Ангелы, демоны, странники. Роман

Глава 6

Погоня за химерой

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Федор Тютчев. Silentium

1

За изысканными арочными окнами шумел начавшийся XXI век. А в расположенной на втором этаже детской, на мохнатом зеленом ковре играл маленький мальчик. Он увлеченно сооружал что-то из огромных, в половину его роста, кубиков. На каждой грани была изображена буква и соответствующая ей яркая картинка.

Вчера Антоше Луньеву (так звали ребенка) исполнилось шесть лет. Кубики он получил на день рождения от бабушки. Подарком мамы была железная дорога, раскинувшаяся несколькими петлями через всю детскую, с большим вокзалом, тоннелем, двумя мостиками, красным паровозиком и блестящими синими вагончиками, подчинявшимися тому, кто держал в руке пульт управления. Но больше всего шума произвел папин презент – старинная сабля в ножнах, инкрустированных драгоценными камнями. Ее, впрочем, тут же повесили на недосягаемую для ребенка высоту.

То, что Антоша сейчас собирал из разноцветных кубиков, было взрослым словом «счастье». В свои шесть лет Антоша уже знал это слово и как будто понимал его значение. Но вместе с тем он так же твердо знал, что никогда не поймет его.

Антоша Луньев рос молчаливым, замкнутым ребенком. Тонкий, но не по годам рослый, он обладал редкой, какой-то неземной, красотой. Пышная шапка иссиня-черных волос обрамляла матово-бледное детское личико с утонченными чертами. Но особенно поражали глаза – огромные, во все лицо, глубокие, вишнево-карие, с голубоватыми белками, длинными пушистыми ресницами. Они глядели всегда печально и задумчиво. Что они таили в себе? Миры, переполненные какими чудовищами, скрывались в этой детской душе?

Но вернемся-ка на три дня назад и попытаемся вместе с Антошей поймать ускользающую химеру.

2

Был день, когда Антоша задался целью получить исчерпывающий ответ на вопрос о счастье. Разумеется, он обратился к взрослым, которые должны были знать все уже по одному тому, что они взрослые. Так, по крайней мере, ему казалось до шести лет. Первым делом Антоша отправился в кабинет отца.

В этой комнате с воссозданным интерьером ХVIII-го века, все дышало барочной роскошью: и вычурной формы книжный шкаф с позолоченными ручками в виде львиных голов, и кресла с причудливо изогнутыми подлокотниками, и стоявшие на камине позолоченные часы с маятником, а напротив них – бронзовая статуэтка обнаженной нимфы. Мебель и стены здесь изобиловали лепниной, изображавшей фигурки разнообразных мифологических существ, по большей части пухлых амуров. Они смотрели на входящего со всех сторон, создавая неприятное ощущение присутствия в комнате кого-то постороннего.

«Не люблю я у тебя тут бывать, – злилась порой на мужа Регина. – Из всех углов какая-то хрень смотрит!»

Сын застал «князя» и поэта Альберта Лунного дремавшим в кресле.

Если быть до конца точными, следует заметить, что после женитьбы Альберт Евгеньевич не написал ни строчки. Он лишь издал цикл стихотворений о полнолунии и лунной даме, написанный когда-то, и благополучно забыл о творчестве. Теперь он погрузился в негу и лень, что находил не менее поэтичным. И продолжал величать себя поэтом.

Темно-вишневый атласный халат свободно облегал округлившуюся мужскую фигуру, скрывая выросшее за шесть лет беззаботной жизни брюшко. Всклокоченные пепельные волосы и тонкие бакенбарды подчеркивали бледность лица. Выражение горделиво поджатых губ и поднятых бровей указывало на гипертрофированное чувство собственного достоинства и нарциссическое упоение собой. В то утро хозяин кабинета предавался меланхолии, как это всегда бывало после затянувшегося на полночи шумного застолья. Он был еще более, чем всегда, «романтически» бледен и взгляд имел еще более «отрешенный от земной суеты».

– Счастье, ты говоришь, дитя мое? – переспросил Луньев-старший, многозначительно вздохнув и устремив печальный взор своих еще не протрезвевших водянисто-голубых глаз на горевшие в камине поленья. – О, счастье – это призрак! За ним можно гнаться всю жизнь, но ты так и не сумеешь схватить его руками. – Он сомкнул веки и еле слышно прошептал: – Ах, Ирэн, счастье мое! – И разом встряхнувшись, снова обратился к сыну: – Антуан, не говори, пожалуйста, маме, что здесь была тетя Ира. Мы, мужчины, должны выручать друг друга.

