Побочный эффект

– Мне Сосновский нужен. У меня направление к вам, из города, – пояснил Луканов. – Буду теперь у вас людей лечить.

– Ну, поглядим… – проворчала старуху и приоткрыла дверь пошире. – Заходи, коль и впрямь доктор.

Валерий протиснулся мимо старухи, пытливо оглядывающей его с головы до ног из-под насупленных бровей. Одета она была неброско, в ногах стояла ведро с грязной водой, а в руках старушка сжимала швабру, словно часовой ружье.

– Федор Михайлович занят, – проворчала уборщица. – Пациент у него. Иди пока вон, на стул присядь. Только ноги вытирай, вишь пол мою!

Луканов вытер ноги о старый половичок, развернулся и тут же споткнулся о ведро, не заметив его в полумраке. Оно упало на деревянный пол, загрохотав, и извергнув поток грязной воды. Из коридора испуганно выглянула пара пациентов.

– Ах ты, негодник! – всплеснула руками старушка и бросилась вытирать огромную лужу тряпкой.

– Извините, – стыдливо пробормотал Луканов, перешагивая лужу.

Длинный пустой коридор деревенской больницы был освещен естественным светом из широких окон. Впрочем, этого явно не хватало – дальний конец коридора, наполненного тенями, тонул во мраке.  Немудрено было споткнуться в потемках о ведро! Валерий машинально отметил, что добавил бы под потолок несколько ламп дневного света.

Пока старушка затирала лужу, бормоча проклятья в адрес Луканова, тот поспешил ретироваться вглубь коридора. Старые половицы скрипели под ногами, негромким эхом разносясь по пустому пространству, дополняемое только плеском воды и звуком отжимания тряпки. Валерий вновь вспомнил людный и хорошо освещенный холл Первой Городской. Там он был кем-то. Нет, не так – не просто кем-то, там он был Кем-то. Уважаемым доктором, профессионалом своего дела. Там с ним почтительно здоровались пациенты, жали руку академики. Там была жизнь.

Словно затаившийся в темноте зверь приподнялся откуда-то из глубины подсознания Луканова. Зверь этот был знаком Валерию, и, похоже, пора было дать ему имя. «Лютая тоска». Или «Осознание отчаяния». Нет, не так. «Бездарно прожитая жизнь». Вот. Пожалуй, это было наиболее метко. В ответ зверь тихонько заскулил внутри, и Валерий понял, что попал в цель с именем.

Из темноты коридора донесся звук, и пара теней обрели жизнь. До Луканова только сейчас дошло, что в он здесь не один – погруженный в себя, он не заметил во мраке двух пациентов. «До чего клинику довели, господи… Как в такой темноте работать?» Луканов подошел ближе.

На жестких старых стульях сидели женщина в возрасте с грустным лицом и мальчик лет восьми с распахнутыми, но почему-то застывшими глазами. Женщина что-то спрашивала его, но он не отвечал и смотрел куда-то в пустоту. Его правая рука еле заметно дергалась.

– Быстро! У него приступ! – воскликнул Луканов и бросился к мальчику. Того уже начала бить крупная дрожь, лицо покрылось каплями пота. Глаза были широко раскрыты, и в них словно застыла немая бездна. Валерий быстро опустился на колени и схватил мальчика за руки.

– Что вы делаете? – воскликнула женщина.

– Я врач! – коротко бросил Луканов. Он бережно, но крепко стиснул ладонь мальчика, подложив другую между его затылком и стеной, на случай, если пациента начнет неконтролируемо трясти.

– Боже мой, что же это такое творится! – слышались причитания женщины.

– Придерживайте голову! Только не сильно!

Это было сказано вовремя, потому что голова мальчика вдруг начала дергаться с неимоверной силой, и, наверняка, он разбил бы затылок о стену, если бы не заботливые руки Луканова.

Благо, приступ длился не более полминуты, и мальчик начал стихать. В его глаза постепенно возвращалось осмысленное выражение, тело успокаивалось, словно водная гладь после неожиданно налетевшего шторма.

– Отойдите от пациента сейчас же!

Валерий повернул голову – над ним нависла хорошенькая женщина средних лет в белом халате с прожигающим насквозь взглядом. Луканов встал с коленей.

– Что вы с ним сделали?

– Я ему помог.

– Кто дал вам право распоряжаться здесь? Вы что, врач? – гневно произнесла женщина, хмуря брови.

