Спаситель

– Мы должны простить их за то, что они грабят, насилуют, убивают и оскверняют нашу культуру?! – продолжал излагать ненависть Убэ. – Теперь быть немцем – значит, быть уязвимым ничтожеством в своем собственном доме, на земле наших предков! Насекомые, что управляют нами, превратили нашу великую родину в охотничьи угодья для этих крыс! А парни, которых ты презираешь, готовы драться и умереть за будущее нашего народа не где-то там, за тысячи миль от дома, на чужой войне, – указал он в сторону, – они бьются здесь, за свою землю, за своих детей, и им не стыдно посмотреть в глаза предкам!

Разговор принял форму доверительной беседы, и с каждым стаканом Швальдер все больше понимал и принимал компанию Убэ. Ближе к утру Ганс зализал душевную рану и осознал тягу к родному дому.

Он, шатаясь, побрел в сторону своего холостяцкого лежбища по утренним улицам. Буквально через сто метров он услышал женский крик. В темном переулке двое подростков пытались приставать к женщине. Она не была молода или красива и не была вызывающе одета. В ней не было ничего, что могло бы привлечь внимание малолетних дегенератов. Однако они решили надругаться над ней просто потому, что могли.

Один прижал ее к стене, хватая ее за талию и грудь. Второй снимал все на телефон, сопровождая съемку подробными комментариями о происходящем.

– Сейчас мы осчастливим эту неверную свинью! Эта толстая шлюха христианка и никогда не была с настоящим мужчиной! Среди них нет настоящих мужчин! – весело рассказывал сволочь с телефоном.

– Оставьте меня, у меня дети, пожалуйста! – кричала она, пытаясь шумом спугнуть нападавших.

Закрыв глаза, несчастная прикрывалась руками от стыда и страха.

– Твои дети – поганые собаки и рождены от собак! Ты должна рожать только от настоящих мужчин, поняла?! – крикнул ей в лицо тот, что пытался залезть под юбку.

– Эй, уроды! – спокойным, усталым голосом привлек их внимание Ганс.

Подростки, заметив его, решили, что перед ними жертва, более подходящая для веселья.

– Ты, пьяное животное, беги пока не поздно, мы предпочитаем женщин! – радостно выкрикнул тот, что снимал на телефон.

Отвесив сильный пинок даме ниже пояса, второй сопроводил ее грязными ругательствами и обещанием встречи и направился к Гансу. Не теряя возможности спастись, женщина побежала прочь по улице.

– Ибрагим, наверное, он из тех собак, что ходят в этот поганый гадюшник, в котором они напиваются и трахают друг друга! – весело подхватил второй, показывая на бар, из которого только что вышел Швальдер.

После таких заявлений Ганс решил, что просто обязан защитить честь и спокойствие горожан. Направившись к ним не твердым, но решительным шагом он обнаружил еще одну вескую причину. Оказалось, что это два араба примерно шестнадцати-семнадцати лет.

Как только он подошел на расстояние удара, сразу пустил в ход тот самый аргумент, что остался неоцененным в баре. На этот раз удар получился как надо – кулак со звонким щелчком вонзился в лицо Ибрагима. Подростки явно не ожидали такого отношения. Обезвреженный Ибрагим, упав на тротуар, завизжал, как перепуганная девчонка; его друг начал снимать уже свой позор.

– Сморите, люди, он напал на нас, этот пьяный козел напал на нас! – закричал несостоявшийся насильник с телефоном.

Швальдер, посмотрев на дело своих рук, осознал, как омерзительны эти двое. Развернувшись, он побрел домой, не обращая внимания на проклятия и угрозы, которыми щедро осыпали его малолетние мерзавцы.

Рассветные сумерки постепенно уступали неуклонно наступавшему утру, обещая новый солнечный день. Доверившись обещанию, Ганс решил выспаться как следует и прейти в состояние, которое в обществе принято называть приличным.

День был на исходе, когда в дверь к Швальдеру громко постучали. Не открывая глаз, он решил, что это кто-то из его участка. Кроме коллег, прийти к нему было просто некому. Встав с кровати, вчерашний гуляка уныло побрел к двери. На пороге его ждала неожиданность: Убэ и двое его бородатых сподручных.

