Побочный эффект

– А здесь не так? – хмуро спросил Луканов.

– Здесь – не так, – Сергей с бульканьем наполнил очередную стопку. – Здесь лес. Людей-то нет почти! Здесь если кто мудак – так сразу видно. Все на поверхности, все всё про всех знают.

– И ты всё про всех знаешь?

– И я. Знаю, – кивнул Сергей.

– И про Веру Павловну?

– А что Вера Павловна? – насторожился Сергей.

– Да какая-то она…

– Какая? – Сергей взглянул как-то исподлобья, и Валерий понял, что ступил на тонкий лед.

– Странная.

– Чем же?

– Ну вот сам посуди: приехал новый врач. Разве я враг ей? Я же работать приехал. У меня квалификация, опыт! А встречает меня, как будто у нее мужа увел.

– Вера Павловна женщина серьезная. Ты лучше держись от нее подальше.

– Здесь это сложно сделать, – сказал Луканов, вспомнив размеры больницы.

– Это только ради твоей же безопасности, – пьяно проговорил Сергей. – Такие женщины они, знаешь ли, хищницы. Опасно! – Сергей поднял указательный палец вверх. Посмотрел на него, и, видимо поняв, что не может сфокусироваться, сказал: – Ладно, пора мне. Засиделся.

Сергей встал, пошатываясь, и принялся упаковывать в пакет нехитрую закуску и изрядно опустевшую бутылку.

– А что за девушка в белом? – спросил Луканов.

– Здесь больница, здесь все в белом, – пробормотал Сергей.

– Нет… утром я видел девушку. Она бродила одна в тумане.

– Э, брат, это ты меня не так понял насчет женитьбы! В ту сторону точно смотреть не стоит.

– Кто она?

– Местная сумасшедшая. Бродит по лесам, улыбается.

– Какой диагноз?

– Я же не психотерапевт! – развел руками Сергей. – Живет она с матерью, да с братом младшим в деревне.

Луканов проводил его до двери. Сергей остановился в двери.

– Ты только это, городской… гуляй тут аккуратнее. И на болота ни-ни! – он погрозил пальцем. – Нам и одного утопца хватит.

– По болотам я точно не ходок… – сказал Луканов, вспоминая городской досуг с присущими ему театрами, ресторанами и огнями витрин.

Сергей вывалился в трезвящую прохладу вечера когда на небе уже начали зажигаться первые звезды. Он замер, потом обернулся к Луканову.

– Не хочу трезветь, – внезапно сказал он. – Не хочу. Никогда. Не хочу помнить, что я здесь, в Болотове…

Он развернулся и, слегка шатаясь, исчез во тьме.

Полдень

Утро выдалось солнечным. Казалось, огненные лучи дневного светила разогнали давящую атмосферу Болотова. День принес новые заботы, и предаваться рефлексии было некогда.

Слегка помятый после ночных посиделок Сергей показал Валерию его кабинет. При виде старого дубового стола с растрескавшейся столешницей и древнего стула Луканов поморщился. Видно было, что в помещении давно не было ремонта (как метко подметил Сергей – с прошлого века). Стены облупились, кое-где под слоем старой краски была видна штукатурка, словно обнажившаяся рана умирающего больного. В углу стоял шкаф с бумагами, в стене находилась широкая дверь, выводящая на небольшой личный балкончик с колоннами и видом на сад. Луканов сумрачно оглядел свое новое рабочее место и постарался не вспоминать шикарный и удобный кабинет в Первой Городской. Радовало хоть то, что к приезду нового доктора кабинет был идеально прибран. Уборщица Нина Гавриловна как раз прошествовала мимо него с ведром, полным грязной воды и чувством выполненного долга, написанном на сморщенном, как сухое яблоко, лице.

– Шикарный кабинет тебе достался, вот бы мне такой! Раньше все это принадлежало одному помещику, представляешь? – сказал Сергей, жуя яблоко, и добавил завистливо: – Да, кто-то умел жить на широкую ногу!

– Как широко ноги не расставляй, все равно потом в гробу их сведешь, – хмуро заметил Луканов. – Время никого не щадит.

– А я смотрю, ты осваиваешься в Болотове! – засмеялся Сергей.

– Не хотелось бы… – пробормотал себе под нос Луканов, но Горин уже не слышал. Он продолжал расхваливать балкон с видом и завистливо щелкал языком, оглядывая кабинет Валерия.

Было тихо, только птицы пели за окном, да скрипели половицы в коридоре и слышался плеск грязной воды в ведре Нины Гавриловны.