3

В следующую минуту Антоша по шуму, доносящемуся с первого этажа, понял, что приехала мама.

«Княгиня» Регина Григорьевна Лунная, урожденная Сиволапова, крайне редко в этом часу возвращалась из своего офиса. Разве что за каким-нибудь особо важным документом, который не могла доверить ни одному из сотрудников. Вот и сейчас как всегда стремительной походкой она направлялась к своему кабинету.

Антоша поспешил за ней.

Строгий серый костюм и гладко зачесанные волосы как бы предупреждали, что этой серьезной женщине не до шуток. Или даже, что шутки с ней плохи. В ее облике угадывался человек, по горло занятый делами, но отнюдь не безразличный к своей внешности. Напротив, обязанность быть музой поэта легла еще одним грузом на плечи Регины Григорьевны. Бизнес-вумен несла этот груз с надрывом, как иная домохозяйка тяжелую хозяйственную сумку. Она не позволяла себе выйти из дома без сложного многослойного макияжа. В промежутках между многочисленными делами, в ущерб отдыху и сну, выискивала время на маникюр и салон красоты. В эту минуту Регина Григорьевна тяжело, хотя и быстро, шагала в сжимавших ноги узких туфлях на высоких каблуках.

Однако ее светлый кабинет с белыми стенами, белыми жалюзи на окнах и современной оргтехникой являлся полной противоположностью нагроможденному предметами роскоши обиталищу ее мужа. Все здесь было функционально, рационально, ни одной бесцельной вещи. Здесь Регина Григорьевна позволяла себе быть самой собою – деловой женщиной, умеющей и желающей делать деньги.

С висящей на стене фотографии смотрел бритоголовый брутального вида мужчина с короткой бычьей шеей и мощной презрительно выпирающей нижней челюстью. Тупо-надменным взглядом он словно одобрял кипучую деятельность своей вдовы.

Регине нравилось видеть в погибшем бандите сказочного волшебника, поднявшего ее на такие высоты. Но вместе с тем было приятно, что прежний муж смотрит на нее теперь лишь с фотографии, а рядом находится нынешний недотепа.

Регина Григорьевна перебирала бумаги, вытащенные из сейфа, когда услыхала вопрос сына:

– Мам, а что такое призрак?

– Призрак – это галлюцинация, – не отрывая взгляда от документов, дала она четкое, без всякой мистики, определение и уточнила: – Это, Антош, когда видишь или слышишь то, чего на самом деле нет.

– Как во сне? – переспросил сын.

– А на кой хрен тебе, Антошка, дался призрак? – Мать первый раз подняла усталые глаза на сына. – Наслушался что ли этих бредней о призраке княжны? Выброси из головы! Иначе свихнешься, как твой папаша.

– Я хочу знать, что такое счастье.

– Ну, вот, опять суешься с какой-то фигней! Не видишь что ли, сынок, что мама занята делом?

Разыскав, наконец, нужный документ, Регина Григорьевна опрометью вылетела из кабинета. Через секунду отдаляющийся стук ее каблуков был слышен уже с лестницы.

4

Несколько секунд Антоша в раздумье постоял в коридоре. Затем взялся за ручку двери, ведущей в бабушкину комнату.

Мелодично зазвенели висящие над дверным косяком хрустальные колокольчики. На Антошу пахнуло пряным ароматом восточных благовоний. Внук переступил порог комнаты, где все шкафчики, комоды, столики и тумбочки были уставлены множеством экзотических сувениров, к которым не разрешалось прикасаться. Меж тем Антоше давно хотелось поиграть с этими фарфоровыми жабами, державшими во рту монеты, со смешными пузатыми человечками, поменять местами выстроившихся в ряд по росту слоников, помахать в воздухе монетным деревом или снять со стены гигантский веер, которым мог обмахиваться разве что великан. Все эти сокровища находились под присмотром глядящих с фотографий лукаво улыбающихся восточных гуру и хмурых народных целителей.

– Тосик, дитенок мой сладенький! – запричитала бабушка Клавдия Васильевна Сиволапова, мать Регины Григорьевны, довольно бодрая пожилая женщина, скорчив плаксивую гримасу. – Счастья нет у моей кровиночки! Это ж надо! Вон у Голенищевых дети день и ночь во дворе бегают, здоровые, как лошади! А ты, моя рыбонька, все в четырех стенах сидишь! Кушаешь плохо! Вечно бледненький, аж зелененький весь! Где только шляется эта бездельница нянька?! – Бабушка приоткрыла дверь и прокричала на весь коридор: – Наташка! На-та-аш-ка-аа!

