Корона ветреных просторов

Всё сказанное незнакомкой казалось полным безумием. Ветер, завывая, вторгался через оконце в камеру, но даже он не смог развеять надменный тон возмущенной дамы. Сэл же, раскрыв свои обветренные губы, с каждым новым бранным словом наполнялась жаром злобы к женщине, посмевшей обвинять её бог весь в чём. Да и за что?! Было непонятно, но эта злоба так и подступала к её горлу. И хотя она не знала, поймёт ли её слова высокомерная дама, но её спесивую речь, к великой странности, она понимала.

– Да что же я сделала?! – вспылила пленница, оставаясь на месте, которое почему-то посчитала безопасным. То был заплесневелый угол темницы, колющий щербатостью её спину.

Королева даже вздрогнула от такого внезапного ответа, сорвавшегося скопом негодования к её раскрасневшимся ушам, а рихт Гарпин опустил руку к напоясному кинжалу.

– Хм, – продолжила дама, – да у тебя скотский характер, – слова словно медовым ядом обволакивали её белые зубы, слегка постукивающие друг о друга. – Но то, что ты понимаешь наш язык, – это уже хорошо. Значит, корона делает своё.

Она посмотрела вновь на Гарпина, готового к непредвиденному, и помахала перед ним пальчиком.

– Мой верный рихт, – продолжила она. – Не сочли бы вы за милость принести мне немного фруктов?

Эбус поморщился и в недоумении, почесав бороду, возмутился:

– Но, госпожа, это может быть небезопасно!

Вессанэсс была непреклонна и, не сказав ни слова, лишь указала ему, как верному псу, направление, а оно унизительно простиралось за дверь. Под этим командным взглядом он и удалился. Но лишь за дверь, где отдал приказ одному из своих приспешников исполнить королевскую волю. А сам, как преданный слуга, продолжил блюсти безопасность высшей, но отнюдь не чистой крови.

– Быть может, ты мне скажешь своё имя? – одинокая королева была уязвима сейчас больше, чем прежде, но, к явному недоумению Эбуса за порогом, чувствовала себя непробиваемой стеной, не меньше. Она, прищурившись, пыталась более подробно рассмотреть Сэл и тот предмет, что тикал на её руке.

– Скажу, – ответила пленница. – Меня зовут Сэл Дженсен, и я родом из Рейне. Это деревенька…

– Заткнись! – оборвала её усердие Вессанэсс, будто более не имела сил сдерживать свой гнев. – Чёртова воровка!

Цветок на её голове зашевелился и обвил своими побегами нежное оголившееся ушко.

– Я знаю, как с тебя её снять!

Острые слова прожигающим напором захлестнули девушку, покрывшуюся предательской дрожью.

– Неужели? – прошептала она, понимая, что эта проступившая дрожь не от страха. А от того, что звалось ненавистью. Эта ненависть обращала её тон в такой же спесивый и грубый, каким изъяснялась и королева.

– Корона – это своего рода паразит, высасывающий все силы из тела своего носителя, – пояснила Вессанэсс. – Чтобы её носить, нужно есть по меньшей мере шесть раз в день. Иначе смерть. Впрочем, по иронии судьбы, её невозможно отобрать силой, как невозможно отрубить тебе голову. Она твоя защита, но лишь до тех пор, пока ты являешься её питательной средой. Ты ведь знаешь, что будет, если я не стану кормить тебя в течение четырёх дней? – усмехнулась она.

В этот момент Эбус вошёл в темницу с медным блюдом в руках, наполненным диковинными фруктами. Он, поклонившись, отдал его Вессанэсс, будто бы самолично бегал за ним, топча ступени тюремной башни.

Девушка и не думала, что эта надменная фурия в двух шагах от двери начнёт её кормить фруктами, которых раньше она никогда не видела. Королева посмотрела на неё с усмешкой, наверняка зная о голоде, одолевающем её плоть, и с этой же усмешкой начала вкушать наливные плоды. Её нежные руки касались розово-жёлтых округлых форм, а губы утопали в сочной мякоти. Затем были плоды красные, продолговатые, что наполнили сладким ароматом всё вокруг. Трапеза закончилась белой тряпичной салфеткой и той же издевательской улыбкой, которую так и хотелось сорвать.

– Ты не получишь еду, – обронила мучительница. – Ты умрёшь здесь, и корона спадёт с твоей головы. Ведь я истинная королева этих мест. Я! Не предательница Савистин, сбежавшая со своим любовником. Я! Не так ли, мой верный рихт Эбус?

