Завше блиско

Лиса и подумать не могла, что у тихой пани Верчи есть такой классный и сильный ухажёр. Прям настоящий принц! «Вдруг Верча с этим мужчиной ещё и… того самого», – думала она, и тут же мимолётно вспомнился интересный факт: самки стрекоз могут претворяться мёртвыми, чтобы увильнуть от спаривания.

«Ну до чего удивительный мир взрослых. И у пани Верчи, оказывается, есть секрет…» Да… учителя, у которых есть своя собственная жизнь, кого хочешь шокируют до мозга костей.

Северина могла удивиться стократ сильней, если бы узнала, что, возможно, секрет был не один. Их насчитывалось около двух!

Глава 4. Сядем в круг

Ничего отцу Северина так и не рассказала, а вот блокнот пополнился несколькими страницами. Накопилось столько эмоций и чувств, что у Лисы даже стали выскакивать стихи. Сначала просто по четверостишию, как говорят мэтры рифмы, – тяп-лять, лишь бы написать. А потом она даже засела на любимой иве и родила крупным почерком целую страницу, посвящённую маме, – может, она там с неба разглядит.

На сердце полегчало. Значит, разглядела. И похвалила, и прижала к груди, и нежно-нежно поцеловала… Почти как пани Верча недавно.

На следующий день учительница, кстати сказать, слово сдержала и поговорила со Сметаной-старшей. Как и ожидалось, сошлись на том, что девчонки просто не будут замечать друг друга, – худой мир лучше войны.

Сметана-младшая на урок не явилась. Учитель подсадил забывшего учебник Нуличека к Севе, но она не слушала тарахтения ни географа, ни дружка-перекати-поле, а прилипла к окну: там внизу, у дороги, Сметана-старшая отчитывала дочь. Сева никогда не видела раньше мать Каи, только слышала от Каджи, что отец девочки давным-давно ушёл из семьи и мать заводила себе новых мужиков, но они не приживались надолго.

Волосы женщины были ровно зачёсаны назад и ложились на голые плечи; топ еле дотягивался до юбки, которая из последних сил старалась прикрывать коленки. Макияж бил в глаза даже издалека.

Сметана-старшая пренебрежительно бранила дочь, а та послушно потупилась и в паузах пыталась оправдаться, то заламывая руки, то прикладывая их к груди. Но женщина не слушала, перебивала и только сильнее злилась. Она скандалила так, будто дочь была незнакомой тёткой да к тому же вылезшей из постели её мужика. Время от времени женщина сбавляла тон и оглядывалась по сторонам, но, никого не заметив, снова по полной налегала на связки. От такого ора уже и младшая стыдливо проверяла: не смотрел ли кто, и покорно продолжала выслушивать, какая она плохая и размалёванная дворовая девка.

«Непутёвая!» – смогла разобрать Сева. «Убила бы!..»

Кая жалостливо схватилась за рукав маминой кофточки, но та жёстко одёрнула дочь и жестом поставила между ними барьер. Бедная девчонка заплакала, то и дело порываясь приблизиться, но женщина упорно её отталкивала.

Сначала Сева пресыщалась чувством мести за недавнюю драку, но спустя несколько минут сердце у неё дрогнуло. Как же это походило на их с отцом отношения.

Выдохнувшись, Сметана-старшая залезла в нагрудный карман младшей, вытянула оттуда все деньги и демонстративно влепила под нос дочери дулю. Чтобы поставить последнюю точку в разговоре, старшая замахнулась, а девочка в страхе закрылась руками.

«Ух, зараза! Зачем я тебя родила…» – выпалила женщина, запрыгнула в машину и рванула с места.

Кая так и осталась стоять в пыли возле дороги. В исступлении девочка облокотилась на старый вяз. Она выглядела жалкой: тени потекли, прическа растрепалась; да тут ещё и рюкзак, как нарочно, соскочил с плеча и плюхнулся на землю. Кая хотела заехать по нему ногой, но промахнулась и лишь слегка чиркнула подошвой. Она злилась на себя за слабость, но от этого становилось только больше слёз.

