За гвоздями в Европу

При утренних сборах Ксан Иваныч наступил на осколки и порезал стопу. Очки—дубликат, конечно же, нашлись не сразу. Для этого пришлось переворошить все вещи. Стрелки часов рыдали, глядя на местоположение себя в циферблат.

***

В то же самое время Кирьян Егорович, пристроившись в щели между кроватью и шкафчиком, вытаскивал и перебирал шмотки.

Бим, покачиваясь китайским болванчиком, бродил по комнате, держа в дырке между нижних зубов закончившую дымить трубку. Остановился в ногах кровати. Оттуда посмотрел в сторону окна.

Зашевелились портьеры.

Из—за портьеры стало выдвигаться большое НЕЧТО.

Бим вгляделся внимательно. Не разобрался. Дёрнулся к кровати, опрокинув стул, смахнул с подушки очки, поднял и бросил их на нос.

Нечто проявлялось так прытко, будто отпечаток в кювете опытного и битого неоднократно за медлительность фотографа.

Проявившись, Нечто содрогнулось и рявкнуло громче телевизора.

Бим втянул голову в шею.

Нечто совершенно отчётливо и независимо от Бимовского желания принимало вид неразговорчивого, но до чрезвычайности живо шевелящегося и орущего благим матом железнодорожного состава.

– Дёргай, Кирюха! – закричал Порфирий Сергеевич и с ловкостью кузнечика запрыгнул на кровать, – щас задавит!

– Что задавит? Кого?

Кирьян Егорович стоит на коленях с руками, погрузившимися по локти в баул.

– Нет, стой, – вопит Бим, – он поворачивает. Во, остановился. Поезд! БлЪ! Паровоз! На парах едет! Рельсы! У нас тут рельсы… Вокзал, дверь! Милиция, блЪ, кругом!

– Где, не вижу? – Кирьян Егорович поозирался. – Успокойся, нету никакого поезда. Ты что! Где вокзал? Какой ещё вокзал! Белены съел,… – и прикусил язык. Правда чуть не выплыла наружу.

– Вот! – Бим совершенно конкретно показывает в среднюю точку пространства и в окно, откуда выехал раздваивающийся поезд.

– За окном? Ты сдурел что ли? Мы в лесу под Казанью. А рядом трасса. – Кирьян Егорович честен и пунктуален, как всегда.

– Да вот же, вот. На стене. И рядом. Пощупай. Вагоны! Зелёные! А в нем девки, не видишь что ли? Вот, в тамбуре. Девки—и—и! А вы куда едете? – Бим сунул руки в сторону девок.

Голые напрочь девки столпились в настежь открытых тамбурах. Грустные и белые девкины лица со сплющенными носами прилипли к окошкам. Молчат и голые, и сплющенные. И не желают с Бимом разговаривать.

– Не вижу никакого поезда, – строго произнёс Кирьян Егорович; но, на всякий случай, потрогал обои и отдёрнул портьеру.

Попробовал представить себе паровоз. Нет, не получается. Совсем забыл, как выгляди паровоз. Чёрный кошмар его с красно—масляными колёсами в три Кирьяшиных роста, его наводящий оцепенение рык и череподробилки коленчатых валов предусмотрительный, оберегающий нервы склероз предусмотрительно затолкал на самое дно детских воспоминаний, всплывающих только с великого алкогольного пенделя. А ещё – страшно подумать – К.Е. забыл, как выглядят голые девки (взрослые женщины не в счёт – это другое). Помнит только, что наибольшая их концентрация приходилась на маленький городок Угадайку. Кто был последней? А, – вспомнил, – Маленькая Щёлочка. Давненько, давненько не тёр он Маленькую. Лишний раз подтвердилась проверенная истина, что пиво лишает бодрствующего человека фантазии, а из пользы бодрствующему – и то сомнительной – только лишь развязывает язык. Но от девок, – если бы это только оказалось правдой, – он бы, ей—ей, не отказался.

– Ну и дурак, – сказал Порфирий, – не там щупаешь.

– Может, вызовем местных? Мотель—то, помнишь, как наш называется? С большим намёком наш мотель! – выдвинул здравую мысль Кирьян Егорович и подмигнул.

Бим, с чего—то обидевшись, не ответил ни слова. Поглощённый внутренними видениями он объявил себя в усмерть уставшим, снял трусы и улёгся в одной майке на совмещённое спальное место. Развалился по диагонали. Для размещения тела Кирьяна Егоровича, тут же сочинив и доказав сказочное умение Кирьяна Егоровича уменьшаться и складываться при необходимости, он оставил небольшой по площади, но зато вместительный по периметру острый треугольник с катетом на самом краю.