– Я не представился – доктор Луканов Валерий Петрович, нейрофизиолог, из Первой Городской клиники, – Валерий примирительно протянул руку. – Приехал к вам на усиление.

– А с чего вы взяли, что нас надо усиливать? – против ожидания Валерия этот жест, казалось, еще больше разозлил женщину. Она не спешила протягивать ему руку в ответ. – И почему вы работаете с моими пациентами без разрешения?

– У мальчика был приступ, – нахмурился Луканов. – Мой долг как врача реагировать на любые проявления, угрожающие здоровью людей.

– Вы понятия не имеете что за диагноз у юноши!

– Похоже на атаксию. Нарушение согласованности движений мышц при условии отсутствия мышечной слабости. И только что случился приступ, который мог перерасти в неврологический климакс.

Рядом ахнула женщина, сильнее обняв не до конца пришедшего в себя мальчика.

– Вам никто не позволял работать с пациентами в этой больнице! – продолжала наступать женщина в халате. – Вы здесь даже не оформлены!

– Именно это я и собираюсь сделать. Мне нужен профессор Сосновский.

Женщина в халате прожигала взглядом Луканова. Казалось, она с трудом сдерживает ярость, причина которой была Луканову не ясна. И только некое подобие этики не позволяло кипящему чану с ненавистью перелиться через край дозволенного.

Неизвестно, чем бы это закончилось, но соседняя дверь вовремя распахнулась и оттуда появился дородный человек в белом халате с окладистой бородой.

– Вера Павловна, ну что же вы так встречаете дорогого гостя! – с ходу укоризненно начал он. – Человек с дороги, и уже успел помочь пациенту.

Вера Павловна слегка покраснела, и Луканов подумал, что так она стала еще симпатичнее. Впрочем, красный цвет ее лица говорил скорее о сдерживаемом гневе.

– Федор Михайлович, с каких это пор первый встречный может зайти в клинику и даже не оформившись работать с пациентами?

– Я уже сказал, у мальчика был приступ, – спокойно ответил Луканов, глядя в глаза Вере Павловне. От этого она вспыхнула еще ярче.

– Право, оставьте, Вера Павловна, – поднял руку Федор Михайлович. – Не время ссориться. Вы, надо думать, Луканов? – обратился он к Валерию. – Давно вас ждем! Вера, примите пациента, а мы пока пообщаемся. Проходите в мой кабинет.

Вера проводила Луканова уничтожающим взглядом и дверь кабинета закрылась за Валерием.

– Располагайтесь, коллега. Я вас давно жду! Мне Соловьев вас так сватал, так сватал! Иногда полезно иметь институтских друзей в городе! – подмингул Луканову профессор, усаживаясь в кресло, стоящее за широким дубовым столом. Валерий сел напротив, вдруг почувствовав себя пациентом на приеме. Он заметил на столе перед профессором свое досье, и внезапно почувствовал нервную дрожь. Словно он вновь стал нашкодившим школьником, неизвестно за что провинившимся перед директором, и сейчас его будут отчитывать.

– Не обращайте внимания на Веру Павловну, – улыбнулся профессор. – Она очень радеет за наших пациентов.

– Она напомнила мне персонажа из древнегреческой мифологии, – хмуро пошутил Луканов.

– Кого-то из воинственных богинь? – встрепенулся Сосновский.

– Почти. Медузу-горгону.

– Чудовище с женским лицом и змеями вместо волос? Что-то есть… – задумчиво проговорил Сосновский, но вовремя опомнился: – Только ей это не вздумайте говорить!

– Я бы предпочел и вовсе с ней не разговаривать.

– У нее печальная история с матерью – врачебная ошибка.... Впрочем, – осекся профессор, – это не нашего с вами ума дело! Поговорим о вас. Вы успели осмотреться?

– Темновато у вас для того, чтобы осмотреться.

– Что есть, то есть, – развел руками Сосновский. – Денег выделяют крохи, ремонт за свой счет делаем. Впрочем, пациенты не жалуются.

– Это странно.

– Ничего странного, коллега. Здесь вам не большой город, здесь деревня. Люди привыкшие. Самый распространенный диагноз – похмелье, и то лечится работой на свежем воздухе. Впрочем, бывают дни, когда пациентов хватает, и вот тогда вы пригодитесь! А обычно у нас дни проходят спокойно.

– А как же мальчик?

– А, вы про Алешу… – профессор встал, заложил руки за спину и принялся неспешно ходить по кабинету. – Он мальчик особенный. Растет без отца, мать всю семью тянет. Есть еще старшая сестра…

– Что с его диагнозом?