– Ого! – Каджа увидел сцену на улице. – Ну ты коварная, Ринка, там такое творится, а ты молчишь. Глядите, Кая ревёт! – радостно завопил он в сложенные рупором пальцы, и класс, несмотря на недовольство учителя, метнулся к окнам.

По комнате прокатилось удивлённое мычание. Марек сразу закопошился: хотел побежать на улицу и успокоить подругу, но, столкнувшись с волчьим взглядом Дубека, Млувка осел обратно в стул.

– Поглядите на неё, колбаса обиженная! – не мог нарадоваться Нуличек, и тут же сзади получил от Алеша крепкий подзатыльник.

С каждым днём листья теряли соки, но прибавляли в цвете. Светлые, бездождливые дни держались бодрячком и до сих пор не подпускали тяжёлых туч. Северина радовалась погоде; чаще и чаще она оставляла душную квартиру ради панорамной ивы. Делать уроки там было гораздо приятнее, что приносило и достойные отметки в школе. Осень не могла не нарадоваться, глядя на своё отражение в ручье, дивясь только умильному дрожавшему в воде человечку с рюкзаком. А как не удивляться, до чего эволюционировали верблюды – отстёгивающийся горб! Это же… это так же поразительно, как за баснословную сумму съесть ласточкино гнездо[8] – но с кусочками курицы вместо стрижат (осень видела такое через окно пекинской кафешки). А вот в верблюжьих краях она бывала редко, вот и изумилась развитости древесной Квазимоды.

Сева взаимно восторгалась осенью и делала домашку. Она взглянула на время: вроде день, а зарядка на телефоне уже ползла к нулю. Может, забыла вчера в розетку воткнуть? Ну, да ладно, вечером заряжу.

Осматривая писаную рощицу, взглядом она зацепилась за лишнее пятно. Оно было уже знакомо: красное с синим верхом. Чувства вышли смешанные. Во-первых, Лиса помнила, как из-за пустяка «мешок» визжал в их прошлую встречу, а во-вторых – как она не находила себе места, оставив мальчишку одного в лесу. Разгорелось и любопытство: ну как мог он оказываться один да ещё так далеко от дома?

Порывистости Севе было не занимать, и раньше, чем она сама решила, ноги сошли на берег. Уши инстинктивно старались свернуться в трубочки и тянули её в противоположную сторону, но ноги за тринадцать лет накопили больше мышц. Лиса ещё издали старательно хрустела веточками и листвой, чтобы обозначить себя и не напугать чувствительного мальчика. Один ноль в пользу ног – и Лиса уже стояла близко к каменному кругу. Но не совсем близко. Лишь не очень далеко, а то мальчик и не заговорил бы вовсе. Да и слишком близко тоже плохо. Да, может, он и не собирался вообще ни с кем говорить. Мысли закружились похлеще мух в стиральной машине.

Рот растолкал их всех и вылез на передовую:

– Ян, это я, Сева. Помнишь меня? – заговорила она так нежно, как с младенцем кошечки на пуховой подкладке. – Только, пожалуйста, не кричи. Я тебе ничего плохого не сделаю.

Тишина в ответ. Но было видно, что мальчик её прекрасно слышит.

– Если хочешь побыть один, только скажи, и я мигом испарюсь.

«Ну да, – подумала она, – скажет он, как же…»

– Или дай знак какой… махни рукой, что ли…

Тишина. Кромешная, непробиваемая стена тишины. Делать нечего, Сева вздохнула и медленно, на цыпочках стала ретироваться.

Вдруг сзади послышался будто гулкий звук камешков. Ну тех из круга, которые Лиса нечаянно задела в прошлый раз и получила за это частичную контузию. Она оглянулась: куртка не двигалась, но – из-за колена выглядывало нечто…

Северина не поверила глазам и прищурилась: да, что-то шевелилось и с любопытством смотрело в её сторону.