– Со звукоизоляцией здесь беда, – развел руками Сергей, заметив нахмуренный брови Валерия. – Все здание слышно. По звуку можно определить кто где ходит. О! – он прислушался. – Слышишь, по-другому скрипит? Это лестница. Кто-то спускается.

Действительно, к звукам в коридоре добавился другой, какой-то особый скрип ступенек лестницы, ведущей на первый этаж.

– Никак, Вера Павловна на обед пошла, – сделал вывод Сергей. – У нее короткий день. Не встречались сегодня еще?

– Надеюсь, и не встретимся, – бросил Луканов, и, как ему показалось, Сергея такой ответ полностью удовлетворил. Он продолжал щебетать, что птицы за окном, то расхваливая усадьбу, то кляня Болотово за отсутствие развлечений.

Впрочем, скоро он попрощался и ушел по делам, чем несказанно обрадовал Валерия. Хотелось побыть в тишине на новом месте и собраться с мыслями.

Оставшись один Луканов распахнул пошире окно, и теплый летний воздух ворвался в кабинет, принося запахи лесных цветов. В пышных кронах лип надрывались птицы. Решив, что оплакивать свою участь можно вечно, Луканов принялся за работу. Он распаковал чемодан и достал оттуда идеально белый халат, небольшой хороший утюг, несколько книг по нейрофизиологии, всегда носимый с собой карманный фонарик (привычка детства) и рабочие туфли. Затем аккуратно извлек из бокового отделения маленькую потертую коробочку. Отложив все в сторону, он сел у окна и раскрыл ее.

Внутри, свернувшись змейкой, блеснула подвеска в виде крылышка на серебряной цепочке. Луканов в последнее время все реже и реже доставал ее. Обычно это происходило в тяжелые дни. Еще в городе он запирал кабинет, когда ему было особенно грустно, доставал подвеску и подолгу смотрел на нее, вспоминая глаза цвета неба. Кроме воспоминаний, это было то единственное, что ему удалось забрать из своего детства в память о несбывшейся любви.

Луканов никогда не надевал эту цепочку. Она должна быть чистой и нести только воспоминания о ней, память ее тела. Он вновь вспомнил распахнутые глаза, милое еще совсем детское лицо, слегка расплывающееся под толщей воды, и нежную шею, на которой блестела серебряная цепочка… Все эти годы он не давал себе оценивать тот свой поступок, совершенный в некоем стремительном порыве. Потому что это было все, что он мог оставить себе от той любви. Ему необходимо было чем-то залепить стремительно разрастающуюся дыру в сердце, внезапно возникшую тем солнечным летним днем. И он опустил руки в воду, протянув их к нежной шее все еще прекрасной, но уже не живой девочки.

Луканов захлопнул коробочку вместе с воспоминаниями. Пора было браться за работу.

До обеда он скрупулезно разобрал бумаги и навел в кабинете подобие того порядка, к которому он привык в городе. Он как мог попытался восстановить привычную обстановку – передвинул стол ближе к окну, вынул из чемодана памятные фотографии в рамках, сертификаты о повышении квалификации и даже грамоты за победу в школьных олимпиадах. Валерий придирчиво оглядел кабинет. Пока еще это место казалось ему чужим, точнее – он был чужд этому месту. Кто знает, получится ли у него вжиться в местную среду, стать болотовцем? Может, как и Сергей, он начнет медленно спиваться? Или превратится в нелюдимую стерву, как Вера Павловна? А может, проникнется идеей профессора Сосновского, и на полную включится в восстановление клиники?

Пока Луканов разбирался в кабинете, он поймал себя на том, что периодически поглядывает из окна на цветущий сад – не мелькнет ли среди кустов диких роз развевающееся белое платье? Сколько Луканов не отмахивался, из головы не выходили огромные распахнутые глаза, и в них словно немая мольба о помощи.

– Так, Валерий Петрович! Помните, что вы, в первую очередь, врач! – негромко сказал сам себе Луканов, нервно постукивая по столу. Кодекс врача категорически запрещает отношения с пациентами. Правда, эта девушка не его пациент, но он врач, а она приписана к этой клинике. Кстати, какой у нее диагноз?