В комнату вбежала, набегу поправляя очки, интеллигентного вида женщина лет сорока пяти.

– Ты посмотри, дармоедка, что ты с ребенком сделала!

Няня испуганно оглядела малыша, отыскивая на нем следы травм и ушибов.

– У ребенка счастья нет, – рассеяла ее недоумение Клавдия Васильевна и взглянула на часы. – Ну, да, ладно, некогда мне тут… Через пятнадцать минут – начало. Не-е, ты не представляешь… всего один день в городе!

– Это вы о том заезжем шарлатане? – еле скрывая ехидную усмешку, спросила няня.

– Не о шарлатане, а о самом настоящем дипломированном экстрасенсе! – рассердилась хозяйка и ткнула своей подчиненной в лицо газету. – Во! Гляди: магистр белой и черной магии. И во-ааще, не спорь со мной, а займись ребенком.

– Да уж, тяжелый случай! – пробормотала себе под нос материалистка-няня, имевшая естественнонаучное образование. – Поистине патологическое пристрастие к лженаукам!

– Больно умная?! – расслышала ее шепот хозяйка. – Ты, Наташк, давай не зазнавайся, а ни то живо отсюда вылетишь. Небось, нигде стока не получишь, скока мы тебе платим.

5

Антоше ничего не оставалось делать, как вернуться в детскую и переадресовать вопрос о счастье няне – кандидату наук Наталье Аристарховне.

– Неужели и впрямь интеллектуальные потребности появляются лишь там, где полностью удовлетворены все прочие? – спросила саму себя Наталья Аристарховна, с любопытством разглядывая Антошу. – А о смысле жизни думает лишь тот, кто действительно живет, а не выживает? – Она на минуту задумалась. – Тогда почему же не у всех обитателей этих княжеских хором различимы проблески интеллекта?

– Теть Наташ! Отвечай! – Антоша в нетерпении дергал няню за рукав.

– Антошечка! – Наталья Аристарховна натянула на лицо улыбку. – А тебе никогда не приходило в голову, что счастье – это богатые родители, роскошный дом, лучшие игрушки, в общем, все то, о чем другие дети и мечтать не смеют? Не казалось, что ты живешь, словно принц? Говоришь, счастье руками схватить нельзя? – Голос няни все больше срывался на крик. – Пусть я потеряю эту работу, но я все скажу. Вот послезавтра твой день рождения. Гостей ожидается, словно на бал к королеве, громадный торт, все мыслимые развлечения, вечером – фейерверк. Да ты счастье не то, что руками схватишь, ты так его пережрешь, что писать и какать будешь счастьем! Да ты просто с жиру бесишься, буржуй маленький! – Наталья Аристарховна со слезами выбежала из комнаты.

Антоше сделалось жаль няни. Он не понимал, что с ней случилось, и за что она так рассердилась на него. Антоша и подозревать не мог, что у няни за пределами детской есть какая-то собственная жизнь с собственными проблемами. И что ради решения этих проблем Наталья Аристарховна ежедневно вынуждена посещать дом, обитатели которого, хотя на первый взгляд и забавны, но иной раз ей здесь бывает совсем не до смеха.

Антоша с нетерпением ждал того знаменательного дня, когда ему было обещано самое непосредственное и ощутимое соприкосновение со счастьем.

Глава 7

Долгожданный день

В царских палатах, в княжьих чертогах, в высоком терему красовалась Несмеяна-царевна. Какое ей было житье, какое приволье, какое роскошье! Всего много, все есть, чего душа хочет; а никогда она не улыбалась, никогда не смеялась, словно сердце ее ничему не радовалось.

Царевна Несмеяна. Русская народная сказка

1

День этот настал. И было все, что планировалось: несколько десятков гостей, дорогие подарки, два длинных стола, взрослый и детский, ломящиеся от яств, огромный торт в виде сказочного замка с шестью горящими башнями-свечами.

После праздничного обеда малыши рассыпались по парадному залу, предоставленному им для игр.

Антоша еще на некоторое время задержался в столовой. Он недоуменно глядел по сторонам. Когда же появится обещанное счастье?