– Так мне уйти?.. – на всякий случай переспросила она, но не получила ответа. – … или остаться?

Щелчок камешков!

Она застыла и не знала, как лучше поступить.

– Остаться?.. – неуверенно переспросила она.

Стук!

– Ладно… тогда я подхожу, – сказала она и осторожно стала приближаться.

Светлое нечто закопошилось и быстро спряталось за коленку Яна.

– Там у тебя бегает кто-то… – между делом сообщила Сева, будто мальчик и сам не видел. – Смотри, а то цапнет… (тут она запнулась и почему-то добавила) – меня.

Мальчик молчал, но насторожился, как дикий зверёк. Лиса подошла и заглянула в лицо Яна: тот смотрел сквозь и вдаль, зрачки не двигались. Он словно был погружен в мир слов, звуков, интонаций, чётких мыслей  – но мир красок и эмоций был для него закрыт.

В руках у Яна сидела мышь! Северина чуть не взвизгнула, но вовремя сглотнула испуг. Мышь стояла на задних лапках и шевелила на неё усами. Лиса чуть не утонула в чёрном бездонном взгляде зверины, и, передёрнувшись, отвела глаза.

– Ты не говоришь со мной по какой-то причине или просто не хочешь. Ох, много спросила… По какой-то причине?

Стук.

– Ага… ага…– но дальше она не могла ничего сообразить.

К счастью, Ян сам повернул голову и посмотрел на камни. По мнению Севы, с ними вроде всё было в порядке.

– А по какой же?.. – растерялась девочка.

Ко второму счастью, Ян снова посмотрел на круг.

– А-а! – стукнула себя по лбу прозревшая Лиса. – Поняла. Скоро поболтаем! – И унеслась к ручью.

Немного погодя она вернулась с пригоршнями камешков. Уселась, как Ян, скрестив ноги и стала выкладывать вокруг себя линию. Когда она закончила, то, довольная своей сообразительностью, гордо приступила к диалогу:

– Не кусается крыса-то?

Но мальчик только снова вперился в свои камешки. Тут Сева поникла и её сообразительность где-то хрустнула. Ну ничего. Пять минут мозговой потуги, и она окончательно прозрела, ведь молчание Яна требовало неотступной настойчивости и внимательности. Камешки мальчика лежали без прорех, а у Северины – абы как, лишь бы на круг походить. Для Яна главным была не геометрическая фигура, а чёткая, непрерывная граница – его защита от внешнего мира, и без понимания этого наладить контакт было невозможно.

«А-а! – обрадовалась Лиса. – Тебе не круг нужен, а отдельная комната, так сказать. Хорошо. Тебе своя и мне своя», – напевала девочка, сдвигая камни поплотней.

Она сделала неразрывную границу, и мальчик тут же заговорил!

– Ты всё путаешь и заставляешь меня исправлять! Крыса – кусается, – ответил он на вопрос, который Сева уж почти забыла. Она тут же спрятала руки в карманы подальше от острых зубов грызуна. – А он, – указал Ян на лжекрысу, – не кусается. Это не крыса. Это Фредди.

Северина больше поразилась не тому, что её сто раз исправили (Ян бы сказал трижды), а необыкновенному, вызывающему сложные эмоции голосу. Почему-то сначала он пугал своей кристальностью. Звучал высоко, со стеклянной отстранённостью – никакой густоты; слишком плоский и лишённый эмоций дискант. Но постепенно, хоть и не без труда, Лиса привыкла и перестала обращать на него внимание.

– Хорошо, что не кусается. – Рина вынула руки из карманов и с недоверием взглянула на «крысу». – А кто он  – Фредди?

– Мой друг, – сказал мальчик и погладил шерстяной комок, который довольно подставил спинку и удобно разлёгся в ладони. – Мы думаем, ты нам не навредишь.