Луканов приоткрыл дверь в коридор, и, убедившись, что в нем пусто, аккуратно пошел к лестнице. Он хотел сделать это максимально неслышно, чтобы лишний раз не привлекать внимание, но старые доски деревянного пола скрипели на все голоса, словно нестройный хор пенсионеров. С лестницей на первый этаж дела обстояли еще хуже – скрипела каждая ступенька, причем на свой лад. Впрочем, Вера Павловна уже ушла, Сергей был занят, да и вообще – с чего бы ему, доктору с почти двадцатилетним стажем, прятаться, словно шпиону? Ничего нет предосудительного в том, что хотел сделать Луканов. Но тогда почему он чувствовал себя словно нашкодивший школьник?

Валерий спустился на первый этаж и подошел к двери кладовой. Еще утром Сергей показал ему, что здесь хранятся карточки пациентов. Неслышно открыв дверь, Луканов скользнул в душную каморку и включил свет.

Почти все пространство небольшого чулана под лестницей занимали деревянные стеллажи. Пахло старой бумагой, пылью и еще чем-то, похожим на гуталин. На полках стояло несколько десятков распухших от времени больничных тетрадей. Луканов окинул их взглядом, и только сейчас понял, что не знает ни имени, ни фамилии девушки. Сергей говорил, что она сестра Алеши…

Он пробежал глазами по биркам с годами рождения, прикинув, что Алеше лет одиннадцать, и остановился на полке с годами 2010-2013. Там было всего с пару десятков тетрадей, и Луканов без труда отыскал мальчика с именем Алексей Григорьев и диагнозом «Идиопатическая эпилепсия». Матерью значилась Тамара Михайловна Григорьева, отец не известен. Валерий пробежал глазами по анамнезу.

Похоже, у Алеши был наследственный тип заболевания. Первые симптомы появились еще в четыре года. Малыш на время выключался из мира, переставая реагировать на раздражители. ЭЭГ диагностика проводилась в городе. Позже появились подозрения на генерализованные тонико-клонические судороги… приступ раз в несколько дней… повышение температуры… миоклонические приступы… нервный тик, неконтролируемые подергивания рук… прописан этосуксимид две капсулы в сутки.

Строки запрыгали перед глазами, и Луканов почувствовал, как трясутся его руки. Он поспешил поставить тетрадь на место, и рефлекторно спрятал руки в карманы, словно не желая видеть тремор. В груди вновь глухо бухнуло, а к горлу подступило что-то горькое, соленое. Помочь мальчику можно было только в городе. В том городе, который выкинул его, Луканова, словно ненужный, испорченный предмет, закинул в это богом забытое место, к таким же, как он. Может Сосновский и прав – нечего лезть к чужим пациентам. Как он может лечить, если болен сам?

Луканова охватила злость. А вот может! И будет! Не сможет вылечить себя, так хоть другим поможет. Иначе жить дальше смысла не было. Существовать посреди бескрайних болот, пить горькую с утратившим всякую надежду санитаром, и выслушивать гневные проповеди Веры Павловны? Нет уж. Луканову захотелось заорать. Ему стало душно, хотелось порвать на груди ставший вдруг тесным больничный халат, выскочить к чертям из этого места и нестись по лесам, как дикий зверь, не отягощенный мыслями о смысле жизни.

– Возьми себя в руки! – процедил Луканов сквозь зубы. Он достал руки из карманов и взглянул на них. Руки врача, профессионала своего дела. Сейчас они еле заметно подергивались. Начнут трястись сильнее – во внутреннем кармане всегда есть спасительная таблетка «Лирики». И пускай он станет наркоманом, к черту все. Главное – остаться врачом, сохранить разум и работоспособность, делать то единственное, что он умеет делать – лечить людей.

Наверху послышался приглушенный стенами и потолком шум – это Сергей захлопнул дверь в свой кабинет. Валерий рефлекторно выключил свет и замер. Вот Сергей прошелся по коридору, судя по звуку зашел в кабинет Луканова, но, никого не найдя, принялся спускаться по лестнице вниз. Луканов осознавал, в каком идиотском положении он находится. Взрослый мужчина, врач, прячется в темной каморке под лестницей от коллеги. Надо было бы выйти, на ходу придумав что он просто просматривал карточки пациентов, но он не хотел сейчас видеться с Сергеем. Был обед, и тот, наверняка, пригласил бы его отобедать вместе, но у Луканова были другие планы.

Луканов различал по звуку каждую ступеньку, скрипящую под ногами Сергея, и мысленно молился, чтобы тот не зашел в каморку. Вот уже скрипнуло над самой головой Луканова, и он инстинктивно пригнулся. Сергей спустился вниз, и его гулкие шаги приблизились к каморке. Немного подождав, словно обдумав что-то, Сергей решительно направился к выходу. Хлопнула входная дверь, и клиника погрузилась в тишину.