Гарпин одобрительно отозвался за её спиной, что принесло ей неповторимое наслаждение. Сэл же закипала от злости и ненависти к той, что в таком уничижительном тоне разговаривала с ней. Девичьи руки, подгоняемые яростью, готовы были убить её сию же секунду, но разум, как незримый советчик, помнил об отце, который, возможно, так же, как и она, являлся королевским пленником и ждал конца своим мучениям. Она, конечно же, только и делала, что утопала в своих догадках, но её язык не мог об этом не спросить.

– Мой отец у вас?

Девичий голосок стал послушнее, будто предупреждая королевский гнев. Дама не могла это пропустить. Она изящно отступила к оконцу, словно бы собираясь подышать. Её грудь вздымалась, и с каждым вздохом, наполняющим плоть, растение, вплетённое в ток длинных шелковистых волос, шевелилось. Пленница не верила своим глазам, но если говорить о глазах, то за последний день странностей было предостаточно. Довольно высокий рост королевской особы позволил ей без труда осмотреть свои владения. Замок, кузни, торговцев, бранившихся на углу улочки Слёз. И вот наконец зрачки, проделав весь этот круг, заприметили то, что она и желала увидеть.

– Иноземка, – сорвалось с её губ, – подойди.

Гарпин снова воспротивился этому, считая поведение своей королевы безрассудным. Но предложенный ею компромисс сгладил его острое нутро. Он сам подтащил Сэл к оконцу, приставив к её спине двусторонний кинжал. Она постанывала от страха, никогда ещё в жизни никто так не обращался с ней, смерть не дышала ей в спину, а мощная мужская рука ещё никогда так крепко не сжимала её плечо.

Внизу, на площади, прямо под королевским дворцом, связанный по рукам и ногам, находился её отец, за ним, словно раненый пёс, ковылял Барни Фостер. На их шеи тоже нацепили ошейники с поводками и тащили в неизвестном направлении.

– Отец! Отец! – вырвалось с девичьих уст. Но птичий гомон тюремных стен не позволил словам достигнуть цели.

Королева поёжилась от её крика и отпрянула во тьму тюремной камеры.

– Тише, тише, дитя! – воскликнула она. – На моих землях так не кричат.

Сэл не понимала, что с ними делают, но их вид был ужасен. Один человек бесцеремонно толкал их в повозку, другой проверял путы на их руках, а третий пренебрежительно плевал в их сторону. Она, повернувшись к королеве, невольно затряслась, и в её глазах, наполнившихся паникой, проступили слёзы.

– П-п-п-рекратите, – с заиканием произнесла она. – Что вы делаете?

Вессанэсс, улыбаясь, перебирала свои густые волосы, словно это было самым важным сейчас.

– Я продаю их, – будто между прочим вымолвила она. – За десять янтарных шаров. Теперь Гурдобан с острова Катис их законный хозяин.

Руки Сэл задрожали, а королева продолжала болтать.

– Ему интересен мир по ту сторону, хотя что там может быть, кроме таких недоумков, как твой отец. Возможно, когда их рассказы закончатся, он их убьёт. Впрочем, твой отец и так очень болен. Мы дали ему прозвище Бафферсэн, что означает трус. А вот второй из пленников твоего рода смельчак, он получил имя Аккертон, что переводится с амийского простым словом – хищник.

Не выдержав, бедная девушка со всем огненным рвением кинулась к глумящейся ведьме, пытаясь разорвать её в клочья. Но верный рихт не позволил ей и пальцем коснуться своей госпожи. Он отшвырнул Сэл на жёсткий матрац, оцарапав её руку лезвием кинжала.

– Ещё раз рискнёшь! – прорычал он. – Проткну! – встав между ними тенью, непоколебимой и властной.

Его приспешники тоже показали свои носы. И если королева была его госпожой, то он был господином им всем. Но их опасения оказались напрасными. Он в силах справиться с девчонкой.

– Да ладно тебе, мой друг, – несносной гадиной продолжала Вессанэсс. – Она маленькая, напуганная девчонка, с которой я и сама справлюсь. Как у такой смелой девочки может быть такой трусливый отец. Он всего за пять минут пыток выдал твоё местоположение. И моргульским псам не составило труда тебя отыскать.

– И чем же вы расплатились с ними?! – огрызнулась Сэл.

