царской дщери… Тьфу ты, дьявол, ведь цесаревна же не моряк, а ходила молиться в московский Иоанновский монастырь в Самесадах, возведённый в честь усекновения главы Иоанна Крестителя… Крестителю Христов, честный Предтече, крайний пророче, первый мучениче, постников и пустынников наставниче, чистоты учителю и ближний друже Христов! Тя молю, и тебе прибегая не отрини ея от твоего заступления, не остави и мя падшего многими грехи; обнови душу мою покаянием, яко вторым крещением; очисти ея и мя, грехи оскверненнаго, и понуди внити, иможе ничтоже скверно входит, в Царствие Небесное. Аминь.

Медленно и торжественно перекрестившись, Орлов выходит.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Занавес поднимается, открывая большую просторную залу с огромными ажурными окнами и утопающую в цветах. В углу висит образ Иоанна Предтечи в богатом золотом с каменьями окладе, ниже него искусный акварельный портрет Елисаветы Петровны. За клавесином сидят Августа и Чимарозо.

Августа: Маэстро, какие божественные звуки. Ах, признаюсь, они наполняют моё сердце сладкой истомой, которой трудно противиться.

Чимарозо: Признаться, ваше высочество, кабы вы играли не по-ученически старательно, а естественно и свободно, то и мои чувства не сдержались бы.

Августа: Вот как? В чём же моя ошибка, маэстро?

Чимарозо: Искусство исполнения музыки заключается в образности, в смысле, придаваемом музыкантом тексту. Когда-то, когда я начинал обучение музыке в монастыре, мой преподавательпатер объяснял аморозо по-своему. «Загляни в своё сердце и найди в нём самые восторженные, самые возвышенные чувства к сыну божьему, пострадавшему за нас и искупившему грехи наши, и излей свои любовь и благодарность к нему – и не скупись на выражение чувства, ибо твои радость и восторг, упоение прославляют спасителя и раскрывают миру красоту его подвига.»

Августа: Вы обучались в монастыре?

Чимарозо: Я родился в бедной неаполитанской семье, и родители мои были самого простого положения: отец был каменщиком, а мать прачкой. Оба умерли во время эпидемии холеры, и меня отдали в монастырь, где я пел в хоре и проникнулся к божественной красоте музыки. Когда отцы распознали во мне дар к музыке, то отдали в консерваторию святой Марии из Лорето, где я, к своему ужасу, открыл пропасть между светлой радостью религиозной музыки и пагубной страстью мирских страстей.

Августа: Значит вы, маэстро, можете понять меня.

Чимарозо: Возможно, да, ваше высочество. Но не могу понять другого – почему вы не можете дать волю своим чувствам.

Августа: Ах, маэстро! Такова моя участь. Моя жизнь закрыта и полна ограничений. Во мне течёт столь высокая кровь, что бурление её может принести неисчислимые бедствия российскому государству. Потому я отделена от мира и его радостей глухой стеной, через которую не проникают настоящие жизненные чувства. Мне доступны лишь любовь к богу и верность памяти моей любимой матушки. Любовь для меня значит только высшие, безгрешные чувства и возвышенные устремления. В любви я вижу и желаю лишь жертвенность и смирённое восхищение красотою небесной. Но аморозо в вашем манускрипте волнует меня по-иному. Не могу объяснить вам, как…

Чимарозо: Ваше высочество, прошу прощения за мою дерзость, за то, что сочиняя эту сонату в дар вам, моё сердце и моя душа были всецело охвачены восторженным трепетом восхищения вашей милосердной красотой, ибо я не знал о… Позвольте, ваше высочество, забрать назад и уничтожить сию безнравственную пиесу, а завтра же поднести вам новый дар, чистый и безгрешный.

Августа: Маэстро, соната прекрасна, и грехом было бы сжечь её. Я её оставляю, и прошу вас сочинить ещё, и не обязательно безгрешную. Всё же, ваши сочинения скрасят моё одиночество.

Чимарозо: О, ваше высочество, я с радостью напишу цикл сонат.

Августа: Прекрасная мысль, маэстро. Всё, полученное мною в дар, попадает в руки ея величества императрицы Екатерины Алексеевны, и, может быть однажды, очарованная вашей музыкой, она пригласит вас в Петербург, чтобы заменить маэстро Паисиелло, чьё назначение на место придворного композитора дело решённое.

Чимарозо: Ваше высочество, это будут четыре времени года, или четыре времени дня. Либо, лучше, страстная неделя…

Августа: Нет-нет!.. Мне больше понравится дневной цикл: восходящая заря, знойный полдень, весёлый вечер и благоухающая ночь. Пожалуйста, опишите летний неаполитанский день под сенью курящегося Везувия.

Чимарозо: Грациозо, каприччиозо, джокозо, аморозо… Гм… Снова, ваше высочество, проклятое аморозо.

Августа: Аморозо это любовь, а любовь – волшебная сказка! Маэстро, вы читали сказку «Королева голкондская» кавалера де Буффлера?

Чимарозо: О нет, не имел такого удовольствия, ваше высочество. Зато я читал партитуру оперы по этой легенде на музыку парижского маэстро Монсиньи.

Августа: Оперы «Алина»? О, как я хотела бы услышать её! Ведь сказка мне так сильно понравилась, что читаю ей вновь и вновь, находя в этом много утешения. Бедная героиня! Лишь благородный характер и глубокое благочестие помогли ей возвыситься. Став королевой, она упразднила серали, повелев подданным жениться только по любви и жить парами, как то устроил наш господь.