Луканов выдохнул. Решив не включать свет, он зажег карманный фонарик.

Луканов быстро прикинул возможный возраст сестры Алеши, и, бегло просмотрев несколько карточек, наконец нашел искомую – Елизавета Григорьева. Лиза.

Луканов снял тетрадь с полки, но уже по весу понял, что что-то здесь не то. И действительно – в его руке была только обложка. Самой тетради не было.

Луканов задумчиво поставил ее на место. Он уже думал подняться вновь в свой кабинет, но обед только начался, и целый час сидеть в душной комнате было глупо. Он протянул руку к карточке Лизы, потом отдернул, но все-таки снял ее вновь и посмотрел адрес.

***

Болотово встретило его пустой центральной улицей. Впрочем, центральной она считалась потому, что являлась единственной дорогой, на которой был уложен растрескавшийся асфальт, зияющий ямами. Улица протянулась почти по прямой через всю деревню, иногда петляя, словно река, растекаясь маленькими ручейками в стороны, чтобы затеряться среди сельских бревенчатых домов.

Полуденный жар нагревал асфальт, сквозь который тут и там пробивались ростки осоки. Веяло какой-то пустотой и вселенской грустью. Луканов тоскливо оглядел безлюдную улицу. Ветер сдувал пыль с асфальта, по бокам притулились кривенькие дома. На одном из них висела почерневшая от времени резная деревянная табличка «Болотово». Дальше виднелось низкое здание из красного кирпича – такие строили еще в царской России. Над крышами домов и кронами деревьев позолотой блестел на солнце крест, возвышающийся на маковке церкви.

Подойдя поближе к зданию из красного кирпича Луканов прочитал потертую вывеску: «Почта». Дверь была закрыта на амбарный замок, что не особо удивляло – кому и зачем слать письма в это богом забытое место? Луканов не удивился бы, если бы узнал, что на карте Болотова тоже нет – просто картограф о нем забыл.

С трудом найдя нужный адрес среди заросших липами тропинок, Луканов остановился в тени деревьев. Дом стоял слегка на отшибе, на окраине деревни. Он был старый, деревянный, покосившийся, вытянутый вверх и на удивление большой – целых три этажа. Явно рассчитанный не на одну семью, просторный, но вместе с тем какой-то мрачный. Почерневшие от времени бревна сруба выглядели уныло, из-под них клочьями торчала пакля. Резные разноцветные ставни облупились, и сколько он не вглядывался в темные окна – движения внутри не заметил.

Было по-прежнему пусто и тихо. Негромко пели птицы в кронах лип, иногда ветер шелестел листьями. Где-то прокукарекал петух.

Все в Болотове выглядело заброшенным. Впрочем, как и его собственная жизнь. Казалось, они нашли друг друга – Луканов и Болотово, вот только он такому новообретению был не рад.

Луканов еще немного помялся в тени деревьев, но потом сообразил, что обед когда-то закончится и нужно будет возвращаться на рабочее место. Он ступил на покосившееся крыльцо. Ступеньки жалобно скрипнули.

Внезапно из-за дома выскочила собака. Она бросилась на Луканова, заливаясь хриплым, яростным лаем. Из раскрытой пасти брызжала слюна, словно Луканов олицетворял все, что животное ненавидело в этом мире.

Луканов в ужасе отшатнулся, но вдруг лязгнула и натянулась цепь, которой собака была привязана где-то за домом. Пёс яростно заливался лаем на расстоянии вытянутой руки от него.

Валерий отдышался и постучал, и услышал, как стук разносится в пустом доме. Луканов подумал, услышат ли стук в таком огромном доме, да и есть ли там хоть кто-то? С другой стороны – где еще им быть, раз улицы пусты?

Что он скажет, если дверь откроет Алеша? Зачем пришел Луканов? Можно поинтересоваться диагнозом, спросить о самочувствие, в конце концов – он новый врач и интересуется пациентами, пусть и чужими. Но что он скажет, если дверь откроет Лиза?

Собака продолжала брызгать слюной, заливая окрестности истошным лам. Ее лапы взрывали землю, и Луканов порадовался тому, что пёс на цепи. Стоять на крыльце и стучаться в закрытую дверь, оглушаемый собачьим лаем, было очень неуютно, и Луканов переступил с ноги на ногу.

Наконец из глубины дома послышались шаркающие шаги, и Луканов сразу понял, что это не Лиза и не Алеша.