Меж тем взрослые продолжали оставаться за своим столом, уставленным изрядным количеством спиртного, и соревноваться в выдумывании тостов. Особенно преуспевал в этом сам хозяин, изощряясь в изяществе словесных оборотов. Наконец, он предложил выпить за свою музу. А, когда все повернули головы в сторону хозяйки дома, торжественно проговорил:

– За Гекату Суккубову, самую прекрасную женщину в мире!

Регина опустила глаза и попыталась спрятать раздражение за кривой усмешкой.

– Как? Вы не знаете, кто это? – продолжал Альберт. – Но ведь Глафира Сугубова известна всем в этом городе. Однако лишь мне одному, подчеркиваю, мне одному она открыла свое настоящее имя! Каждую лунную ночь, подчеркиваю, лунную, когда жена моя уже видит сны, ко мне приходит моя луноликая муза Геката Суккубова.

– Очень даже верим, – усмехнулся кто-то на противоположном конце стола. – Все знают, какой ты ловелас.

Регина незаметно переставила бутылку коньяка подальше от мужа и налила в его бокал гранатового сока. Нервно поправив бриллиантовое колье на крепкой шее, она с вымученной улыбкой предложила выпить за успех своего бизнеса.

Регина Луньева надеялась выглядеть сегодня неотразимо. И платье-то она заказала у лучшего модельера, и брови-то выщипала в лучшем салоне красоты, и драгоценности нацепила самые роскошные, и из волос соорудила на голове что-то умопомрачительное. Но рядом с облаченной в черное, почти совершенно естественной кареглазой нимфой Ириной, казалась расфуфыренной, размалеванной куклой.

Опорожнив бокал, Луньев недоуменно посмотрел на жену. Он не желал признаваться, что позволил оставить себя в дураках. Звонко грохнув бокал об пол, Альберт Евгеньевич воскликнул:

– Эх, толпа никогда не понимала гения!

Регина Григорьевна дернула мужа за рукав смокинга и бросила на него из-под старательно нарисованных черных дуг строгий взгляд своих быстрых, въедливых неопределенного цвета глаз. Этих глаз было почти не различить в тени длинных приклеенных ресниц, похожих на мохнатые паучьи лапки.

Приглашенная в гости свекровь, Вероника Георгиевна Луньева, в этот момент особенно оживленно беседовала с одной пожилой дамой. Она упорно делала вид, будто ничего особенного не происходит.

Из-за стола решительно встала теща, Клавдия Васильевна Сиволапова. Увлеченная одной из новомодных оздоровительных методик, она была здесь единственной, кто вообще не коснулся спиртного.

– Праздник-то, вроде, – детский. А для моего зятя – только повод налакаться до поросячьего визга, – проворчала она и с выражением самодовольной жертвенности добавила: – Все! Иду дарить радость детям!

Антоша поспешил ретироваться в предвкушении «радости», заключавшейся в слушании однообразных назидательных историй и игр под бдительным оком бабушки.

2

Убежав из столовой, Антоша принялся бродить по большому старинному дому, помнящему не одно поколение князей Сугубовых. Современные преобразования не до конца обезобразили дворянское жилище. Дух веков продолжал витать в этих стенах, скрипеть половицами, сгущаться тенями в углах, сквозить во взглядах князей и княгинь, богинь и чудовищ, глядящих со старинных картин.

Неведомо, сколько времени Антоша блуждал по дому. Вдруг на лестнице, ведущей в мезонин, он заметил полоску света, льющегося из-за неплотно прикрытой двери. За дверью слышались голоса. Один из них принадлежал маме. Оказывается, она уже успела покинуть столовую и оказаться здесь. Но, странно, Регина Григорьевна, всегда такая серьезная, собранная, теперь говорила раздраженно и даже плаксиво:

– Это ж надо! Набрался наглости притащить сюда и усадить за один стол со мной свою новую любовницу! Думает, я ничего о них не знаю! Говорит, эта краля похожа на изящную нимфу! А я, мол, толстая купчиха!

– Да, забей на все, Григорьевна! Выпей вот лучше, – говорил хриплый мужской голос.

Антоша заглянул в проем неприкрытой двери. На старом сундуке сидели, обнявшись, мама и ее шофер-телохранитель, огромный, как шкаф, дядя Саша. Перед ними стояла табуретка, застеленная газетой, на которой располагались бутылка водки, полбуханки хлеба, селедка и два граненых стакана. Регина Григорьевна, залпом опорожнив стакан, откусила от ломтя хлеба и размазала тушь по щеке.

– Скажи, Санек, я, что, правда, толстая? – Она, чуть не плача, глядела на телохранителя.