– Здравствуй, солдат, – радушно улыбнулся Убэ. – Мы пришил тебе помочь.

Не дожидаясь приглашения войти, он протянул Гансу упаковку пива и твердым шагом вошел в комнату. В каждом движении чувствовалась уверенность, как будто он только что оккупировал данную квартиру.

– Спасибо за заботу, мое похмелье не стоит таких усилий, и вообще, я собирался завязать, – смущенно заметил Швальдер.

– Мы здесь не поэтому, ты явно не следишь за новостями, – еще больше удивил его Убэ. – На, полюбуйся на дело рук своих, – Убэ протянул ему телефон с открытой страницей популярного среди эмигрантов мессенджера.

На странице было видео вчерашнего подвига Швальдера, однако лишь та часть, где он стоит над визжащим Ибрагимом. Самое интересное было упущено.

– Ты знаешь, что значит надпись под видео? – спросил Убэ.

– Нет, я не силен в арабском, – отмахнулся Ганс.

– Они призывают всех правоверных мусульман найти тебя и убить. Вот почему мы здесь, – разъяснил Убэ.

– Я не нуждаюсь в помощи, я все еще полицейский, хотя и отстранен, – пробормотал Швальдер.

– А ты все еще веришь в систему? – снисходительно спросил незваный гость. – Тогда тебе стоит посмотреть еще одно видео.

В коротком ролике начальник Ганса неуклюже оправдывался, рассказывая о напавшем на подростков полицейском. Манхейм, в свойственной ему меланхоличной манере, уныло разъяснял, что дебошир отстранен от службы; и да, это тот самый Ганс Швальдер, который стрелял в толпе беззащитных граждан в то время, когда они пытались спастись от огня террористов. Безусловно, полиции очень стыдно за такие кадры, и неминуемо будут сделаны выводы.

– Мне не нужна помощь, сам разберусь, – пробурчал Швальдер, возвращая телефон. – Как вы меня нашли, не помню, чтобы приглашал кого-то в гости? – уже на пороге он окликнул незваных гостей.

– Отдыхай, солдат, позже поговорим, – с иронией отца, поучающего нерадивого сына, бросил Убэ.

Швальдер понял, что бросить пить сегодня точно не получится, и обреченно открыл банку пива.

Тем временем охота за головами набирала обороты, под видеороликом с униженным подростком появлялось все больше комментариев. Угрозы кровожадных расправ приходили одна за другой, а армия заступников униженного Ибрагима множилась с каждым часом. И к вечеру толпа человек в тридцать собралась у полицейского участка, где служил Швальдер. Они скандировали радикальные лозунги и требовали незамедлительно выдать «неверную собаку», посмевшую оскорбить всех верующих.

Среди них особенно выделялся старик невысокого роста с огненно-рыжей бородой, в белой тунике. Ухоженный дедушка задавал тон всему происходящему, стоя впереди толпы с мегафоном в руках. Наблюдая все это безобразие на мониторе компьютера, Манхейм объяснялся с бургомистром по телефону.

– Господин бургомистр, я понимаю вашу озабоченность, однако мне проще арестовать всех этих, как Вы изволили выразиться, активных горожан, – пытался вразумить чиновника начальник участка. – Я искренне сомневаюсь, что какие-либо мои объяснения будут услышаны. Еще менее вероятно, что это поможет их успокоить.

– Я не понимаю, чему посвящена ваша ирония, это именно ваше безответственное руководство явилось причиной того, что весь город встал на уши, – настаивал бургомистр. – Именно ваш подчиненный оскорбил не только этих людей, но и всех прогрессивно мыслящих граждан. Мы столько положили на алтарь этой борьбы, борьбы за равные права для всех. А ваш пьяный мужлан своей безответственной выходкой заставляет людей сомневаться в искренности усилий, предпринимаемых руководством всей Европы.

– Мы пережили самый ужасный теракт неделю назад, и, по моему мнению, именно это поставило весь город на уши, – возражал Манхейм.

– Да, мы все стали свидетелями того, как нас защищает полиция, которой мы доверили охранять покой граждан, – не унимался бургомистр. – Кстати, этот мерзавец тоже был пьян, когда открыл стрельбу в толпе?