– Им занимается Вера Павловна, и я вам рекомендую не лезть в ее вотчину, если вы меня понимаете, – профессор лукаво подмигнул Луканову. – Вера Павловна в отношении пациентов крайне ревнива.

– С чего это вдруг?

– Ну, голубчик, это уж не нашего ума дело! Какая есть. Докторов, сами видите, мало, а Вера Павловна профессионал своего дела. У нас всего-то персоналу – она, я, Сергей Алексеевич – медбрат, неопытный, скажу по секрету, уборщица Нина Гавриловна, да водитель Прохор, вот почитай и вся клиника. А теперь еще вы, новая кровь, как говорится! – профессор улыбнулся. – Так что, принимайте новые полномочия, и, как говорится – добро пожаловать!

Луканов совершенно не испытывал той торжественности профессора, свойственной деревенским людям, пусть и интеллигентным, когда к ним приезжает кто-либо из города.

– Я бы хотел осмотреть мальчика.

– Исключено. Вера Павловна не позволит.

– Но у него же явные подозрения на эпилепсию, а я… – Луканов запнулся. – Вы же читали мое дело. Я хорошо знаком с этим диагнозом.

Профессор сочувствующе кивнул.

– Читал, и сожалею о вашем случае. Даже не представляю, что значит для вас вся эта история… Геркулесова болезнь, как говорили древние греки, будь она неладна! Такая карьера, такие возможности… и теперь на те – Болотово! – запричитал профессор, но вовремя взглянул на посеревшее от тоски лицо Луканова и остановил сам себя. – Впрочем, довольно об этом. Завтра готовы приступить к выполнению обязанностей?

– Профессор, не поймите меня неправильно… Причиной возникновения диагноза мальчика мог явиться сильный испуг. Чего мог настолько испугаться мальчик в… – Луканов замялся.

– Вы хотели сказать – в этой глуши? – продолжил за него Сосновский. – Не стесняйтесь, коллега. Я вас понимаю. После города наверняка не понятно, как здесь вообще живут люди, верно?

– Так все же – что так могло напугать мальчика?

– Кто знает! Это же дети, они лазают там, где не ступает нога взрослого. Лес, болото, старая церковь, кладбище в конце концов. Мало ли, в лесу из кустов заяц выскочил, у ребенка шок.

– Заяц? Вы серьезно?

– Абсолютно. У всех разная психика, вам ли не знать, коллега. А дети непоседливы. Да что я рассказываю, вы же были ребенком! Хотя у вас, городских, другие развлечения.

– Я провел детство в деревне, профессор. И зайцев я не боюсь.

– Ну вот и славно! Значит, легко освоитесь. А теперь прошу меня извинить, меня ждут пациенты. Вас проводят во флигель.

– Флигель?

– Если вы не против, конечно. Мы обустроили для вас квартиру в старинном флигеле усадьбы, – профессор развел руками. – Поверьте, лучше ничего не нашли, да и к пациентам поближе.

– Я готов приступить к работе сегодня.

– Сразу видно – городской! – засмеялся профессор. – У нас здесь совсем другой темп жизни. Некуда торопиться, для начала освойтесь. Пойдемте, я провожу вас.

Они вышли в полутемный коридор, и тут же наткнулись на Веру Павловну. Видно было, что она не успокоилась, хотя внешне это не было заметно. Но в ее непроницаемых зеленых глазах (по-прежнему очень красивых, вновь отметил Луканов) видны были следы бушевавшего внутри пожара. Она с ходу накинулась на Сосновского, словно не замечая Луканова.

– Профессор, вы решили вопрос с доктором? – не глядя на Валерия спросила Вера.

– Валерий Петрович разгрузит вас, Вера Павловна.

– Мне не нужна разгрузка!

– Я должен заботиться о своих врачах, тем более о тех, у кого золотые руки, – улыбнулся ей профессор. – Вы много работаете.

– Вы знаете, почему так: потому что больше некому!

– Именно поэтому с нами теперь доктор Луканов, – терпеливо пояснил профессор.

– Почему я узнаю о том, что у вашего нового врача диагноз эпилепсия в день его назначения? – холодно спросила Вера Павловна. – И с каких пор наша клиника стала местом, которое принимает изгоев?

– Полегче, Вера Павловна! – нахмурился профессор. – Не следует оскорблять никого в этих стенах!

Вера, словно ища, куда выплеснуть гнев, повернулась к Луканову.

