Молот и крест. Крест и король. Король и император

– Но что же ты сделаешь с ушедшими, Эркенберт? На дворе глухая зима.

Маленький архидиакон улыбнулся:

– Для зимнего марша надобно пропитание, и северные варвары пойдут на грабеж. Так у них заведено. Но тогда восстанут даже керлы, потому что до весны далеко, а каждый кусок будет отобран у их детей. Я позаботился, чтобы весть о приближении орды опережала ее.

* * *

Столкновения начались с приходом короткого зимнего дня. Сначала это были мелкие стычки: одиночный керл вдруг выглянет из-за дерева и бросит камень или пошлет стрелу и тут же даст деру, не потрудившись проверить, угодил ли в цель. Потом явился небольшой отряд. Викинги отстегнули луки, у кого они были, стараясь не намочить тетиву, и повели ответную стрельбу. Те, что без луков, прикрылись щитами. Стрелы отскакивали, а воины выкрикивали оскорбления и вызывали противника на честный бой. Затем один, осерчав, метнул копье в фигуру, подобравшуюся слишком близко, промахнулся и с бранью сошел с дороги, чтобы подобрать оружие. Его тут же скрыла метель. Когда прояснилось, товарищи этого воина с трудом остановили колонну, и отряд из тридцати угрюмых норманнов, пригибаясь навстречу ветру, пошел на поиски. Едва эти люди приковыляли назад с уже раздетым и изувеченным телом, как позади них снова засвистели стрелы, вылетая из вечерних сумерек.

Колонна растянулась почти на милю. Шкиперы и кормчие с проклятиями сгоняли людей плотнее, ставили на фланги лучников и загоняли повозки в середку.

– Ничего они вам не сделают! – без устали орал Бранд. – У них охотничьи луки! Кричите и колотите в щиты, они обмочатся и бросятся наутек! Всех, кого ранят в ногу, – на вьючных лошадей! Скиньте лишнее в повозки, если понадобится. Но только не останавливайтесь!

Вскоре англичане сообразили, что делать. Враги были тяжело нагружены и укутаны, они не знали местности. Зато керлам было знакомо каждое дерево, все кусты, тропинки и лужи. Они могли раздеться до рубах и портков, выскочить налегке, ударить и скрыться в мгновение ока. Ни один викинг не погонится за ними во тьме дальше чем на дюжину шагов.

Спустя немного времени какой-то деревенский вожак собрал и выстроил отряд, который все рос. Сорок или пятьдесят керлов атаковали западный фланг колонны, свалили несколько человек дубинами и тесаками и поволокли прочь, как волки добычу. Взбешенные викинги пустились в погоню, воздев щиты и потрясая топорами. Когда же они, никого не поймав и рыча от бессильной ярости, вернулись назад, их взорам предстали опрокинутые повозки, фургоны с содранными навесами и перебитый на месте скот; о раненых больше думать не приходилось, и снег уже заметал кровавые следы.

Бранд носился вдоль колонны взад и вперед, смахивая на ледового тролля. Он обратился к Шефу, сопровождавшему его:

– Эти гады уверены, что теперь нам конец. Но я проучу их, когда рассветет, пусть даже это будет последним, что я сделаю в жизни.

Шеф уставился на него, смаргивая снежинки.

– Нет, – возразил он. – Ты думаешь, как карл, карл Великой армии. Но армии больше нет. Поэтому мы должны перестать думать, как карлы. Вместо этого мы должны думать, как прикажу я, служитель Одина, Повелителя Битв.

– И что же ты прикажешь, недоросль, не видевший ни одной битвы?

– Созови шкиперов – всех, до кого докричишься. – Шеф принялся быстро чертить на снегу. – Прежде чем пошел снег, мы миновали Эскрик. Вот он. Сейчас мы должны находиться примерно в миле от Риккалла.

Понятливые кивки. Благодаря фуражировке викинги хорошо изучили окрестности Йорка.