– Хочу напомнить вам, господин бургомистр, стрельбу открыли террористы, а …

– Довольно! – оборвал его, как нерадивого слугу, чиновник. – Мне не нужны ваши отговорки; если вы не в силах навести порядок, мы найдем того, кто сможет оправдать доверие граждан! А вашу позицию мы обсудим с министром внутренних дел, я как раз ужинаю с ним завтра.

Манхейму не оставалось ничего другого, кроме как выйти к толпе «прогрессивно мыслящих горожан» и со всей отмеренной ему природой занудностью попытаться убедить их разойтись. Результат оказался предсказуемым: его обругали и потребовали немедленно выдать Швальдера.

Не пожелав дослушать все имеющиеся в словарном запасе митингующих ругательства, Манхейм вернулся в участок и уехал домой через служебный выезд на полицейском авто.

Однако отмахнуться от проблемы не получилось. Уже на следующее утро митингующие снова собрались у полицейского участка, и несмотря на относительно равные масштабы численности толпы, в среде молодежи ситуация была близка к началу уличных боев. Два разных лагеря, готовых ворваться в пучину мрака и убийства своих сверстников, яростно доказывали всему миру свою правоту.

Религиозная природа спора отрицала любую возможность компромисса. Попытки объективного обсуждения, как средство нахождения общих ценностей, пресекались в зародыше.

Европейская привычка топить в тягучем болоте толерантности любые радикальные выходки фанатиков исламского толка сейчас означала катастрофу, неизбежно порождающую защитную реакцию противоположного края толпы, – из ниоткуда появились не менее радикальные христиане, что для лиц, принимающих решения, было совершенно неожиданным.

Причем молодые люди, со свойственной истинным европейцам открытостью, обильно сдабривали отвратительные высказывания символами язычества. Старые боги и юноши, заскучавшие по инквизиции, шли в этом угаре рука об руку, и к ночи ситуация грозила перерасти в пожар. Участники спора, не стесняясь, проводили аналогии с памятными датами ушедших дней.

Кровавые пятна на блистательном камзоле европейского прошлого, что подарило нам так много великих открытий, воспевались, как образец реализации на практике любви к богу и родине – земле предков.

Будто спящий тюлень, получивший удар по морде от подкравшегося медведя, государственные службы, ответственные за благополучие и спокойный сон граждан, в силу своей осведомленности пребывали в истерической растерянности. Люди, обязанные показывать высокий уровень адекватности, лихорадочно искали возможность передать право называться героем, спасшим город, коллегам по ведомству или куда подальше.

Всем было очевидно – сказано уже столько, что хватило бы и слов, а с учетом сделанного, кошмар становился неизбежен.

Многие из них были по-своему правы: сил физически не хватит, и жертв без ввода армии не избежать. Количество трупов зависело от того, насколько быстро придут войска. Но прийти спасительная сила могла только после решения политиков, само по себе это обстоятельство сильно затрудняло благополучный исход.

Вечерний ужин бургомистра и министра приобретал особенный колорит – в светлом, залитом звуками арфы зале, где интерьеры в стиле ампир были украшены изысканными скульптурами и репродукциями картин великих мастеров. Все происходящее на улице и в интернете казалось нелепой глупостью. Но поскольку оба были вовлечены в процесс с головой, настроение за столом явно резонировало с изысканной атмосферой ресторана.

– Андрес, рад вас видеть! – хорошо натренированным дружелюбием приветствовал министра внутренних дел бургомистр.

– Здравствуйте, Мартин, хотел бы спросить, как дела у вас, однако боюсь услышать ответ, – парировал министр.

– Да, вы как всегда правы, но мы обязаны найти решение! В сложившейся обстановке не будет преувеличением сказать, что от нас зависит жизнь горожан, – проникновенно начал гипнотизировать собеседника Мартин Вайсблюм. – Эти люди доверили нам свои голоса, и мы не вправе их подвести.

– Думаю, не лишним будет заметить, что мне голоса никто не доверял. Я получил свою долю ответственности иным способом. Однако сейчас это не имеет значения. Мы можем найти выход, только объединив усилия, –решительно отверг попытки навязать тон дискуссии министр.