– Ты, Григорьевна, баба в самом соку. И не фига себя диетами изводить ради этого своего вшивого гения, – ответил Санек, положив руку на крепкую талию Регины, женщины, хотя и не хрупкой, но отнюдь не страдающей избыточным весом, а в сравнении с ним самим даже довольно стройной. – Не зря ведь на тебя и Толян запал, еще тогда, в девяносто первом! А ты помнишь, сколько за ним девок бегало?

– Да, Толян реальным пацаном был! – вздохнула Регина. – И погонялово имел подходящее – Свирепый. Царство ему небесное! Никогда его не забуду. Шикарное он мне наследство оставил!

– Так давай его помянем.

Выпили еще.

– Я те вот что скажу, Региш, – продолжал осмелевший телохранитель, облапив хозяйку потными ручищами. – Нашла ты после Свирепого какого-то придурка малахольного! Да теперь носишься с ним, как с писаной торбой! Из кожи вон лезешь, чтоб ему угодить! Всякие там культурные манеры осваиваешь, будь они неладны!

– Ничего ты не понимаешь, Сашка! – Регина высвободилась из его рук и принялась нервно шагать по комнате. – Я чувствую время. Кем бы я вступила в XXI век? Вдовой криминального авторитета Свирепого? Время таких, как он, прошло, и он вовремя ушел. А такого мужа, как мой нынешний, нигде не стыдно показать, хоть перед английской королевой! И сын мой похож на отца. То же лицо, та же походка, те же повадки барские. Только бы такой же сволочью не вырос!

Регина снова давилась слезами. Саша подошел и еще крепче обнял ее.

– С настоящим мужиком, небось, не ревела бы.

– Хочешь сказать, я с Толяном не ревела? – Регина подняла заплаканные злые глаза. – Может, оттого и не ревела, что боялась лишний раз голос подать. Только по ночам в подушку плакала! Я же с ним в вечном страхе жила! Никогда не знала, чего от него в следующую минуту ожидать. То ли золотом осыплет, то ли пристрелит. Помнишь, каким он злющим иной раз домой возвращался? Поистине Свирепый! Однажды попала ему под горячую руку, так он мне два зуба выбил. Во, гляди. – Она указала пальцем на два золотых зуба в верхнем ряду.

– Так он же потом сам на золотые раскошелился, – возразил Сашка.

– Вот уж радость-то! – Регина истерично расхохоталась.

– А с красавчиком этим, стало быть, больше радости?

– Ему я, по крайней мере, сама по морде даю за каждую измену.

– Во-во, – подтвердил Сашка. – Потому и ищешь нарочно, как бы застукать с какой бабенкой, чтоб гнев свой выместить.

– А разве нет в моем сердце гнева?! Или мало в нем горечи?! – воскликнула Регина. – Ведь и Свирепый, законный мой муж, которого я любила, как никого другого, изменял мне не меньше. А я слова поперек сказать не смела. Разве я не знала, что он в баню со шлюхами ездил? Да он даже не скрывал. Ведь он это и за измену-то не считал. Так, разрядка. Вот, когда я в ресторане с его приятелем потанцевала – вот это измена! За это надо было меня последними словами бранить и пушкой перед носом размахивать. – Регина размазала смешанные с тушью слезы по щекам и усмехнулась. – Ну, ничего, зато теперь я сама себе хозяйка. И нынешний мой – вот у меня где. – Она показала сжатый кулак.

– Регина, – прошептал вдруг Сашка ей в самое ухо, делая неожиданное открытие, – да ведь ты за это и любишь своего красавчика. За это и прощаешь ему все. Он ведь точно дитё твое!

– Прощать или не прощать человека можно, – возразила она. – А это разве человек? Кобель породистый, и больше ничего. Потому и спроса с него, как с человека, нет. Говоришь, он для меня дитё? Ошибаешься, Санек. Он для меня – красивое домашнее животное.

– Что ж ревешь тогда по домашнему животному?

– Да пошел ты, Сашка, знаешь куда?! – оборвала Регина. – Хорош мне в душу лезть. Можно ведь хоть раз в жизни забить на все и конкретно оторваться!

Резким взмахом она сбросила с ног узкие туфли-лодочки так, что они отлетели в разные углы комнаты, и хлебнула еще водки.