С минуту он переводил взгляд с потолка на стены и наоборот, сообразуя вымысел с реалиями, с трудом и кряхтеньем подтянулся к изголовью, ещё раз ткнул пальцем в стену и тут же отдёрнул его, будто сильно обжёгся.

– Не судьба поросёнкам жить! – сказал он агонизирующим тоном и глянул в сторону копошащегося Кирьяна.

Кирьян Егорович не отреагировал.

Потом свернулся калачом, натянув на колени майку и выказав миру пожилые по сути, но вполне молодцеватые и розовые яички. Что Бим подразумевал под покорёженной поросёнкиной судьбой, Кирьян Егорович не понял.

Бимовские яички даже своей редкой художественностью Кирьяна Егоровича ничуть не взволновали. И он не стал тратить на них место в фотоаппарате. Он был обеспокоен собственной безопасностью в связи с излишне наромантизированным мозготворчеством товарища.

Гостиничный номер наполнился постепенно усиливающимся бимовским храпом, приближённо напоминающим паровозные попытки выдоха в начале движения. Словно железные колена паровоза вскрикнули спрятанные по—партизански кроватные ноги. Проститутки Бима отплюснулись вглубь стены, а, может, попросту и естественным макаром вошли в его сон и бесплатно прижались к оголённой плоти. От странного чмоканья и мерзких пузырей, истекаемых из уголков бимовского рта, в затемнённой комнате с ночником—грибом на тумбе стало необычно тошно и одиноко.

Кирьян Егорович выключил, потом включил для новостей и снова выключил телевизор, перебрав все шестьдесят четыре программы. Отбросил пульт. Вытащив на вид утреннюю сменку, улёгся в периметр предусмотренного треугольника, предварительно закутав себя в одеяло. Подумав ещё, встал. И дополнительно воздвиг между собой и Бимом барьер из кресельных подушек.

По опыту предыдущих ночёвок в одной постели с Бимом, вечно ворочающимся и ярко красным по ориентации, добавочные гарантии на этот раз были нужны как никогда.

Еле живой калач и костлявый кокон с человеческим нутром, соприкоснувшись спинами через подушную прокладку, застыли на ночь в статуарной неподвижности.

– Если и в Париже Бим будет спать без трусов, то, Саня, ты сам с ним спи. Я предпочту спать на полу. Или стоять всю ночь на французском балконе, – сказал он утром невыспавшимся тоном.

– На французском балконе не сможешь. Вспомни сам, что такое французский балкон.

– Я смогу. Лишь бы только не с Порфирием.

– Приедем, покажешь.

***

Дорогу от мотеля до Бреста Бим преимущественно молчал и даже не требовал пива. Промежуточные московские похождения его тоже особо не развеселили. Все шло по маршрутному графику, прописанному Ксан Иванычем, но с многочасовым отставанием по времени.

Своё необычно вялое и по—депрессивному непивное настроение Бим объяснить толком не мог. Раз десять он интересовался сортом Кирьяновского табака. Потом пару раз полюбопытничал: – А не подсыпал ли Кирьян в трубку чего—нибудь лишнего?

Конечно же, Кирьян Егорович ничего не подсыпал. Прочие двое заговорщиков с рыльцами в таком же пушку, а то и больше на правах заказчиков, с целью собственной безопасности, разумеется, тоже не подсыпали. Тайна до поры оставалась тайной.

На границе Бим вёл себя настолько послушно и вежливо, что белоруссы и поляки не расчуяли в Биме не только следов наркотической провокации, но даже последствий Брестских напитков.

Надо отметить, что битком набитый автомобиль Рено взору лукашенковских таможенников понравился больше остальных.

Машину подняли в значимости, выдернув из общего потока.

Велели вырулить на спецстоянку, устроенную в укромном уголке задворок.

Четверо чинов, не считая пятой подошедшей женщины с поводком, но без положенной собачки, – чему поначалу угрюмый Малёха несказанно обрадовался, – начали длительный досмотр, более похожий на милицейский шмон в засвеченном наркопритоне.

Фэйсконтроль остановленных лиц не дал таможне ничего, кроме убеждённости в наличии нераскрытых до поры преступных замыслов.