– По законодательству нашей страны наличие данного диагноза лишает вас права работать с пациентами, – процедила она сквозь зубы.

– Я давал клятву Гиппократа, и ничто не встанет передо мной и больными.

– Я встану.

Коридор сузилась до минимальных размеров и, внезапно, в нем стало жарко, воздух словно выкачали. Луканов почувствовал, как внутри все сжимается от отчаяния и гнева.

– Вера Павловна, – кашлянул профессор. – У нас тут не верховный суд.

– У нас не суд. У нас больница. И человек с серьезным диагнозом, претендующий на работу с моими больными, – она резко повернулась к Луканову. – Что вам прописали?

Луканов встретил ее взгляд, и подумал, что черта с два он скажет ей про таблетки. Впрочем, как и Сосновскому.

– Все не настолько плохо, – спокойно ответил Луканов. – Я уже на стадии ремиссии.

– У вас есть заключение лечащего врача? – пронзила его взглядом Вера Павловна.

– Я сам врач.

Взгляд женщины был непререкаем. Профессор пошамкал губами и тихонько, но уверенно взял ее за локоть.

– Вера Николаевна, пройдемте в мой кабинет. Разговор есть. А вы, – профессор обратился к Луканову, – располагайтесь. Осмотритесь пока.

– Нечего тут осматриваться! – зло фыркнула Вера и наткнулась на ответный злой взгляд Луканова.

– Идите, доктор, – кивнул Сосновский Луканову и взглянул на большие настенные часы. – Прохор уже должен был вернуться, он вас проводит.

Луканов походкой оловянного солдатика прошел по коридору, не глядя толкнул дверь и вывалился из душного коридора на крыльцо. Туман успел рассеяться, и лучи солнца мягко коснулись лица, но Луканов не замечал его. Внутри все клокотало от жгучей смеси боли, обиды и злобы – на эту Веру Павловну, на комиссию, поставившую Валерию страшный диагноз, на себя самого. Хотя, пожалуй, только на себя здесь и стоило гневаться, и от осознания этого становилось еще более тошно. Валерий почувствовал, как мир начинает кружиться, тело деревенеет, и все вокруг расплывается, словно в киселе. Сердце вновь глухо не в такт бухнуло глубоко внутри, отозвавшись волной ужаса: похоже, шквал эмоций вызвал приступ. Только не здесь, только не сейчас! Если это кто-то увидит – не быть ему здесь врачом, а больше негде! Уйти в лес, уползти за угол, раствориться в тумане, и уже тогда отдаться удушающему приступу, и будь что будет – только не здесь, не на крыльце клиники, в которую он с таким трудом только что устроился!

– Вам плохо?

Голос был каким-то бесцветным, и явно принадлежал молодой девушке. Кровь отлила от лица Луканова. Собрав все силы воедино он каким-то чудом напялил улыбку на непослушные губы и только тогда повернулся на голос.

Перед крыльцом стояли мальчик с женщиной, которым он помог в тусклом коридоре, а также девушка в белом платье. Они участливо смотрели на доктора.

– Голова закружилась от свежего воздуха, – Луканов нашел в себе силы выпрямить спину и улыбнуться еще раз. На всякий случай он придерживался за резную балясину крыльца, но уже чувствовал, что приступ удивительным образом минул. Видимо, концентрация внутренних ресурсов отсрочила его наступление. Впрочем, Валерий понимал: это временно. В ближайшее время нужно было найти укромное место и принять таблетку «Лирики».

– Это бывает, – проговорила девушка. – У нас в Болотове очень хороший воздух. Лечебный.

Луканов присмотрелся к ней и понял, что именно ее видел в тумане. Тонкий стан девушки облегало белоснежное платье, в котором она была похожа на сбежавшую от жениха невесту. На плечи, словно волны водопада, спадали длинные русые волосы. Она вся была как ветер – казалось, малейший порыв способен оторвать ее от земли и унести куда-то далеко, в неведомые дали, недоступные простому смертному. Ее хотелось обнять и защитить, непонятно от кого, и – как вдруг подумал Луканов – в первую очередь от себя самой. Что делала она в этой глухой деревне, среди простых и грубоватых людей? Широко распахнутые светло-голубые глаза на бледном лице хранили в себе глубокую тоску, но вместе с ней и что-то, что притягивало взгляд доктора. В этом взгляде было что-то детское, наивное, доверчивое, как у ребенка, впервые увидевшего радугу в небе после дождя. Но вместе с этой открытой наивностью где-то там, в глубине бездонных глаз, притаилась не просто печаль, а какая-то дикая тоска. Тоска по чему-то безвозвратно утраченному.