– Точно не наврежу. А зверь-то он какой, порода?

– Мандарин, – невозмутимо ответил Ян.

Сева будто очутилась в анекдоте, где говорили каждый о своём, не слыша собеседника, и влепила «в тему»:

– Брамборачка[9]!

Ян сразу посмурнел и часто заморгал глазами – похоже от переизбытка мыслей.

– Что это значит? – спросил он раздражённо, не поняв юмора.

– А что значит «мандарин»? – с глупым выражением лица парировала Сева, будто и вправду забыв, что такое мандарин.

– Порода. Ты сама спросила!

Ян повышал голос, видно разволновавшись.

– Господи, порода! – опять хлопнула себя по лбу Сева, едва не зашибив остатки смекалки. – Спокойно! – перекрывала мальчика громкостью Рина, но вовремя одумалась и повторила уже гораздо тише: – Спо-кой-нее, Яник. Я же девочка, вот и туплю слегка.

Но Ян ещё сильней обеспокоился:

– Какой смысл в последней фразе?

Сева начинала понимать, что нужно говорить только по существу, прямо, как на духу. Ох, нет. Не «как на духу», лучше «в лоб», во! Мальчик же явно не понимал нюансов речи и эмоций.

– Извини, Ян. Я не то хотела сказать. Вовсе я не девочка… то есть… я не девочка, когда туплю… ой, всё – стоп! Обнулились! – взяла она паузу собрать нужное предложение. – Хм… короче, я не знаю никакой породы «Мандарин», вот и не ожидала услышать это слово в твоём ответе. А ты с бухты барахты говоришь «мандарин»… Что я увидела в голове – оранжевый круглый фрукт, – то и привязала к твоим словам…

– Понятно! – резко перебил Ян, и они замолчали.

В верхушках деревьев пели птицы, разряжая обстановку, – хотя бы для Севы. Слушал ли их вообще Ян, она понятия не имела; а если и слушал, то как он к ним относился, определить было весьма затруднительно.

Между ветками проскочило осеннее солнце, и Рина закрыла глаза, наслаждаясь теплом на коже. Сквозь веки она смотрела на оранжевый экран, а в ушах звучало: «Ман-да-ри-и-и-ин… мандарин, блин…»

В молчании они оба будто набирались сил, изредка будоражась опрометчивым вопросом Севы, а волны шелеста не только заполняли промежутки отрывистой беседы, но и щёткой проходились по ушам Яна, смахивая лишний налёт во фразах собеседницы. Время шло, ребята, наверное, привыкали друг к другу.

– Но она же не оранжевая, твоя мышь! – Очнулась Лиса, как громом поражённая своему открытию. – Почему тогда «мандарин»?

– Да! Знаю, – вдруг засиял мальчик и бодро застучал кулаками по коленкам. На его лице показались слабые признаки эмоций, а из пальцев выглянула всклокоченная бежевая мордочка. – Я тоже так Милошу и Иве говорил. Фредди – светло-коричневый. Неразумно было его породу называть «мандарин», но Ива учила меня говорить так, чтобы людям было понятно. Хотя почему людям понятно то, что неправильно, – мне не понятно.

А Севе было непонятно, почему Ян назвал своих маму и папу по именам:

– Яник, а Ива и Милош тебе родные родители?

– Да.

– А ты когда-нибудь называешь Иву мамой?

– Да. На людях.

Тут он странно засучил руками, видимо вспомнив, что находился вроде как на людях, но запутался, ведь мамы рядом не было, а это она заставляла его вести себя «социально». Выходило, что это мама была триггером изменений в его поведение на улице, а настоящей привычки и потребности к «неправильному» людскому общению у него и не выработалось. Так думал Ян, пока Сева купала щёчки в солнечных лучах и напевала какую-то глупую радио-песню. Но как только недовольно застучали камни, она замолчала.

– А зачем ты называешь меня Ян? – спросил мальчик.