Испытанному в пьянствах и потому наиболее адекватному Кирьяну Егоровичу чохом за всеми действиями было не усмотреть. Поэтому он преимущественно сосредоточился за передвижениями денежных масс товарищей и, особенно, возвратом себе личных накоплений. Деньги с какой—то тайной целью считали и по нескольку раз пересчитывали столпившиеся в круг, похожие одинаково как на чиновников, так и на преступников, а также на весёлый цыганский табор, лукашенковские таможенники и пограничники.

Содержимое набитого ерундой багажника их интриговало больше всего, но, к плохо скрываемому сожалению, ничего этакого особенного найдено не было. Даже шины, бамперы и днище оказались в порядке.

Лёгкое недоумение вызвало сосновое полено.

– Это что?

– Полено.

– Куда везём?

– Никуда. Это все для растопки. Мы туристы.

– Май на дворе.

– В России в мае холодно.

– А почему не использовали?

– Слишком холодно ночевать в палатках.

– И палатки есть?

– А как же.

– Где?

– Вот.

Посмотрели, пощупали.

– Можем развернуть, – подсказал Ксан Иваныч единственно достоверную идею.

– Ладно, не надо. Верим. Значит, пользоваться, говорите, будете на обратном пути?

– Вроде того.

– Что в этом стальном ящике?

– В алюминиевом. Самое ценное – еда и питье.

– Откройте.

Открыли. Покопались.

– Деньги, маршрутная карта есть?

– Деньги есть. У Вас в руках. Маршрута нет. Мы свободно путешествуем.

– Куда?

– По Европе.

– Страны?

– Как придётся.

– Любопытно. Вас где—то ждут?

– Нас везде подождут.

– Денег хватит?

– Хватает пока.

– С нами не шутят.

– Вы же деньги считали.

– Считали. А ещё есть?

Молчание.

– Нам хватит этого.

– Как будете полено колоть? Топор есть?

– Есть.

– Не положено.

– Забирайте.

Вытащили. Забрали. Переглянулись: как же это мы топор не заметили.

– Денег сколько?

– Три тыщи.

– Чего?

– Евро.

– На всех?

– На каждого, естественно.

– Вау! – удивились стражи порядка. – А по прикиду этих (намёк на видосы Порфирия и Кирьяна) и не подумаешь.

– Общак ещё есть. (Подсказывает на соседнее ушко Бим. Он решил напомнить Кирьяну Егоровичу, что он абсолютно трезв, адекватен и помнит только хорошее).

– Ч—ш—ш, – шипит Кирьян. (Общак у него спрятан от сглазу и надлежсохранности в поясной сумке).

Ушастые просекли.

– Покажите вот эту сумку.

– Зачем?

– Вопросы задаём мы.

– Понятно.

Кирьян Егорович отцепил бардачок от себя. Показал. Отобрали и присовокупили к остальному.

– Хотели скрыть?

– Зачем! Просто это рубли на обратную дорогу.

Пересчитали и это.

– Какой у рубля курс?

– Как у всех.

Держат в руках. Перемножают на свой заячий17 курс. Размер взятки, что ли подсчитывают? Кирьян Егорович присматривает за мелькающими пограничными руками, чтобы не спёрли. – Не попутайте с другими деньгами, – сказал он, когда очко дрогнуло, – я – бухгалтер.

– Валюту декларировали?

– Зачем?

– Вопросы тут задаём мы. А вы только отвечайте.

– Нет. Сумма не та, чтобы декларировать.

– Грамотные что ли?

– Читали условия. Верните нам деньги. Попутаете.

– Вы своих денег не знаете?

– Знаем. Отдайте.

– После отдадим, если…

– После чего если?

– Проверим до конца машину.

– Проверяйте.

– Не грубите.

Молчание. Проверили до конца. Обшарили. Стукнули ещё по шинам. Заглянули ещё под днище. Залезли на крышу и пошукали в чемодане. Слава богу, не заставили скручивать винты. Это хлопотно и не интересно. Распахнули и простучали дверцы ещё раз. Ничего подозрительного. Наркотой даже не пахнет.

– А сами будто замороженные, – думает главный наркоспец. Он припёрся без натасканной Жучки и ему теперь тяжело.

Где же собака? Померла или сидит на своём, блядь, собачьем толчке с поносом от передозировки? – переживает и радуется одновременно главный преступник Малёха. Рыльце у него в пушку.

– Наркотики, запрещённые предметы, золото, драгоценности, спиртное вывозите?

