Ангелы, демоны, странники. Роман

Глава 10

Нигилист и его демон

И возненавидел я жизнь: потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем: ибо все – суета и томление духа.

Книга Екклесиаста 2, 17

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Александр Пушкин

Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии.

Альбер Камю. Миф о Сизифе

1

Антон Луньев тоже взрослел. Он сделался красивым, высоким, стройным юношей с загадочным взглядом.

По мере взросления Антон привыкал к этой жизни. Привыкал к тому, что она бесконечно скучна. Он уже давно не приставал к взрослым с дурацкими вопросами, не терзался поисками химеры.

Он даже стал получать от жизни некоторое удовольствие. Заоблачное понятие счастья сменило другое, вполне реальное – времяпрепровождение.

Всякий раз, вернувшись из школы, Антон спешил поскорее отделаться от уроков. Наконец, наступало долгожданное пресловутое свободное время. И тут возникала новая проблема: это свободное время – с трудом добытое сокровище – надо было как-то «проводить» или, выражаясь более страшно, «убивать». Антоша заполнял свою пустоту еще большей пустотой: достижением высоких уровней в компьютерных играх, бессмысленным блужданием по страницам соцсетей.

Повзрослев, он стал частенько устраивать дома шумные вечеринки для одноклассников. Впрочем, сам на них всегда скучал, но поначалу не признавался себе в этом.

Он словно бы пытался доказать всем окружающим, а в большей степени самому себе, что ему весело живется. Появилась бравада перед сверстниками своей роскошью, реальными или выдуманными приключениями, дерзкими выходками.

В четырнадцать лет Антоша обрел свой первый сексуальный опыт с восемнадцатилетней горничной. Спустя полгода повторил то же с соседской дочкой.

«Так это и есть тот самый секс, о котором столько говорят? – спросил себя Антон. – Ну и что же в нем особенного? Люди придумали любовь. А она не больше, чем любовь проголодавшегося к бутерброду. А насытился – и забыл».

Тайна, всеми силами загоняемая вглубь подсознания, время от времени выбивалась из-под спуда внешнего благополучия и грызла душу ноющей болью. Вечный, никогда не разрешимый вопрос: зачем, зачем все это? Эта учеба, эти развлечения, вся эта жизнь?

А, может быть, и не стоило искать смысла, терзать себя этим идиотским «зачем?» Ведь всех нас, счастливых и несчастных, богатых и нищих, здоровых и больных ждет один финал. За могильной плитой будет все равно, как ты провел эту жизнь: страдал, наслаждался или скучал.

Чем сильнее Антон гнал от себя подобные мысли, тем неотвязнее они становились. Незаметно для себя он начал по-мазохистски наслаждаться ими.

К пятнадцати годам Антон Луньев открыл истинное удовольствие в сознании себя несчастным, ни в чем не находящим покоя, не понятым толпой одиноким мудрецом.

Но вместе с тем ему нравилось быть предметом восторга и недоумения этой самой толпы. Луньев постарался придать своему облику как можно больше загадочности. Это выражалось не только в черной одежде, эзотерической символике на серебряных кольцах и медальонах или в прогулках по старому кладбищу. Загадочность сквозила даже в его особой манере общения, равнодушной и несколько презрительной.

Со стороны казалось, что Антон Луньев имел ум и жизненный опыт старика, познавшего все тайны мира. Он был похож на человека, открывшего некую сокровенную истину, возвысившую его над толпой и заставившую презирать обычные житейские радости и горести. Именно таким Антоше и нравилось представать глазам окружающих.

«Это же – Антуан, лунный странник! – шептались за Антошиной спиной сверстники. – Он гот!» А девушки с придыханием добавляли: «Настоящий готический принц!» Слыша это, Антон чуть заметно улыбался уголками губ.

Да, Антон Луньев тоже не стал частью толпы. Но к шестнадцати годам он сделался кумиром той самой толпы, которую так презирал. Очевидно, его красивая загадочность была ближе и понятнее ей, чем жуткие тайны его брата.

2

В тот августовский день, о котором пойдет речь, семейство Луньевых уже вернулось из средиземноморского круиза. Но каникулы еще продолжались. Пустота и бесцельность ощущались с особой силой.