– Мне нужна сотня крепких и расторопных, еще не уставших ребят, чтобы сделать рывок и захватить Риккалл. Кого-то взять в плен – пригодятся, всех остальных – выдворить. Заночуем там. Селение небольшое, пятьдесят хижин и церквушка-мазанка. Но если потесниться, то поместятся многие. Еще одна длинная сотня должна разбиться на четыре отряда, которые будут патрулировать вокруг. Англичане не сунутся, если хотя бы заподозрят, что получат отпор. Без плащей им придется бегать, чтобы не замерзнуть. Всем остальным – продолжать путь и охранять повозки. Когда доберемся до Риккалла, перекройте ими все бреши между хижинами, чтобы получилось кольцо. Мы сами и скот разместимся внутри, разведем костры и наскоро соорудим навесы. Бранд, отбери людей, и пусть все пошевеливаются.

* * *

Два часа пролетели в трудах, и вот Шеф сидит в доме риккалльского тана, глядя на седовласого англичанина. Дом битком набит викингами: кто растянулся на скамьях и лежанках, кто устроился на корточках, и вся эта масса исходит паром по мере того, как сохнут промокшие спины.

Подчиняясь приказу, никто не обращал внимания на происходящее.

На грубом столе между двумя мужчинами стоял кожаный сосуд с пивом. Шеф отхлебнул, изучая человека напротив, который продолжал держаться настороже. На шее у него был железный ошейник.

Шеф придвинул к нему сосуд:

– Ты видел, как я пил, яда нет. Давай выпей. Желай я причинить тебе вред, нашел бы способ попроще.

Трэлл вытаращился, услышав беглую английскую речь. Он взял посудину и от души приложился.

– Кому ты платишь оброк?

Собеседник допил и лишь тогда произнес:

– Тану Эдноту, он погиб в бою. Король Элла выделил ему много земли. Остальное принадлежит черным монахам.

– А на Михайлов день платил? Если нет, то надеюсь, что ты припрятал деньги. Монахи сурово обходятся с неплательщиками.

Лицо собеседника исказилось от страха при словах о монашьем возмездии.

– Коли ты носишь ошейник, то знаешь, как поступают монахи с беглыми. Хунд, покажи ему шею.

Хунд молча снял амулет Идун и отвел ворот рубахи, продемонстрировав рубцы и мозоли от многолетнего ношения ошейника.

– Здесь были беглые – кто-нибудь рассказал тебе про эту вещь? – Шеф качнул амулет и вернул его Хунду. – Или про эти? – Он указал на Торвина, Вестмунда, Фармана и других жрецов, столпившихся рядом. Повинуясь знаку, они безмолвно показали свои. – Если да, то тебе говорили, наверное, что таким людям можно доверять.

Раб потупился, трепеща:

– Я добрый христианин. Я ничего не знаю о языческих поделках…

– Я говорю о доверии, а не о христианах с язычниками.

– Вы, викинги, берете себе рабов, а не даете им волю.

Шеф подался вперед и постучал по железному ошейнику:

– Тебе его не викинги надели. Да я и вовсе англичанин, разве не слышно? Теперь слушай внимательно. Я отпущу тебя. Передай тем, что прячутся в ночи, чтобы больше не нападали, поскольку мы им не враги. Враги остались в Йорке. Если нас пропустят, то никто не пострадает. Потом скажи своим друзьям об этом знамени.

Шеф указал на горстку походных шлюх, растянувших в дымной, душной горнице огромный стяг, который они с небывалым усердием вышивали. Там, на красном шелку, взятом из обоза с награбленным добром, красовался двуглавый кузнечный молот, вытканный белым и простеганный серебром.

– Та армия, которую мы бросили, идет под стягом черного ворона, птицы-падальщика. А крест христиан напоминает мне о муках и смерти. Наш молот – знак творцов. Передай это своим. А сейчас я докажу пользу молота для тебя лично. Мы снимем ошейник.