– Вывозим.

Вот те и на! Пограничники переглянулись. Наивные клиенты. Сболтнули. Клюнули. Ща разбогатеем нахаляву:

– Что из перечисленного?

– Белорусское пиво, бутылку вашего хереса…

– Просто хереса! – рявкнула оскорблённая фуражка.

– Нашу водку… просто водку (осталось совсем чуть—чуть), колбасы в ассортименте, мясо копчёное и…

– Хорошо, хватит перечислять. Говорите по сути. Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько выпили и съели? И что вывозите?

– Все, что не съели вчера.

– Хорошо. Что в бутылке?

– Я честно сказал: беларусьводка.

Понюхали. Поправили: «Просто водка. Выливайте».

– Зачем?

– Бутылка открытая. Не положено.

Вылили в газон.

– Сюда нельзя.

– Поздно сказали. А стекло куда?

– Стекло туда, куда вы вылили. Так поступать некультурно даже. А вы находитесь на границе не своего государства. А вы у себя дома куда выливаете?

Кирьян хмыкнул. Ксан Иваныч посмурнел. Малёха сжался в комок страха.

– Я говорю: куда пустую бутылку деть?

– А! Понятней выражайтесь. Бутылку вон в тот контейнер.

Отнесли. Выбросили.

– Сигареты?

– Есть.

– Сколько?

– Каждому по блоку.

На самом деле в два раза больше. И по три—четыре пачки по карманам.

– Запрещено. Читали правила?

– Читали. Все как положено в международных правилах согласно подписанному договору.

– Со вчерашнего дня в Шенгене новые нормы.

– Как это? На что?

– На сигареты, на табак и спиртное.

– Забирайте лишнее, – пригорюнившись. – Хотя бы надо предупреждать… за месяц.

Простили мальчиков. Лишнего не забрали. – Тут можно курить? – осмелел Бим.

Курнула вся толпа. Пограничники тоже. Временно постояли в кружку. Не будучи друзьями, изучали устройство асфальта.

– Ремонт нужен, – сказал Бим.

– У себя ремонтируйте.

– Мы архитекторы.

– Нам без разницы.

Накурились.

Следующий этап: «Дыхните».

– Куда?

– Сюда. Теперь Вы, Вы и Вы.

– Пили?

– Естественно. Мы же не в самолёте. Пили понемножку. Кроме водителя.

Ксан Иваныч с вечера выпил изрядно, но всю ночь в карауле рта дежурила жвачка. И зажевал Саша чем—то эффективным с утра. Дополнительно прыснул одеколону в лацканы.

Пограничникам вспомнилось бревно.

– Время, что ли, тянут? – подумалось Кирьяну Егоровичу, – зачем, интересно? На измор хотят взять? Не выйдет. У нас билетов нету.

Начинается: «Так, и зачем вам теперь бревно без топора?»

– Забирайте бревно, – резво сказал Саша. Ему даже так лучше.

Бим: «Это моё бревно. Частная собственность. Не отдам».

– Так, ещё раз подробнее: «Зачем вам бревно?»

– Везу в Париж.

– Зачем в Париже бревно?

– Я ещё валенки хотел взять.

– Сувенирные? На продажу, для подарка? А где валенки? Можно полюбопытствовать?

– Дома в спешке забыл.

ИЗДЕВАЮТСЯ! – подумали враз пограничники.

– Уточните ещё: «Зачем бревно в Париже?»

– У Эйфеля на нём посидеть в валенках.

– Шутите?

– Истинная правда. Сфотаться хотел.

– Вы шутник!

– Я русский архитектор.

– Видим, что русский шутник. Что в бревне, шутник?

– В бревне древесина и сердцевина. Распилите, если хотите.

– Назад захотели?

– Нет, я вперёд хочу. В Париж еду.

– Езжайте без бревна.

– Без бревна не могу. У меня цель, – и поправился, – две цели.

СДАЛИСЬ: «Отдайте им бревно».

Бим аккуратно вставил бревно в багажник. – Вещи можно назад складировать?

– Да.

– Спасибо. Вы нас выручили.

– Отдайте им топор в виде исключения.

– Спасибо.

Действительно, кому нужно бревно без топора.

– Мы вас на обратном пути проверим.

– Очень приятно! Мы с вами тоже готовы встретиться.

(Обратный путь в Россию планировался через Хельсинки. Билеты на паром оплачены заранее. Идите в жопу.)

– Билеты на обратную дорогу?