Рюгер получил свою долю ответственности, как и положение в обществе, по наследству. Андрес знал, в какой битве шестьсот лет назад его предок с топором в руках завоевал титул. И всех предков после него он тоже знал, чем необычайно гордился. Представитель высшего сословия, безусловно, не мог позволить манипулировать собой этому проходимцу, который вряд ли представлял, что такое благородство крови.

– Да-да, я именно это и имел в виду, – подхватил бургомистр.

– В таком случае, раз мы понимаем друг друга, может быть, вы поделитесь своим виденьем, как из всего этого выпутаться, – невозмутимо продолжал Андрес Рюгер.

– Я убежден, господин министр, что только административными мерами действовать не получится. Если мы хотим действительно разрешить ситуацию, без силовой поддержки не обойтись, – продолжал заискивать бургомистр.

– Сделаем все, что в наших силах, однако силой проблему мы не решим. Это лишь способ минимизировать ущерб сейчас, – многозначительно констатировал министр. – Однако мы с вами должны отдавать себе отчет в том, что эти силовые меры, на которые мы вынуждены уповать сегодня, увеличат масштаб проблемы завтра.

– Насколько мне известно, вы имеете влияние на мусульманскую общину Берлина? – спросил Рюгер тоном, больше похожим на утверждение.

– Ну что вы, господин министр, это не влияние, я просто дружу с бизнесменом, к мнению которого прислушивается часть этой, как вы сказали, общины, – скромничал бургомистр с легким, но отчетливо заметным налетом самодовольства.

– Пусть так. Тем не менее, как вы верно заметили, господин бургомистр, от нас зависят жизни людей, – настаивал министр. – А значит, мы должны использовать любую возможность, чтобы если не предотвратить, то хотя бы максимально снизить ущерб.

– Не подумайте, что я пытаюсь отсидеться, тем более что это мне, как бургомистру, вряд ли удастся. Но мы не можем просто приказать мусульманам успокоиться. Еще и этот случай с нападением пьяного полицейского – это сильно осложнило ситуацию, – речь бургомистра принимала характер предвыборных дебатов.

– Основа нашего диалога с мусульманами – это доверие, но подобные выходки сильно подрывают авторитет власти. Представьте, как чувствуют себя люди, культура и обычаи которых делают их объектами нападений. А именно полиция должна защищать принципы демократии и мультикультурализма! – бургомистр Вайсблюм, незаметно для себя, вступил на хорошо освоенную тропу демагогии.

– Я могу представить лишь чувства родственников убитых в результате теракта. А что касаемо модных популистских течений, нашу позицию в этом отношении многие воспринимают как проявление слабости, – прервал упражнение в красноречии Рюгер.

– Слабость никогда не являлась преимуществом, вне зависимости от культурных особенностей, – категорично подчеркнул министр.

Мартин почувствовал себя неуютно, поле для маневров было ликвидировано настойчивостью Рюгера. Аргументы иного рода не соответствовали духу свободы и прогресса и в принципе не были им освоены. Дискуссия принимала тревожный для бургомистра формат конкретики, предполагающей обязательства действовать. И кто знает, как завтра будут выглядеть эти обязательства и аргументы. Вайсблюм внезапно обнаружил невыносимую тяжесть горы неотложных дел и поспешил откланяться.

Тем временем в интернете появились данные офицера Ганса Швальдера с указанием мест его службы и проживания. В довершение к этому, в сеть выложили сведения об его армейских подвигах в Ираке и Афганистане. Данное обстоятельство не предполагало ничего хорошего – теперь любой желающий мог прийти к Гансу в гости без приглашения.

Сам Швальдер отстранился от общества и продолжал употреблять алкоголь в тиши своего холостяцкого обиталища. Естественно, он не мог заподозрить, какой опасности подвергается, находясь дома. А если бы и знал, то поступил бы крайне неразумно, отважно приняв вызов.

Спиртное конечно отлично помогало в деле самоуспокоения и самообмана. Но это лишь на время топило то ноющее, монотонное чувство, которое, как смола, прилипло к нутру. Годы службы в армии и полиции, все, чем он гордился, в один миг обратились невыносимым позором. Словно с него сорвали мундир посреди площади, и под ним обнажилась сверкающая беспомощная нагота. Все, кто уважал его, все, кто был его семьей, чьим мнением Швальдер дорожил, отпинывали его, как лишайного пса, опасаясь, что неудача заразна.