Раб трясся от страха.

– Нет, монахи вернутся и…

– Предадут тебя таким лютым пыткам, что содрогнутся небеса. Ну так запомни и скажи остальным. Мы, язычники, предложили тебе свободу, но страх перед христианами оставил тебя рабом. Теперь ступай.

– Я лишь об одном осмелюсь спросить… Не убивай меня за такие слова, но… твои люди опустошают наши закрома, отбирают припасы на зиму. В брюхе у нас будет пусто, и дети перемрут до весны…

Шеф вздохнул. Сейчас ему придется нелегко.

– Бранд! Заплати трэллу. Дай ему что-нибудь. И смотри, серебром, а не хламом от архиепископа.

– Да чтобы я – и заплатил ему?! Это он должен мне платить! Где вергельд за наши потери? И с каких это пор армия платит за продовольствие?

– Армии больше нет. И он не должен тебе вергельд. Это ты пришел на его землю. Заплати ему. Я не дам тебе разориться.

Невнятно ругаясь, Бранд развязал кошель и отсчитал шесть серебряных уэссекских пенни.

Раб едва верил в происходящее и пялился на блестящие монеты, как будто в жизни не видывал таких денег; возможно, и впрямь не видывал.

– Я расскажу! – произнес он, почти прокричал. – И о знамени тоже.

– Если сделаешь и ночью вернешься, я дам еще столько же – тебе одному, не на всех.

Бранд, Торвин и остальные с неодобрением взглянули на Шефа, когда раб вышел с эскортом, который должен был провести его за сторожевые костры.

– Не видать тебе больше ни денег, ни раба, – сказал Бранд.

– Посмотрим. Теперь собери две длинные сотни при лучших лошадях и запасе провианта. Чтобы были готовы выступить, как только он вернется.

Бранд с треском распахнул ставень и выглянул в ночь, где кружила метель.

– Зачем? – буркнул он.

– Надо же мне добыть для тебя двенадцать пенни. И есть еще одна мысль.

Придя в состояние крайней сосредоточенности и наморщив лоб, Шеф взялся за нож и начал выцарапывать линии на столешнице.

* * *

В отличие от монахов Святого Петра, что в Йорке, бенедиктинцы из монастыря Святого Иоанна в Беверли не были защищены прочными стенами легионерской крепости. Зато их данники и жители равнин к востоку от Йоркшир-Уолдса могли без труда выставить две тысячи хороших бойцов, подкрепив их с тыла много большим числом ратников с копьями и луками. Всю осень, покуда длились набеги из Йорка, они не особо тревожились – опасаться стоило только нашествия крупных сил. Они знали, что Великая армия явится по их души, но когда еще это случится? Ризничий скрылся несколько месяцев назад, забрав самые ценные реликвии монастыря, и давеча объявился, доложившись только аббату. Монахи держали наготове половину войска, а вторую распределили по своим владениям для надзора за жатвой и приготовлениями к зиме.

Нынешним вечером они чувствовали себя в безопасности. Лазутчики видели, как раскололась Великая армия, часть которой и вовсе ушла на юг. Но зимние ночи длятся в Англии шестнадцать часов – более чем достаточно для решительных людей, чтобы одолеть сорок миль. Поначалу они петляли по топким сельским трактам, затем потянулись приличные дороги Йоркшир-Уолдса, и викинги прибавили скорость, двигаясь то пешком, то верхом. Какое-то время было потрачено на объезд встречавшихся деревушек. Раб Тида оказался хорошим проводником, он покинул отряд лишь на заре, когда посветлело небо над шпилем монастыря Беверли. Из сторожевых хижин вышли заспанные рабыни, чтобы разжечь костры и намолоть на ручных мельницах пшена для утренней каши. Они с визгом и воем бросились назад и принялись срывать одеяла с опешивших воинов, слыша в ответ лишь ругань. Уж таково свойство англичан – застигнутые врасплох, они устраивают великую сумятицу.