– Мы на машине.

– В отелях бронь есть?

– По месту решим. Мы свободные путешественники.

– Мотели, кемпинги, хостелы?

– Разумеется.

– Дорожная карта Европы?

– Бумажная и в Гугле.

– Компьютер везёте?

– Ноутбук.

– Декларировали?

– Зачем?

– Хорошо. Справка о…

– Есть.

– Гринкарта?

– Есть.

– Джипиэс?

– В машине.

– Возвращаемся через…?

– …Белоруссию.

Это слаженным хором. О Финляндии договорились молчать как пярнусские рыбаки в российских водах.

– Приятного пути.

– Честь имеем.

Ксан Иваныч зелёный от макушки.

***

В пятой, предпоследней редакции повествовании, Трёхголового чуда, кажется, больше и не появилось, расстроив всех сексуально настроенных читательниц.

В шестой редакции чудо в уменьшенном количестве появилось снова. Оно тайно и независимо познакомилось с Порфирием Сергеевичем и извинилось перед Малёхой за долгое отсутствие, обещав приносить обоим редко да метко неоценимые услуги.

– Только из багажника не вышвыривайте. У меня… у нас… тонкие субстанции.

Ввиду собственной непьючести и сладости языка, втихаря, а иногда и явно, ничуть не претендуя на групповуху, чудо в зелёном пальто оттрахало каждую попутчицу и всяко мало—мальски симпатичную и случайную знакомую наших горегероев—ссыкунов и неудачливых путешественников по всем Европам, выспрашивающих на каждом рынке вместо адресов дешёвых блядских мест про какие—то никому ненужные и подозрительные для каждого нормального гражданина ржавые гвозди.

Разве что в Парижике, – но это уже не в тексте, а в жизни, в середине мая 20ХХ года, – как сообщила известная французская газета «Nuove Senowaal Comedie», – у прианкеренной к каменному берегу баржи под романтическим названием «01—46—34—53—ХХ» что напротив острова Сите, вроде бы плеснул кто—то хвостом в воде, вынырнул ненадолго и, зависнув на компенсаторных канатах, высказал что—то матерное и ревнивое в адрес двух пьяных в полсиськи, обросших сизыми бородами русских автобродяжек, а теперь клиентов надводной палубы плавучего кабака.

Матерные высказывания были вразнобой – типа подстрочного перевода – произнесены на трёх языках, один из которых, если изъять маты, был бы чистым литературным русским, если бы не мешал лёгкий малорусский оттенок.

Другой был почитай девственным, но слегка американизированным английским сленгом, в котором самым употребительным было междометие «Е!».

Третий язык был кучеряв и бестолков, и слишком длинен, чтобы из речи можно было извлечь какой—либо смысл.

На то, что это был именно тот самый, описанный ранее, двух— или трёхголовый, двуязычный и при этом однохвостый гражданин, преследующий русских путешественников от самой границы Западной Сибири, начинающийся сразу за знаменитыми Тугайскими топями, а не какой—то другой – офранцузившийся нильский крокодил, – автор романа—солянки толком не отреагировал и никому из присутствовавших очевидцев ничего не растолковал.

У Бима глаза и уши заполнены алкоголем. Он отнёс дивные видения на счёт пивных галлюцинаций.

Наличествующая в тот момент на барже милая, если не признать честно – обалденная, настоящая красотка – официантка Жаннетт с причёской каре и со смешной фамилией, доставшейся ей от первого мужа—студента, – он иранец (потому тут могут приключиться огрехи перевода), – мадемуазель Неибисзади, насильно познакомилась с приставучим, если не сказать хлеще – с липким и сладким как старинная лента для мух из города Ёкска, Порфирием Сергеевичем Бимом—Нетотовым. Не обошла стороной и скромного внешне, но похотливого и магнетического внутренне, г—на архитектора 1/2Туземского Кирьяна Егоровича.

Жаннет по фамилии Неибисзади по причине культурного кризиса не так давно была уволена из театра—кабаре «Роби—Боби» и, не имея оттого достаточных средств на достойное существование, соответственно не имела под рукой необходимого качественного фотооборудования, чтобы запечатлеть данный кратковременный, но весьма живой феномен.

Девушка, шокированная увиденным, на следующий же день обратилась с соответствующим запросом в Парижский филиал Ордена Спасения Национальной Французской Лягушки. Там, на полном основании по их мнению, и обидно для самой соискательницы, мадемуазель подняли на смех.