Обида и наивное непонимание, в чем он виноват, разъедали сознание Ганса, а ежедневное пьянство сужало мир в одну точку. Предчувствие неизбежности плохого исхода становилось нормальным, он был убежден, что потерял все, чем была его жизнь.

Ему нужно было победить, победить кого угодно, но победить безоговорочно честно. И прежде всего победить собственное самолюбие, которое не позволяло ему принять решения тех, кто с таким усердием глумился над ним. Всю свою жизнь Швальдер был уверен, что нужен им, именно он защищает их от зла и несправедливости.

Хуже всего было очевидное осознание – им проще принять зло и несправедливость, чем позволить ошибку тому, кто думал, что ошибаться не может.

А значит, непрошеные гости были бы как раз кстати. Это отличная возможность если не доказать, то хотя бы отомстить всем эти ничтожествам.

Глава 6

Социальные сети разносили ненависть по Европе, словно пожар в сухом лесу. Париж наглядно демонстрировал неразрывную связь европейских государств. Все происходящее в Берлине было горячо поддержано молодежью Франции. На фоне национального траура воинственная злоба сочилась буквально отовсюду.

Любые высказывания на тему ненавистных и неправильных лиц, что всему виной, моментально расходились в интернете. Благодарные потребители ярких эмоций не стеснялись выражать одобрение самым диким и кровожадным идеям.

Яростные защитники свобод и прогресса собирались отстаивать сакральные блага современного мира теми же способами, какими ревностные последователи традиций намеривались его разрушить. Во всех случаях уничтожение недостойных, тех, кто не верил и не понимал, было обязательно. Главное, избавить мир от этих существ, что источали несчастья.

Множество молодых людей, не знавших до этого ничего, кроме компьютерных игр и родительской опеки, осознали великую миссию, что возложила на них судьба. Именно они должны защитить все самое ценное и грудью встать на борьбу с тьмой и невежеством. Несомненно, при этом придется пожертвовать жизнью, и большинство было уверено – это будет не его жизнь.

Находились и те, кто предполагал гибель как необходимость, далеко не каждый может пожертвовать собой. Значит, миру нужен тот, кто рожден, чтоб спасти слабых ценой собственного бытия.

Однако заявления со стороны защитников французской республики носили хоть и устрашающий, но все-таки беззубый характер. В потоке слов не чувствовалась решимость, готовность исполнить обещанное. Постоянные протесты против власти имели мало общего с борьбой за душу нации. Французы, сохранившие традиции забастовок и карикатур, не смогли сохранить крест собора Нотр-Дам.

Ценности цивилизации в изложении защитников французской республики категорически не совпадали с традицией древней религии – торжество разума над бесценной душой; мораль вместо сакральной святости заветов Всевышнего; удовольствие в ощущениях, что можно попробовать на вкус здесь и сейчас, вместо блаженства, недоступного никому из живых и не гарантированного никому из умерших.

С другой стороны – сплоченная единой верой община, готовая отстаивать свои убеждения, невзирая на обстоятельства; община, что верит не предвыборным обещаниям политиков и мнению популярных артистов, а воле Бога. Им нет нужды понимать тех, кто живет по-другому. Все они неверные, принять их – значит отречься от рая и опозорить свой род.

Бескомпромиссные требования капитулировать перед свободой нравов означали отказ от правильной жизни и достоинства, что само по себе обязывало всех верующих дать отпор. Воодушевляющая слабость врагов Всевышнего делала это неизбежным. Достаточно было прийти в арабский квартал, где нет ни намека на Францию, чтобы понять – это их мир, их территория.

Капитан Лефош угрюмо наблюдал один из таких кварталов, проплывающий перед глазами. Вечер только начался, а его спецотдел посетил уже три адреса. Руководство решило, что сейчас удачный момент для проведения чистки в Париже и его окрестностях.

Данные меры были призваны снизить напряжение, однако Жан Лефош был убежден – выдергивание из общей массы нескольких, пусть даже наиболее одичалых пользователей интернета ситуацию не изменит. Подобные инициативы очень сильно напоминали желание подстраховаться перед лицом неизбежного позора. Пытаясь уклониться от карьерных рисков, предусмотрительное начальство подарило дополнительный стимул всем, кому не терпелось отстоять честь веры.