Шеф распахнул массивные деревянные двери монастыря и вошел, сопровождаемый гурьбой викингов.

В монастыре разливалось сладкозвучное антифонное пение[31] – монахи стояли вдоль нефа двумя шеренгами, друг против друга, и призывали родиться младенца Христа. Прихожан не было, хотя двери для них были отперты. Священнослужители пели гимны ежедневно, независимо от присутствия посторонних. Ранним зимним утром они никого и не ждали.

Когда викинги в намокших одеждах двинулись по проходу к высокому алтарю, не обнажая оружия, если не принимать в расчет алебарду на плече Шефа, аббат оцепенел на своем почетном месте и уставился в ужасе и потрясении. Шеф на какой-то миг утратил сообразительность и выдержку перед величием Церкви, в лоне которой он вырос и возмужал.

Он кашлянул, не зная, с чего начать.

У ставшего за его спиной Гудмунда, шкипера со шведского побережья пролива Каттегат, таких сомнений и колебаний не возникло. Ему всю жизнь хотелось обчистить знатную церковь или аббатство, и он не собирался спокойно смотреть, как эту мечту похоронит разволновавшийся новичок. Он вежливо приподнял своего юного вождя и отставил в сторонку, затем схватил ближайшего хориста за черную рясу и выдернул в проход, после чего извлек из-под плаща топор и вонзил в алтарные перила.

– Взять чернорясников! – взревел он. – Обыскать, согнать вон в тот угол! Тофи, хватай подсвечники. Франи, я хочу вон то блюдо. Снок и Угги! Вы горазды лазать, видите истукана? – Он указал на распятого над алтарем Христа, скорбно взиравшего на пришельцев с немалой высоты. – Ну-ка, заберитесь и попробуйте снять венец! Отсюда золото не кажется фальшивым… Остальным перевернуть монастырь и забрать все блестящее! Я хочу вычистить это место, пока сюда не нагрянуло отребье из Йорка. Теперь ты… – Он подступил к настоятелю, который съежился на своем престоле.

Шеф встал между ними.

– Послушай, святой отец, – заговорил он, вновь перейдя на английский.

Знакомая речь вызвала у аббата оторопь; взгляд сделался как у василиска – страх пополам с лютой ненавистью. На миг Шеф замялся, затем припомнил, что в этом монастыре, как и во многих других, ворота были обиты кожей с внутренней стороны. Человеческой кожей, содранной с живых тел за грех святотатства, за посягательство на церковную собственность. Его сердце ожесточилось.

– Скоро сюда явится твоя стража. Если хочешь жить, придержишь своих людей.

– Нет!

– Тогда умрешь сейчас же. – Острие алебарды уперлось в горло священника.

– Сколько вам нужно времени? – Дрожащие руки хватали алебарду, скользили по ней, но не могли сдвинуть.

– Немного. Потом можешь пустить за нами погоню, авось повезет вернуть добро. Сделаешь, как я скажу.

За спиной у Шефа что-то трещало и рушилось. Гудмунд подтащил монаха:

– По-моему, это ризничий. Говорит, что казна пуста.

– Верно, – подтвердил аббат. – Все спрятано несколько месяцев назад.

– Что спрятано, то можно отыскать, – изрек Гудмунд. – Я начну с младших и покажу, что не настроен шутить. Один покойничек, второй, – глядишь, казначей и заговорит.

– Нет, не начнешь, – категорически возразил Шеф. – Мы возьмем их с собой. Приверженцы Пути не прибегают к пыткам. Боги-асы запрещают истязания. И мы взяли добычу по справедливости. Давайте-ка выведем попов, чтобы увидела стража. Впереди долгий путь.

В свете разгорающегося дня Шеф разглядел пятно на стене. Это был лист пергамента с непонятным рисунком.