– Спасибо вам, доктор! – обратилась к нему женщина. – Я и не думала, что эпилепсия бывает… такой. Мы народ темный, всю жизнь в лесу живем, большинство и слова-то такого не слыхали. А вы так быстро сориентировались! Сразу видно, профессионал!

Сзади послышались шаги и на крыльце, словно грозовая туча, появилась Вера Павловна, и Луканов почувствовал беду.

– Не хочу вас огорчать… – сурово произнесла Вера. Она медлила с продолжением фразы, словно оттягивала казнь, наслаждаясь агонией приговоренного. – Доктор разбирается в этом потому что сам страдает припадками.

Женщина отшатнулась, прижав сына к себе, быстро развернулась и увлекла Алешу и девушку в сторону ворот. Девушка обернулась через плечо, внимательно посмотрев на Луканова

Вера Павловна, словно ничего не произошло, победно вздернув подбородок исчезла в темных сенях клиники, громко хлопнув дверью.

Луканов гневно сжал кулаки, внутри все клокотало от гнева.

Из-за соседнего домика вынырнул вернувшийся из деревни Прохор. Навстречу ему, недовольно окинув взглядом Луканова, проковыляла сгорбленная уборщица, гремя пустым ведром. Прохор, увидев ее, трижды сплюнул через плечо.

– И надо ж тебе было мне навстречу с пустым ведром попасться, Нина Гавриловна! – всплеснул он руками, и тоскливо добавил: – К плохим вестям…

– Было б ведро полное, я бы в тебя еще и плеснула, бездельник! – гаркнула на него старушка, и исчезла за кустами роз.

Прохор вздохнул, снял кепку, зачем-то посмотрел в нее и снова надел.

– Ну что, доктор, пойдемте, жилье ваше покажу!

Луканов молча последовал за ним. Внутри до сих пор клокотало после знакомства с местными докторами.

– Чего это Вера Павловна к вам цепляется-то? – спросил Прохор.

– Если бы я знал… – глядя перед собой процедил Луканов.

– Да бросьте, доктор, не печальтесь! – беспечно махнул рукой Прохор. – Поживете у нас в Болотове, освоите рыбалку. А знаете, какие здесь ягоды и грибы?

– Да к дьяволу твои ягоды и грибы! – мгновенно вскипел Луканов. – У меня три высших образования! Я всю жизнь потратил на то, чтобы лечить больных! Какая, к черту, рыбалка?

Вновь туман опустился перед взором Луканова. Это длилось всего мгновение, но, когда дымка рассеялась, он обнаружил что держит Прохора за ворот рубахи.

Луканов смотрел в расширенные от удивления и страха глаза деревенского мужика, и понимал, что он-то тут точно не при чем. Пугало его другое: с трудом контролируемая ярость, долго сдерживаемая и вот теперь поднявшаяся из глубин. И этот непонятно откуда взявшийся туман.

Луканов медленно отпустил ворот Прохора, который на всякий случай сделал пару шагов назад.

– Вам, доктор, отдыхать надо! – аккуратно проговорил тот, поправляя воротник. – А лучше Болотова для этого дела не сыщешь, так что вам, считай, повезло!

– Да уж, повезло так повезло… – пробормотал Луканов. Ему было стыдно за эту секундную вспышку гнева. – Как утопленнику…

– Что вы говорите?

– Я говорю: флигель где? Показывай.

Утро

Блистерная упаковка «Лирики» привычно щелкнула между пальцев. Таблетки прорвали оболочку и выкатились на дрожащую ладонь Луканова. Он судорожным движением закинул их в рот, запил водой и приготовился ждать. Валерий знал, что сейчас происходит в его организме.

Желатиновая капсула, покрытая тончайшей оболочкой для лучшего скольжения по гортани уже достигла пищевода и начала растворяться в кислой среде желудка. Словно батискаф с бесстрашными спасателями, облаченными в защитный скафандр, проникающий в глубины организма, призванный избавить от боли. И сейчас эти спасатели стремительно выбирались из своей брони. Промедление могло стоить дорого. Приступ эпилепсии мог спровоцировать богатую симптоматику от потливости и головокружения до судорог, галлюцинаций и потери сознания. Поэтому активные вещества вырывались из капсулы, которая уже практически без следа растворилась в желудочном соке, и мгновенно разносились по телу.