Аресты проходили по формальным признакам, основным критерием опасности служила активность в социальных сетях, наглядно демонстрируя способы угнетения правоверных со стороны нечестивых колониалистов.

Отношение к происходящему читалось в каждом взгляде, и эти взгляды придавали полицейской операции привкус карательной.

Капитан понимал необходимость профилактических мер, их главный смысл – своевременность. Однако выбора у него не было, офицер должен исполнять свой долг.

Но вместо облегчения, чувство выполненного долга тяжелым грузом давило на совесть. Усугубляла сомнения и официальная версия о погибших в кинотеатре. Любому технически грамотному человеку было понятно, что взрывчатка ни при каких обстоятельствах не могла убить всех посетителей. Если, конечно, учитывать место, куда она была заложена, и характер разрушений, что явно указывало на малую мощность заряда. Однако столь интригующие подробности гражданам решили не сообщать, видимо, опасаясь излишне любопытных и их неудобных вопросов.

Единственное средство не потерять самоуважение – выполнять приказ, невзирая на глупость тех, кто принимает решения.

И вот теперь им предстояло арестовать некоего имама в центре арабских улиц. Это плохая идея в любой спокойный день, а сейчас просто опасная. Именно это и позволяет выводить молодежь на улицы. А после какое-нибудь глупое ничтожество, претворяясь умом и совестью нации, начнет рассуждать о власти, оправдывая свое присутствие на телеканалах болтовней о бессердечных европейцах, толкающих приезжих бедолаг на насилие и теракты.

Два зорких глаза провожали патруль жандармерии, умчавшийся вглубь кварталов. Щуплый араб невозмутимо наблюдал за происходящим из окна. Почувствовав вибрацию телефона, не отрываясь от созерцания происходящего, он ответил на вызов. Разговор был коротким, выслушав звонившего, араб ответил, что понял, и положил трубку.

– Билал! – крикнул он в соседнюю комнату.

– Да, – ответил чернокожий, появившийся в дверном проеме.

– Нам нужно в Берлин, купи билеты на утро.

– Что мы должны там сделать? – спросил Билал.

– Нужно найти кое-кого, – ответил араб.

Он уже отходил от окна, как вдруг улица разразилась криками, а после и выстрелами. Словно разворошенное гнездо ос, все за окном зашевелилось, готовясь дать отпор вторжению, и это были очень громкие осы. Все они устремились вглубь кварталов к месту событий.

Попытка арестовать имама обернулась погоней за жандармами, которые даже не успели выйти из машины. Недобрые предчувствия Лефоша оправдались с такой силой, что и сам он не ожидал. Как только они поехали к месту проживания объекта, в машину полетели камни, бутылки и вообще все, что попадалось местным под руки. Попытки отпугнуть взбесившуюся толпу выстрелами в воздух из окна автомобиля резко усугубили ситуацию. Жители пришли в ярость, и ответные выстрелы по машине не заставили себя ждать. Спасала только броня спецавто; будь они в обычной машине, жертв было бы не избежать.

Однако, укрываясь в машине, они рисковали в ней и погибнуть. Не могло быть и речи об оказании адекватного сопротивления: улица полна женщин и детей. Стоит зацепить одного, пусть даже случайно, и полицейская операция превратится в бойню. Резко рвануть назад тоже не получалось, гнать придется в буквальном смысле по головам.

Один из подчиненных Жана, самый опытный из них, Натан быстро нашел решение.

– Капитан, нужно разогнать их светошумовыми гранатами, – крикнул он капитану, – давайте их мне, я буду выкидывать гранаты назад, и как только они разбегутся, сразу рванем отсюда!

У каждого было по одной гранате, и все передали их Натану, сидящему сзади. Приоткрыв окно, он уверенным движением выкинул первую. Громкий хлопок и ослепительная вспышка застали нападавших врасплох. Бросившись в разные стороны, они подарили жандармам возможность вырваться. Машина резко рванула назад, еще одна граната – и спецотряд почти добрался до спасительного перекрестка, где можно развернуться и ехать вперед. Следующая граната была просто сброшена и взорвалась перед капотом, отгоняя погоню.