– Тем, что было им нужно, яйцами бетисов. Это лакомство необходимо для развития их потомства.

– А как же Клер?! Моя спутница?! Где она?!

– Наверное, её съели по пути, – ответила Вессанэсс так спокойно, как будто всё это было у них в порядке вещей. – Ты, главное, знай, я не тиран, упивающийся кровью своих подданных и иноземных гостей. Всё это я делаю для своего народа, – она вздохнула. – Мы здесь не то чтобы процветаем, мы здесь выживаем. И эти пятьсот с малым лет рабства сделали нас такими. Хотя, что я тебе рассказываю.

Она, вздохнув, похлопала Гарпина по плечу, и тот отворил перед ней дверь темницы.

Ещё раз взглянув на Сэл, она припомнила свою погибшую дочь Калин и с дурным осадком на душе проследовала прочь, приказав Гарпину следовать их плану и ни в коем случае не носить в камеру даже воды.

Неистовым криком, рвущимся изнутри, Сэл закричала, как никогда в своей жизни. Её ноги устремились к запертой двери, что от удара девичьего тела глухо хлопнула. Руки били по ней, но всё это было без толку. Лишь крик, исполненный душевной боли, изливал всю её злость на эти стены, сдерживающие даже тьму, на беспристрастные просторы Салкса за решётчатым окном, на кэру́нскую общность, не ведающую ничего, но в первую очередь на беспощадную Вессанэсс, уходящую прочь.

Этот крик, прорвав птичий гомон, как тряпичную завесу, дошёл и до ушей обездвиженного Франка, что тут же узнал голос своей дочери. Этот голос, сорвавшись неистовством, облетел весь Иссандрил, а после затих и окончательно растворился в суете городских улиц.

* * *

Небольшая повозка, запряжённая парой крупных ракутаров, изрядно покачиваясь на холмистой местности восточного Салкса, держала свой путь к королевской гавани, иначе называемой в округе бухтой Тартамэ. Её маршрут, местами тенистый и извилистый, пролегал через лесные тропы колониальных охотников, через их пещеры Эку и, огибая зелёную гору, уходил на глубокий зов Гэссальского океана. И только изредка этот зов перебивал скрип деревянного колеса, не смазанного конюхом в должный час. В повозке, как ни странно, собралась довольно необычная компания мужчин, двое из которых утопали в свойской беседе о наивысших насущных делах.

Первый из них был седовласым рихтом Фитбутским, называемым повсеместно старостой Мирдо. Он был подтянутым и крепким стариком, занимающим важный пост в королевском совете, что, как правило, восседал в Батуре, и управлял колонией добытчиков семян Эку. В связи с должностью, возложенной на его плечи самой королевой, Мирдо носил и подобающее одеяние, а именно изумрудную мантию, расшитую серебряными нитями в узорах местных орнаментов, и кожаные сандалии, что, в отличие от другой обуви, не натирали его отекающие ноги.

Второй, напротив него, был иноземным торговцем с острова Катис, крепким и мужественным амийцем, величаемым среди прочих торговцев Гурдобаном, сыном своих красноликих земель. Его тело покрывали белая шёлковая сорочка и жилет из варёной кожи ящеров, а на ногах были надеты брюки свободного кроя и сапоги из выделанной шкуры красно-рыжих амийских ум. К его удаче, он возвращался домой не с пустыми руками, а с товаром в виде двух пленников, связанных по рукам и ногам, одного из которых окликали Бафферсэном, или попросту трусом, другого Аккертоном – хищником и заступником, но вне зависимости от новых имён рабы оставались рабами, хоть об этом и не говорил ни один великий закон.

Друг напротив друга головы пленников бессознательно болтались, и если бы не крепкие верёвки, удерживающие их тела, то торговцу бы пришлось искать своих рабов на просёлочной дороге или же в колючих кустах Житицы[27]. Мало кто бы осмелился посадить рядом с собой порабощённых, но Гурдобан был не из тех, кто чурался окровавленной плоти. Он не боялся и внезапного сопротивления, которое, впрочем, вряд ли могли бы оказать пленники.

Юный скуластый возничий Гелен, подчиняющийся воле Мирдо, руководил ракутарами, умело направляя их по дороге меж холмов и троп вдаль. Он, подёргивая вожжи, напевал какую-то незамысловатую местную песенку, но его пение никто не слушал.