Луканов представил, как молекулы прегабалина вместе с кровью разносятся по сосудам. Вот они достигают гипоталамуса и контактируют с опиоидными рецепторами, вызывая обезболивающий эффект. По телу прошла легкая истома, Луканов почувствовал, как расслабляются одеревеневшие было мышцы и вздохнул с облегчением – приступ отпустил. Спасатели успели.

«Лирика» была рычагом, перекрывающим канал боли. Что бы ни говорили, доктор знал: волшебная таблетка существует. И даже не одна. И сейчас они у него в кармане, запаянные в блистерную упаковку.

Список побочек был богат: нарушение координации, амнезия, агрессивное поведение, психозы, головокружение, атаксия. А также деперсонализация, бессонница и суицидальные мысли. Среди них была и эйфория, которая наступала, если переборщить. Именно поэтому препарата не было в свободной продаже – уж больно любили «Лирику» наркоманы.

Мир вокруг начал светлеть, словно маленькое невидимое солнце взошло в серой комнате доктора Луканова. Оно залило мягким золотистым светом обшарпанные стены флигеля, старинное кресло, в котором, наверняка, сидел еще сам помещик, резной стол в центре комнаты, пустой камин, часы на стене в виде деревянного домика с кукушкой, выскакивающей в двенадцать часов (интересно, работают?). Луканов знал, что это его собственное, личное солнце, и оно невидимо другим. Он с упоением откинулся в кресле, чувствуя, как истома растекается по телу.

Пожалуй, это был самый приятный из всех побочных эффектов, которые он знал – легкая эйфория. Только это сейчас и могло скрасить его жизнь, внезапно ставшую такой же серой, как комната в древнем флигеле на краю земли. Две таблетки «Лирики» – и жизнь снова обретала смысл, потерянный где-то там, в коридорах Первой Городской, а мир распускался свежими красками. Главное было не переборщить. Одна таблетка – для профилактики, две снимали приступ и дарили легкую эйфорию. Что будет если принять три – Луканов знал только по учебникам. Дальше он не шел – незачем было пересекать ту хрупкую грань, отделяющую лечение от наркомании, как делали охотники до «Лирики», любыми путями жаждущие достать запрещенный препарат.

– Ведь я же не наркоман, – сказал Луканов вслух. – Это же просто лечение.

Слова в пустой комнате прозвучали слабо и неуверенно. Из глубины часов на него смотрели нарисованные глаза деревянной кукушки.

Аддиктивный потенциал препарата был достаточно низкий, так как прегабалин, в отличие от препаратов, вызывающих зависимость, не провоцировал изменений в структурах системы награды мозга. Внутри сразу же проснулся тот другой Луканов, который не умел врать, и попытался взять слово, но Луканов быстро запихнул его поглубже. Еще не хватало лишать себя последнего удовольствия в жизни, которое и не удовольствие вовсе – спасательный плот в океане эпилептического приступа.

***

Погода окончательно наладилась, как будто кто-то там, наверху, тоже принял пилюлю «Лирики». Луканов вскрыл одну из досок пола и спрятал туда запас таблеток – от глаз подальше. Затем он вышел на улицу, поднял голову вверх и зажмурился. Ветер разогнал облака и огненные лучи солнца прожарили землю, испарив туман. Вокруг флигеля зеленели дубы и липы, в их кронах заливались птицы. «Соловьи?» – подумал Луканов и вдруг поймал себя на мысли, что в городе никогда не задумывался о том, как называются птицы. «Наверное, потому, что в городе их не слышно» – решил Луканов. А ведь в детстве, которое он провел в деревне, он не слух умел различать птиц.

Отсутствие тумана впервые позволило Луканову оглядеться. Усадьба располагалась на большой территории в несколько гектар. Главное здание, четыре флигеля по сторонам света, да еще несколько небольших строений – остальное место занимали дубовые и липовые рощи, поросшие кустарником, да заросли вьюна и диких роз, среди которых вились тропинки, вымощенные камнем. Почти вся территория густо заросла, и было ощущение что бродишь скорее по лесу, нежели по территории работающей клиники. Тропинки явно с трудом отвоевывали пространство у кустарника и высокой травы и облагораживали их как могли – по бокам тут и там торчали деревянные столбы фонарей, кое-где были расставлены вросшие в землю лавочки, видны были кустарники роз. Впрочем, это и не город, напомнил себе Луканов. Некому, некогда и незачем, а главное – не для кого разбивать здесь клумбы и делать из леса парк. Деревня на то и деревня – других дел хватает.