Сева аж поперхнулась, ощутив себя полной дурой.

– А как же тебе зовут?.. – Раскрыла она рот, как бабушка, которая спустя сорок лет достала из шкатулки самое дорогое сердцу колечко, а его тут же схватила сорока и – шасть в погреб!

– Меня зовут Ян Яврек, – голос мальчика был невозмутим. Он, как попугай, повторил интересовавший его вопрос: – А зачем ты называешь меня по имени?

– Ах по имени! Ну как?.. – растерялась от очевидности Сева, но на этот раз не торопилась с ответом. Она подумала минутку и лишь затем развела руками: – Чтобы ты понимал, что я обращаюсь к тебе.

Но Лиса и сама осталась не довольной своим ответом, ведь кругом больше никого в помине не было. Мальчик тотчас же быстро заморгал, и Рина поспешила на помощь:

– Скорее даже, чтобы сделать тебе приятно. Человеку же приятно слышать своё имя… – Ян сидел с таким непробиваемым выражением лица, что она засомневалась и добавила: – Наверное…

– Понятно, – сказал мальчик и за весь день так больше и не обратился к Севе по имени.

Вот так на ощупь старалась Лиса изо всех сил, чтобы ничем не задеть Яна. Уж очень остро и мгновенно он реагировал на лишнее слово, на переносный смысл и, особенно, на шутливый тон, за которым обязательно следовал удручавший мальчишку какой-нибудь нелогизм – глупость, для Яврека.

– А какого цвета твои глаза? – снова задал он вроде простой вопрос. Видимо, пересилить себя и посмотреть в чужие глаза ему было гораздо труднее, чем просто спросить.

Лиса заёрзала, как на иголках: каждая промашка могла закончиться тем пронзительным нечеловеческим криком или, ещё хуже, обмороком мальчика. Девочка задумалась и что-то долго перебирала в уме. Затем кивнула сама себе и наконец сказала: – Обыкновенного.

Естественно, что мальчик сразу замкнулся, стал качаться взад-вперед и стучать кулаком себе по коленке.

– Как можно так отвечать? – обиделся Ян, словно его специально мучили.

Сева испугалась и не сразу поняла, что случилось. А когда представила свои слова со стороны, то тут же разразилась смехом – от нервов наверное. Фраза возвращалась эхом в голове, и девочка снова закатывалась, поняв какую глупость сморозила. Но мальчику почему-то было не смешно – не ясно, ждал ли он ещё ответа или глубоко и надолго ушёл в себя. Но от каждого раската хохота он морщил лоб, а потом и вовсе закрыл уши руками. Это остановило доморощенного комика, который откашлялся и затих, терпеливо дожидаясь «возвращения» Яна.

Только спустя полчаса, когда руки уже тряслись от напряжения, мальчик освободил уши. Лиса уже выучила, что ум Яврека был наточен до невыносимой остроты и он бесконечно может помнить вопрос; смогла бы хоть добрая горилла вытрясти из его головы точные формулировки – науке было неизвестно.

Северина успела обдумать свои ошибки и переменила тактику: она потянулась к мальчику – аккуратно, не нарушая границы круга, – чтобы Ян сам мог рассмотреть цвет её глаз. Она просидела с минуту, но он так и не повернулся, только с ещё большим интересом вперился в далёкие камыши, на цаплю что ль. Пришлось отвечать:

– Ну, они скорее каре-серо-зелён… – пыталась она по памяти описать сложные переливы радужки, но быстро спохватилась: – Стоп! Конечно, карие! Просто карие, мать их! Даже без матери… Ох… Обнулились! – Она совсем запуталась в лишних словах, собралась, выдохнула и как ни в чём не бывало отчеканила: – Карие. Мои глаза.