Амиец, краснокожий гуманоидный мужчина лет сорока пяти с довольно широким разрезом глаз и гладким черепом, частенько посматривал на своих пленников, осунувшихся и бессознательных, и, не закрывая своих чешуйчатых губ, что-то говорил:

– Скажи мне, благородный Мирдо? – спросил он. – Ты считаешь моё приобретение удачным? – он указал на своих рабов, измазанных грязью и кровью, но всё же представляющих для него особую значимость.

Мирдо, посмотрев на истерзанных мужчин, помотал седой головой.

– Я считаю это расточительством, – ответил он. – Янтарные шары нынче добываются тяжело, а ты заплатил за них десятью такими. Да и к тому же мы и сами в их положении, а такого никому не пожелаешь.

Гурдобан потёр пальцами подбородок и выдернул из просаленной кожи несколько странный костяной ежовый шип.

– Да, – вымолвил он, – наша участь незавидна, но это же не значит, что мы не должны себя баловать. – Он взглянул ещё раз на оторванный отросток в виде шипа, что, как и кожа, имел красноватый оттенок, и вздохнул. – Жалко, что мои отравленные шипы растут быстрее, чем семена Эку Вэй в сумеречных гротах.

– То-то и оно, – посетовал Мирдо. – Наши гроты полнятся лишь на треть семенами, а мы должны собрать не меньше двадцати тысяч таких, и в должный срок.

Торговец, запустив руку в кожаный жилет, извлёк из кармана металлическую коробочку с изображением некого океанского монстра, именуемого Гивалом. Крышка отворилась, и на дне коробочки, в окружении зеленого мха, торчали такие же ежовые шипы, какой и был зажат меж подушечек его пальцев. Мирдо опасливо посматривал на эту вещицу в руках торговца, ведь каждый на всех одиннадцати островах знал, что это такое, а он тем более. То был смертельно ядовитый шип, который с осторожностью торговец водрузил в подушку бархатного мха. С помощью этих шипов его сородичи изничтожили более двух видов подводных сайклов[28]. Конечно же, сайклы тоже принесли немало бед в акватории туманных вод, топя торговые суда, но всё же не заслужили полного истребления. Закончив свой обряд водружения ежовой колючки в мох, амиец вернулся в разговор так, словно этих минут и вовсе не было.

– Умелое оружие, – подтвердил он. – Когда под рукой ничего нет, – затем, подумав, добавил: – да и когда под рукой что-то есть. – Его зрачки с красноватой радужкой уловили пробуждение одного из пленников, того, кто был моложе. – Вот если пленники попытаются сбежать, – продолжил он, – то с помощью всего одного шипа я смогу окончить их дни примерно секунд за пять.

Мирдо поёжился и сглотнул ком слюны, подобравшийся к горлу.

– Они не сбегут, – слегка махнул рукой. – Для них здесь всё впервые, куда им бежать?

Амиец осмотрелся, вокруг было тихо и спокойно. Гладкоствольный лес, в котором обитали сумрачные бабочки, смыкался над ними кронами, словно своды великого древесного храма Аскийских дриад. Тропа шириной в пять шагов больше походила на просёлочную дорогу и была запорошена игольчатой листвой. Ровные ряды могучих деревьев тянулись вдоль неё, как будто их насаждение было обдуманным делом чьих-то рук.

Повозка, пройдя сквозь тенистый лес, с горем пополам достигла горной дороги, и мужчины, посмотрев с жалостью на воющих ракутаров, решили дать им немного передохнуть. Они покинули повозку, оставив Гелена один на один с пленниками, и принялись разминать затёкшие чресла.

По левую сторону от дороги с большого обрыва открывался прекрасный вид на убаюканную туманом долину. Плодоносные деревья Эку прорывались сквозь него своими кронами, пестреющими красными продолговатыми плодами размером с добрый кулак, которые безжалостно поедали белоснежные крылатые бетисы[29].

Пленники, наконец-таки очнувшись, во все глаза озирались по сторонам. Лес, горная возвышенность и долина – всё поражало их воображение. В противовес их оцепенению, жизнь вокруг бурлила, и золотистые мухи, пробивающиеся к их ранам, то и дело подтверждали это. Протяжный свист – и белая птица пролетела прямо над ними, наверняка спутав их окровавленные головы с плодами Эку Вэй. Таких величественных и красивых созданий им не приходилось встречать.

Длинные перья бетисов иногда достигали шести футов в длину и были непривычно острыми. Ходили слухи, что ими даже можно было вспороть горло врага, возможно, так оно и было, но слухи оставались слухами, и перья, по большей части, использовались служанками в качестве украшения господских спален или же опахала для всё тех же господ.