Дверь открыла женщина из больницы. Луканова обдало домашними запахами – на кухне явно готовили щи, пахло кислой капустой, и еще мириадами различных запахов, присущих деревенскому дому. Женщина пугливо смотрела на него из тьмы сеней, на всякий случай не убирая сухую руку с ручки двери.

Ей было за пятьдесят, и груз возраста и ответственности за детей уже сказался на ее лице. Глубокие усталые морщины пересекали лоб женщины, лицо было осунувшееся, а из-под кустистых бровей устало и испуганно смотрели серые глаза. Словно почуяв близость хозяйки, собака залилась еще более остервенелым лаем.

– Гроза, поди прочь! – крикнула женщина на собаку, и та мигом исчезла за углом дома, звеня цепью. Женщина повернулась к Луканову. – Простите, доктор, она вообще спокойная… Вам кого?

– Вас, – не нашелся что ответить Луканов.

– Меня? – удивилась женщина.

– Тамара Михайловна, – Луканов мысленно поблагодарил сам себя за то, что догадался посмотреть и ее карточку и узнать имя, – я новый врач из клиники… мы вчера с вами встречались. Я помог вашему мальчику…

– Алеше… да, я помню, – лицо женщины окаменело, глаза стали еще более испуганными. Луканов мысленно ругнулся. Вера Павловна явно знала кому, когда и с какой интонацией сказать ту или иную фразу, чтобы она имела максимальный эффект. Во времена королей и дворцовых интриг ей бы не было равных.

– Я бы хотел поговорить с вами об Алеше, – Луканов украдкой заглянул за ее спину в темные сени, в надежде увидеть мелькнувшее белое платье, но внутри было слишком темно.

– Я уже все рассказывала Вере Павловне, – женщина даже слегка прикрыла дверь, словно опасаясь чем-то заразиться от Луканова.

– Я понимаю. Но мне хотелось бы узнать… это для вашего же мальчика! – быстро сказал Луканов, увидев, как нахмурились брови женщины. Все верно. Непонятный чужак, врач с диагнозом, лезет в чужую жизнь. Страх быстро переходит в агрессию, включается защитный механизм психики.

– А что про мальчика? – недовольно, и вместе с тем как-то обреченно сказала женщина. – Вы же видите какой он. Что вы можете сделать? Вы же не хотите сказать, что знаете, как вылечить его?

– Нет, но…

– Конечно нет, – оборвала его женщина. – Иначе вы бы и сами-то не хворали, если бы это можно было вылечить. Мы здесь, в деревне, народ темный, но такое понимаем…

– Вы в город его возили? – хмуро спросил Луканов.

– Возила, а чего толку? Все сбережения потратила только! Ну поставили ваши светилы диагноз, а дальше-то что?

– Это важно, чтобы понимать, как предотвратить новые приступы.

– Важно… – глядя мимо Луканова, произнесла женщина. – Важно то, что я одна, без мужа, с двумя детьми. Сын – инвалид. Дочка… вы сами видели. Дурочка, одним словом, прости господи… – она мелко перекрестилась. – Послал же господь на мою грешную душу…

– Какой у нее диагноз? – осторожно спросил Луканов. – Я не нашел ее карточку в больнице.

– Да а зачем вам диагноз? – серо спросила женщина. – Кто ее лечить будет? Да никто. Никому мы не нужны. Я вот одна, всю семью тяну… Мне эти ваши диагнозы что мертвому припарка! Мне бы дров кто наколол, а от ваших умных слов у меня только голова болит. Толку от них нет, – бесцветным голосом устало произнесла она. –  Никому мы не нужны, доктор. И вы тоже никому не нужны, раз вы здесь.

Луканов смотрел в ее серые глаза, которые смотрели куда-то сквозь него, в какую-то глубоко личную тоску, непонятную другим. Он увидел в них свое отражение – растерянного, хмурого мужчины, непонятно, как и зачем стоящего сейчас на крыльце перед этой бесконечно усталой женщиной. Он отвел взгляд – не хотел видеть себя таким. Не хотел становиться такой, как она.

– Я могу поговорить с вашим сыном? – тихо спросил он.

– Нет, – бесцветно ответила она.

– Вы запрещаете? – удивился он.

– Нет его. Ушел.

– А где он может быть?

– А где могут быть дети в его возрасте? Да где угодно!

– Он же необычный ребенок, вряд ли он сейчас гоняет в футбол с местными ребятами, – укоризненно сказал доктор.