– Ослы! – максимально вежливо журила отвечающего за связи с общественностью клерка бывшая актриса, трахающаяся редко, да метко. Да ещё не со всяким. Да ещё, чтобы с ласковыми выражениями и творческой выдумкой.

– Это даже не НЛО: обычная мутация пресмыкающегося. Двухголовых ящериц, что ли, не видели, правда, Бантик? – продолжила тему Жаннет, придя на баржу на следующий день ровно в положенное время.

Наспех чмокнув молодого человека, она принялась сервировать столы. На берегу формировалась и роптал кучка ранних клиентов, не успевших позавтракать в гостинице.

На баржу не пускали. Бантик показывал клиентам часики и расположение стрелок в них, потом тыкал на собор, расположившийся левее того участка горизонта, откуда обычно вздымалось нежаркое утреннее солнце. И старательно улыбался.

***

Банти всегда старался быть рядом с подружкой, хотя, чаще всего, просто ассистировал Жаннетт в её вечно парадоксальных похождениях и приключениях, возникающих чаще всего на пустом месте.

– Таковы, наверняка, все актриски мира, – думал он. – Но моя—то, или не совсем моя Жаннетт – особенная птичка. Все её беды идут от красоты, от тщательно завуалированной беспорочности и, прости меня ваш христианский господи, от не вполне благозвучной в русском переводе фамилии.

Черный Банти, а уменьшительно – Бантик, – второй официант в смене и одновременно бармен, надёжный, как четырежды напромиленный штурман несущегося по ночным кочкам авто, всегда соглашается с Жаннетт.

Добродушная и необдуманная толком гармония проистекает из выработанного годами принципа. Симпатичный и порядочный Бантик слаживается с Жаннетт только потому, что давно уже подбивает выравнивающие клинья под шаткий домик их эпизодических сношений.

Бантик на три года младше красавицы Жаннетт – настоящей эталонной француженки со славянскими корнями зубов, знающей пару сотен стандартных русских слов и таких же общих, ненапудренных особенной гениальностью предложений.

Она танцевала в «Вишнёвом саду», интегрированным в когда—то родной и близкий «Роби—Боби». Танцевала удачно. Всё дело тут в генеалогическом древе, напустившем немало семенной пыли на несколько поколений дедушек и бабушек, состоящих в запутанных родственных и пересекающихся взаимоотношениях на манер скомканной паутины. Среди предков по женской линии водились балерины.

Про эскадроны русских – то ли красавцев—гусар, то ли одних только казаков, проследовавшим ровно до Парижа вдогонку за побитым Наполеоном, даже не будем тут припоминать. Россия с Францией связаны гораздо глубже и приятнее во всех отношениях, особенно если сравнить вышеупомянутых гордых, честных, невороватых, любвеобильных русских казаков и бескровную, но и бесславную также сдачу Парижа германским танковым войскам во Второй Мировой и всё последующее за ним французо—немецкое блЪдство.

Вскользь можно упомянуть, – больше для смеха, нежели для справедливости, что солдаты Наполеона ввезли с собой в Россию массу фальшивых бумажных денег. Ввезённый дефолт их не спас. Не спас от бесславного, торопкого бегства даже специально откляченный в арьергард маршал Ней.

Казаки же и гусары, на радость французских противников империи, фальшивых денег не изготовляли, довольствуясь своим солдатским заработком и обходительным отношением француженок.

Казаки перед боем не брились, а гусары завивали усы, сидя на лошадях.

***

Банти—Бантик говорящих крокодилов никогда не видел, хотя с удовольствием попробовал бы пообщаться, если бы реально довелось.

В момент выныривания фантастического полуживотного он спускался в трюм по естественной надобности, присовокупив к необходимостям некоторые приятности. А именно: – интимные операции с частью тела, которые так свойственны молодому и темнокожему, вечно неудовлетворённому поколению. По возвращению на палубу крупные круги на воде уже ушли по течению, растворившись и даже не достигнув подпорной стенки потемневшего от скуки времён Нотр—Дама, высившегося надменной громадой на противоположной стороне речушки Сены.

Жанетт находилась в тот момент на носу баржи. Даже перевесившись через перила, она видела единственно только хвост неизвестного животного. Зато чётко слышала несущиеся с канатов странные завывания, похожие на человеческие голоса. Узрела миг ныряния. Баржа от того нырка заметно колыхнулась. По силе болтанки можно уже судачить о величине животного.