Своими закруглёнными клювами птицы поедали плод за плодом, придерживая его в мощных когтях, а потом устремлялись к вершине горы, туда, где они круглогодично гнездились. При резком взлёте их крик был настолько певчим и протяжным, что порою походил на звук от падения небесных камней. Вот и сейчас он был таким.

Мирдо и Гурдобан стояли у пропасти, как старые и добрые друзья, покуривая в костяных трубках дисову траву, что частенько славилась своим одурманивающим свойством. Они всматривались в долину под ними, как во что-то первобытное и очень древнее, и втягивали губами синеватый дым.

– Ваши сады Эку не мешало бы немного проредить, – предложил Гурдобан. – Так семена лучше выспевают.

В ответ Мирдо заулыбался, то ли от травки, которую курил, то ли от слов амийского друга.

– Мой ученик Сабис, – добавил он, – удобряет их помётом бетисов, что позволяет семенам расти большими и легко отделяться от корней.

– А мы поливаем их кровью ребузов[30], – рассмеялся Гурдобан. – Но, похоже, и у нас, и у вас что-то идёт не так.

– Ох, ну уж от крови лесных синих ребузов точно, – подхватил Мирдо.

Он морщинистыми перстами расстегнул две пуговицы мантии у горла и благословенно вздохнул полной грудью.

– Совет ещё не знает, что нижние гроты полупустые, – слегка омрачился. – И если мы не соберём положенное в срок, то… – он помолчал, словно боясь представить исход всего этого, а потом закончил предложение другими словами. – Да поможет нам сила кэры, не оставляющая наши надежды.

Торговец молча пожалел его, омрачив печалью глаза, ведь на плечи старика выпала непростая ноша нести ответ перед королевой, да что там говорить, перед всем кэрунским народом.

– Мы явно молимся не тем богам, – счёл добавить Гурдобан к той печали, что казалась в таком месте неуместной.

Окликнувший их возничий уважительно предложил своему господину последовать дальше, потому что небо над Салксом, кажется, было готово пролиться дождём. На что вельможи, вытряхнув пепел из своих курительных трубок, проследовали к повозке, на свои места.

Повозка тронулась, проскрипев деревянными колёсами, а ракутары, слегка подвывая, с упорством выхаживали по каменистому склону. Они относились к числу старых особей, списанных отовсюду, но изредка всё же совершающих перевозку небольших грузов. Мирдо сетовал на это, попрекая главного конюха Аскина из Иссандрила в том, что он выжимает из бедных животных последние жизненные силы. А если ракутары по дороге сдохнут, то наверняка этот самый Аскин пошлёт за ними свору своих малолетних мясников, дабы освежевать их и разобрать по косточкам. Для Гурдобана вряд ли всё это было занимательным, и потому иногда он отвлекался от болтовни старика, рассматривая своих рабов.

Один из пленников, называемый Бафферсэном, вёл себя активнее, чем другой. Он, слегка наклонившись в сторону Аккертона, сказал ему пару слов.

– Сэл здесь, – и, заприметив взгляд амийца, съёжился, словно от подступившей боли.

Сначала Аккертон ничего не ответил, во рту его пересохло, а от крови стоял постоянный солёный вкус. Но после того, как взгляд торговца снова обратился к Мирдо, он что-то буркнул в ответ. Бафферсэн понял, что он сказал, то был простой вопрос, повисший в воздухе.

– Зачем она им?

Со скрипом колеса, периодически главенствующим над всем окружением, Бафферсэн заговорил со своим другом, уже без всякого укрывательства и совершенно не зная, к чему это приведёт.

– А зачем мы им? – прохрипел он. – Ведь мы не знаем их языка, как и они нашего, – его взгляд упал на Гурдобана, что с удивлением пялился на него.

Аккертон, проскулив, оборвал его взгляд, поймав себя на том, что так же, как и Франк, уловил на себе полное внимание Мирдо.

– Не пялься на него, – сказал он, а потом добавил: – там в камерах этому краснокожему и не нужен был наш язык, он прочёл наши мысли на раз и два, лишь коснувшись наших тел. Только это позволило им разыскать Сэл. Надеюсь, с моей Клер ничего там не случилось.

– Не выгораживай меня, мой друг, – заныл Бафферсэн, – я сам обнажил ему свои мысли. А что до твоей Клер, то при чём здесь она, эта чудовищная вещь была в моём доме.