– Что это? – спросил он у настоятеля.

– Ничего ценного для таких, как ты. В раме ни золота, ни серебра. Это mappamundi, карта мира.

Шеф сорвал лист, скатал и сунул за пазуху. Настоятеля и монахов-хористов выгнали к толпе англичан, которые наконец оторвались от своих тюфяков и изобразили некое подобие боевого порядка.

– Нам сюда не вернуться, – буркнул Гудмунд, звякнув мешком.

– Мы и не вернемся, – ответил Шеф. – Скоро сам все увидишь.

Глава 7

Бургред, король Мерсии, одного из двух великих и еще не завоеванных викингами королевств Англии, задержался у входа в свои покои, отослал свиту и челядь, сбросил мантию из куньих шкур, дозволил снять с себя промокшие от снега сапоги, заменив их туфлями из сыромятной кожи, и приготовился насладиться моментом. Повинуясь приказу, его ждали юноша с отцом, а также этелинг[32] Альфред, который представлял его брата Этельреда, короля Уэссекса – еще одного уцелевшего крупного английского королевства.

Их тревожила судьба Восточной Англии: ее король умер и не оставил наследников, его поданные деморализованы и растеряны. Однако Бургред знал, что если он двинет войско и силой присоединит страну к Мерсии, то ее жители воспротивятся и англичане пойдут на англичан, как уже часто бывало. Но если поступить хитро, послать к ним их собственного человека – кого-нибудь благородных кровей и в то же время обязанного королю Бургреду решительно всем, включая приведенную с собой армию, – что ж, это они могут и проглотить.

Тем более что сей благородный и благодарный юноша был сыном столь полезного отца! Того, кто своим обликом (тут Бургред позволил себе мрачно улыбнуться) убедительно свидетельствовал против викингов. Кто отвергнет такое подставное лицо? И впрямь лицо – да с ним еще тулово.

Бургред молча благословил тот день, когда две лошади с двумя седоками доставили подвесные носилки с калекой из Йорка.

Очень кстати пришлась и юная красавица. Сцена вышла донельзя трогательная. Белокурый юноша с откинутыми власами пал на колени перед отцом, не успели того извлечь из носилок, и принялся молить о прощении за брак, заключенный без родительского согласия. После всего, что выпало на долю этой пары, ей можно простить и большее, но нет, молодой Альфгар воплощает собой дух праведности. Настанет день, когда этот дух возвысит Англию над всеми народами. «Благопристойность, – размышлял Бургред. – Gedafenlicnis».

На самом же деле коленопреклоненный Альфгар прошептал иное: «Отец, я взял Годиву в жены. Я знаю, что она мне наполовину сестра, но молчи об этом, иначе я заявлю перед всеми, что ты не в своем уме. А после с тобой может случиться несчастье. Безрукому недолго и задохнуться. И не забывай, что мы оба твои дети. Если преуспеем, то внуки твои сделаются принцами. Или кем познатнее».

И Вульфгар, когда оправился от потрясения, нашел это приемлемым. Да, они совершили инцест – кровосмешение, как выражаются англичане. Но так ли тяжек этот грех? Его собственная жена Трит предалась блуду с язычником-викингом – и кто хоть слово упрека сказал? Если у Альфгара и Годивы родится дитя, как у легендарных Зигмунда и его сестры, то это чадо всяко не будет хуже приблудного гаденыша, которого сдуру выкормил он, Вульфгар.

Когда король мерсийцев вошел в покои, мужчины встали и поклонились. Единственная женщина, красавица из восточных англов, с печальным лицом и ясными глазами, присела в новомодной франкской манере. Два прислужника, приглушенно заспорив о том, как соблюсти этикет, приподняли умягченный подушками ковчег с Вульфгаром и поставили вертикально, после чего снова прислонили его к стене. Повинуясь знаку, слуги расселись по местам: стулья поставили для всех, кроме короля и хеймнара. Вульфгара тоже вознесли на высокое кресло с подлокотниками. С обычного стула он рисковал свалиться.