Мальчик кивнул и едва уловимо расслабил плечи. Сева поняла, что ему непросто было выудить ответ на элементарный вопрос. Но она старалась сосредоточиться, тужила ум, чтобы успеть выкинуть из речи кружева и больше не напрягать бедного Яврека. Тем не менее мысли – вещь упрямая, задубелая. «Как человек привык думать – так уж и бревном не перешибёшь», – сказал бы мудрый медведь. «Конечно, – добавил бы не менее мудрый брат того медведя, – капля камень точит!» Это хорошо ещё, что дед Глупек промолчал.

Три раза Сева мысленно прокрутила вопрос и осторожно спросила:

– Ян, а почему ты здесь… в лесу?

– Потому что я сюда пришёл, – удивился очередному глупому вопросу Яврек.

Но Сева не сдавалась и продолжала тренировать чёткость мысли:

– А почему один?

Мальчик задумался и заморгал:

– А ты где?..

– Ох, что-то я в конец распустилась, – Лиса снова просмотрела угол, с которого вопрос кажется несуразным.  – В смысле, почему ты без родителей… тут, в лесу?

– Папа сейчас на работе, а с Ивой… – с мамой – я поругался.

– Поругался?.. – намекала на пояснение Сева.

– Да. – Пояснения не последовало.

Но Явреку, без сомнения, стало не по себе. Щепетильная тема, похоже, поднялась слишком рано, не для первого раза.

– Ну, славно… – Лиса умнёхонько решила сменить тему, воспользовавшись «оружием» Яна: – Я тоже иногда владею логикой, – хитро подмигнула она не смотрящему на неё мальчику, – в твоей семье, похоже, верят в бога – у вас в окне, когда шторы открыты, иконы видно. А это редкость для Чехии. Получается – вуаля! – вы очень религиозны. Так?

Не разделяя её восторга, Ян невозмутимо ответил:

– Нет.

Сева решила никогда не становиться детективом и несколько секунд дожидалась разгадки, а потом вдруг вспомнила, что говорила с мальчиком, не похожим на других детей. Пришлось самой уточнять:

– А кому тогда иконы нужны?..

– Маме.

– И… зачем же они ей?.. – Лиса говорила вкрадчиво, как с умственно отсталым, хотя Ян определённо думал быстрее, мысль строил гладко и толково, и отсталой она чувствовала только себя.

– Сейчас уже не зачем.

– А раньше?..

И тут прорыв: Ян, хоть и нехотя, наконец ответил так, как она ожидала:

– Чтобы мне помочь, мама-Ива перебрала всех врачей, но они не сделали из меня того сына, которого она хочет видеть на людях. Поэтому она обратилась к Богу. Но это не от веры, а от безысходности. А тебе близка религия?

Северина нечаянно выпустила удила, отчего язык сразу понесло, и она гордо заявила:

– Слава богу, я атеистка!

Мальчик тут же закрылся и надолго затих.

«Чёрт, чёрт, что я за дура!» – мысленно кипела Сева, снова услышав себя со стороны.

Близился вечер, и в этот ласковый осенний денёк, поняла Лиса, разговор их уже не успеет ожить.

Глава 5. Два мешка и Фредди

Ребята уже виделись не один раз. Каким бы странным ни был Ян, думала Северина, они с ним оказались чем-то похожи, раз не сговариваясь выбрали одно и то же укромное место – подальше от суеты, шума и людей. Их разговоры нравились Лисе своей необычностью. Она будто начинала видеть мир с изнанки, как никогда бы не взглянула с другими «нормальными» сверстниками.

Конечно, она продолжала делать ошибки в их общении, и тогда Ян снова впадал в молчанку, – но уже без приступов панической атаки. Как мальчик сам и подтвердил, он замолкал, чтобы отдохнуть от переизбытка чувств, ведь быстро уставал от любых ненужных слов и двойных смыслов. И пока он молчал, Сева спокойно, уже без угрызений совести, продолжала делать уроки, обдумывать сказанное или тоже закрывала глаза и отдыхала.