Продолжавший подглядывать Антоша догадался, что сейчас разыграется нечто, похожее на те фильмы, которые ему запрещалось смотреть. Или на те сцены с участием отца и нескольких девиц, которые он беспрепятственно много раз наблюдал в замочную скважину. Особого интереса к тайнам взрослых Антоша уже давно не испытывал. Так что он не был огорчен, когда услыхал знакомый приторный голос, звавший его по имени.

В коридоре показалась Клавдия Васильевна с детской курточкой в руках.

– Кто еще порадует нашего Тосика, кроме бабусечки! – слащаво проговорила она, одевая внука.

3

Спускаясь по парадной лестнице с мраморными перилами, мимо висящих вдоль нее старинных картин, бабушка и внук столкнулись с поднимавшимся Луньевым-старшим. Вернее сказать, его, еле передвигавшего ноги и бормотавшего что-то бессвязное и напыщенное, вели под руки две молоденькие горничные. Альберт Евгеньевич начал вдруг упираться. Стал доказывать, что с представителем древнего аристократического рода и гениальным поэтом так обращаться нельзя. Тогда одна из девушек вкрадчиво прощебетала:

– Ваше сиятельство, вам пора в постельку.

Все в этом доме знали: стоит лишь назвать хозяина сиятельством, как с ним можно делать все, что угодно.

– Альберт Евгеньевич, – добавила вторая горничная, – вам надо восстановить силы, чтобы снова радовать нас, ваших читателей, своими стихами.

Разговор о поэзии, которую хозяин дома забросил несколько лет назад, были еще одним способом воздействия на него.

– В постельку – это прелестно, мои кошечки, – уже благодушно сказал Луньев, хлопая одну горничную по заду и обнимая другую. – Надеюсь, вы обе составите мне компанию.

– Потаскун! – воскликнула спускавшаяся навстречу теща. – Хоть бы ребенка постыдился! А вы, шлюшки, – обратилась она к горничным, – завтра же обе будете уволены.

4

Во время этих препирательств Антоша не отрывал глаз от одного из портретов. На нем была изображена дама в бордовом платье с глубоким декольте. Разумеется, шестилетнего мальчика привлекла не красота ее мраморного бюста или черных, как смоль, локонов, ниспадавших на белые покатые плечи. Ускользнула от его внимания и аристократическая бледность лица, на котором кроваво-алым пятном сияли чувственные губы, изогнутые в иронической улыбке. Остались незамеченными и прямой нос с изящно выточенными кокетливыми ноздрями, и величавые дуги черных бровей, и острый надменно приподнятый подбородок, и высокая увитая бриллиантами шея. Внимание Антоши привлекли большие, миндалевидные, чуть раскосые бездонные, словно два омута, темно-фиолетовые с загадочной поволокой глаза дамы. Они были полуприкрыты веками. От этого взгляд делался одновременно томным, равнодушным и надменным.

Антоша сразу понял, что глаза эти в своей темно-фиолетовой бездне таят знание всего и вместе с тем пустоту, знание того, что все есть пустота, и неутолимую муку от этого знания. В них было страшно смотреть, но и оторвать взгляд не хватало сил. Портрет княжны Глафиры Сугубовой являлся для Антоши зеркалом самых мрачных тайников его собственной души.

– Опять загляделся на эту ведьму, – прервала Антошино созерцание бабушка. – Разве не слыхал ее историю?

Антоша много раз слышал о том, как княжна Глафира застрелилась в своем будуаре. Слышал он и разные версии причин ее самоубийства, которые с увлечением рассказывали в доме. Ему ничего не говорили слова «разорилась», «стала жертвой интриг», «лишилась чести», «связалась с масонами».

Почему-то Антоша твердо знал, что лишь он один понимает причину, побудившую княжну добровольно уйти из жизни. Пусть он не мог сформулировать своего понимания, но ему была ведома неизъяснимая, пронизывающая все, скука.

Он также был уверен, что и княжна Глафира, в отличие от всех окружавших его людей, смогла бы его понять. Поэтому он и не особо боялся призрака, о котором шептались домочадцы. Антоша даже мечтал когда-нибудь встретиться с ним в темных таинственных коридорах этого дома.

– Неужто не знаешь, внучек? – продолжала бабушка. – Вредно ведь на нее долго смотреть. Она, хоть и портрет, но сглазит, не успеешь оглянуться. Ведьма же! И так, вон какой бледненький ходишь, точно сам привидение. А все от того, что часами на эту княжну смотришь, как и папаша твой непутевый. Она ведь, ведьма эта проклятая, и его околдовала. Зачем мы только его послушали и дом этот заколдованный купили?!