– До меня дошли вести из Эофорвика, – начал король. – Свежее ваших, – кивок в сторону Вульфгара, – и приятнее. Тем не менее они расположили меня к действию. Похоже, что после того, как Церковь сдала город и короля Эллу…

– Правильнее сказать – после подлой измены королю Элле со стороны тех, кого он защищал! – перебил его этелинг из Уэссекса.

Бургред нахмурился. Этот юнец не слишком уважал королей, а старшее духовенство и вовсе ни во что не ставил.

– Короля Эллу подвергли лютой казни. Это сделали язычники Рагнарссоны, из них же особенно отличился тот, которого прозвали Бескостным. Как случилось и с твоим господином, благородным Эдмундом, – добавил он, снова кивнув Вульфгару. – Но, судя по всему, это вызвало разлад в языческом стане. Рассказывают странную историю о том, что казнь была прекращена досрочно при помощи какой-то машины. Похоже, в Эофорвике все так или иначе связано с машинами. Однако новость важна, ибо армия викингов раскололась.

Удивленный и одобрительный гул.

– Некоторые из них покинули Эофорвик и сейчас направляются на юг. Это меньшая часть армии, но все равно солидная. И я обязан задаться вопросом: куда же они идут? Ответ таков: возвращаются в Восточную Англию, откуда пришли.

– К своим ладьям, – вставил Альфгар.

– Вполне возможно. И я не думаю, что восточные англы снова дадут им бой. Они лишились короля, а также слишком многих танов и доблестных воинов на Сторе, в лагере, через который ты столь отважно прорвался. Но ваше общее мнение таково, что викингов нужно разбить. – Бургред саркастически глянул на Альфреда. – Поэтому я пошлю в Восточную Англию полководца и сильное войско, которое будет поддерживать его, пока он не соберет собственное. Этот полководец – ты, юный Альфгар, сын Вульфгара. Ты уроженец Норфолка. Твой отец был таном короля Эдмунда. Твоя семья пострадала сильнее, чем любая другая. Ты восстановишь королевство. Правда, королевством ему уже не бывать.

Бургред встретился взглядом с молодым этелингом, Альфредом Уэссекским: истинный принц королевской крови – такой же белокурый и голубоглазый, как Альфгар. Но в нем было нечто странное, непокорное. С виду умен. Они оба знали, что дошли до камня преткновения. Бургред Мерсийский имел на Восточную Англию не больше прав, чем было у Этельреда Уэссекского. И тот, кто заполнит брешь, станет намного могущественнее другого.

– Какой же у меня будет титул? – осторожно осведомился Альфгар.

– Олдермен. Олдермен Норфолка и Саутфолка.

– Это два разных шайра, – возразил Альфред. – Нельзя быть олдерменом сразу двух шайров.

– Новые времена, новые порядки, – ответил Бургред. – Но ты сказал правильно. Со временем, Альфгар, ты можешь удостоиться нового титула. Священники называют это «субрегулус». Станешь наместником. Ответь, будешь ли ты верен мне и Мерсии? Моей Марке?[33]

Альфгар молча пал королю в ноги и простер руки к его коленам. Бургред потрепал его по плечу и понудил встать.

– Мы все устроим по закону и выверим порядок. Мне просто хотелось знать, что мы достигли общего согласия. – Он повернулся к Альфреду. – И да, юный этелинг, я знаю, что ты не согласен. Однако передай твоему королю и моему брату, что отныне быть посему. Пусть он остается на своем берегу Темзы, а я останусь на своем. Но северная часть Темзы и южная часть Хамбера принадлежат мне. Целиком и полностью.

Бургред позволил напряженной тишине продлиться еще миг и решил разрядить обстановку.