– Вы хотели сказать – больной, а не необычный? Да ладно вам, доктор, называйте вещи своими именами! А где искать Алешу я и правда не знаю. Да и некогда мне, дел по горло!

– Может, дочь знает? – осторожно спросил Луканов.

– Может знает, а может и нет, – пожала плечами Тамара Михайловна. – Да только кто знает, где ее саму черти носят? Вы уж не серчайте, доктор, но у меня щи выкипят.

И, не попрощавшись, женщина захлопнула дверь.

Луканов в задумчивости вышел на пустую дорогу. Легкий ветер гонял пыль по растрескавшемуся асфальту. Было ощущение, что люди здесь давно не живут, словно когда-то здесь случился апокалипсис, и с тех пор деревня стояла мертвой. Но Луканов знал: люди есть. Более того: он был уверен, что за ним наблюдают. Пару раз, пока он шел по пустынной дороге, он замечал, как подергивается занавеска в том или ином окне. Чьи-то опасливые и любопытные взгляды провожали его спину, он чувствовал их почти физически.

Луканов в сердцах ругнулся. Искать мальчика-инвалида в деревне-призраке – пожалуй, самое нелепое занятие в обеденный перерыв врача на новом месте.

Внезапно на дорогу со звонким лязгом выкатилась помятая консервная банка. За ней из-за угла вылетел малец лет десяти, подбежал, и от души приложил банку ногой. Та взметнулась в воздух и, прокатившись по дороге, упала к ногам Луканова. Мальчик замер, настороженно глядя на незнакомца. Он сразу не понравился Луканову – наглый взгляд, вздернутый горделивый нос. Он знал по собственному детству – такие никогда не упустят случая потешить свое эго за счет унижения другого.

Но на то он и доктор, что нужно уметь налаживать контакт со всеми. Луканов размахнулся и метким ударом послал банку к ногам мальчика.

– Держи пас!

Мальчик не обратил внимания на банку.

– Это вы что-ли новый доктор?

– Откуда знаешь? – удивился Луканов. Он мельком глянул на себя со стороны: выглаженная белоснежная рубашка, строгие брюки, налакированные туфли. Его одежда выдавала в нем городского жителя, щепетильно относящегося к внешности, но никак не доктора.

– Так все село знает! – лихо крикнул мальчик. – У нас новости как пирожки разлетаются!

– Может ты, такой смышленый, знаешь тогда где мне найти Алешу Григорьева?

– А чего не знать, знаю! В церкви он. Он всегда там прячется.

– Прячется? – переспросил доктор. – От кого?

– От нас, пацанов деревенских! – ухмыльнулся парень.

– Обижаете, значит, парня? – сощурив глаза, спросил Луканов.

– Да он сам виноват, что сдачи дать не может! Ходит весь такой странный, дерганный…

– А ты знаешь, что у него эпилепсия?

– Мамка говорит он заразный!

Луканов задумчиво глядел на ухмыляющегося пацана. В деревне действительно была зараза, но никак не эпилепсия, а дремучая глупость. И как теперь объяснить этому сорванцу, что он не прав, если его родители убедили его в обратном?

– А сестру его знаешь? – спросил Луканов.

– Лизку-то? Так вся деревня знает! Она же психованная! По лесам одна бродит, как дурочка. Бабки говорят, что она под старой церковью вход в катакомбы нашла… Правда, мы с пацанами сколько искали, не нашли. А эта дурочка смогла!

– Издеваетесь над ней?

Парень промолчал, но по его наглой усмешке и злым глазам все было понятно.

– Тебя как зовут? – спросил Луканов.

– Петька!

– Так вот слушай сюда, Петька. Ты в больницу местную ходишь? Ходишь. Ты же знаешь, что я новый врач, так? Так вот, если я узнаю, что кто-то обижает Григорьевых, я тебе на все лето пропишу такие больные уколы ниже спины, что кушать будешь стоя. И всей деревне про это расскажу, что над тобой все смеялись. Понял?

Улыбка слетела с лица мальчика.

– А чего я-то? Все их шпыняют!

– Значит, всем и передай, – подытожил Луканов. – И Лизу психом называть не смей.

***

Церковь выделялась на фоне остальных домов не столько монументальностью строения – как раз наоборот, она была совсем маленькая, рассчитанная на небольшой приход. Луканов никогда раньше не видел деревянных церквей. Городские храмы не шли ни в какое сравнение со старой часовней, хотя Валерий не считал себя верующим, и потому в богадельнях бывал редко.