Гурдобан ударил кулаком по деревянному седалищу, и пленники, вздрогнув, замолчали. То показалось ему крайне возмутительным – их переговоры бог весть о чём прямо при них.

– Ты посмотри, Мирдо, – пробухтел он, – общаются и даже не прикрывают свои рты.

Мирдо промолчал, посматривая то на одного пленника, то на другого. А затем впереди каменной дороги выросла зелёная гора, и старик приметил среди стволов зеленой бистии[31] свою трудовую колонию.

– Мой друг, вот я и на месте! – воскликнул он, несомненно, радуясь местам, имеющим в его мудрой душе значение дома или же чего-то близкого.

Повозка, переваливаясь с колеса на колесо из-за довольно внушительных ухабов, проехала между больших тотемных столбов, по форме напоминающих изваяние сторожевых длинноклювых птиц, и остановилась. За ней, почти друг на друге, размещались сотни деревянных шалашей и амбаров, полевых кухонь и кузниц, разносящих повсюду звуки молотов, бьющихся о наковальни. Всё это переходило в многочисленные, подпёртые деревянными балками пещеры, которые, как и всё прочее, ютились под станом зелёной горы.

Раздобренные женщины-кухарки, как и их юные помощницы, перемотанные шерстяными накидками, покрывающими тонкотканые сорочки, тут же показали свои носы из шалашей. Они любили Мирдо и баловали его своими широкими улыбками. Растолкав девушек, скопившихся мухами у повозки, где и был сейчас староста, крепкий, некрасивый мужчина по имени Дибли помог ему слезть.

– С возвращением домой, о великодушный рихт, – обронил он. И в его руке звякнула связка медный ключей.

Эти ключи, словно регалии королевы, были признаками могущества самого Мирдо, подтверждающими его власть. Конечно же, Дибли вручил их ему, в общих словах обрисовав картину своих трёхдневных действий. Именно трёхдневных, потому что столько и отсутствовал староста колонии, посетивший беспокойный Иссандрил.

– Два раза я открывал амбары, чтобы проверить мышеловки, – сказал он. – Один раз хранилище, дабы проветрить семена. Больше ключами я не пользовался. И, кстати, кузнец Фирджи явно плохо освоил своё ремесло, зубья кирки не выдерживают и пяти ударов.

Старик, постучав себя по голове, приостановил его, вернувшись расторопно к повозке.

– О, мой друг! – покачал он сединой. – Прости меня за моё невежество. Спускайся, отведай травяного чаю.

Гурдобан похлопал его по плечу, тихонько, словно отца, который, к слову сказать, перед своей смертью забывал даже о том, что у него есть сын. Он был бы рад принять предложение такого великодушного кэруна, но время диктовало всему свои сроки, а потому ему не оставалось ничего, кроме как проститься с ним и пожелать бетисового счастья.

Возничий дёрнул поводья, и повозка, покачнувшись, тронулась, всё так же безучастно поскрипывая.

Через полчаса от трудового поселения виднелся лишь герб на возвышенности у горы. Красное древо на натянутом треугольном лоскуте зелёного цвета символизировало стойкость кэрунов, долголетие и братское единство. Точно такое же красное древо возвышалось и на Батуре и было самым древним из прочих.

За зелёной горой дорога петляла по склону вниз и отмечалась, словно вехами, тотемными столбами. Они, разной формы и длины, олицетворяли многообразность животного мира Салкских земель и не только. Какие только диковинные существа ни встречались в их изваяниях, искусно вырезанных настоящим мастером своего дела. За ними простиралась кустарниковая растительность, густо разросшаяся по обеим сторонам каменной дороги.

С этого обширного склона, где находилась скрипучая повозка, вдалеке виднелась королевская гавань. Отсюда же можно было увидеть пару островов. Самый ближний из них располагался в пяти милях от бухты Тартамэ и звался скалистым Рэхо. Дальний – еле заметный Катис, что и был домом амийца.

Одиннадцать рабских островов своим расположением очерчивали акваторию таинственности и замкнутости и различались между собой не только народами, но и культурами.

Остров Катис, народности амийцев, был шестым по часовой стрелке от Салкса, и потому водный путь до него пролегал через ближние воды Рэхо, что могло быть очень опасным для моряков, решившихся на это. Но всё же Гурдобан не раз проплывал на своём корабле мимо этого острова, который, впрочем, называли также островом поработителей.