– В новостях было кое-что странное. Великую армию всегда возглавляли Рагнарссоны, но все они остались в Эофорвике. О тех же, которые ушли, говорят, будто ими никто не командует – либо, напротив, вожаков слишком много. Сказывают еще, что среди вождей есть англичанин, и он, возможно, там самый главный. Гонец сообщил, что он из восточных англов, судя по говору. Но прозвище назвал лишь то, которым величают парня викинги, а они так скверно говорят по-нашему, что я и вовсе не признал человеческого имени. Его зовут Скьеф Сигвардссон. И как это сказать по-английски? Даже по-восточно-английски?

– Шеф!

Это произнесла женщина, молчавшая до сих пор. Даже не произнесла – выдохнула. Ее глаза, ее алмазно-чистые очи, зажглись жизнью. Муж взглянул на нее так, словно собрался ударить, а тесть выпучился и побагровел.

– Ты же видел его труп, – прохрипел он гневно, обращаясь к Альфгару.

– Еще увижу, – буркнул тот. – Дайте только людей.

* * *

Шеф, находившийся почти в двухстах милях севернее, в очередной раз обернулся в седле проверить, не отстал ли арьергард. Было важно, чтобы воины держались плотно, в пределах слышимости друг друга. Шеф знал, что по раскисшей дороге за ними следует отряд вчетверо больший, который не может напасть, пока викинги удерживают тридцать заложников – певчих из обители Святого Иоанна и их настоятеля Саксвульфа. Не менее важно было и сохранять темп, пусть даже после изнурительного ночного марша, дабы опередить вести о своем приближении и предотвратить любые приготовления к встрече.

Они двигались на запах моря – и вот, когда одолели небольшую возвышенность, их взорам открылся безошибочный ориентир: мыс Фланборо-Хед. Шеф крикнул и яростно махнул головному отряду, чтобы тот прибавил шагу.

Гудмунд немного отстал, продолжая держать под уздцы коня настоятеля. Шеф подозвал его жестом.

– Будь рядом, и давай-ка аббата поближе ко мне.

Он с гиканьем пришпорил своего подуставшего мерина и догнал кавалькаду в тот самый миг, когда она вся, сто двадцать пиратов и тридцать заложников, обрушилась с протяженного склона на убогий городишко Бридлингтон.

Вспыхнула паника. Женщины кинулись врассыпную, подхватывая оборвышей-малышей с синюшными ногами; мужчины схватились за копья и тут же бросили их; некоторые помчались на берег, чтобы укрыться в лодках, вытащенных на грязный заснеженный песок. Шеф повернул коня и вытолкнул вперед, как трофей, настоятеля, безошибочно узнаваемого в его черных одеждах.

– Мир! – прокричал он. – Мир! Мне нужен Ордлаф!

Но Ордлаф, бридлингтонский рив, уже был перед ним – тот самый человек, который схватил Рагнара, хотя никто его за это не поблагодарил. Рив нехотя принял ответственность и отделился от своих людей, в изумлении рассматривая викингов и монахов.

– Покажи им аббата, – велел Шеф Гудмунду. – И не подпускай тех, кто сзади. – Он наставил палец на рива Ордлафа. – Мы с тобой уже встречались. В день, когда ты накрыл сетью Рагнара.

Спешившись, Шеф глубоко воткнул алебарду в песчаную почву. Приобняв рива за плечо, отвел его в сторонку, чтобы не было слышно разгневанному аббату, и принялся увещевать.

– Это невозможно, – произнес Ордлаф чуть погодя. – Ничего не выйдет.

– Почему? Да, здесь открытое море и холодно, но ветер-то западный.

– Юго-западный с уклоном на запад, – машинально поправил Ордлаф.

– Пусть будет на траверзе, так и пойдешь вдоль берега до самого Сперна. Это не больше двадцати пяти миль. Доберешься, когда стемнеет. И суша все время будет под боком, я же не прошу тебя переплыть море. Если погода изменится, бросим якорь и переждем.