После встреч с Явреком у Северины перестраивались ценности: то, что казалось важным и привитым с детства часто оборачивалось незначительным: например, она так и не смогла внятно разъяснить мальчику, почему, чтобы не потерять удачу, обязательно нужно до крошки доедать на завтрак булочку (как она до сих пор и делала). Но ей нравилось объяснять ему житейские вещи: скажем, что такое дружба или почему людям стоит доверять. Ян всегда слушал внимательно, глотая каждое слово и забывая моргать, а потом каким-нибудь детским и наивным вопросом брал и ненароком рушил её мнение, как карточный домик. Ведь часто оказывалось, что мнение это было не Севино, а взятое на веру ещё в детстве, и что самой Лисе оно не близко. В итоге они сходились на том, что дружить и доверять конечно нужно, но далеко не всем. Так ребята познавали и мир, и себя, и учились обо всём на свете думать своей головой, что, несомненно, очень полезно.

Ян так и не приучился называть Севу по имени, а вот узнав про прозвище «Лиса», сразу проникся. Рина посчитала, что кажется ему хитрой, как лиса, но мальчик не нашёл в рыжем зверьке ничего хитрого и стал описывать его повадки и норов, где и нашёл сходство. Обе лисы, по его мнению, отличались настойчивостью в деле, любопытством к миру, не боялись ошибок и не пасовали перед трудностями. Особенно очевидно у лисы это проявлялось голодной зимой, когда она со всей силы подпрыгивала вверх, вытягивала лапы и щучкой пробивала снег, чтобы поймать мясную мышку. Такое сравнение пришлось Севе по душе, и она полюбила прозвище ещё сильнее.

Даже Яврек, казалось, не оставался равнодушным при всей своей отрешённости. Ноги и руки с каждой встречей меньше дёргались и белели от напряжения, брючины на коленках уже не шарахались от назойливых ногтей, иногда и проблески интереса мелькали в застывшем взгляде. Прогресс, конечно, наблюдался, хотя и не явный. Но постепенно, как говорится, и дырявая гусеница наедается.

Привыкала Сева и к кругам из камешков: ноги от сидения уже не горели тысячью иглами. Не казалось чем-то неудобным говорить вперёд, а не в лицо собеседника, и подолгу не двигаться, ведь она легко забывалась в закоулках Яврековых мыслей.

И вот так сидели они бок о бок неподвижно, как два стога морозным утром в поле, как два пингвина на страже мяча для пинг-понга, как два мешка с говорящими губами.

Говорили и не могли наговориться, молчали и не могли намолчаться. Наглядывались на осеннюю природу, но – не замечали вдалеке злого прищура, не сводившего с них глаз. Коричневая куртка теперь наглухо сливалась с пожухшей листвой, и об неё легко бы споткнулся хамелеон, если бы у него был свитер потеплее и мечта посетить до пенсии какое-нибудь чешское захолустье.

Бабье лето закончилось. Потихоньку подкрадывался октябрь, а сентябрь, его весёлый младший брат, чуть задёрнул штору от яркого тёплого солнца, собрал свои пожитки – остатки трав и цветов, мешок яблок, кулёчек с сушёными грибами, наливку на сизом винограде и огромную, как поросёнок, тыкву-барабан, – собрал свои пожитки и отбыл на год по делам. На небе сразу посмурнело, и вокруг заметно похолодало со свитеров крупной вязки до плотных курток и шарфов.

Ребята снова сидели в каменных кругах и болтали о том о сём. Время от времени, в моменты тишины, Северина доставала блокнот и правила свои стихи.

– Что это? – спросил Ян, как всегда без уточнений о чём угодно. Но за дни их знакомства Севина интуиция уже набрала обороты, и девочка с первой попытки ответила в точку:

– Мой блокнот. Тайник всех мыслей и переживаний. Он хранит всё, что не вмещается внутри… Нет, нет! – спохватилась она, – я не про туалет и всё такое, я про… короче, записываю туда то, что не даёт мне покоя.