В сумрачном, затененном тяжелыми портьерами, зале с высокими арочными окнами, таинственными зеркалами и старинными картинами на стенах, гулко раздавался стук одиноких шагов. Шестнадцатилетний Антон, напустив на себя важный вид, медленно вышагивал по паркету с философским монологом на устах:

– Этот мир пронизан скукой, – повторял Антон, – пронизан насквозь. Что бы люди ни делали, чем бы ни заполняли свою жизнь, цель всегда одна – забыть о скуке. А я не буду о ней забывать. Я не боюсь смотреть ей в глаза!

Антон упивался собственной мудростью, ощущая себя единственным человеком во вселенной, отважившимся посмотреть в глаза самой страшной истине.

Он знал, что в эту минуту в зале – не один. Здесь находится наблюдатель, перед которым и разыгрывается эта гордая сцена. Искоса бросая взгляды в зеркала, Антон видел отражение дальнего угла за своей спиной. В сгустившихся там тенях различался силуэт высокой дамы в черном под черной вуалью. Антон давно привык называть ее Гекатой или княжной тьмы. Она была всегдашней спутницей его уединения. Ее одобрительная улыбка утверждала его в сознании собственной исключительности. Это был прекрасный мрачный мир, куда имели доступ лишь они двое.

Но подчас Антоше безудержно хотелось впустить в свой мир простой и ясный дневной свет.

3

В тот день Антон ощутил вдруг непреодолимую потребность поделиться своими мыслями хоть с одним живым человеком. Разумеется, о глупых одноклассниках не могло идти и речи.

Антоша отправился в офис своей матери, умнейшей из всех окружавших его людей. Надеялся ли он найти понимание? Или, возможно, хотел в последний раз заглянуть в разделявшую их с матерью пропасть?

Мир Регины Григорьевны Луньевой был насквозь пропитан рационализмом, мудрым, как математическая формула. Все здесь было высчитано, выверено, логически обосновано.

В офисе у Антоши закружилась голова от двух десятков снующих туда-сюда, суетящихся, говорящих о каких-то цифрах, сосредоточенных на своем деле людей. Среди них он ощутил себя лишним, праздношатающимся бездельником.

Безусловно, дело, которому эти люди отдавали все свои силы, должно быть важным. Да вот беда, сколько Антоша ни силился в течение многих лет, сколько ни выведывал у матери, не мог понять, в чем же заключалась великая цель ее дела. Зачем вставать в шесть утра? Зачем приводить в движение этот муравейник? Зачем нужны энергичность, лидерские качества, организаторские способности, практический ум, авантюризм?

Выяснялось, что цепочка последовательных «зачем?» не уходила в бесконечность, а упиралась в тривиальное понятие «деньги». Дальше задавать вопросы было уже незачем. Ценность конечной цели не вызывала сомнений. Доказательством тому служила роскошная жизнь семейства Луньевых.

Но почему-то от этой земной, осязаемой цели становилось только скучнее. Это напоминало потолок, загородивший головокружительную бескрайность небес.

4

Если мать была для Антоши слишком рациональным человеком, то отец-поэт, наоборот, – совершенно иррациональным. Так, быть может, перед ним и следовало бы раскрыть иррациональную бездну своей души?

Вечером того же дня в кабинете отца Антоше преградил путь одетый в ливрею человек. Это был недавний безработный алкоголик Ложкин, в прошлом активный участник самодеятельности своей фабрики, отлично справлявшийся теперь с новой ролью.

– Альберт Евгеньевич уехали-с, в ночной клуб-с, – угодливо улыбаясь, проговорил Ложкин, – и Ольга Пална с ними-с.

Антоша знал, что Ольга Павловна Лягушонкова – нынешняя муза его отца. Эта эксцентричная дама объявила себя потомком каких-то ей одной ведомых графов Лягушонковых и теперь сопровождала князя Лунного повсюду. Почти ежедневно Альберт Лунный, защищая дворянскую честь Ольги Лягушонковой, вызывал кого-нибудь на дуэль. И всякий раз дуэль оборачивалась самым примитивным мордобоем.

Антоша подъехал к ночному клубу «Казанова», когда возле него уже стоял черный Джип Регины Григорьевны. Изрядно помятый поэт Альберт Лунный, понуро опустив голову, плелся за женой к автомобилю.

В общем, иррационализм отца на поверку оказывался не менее пошлым, чем рационализм матери.

5

Кого же оставалось избрать объектом откровенности? Может быть, бабушку? Уж она-то без сомнения примет самое живое участие в его проблемах. Не сложно представить, как истово Клавдия Васильевна возьмется за борьбу с плохим аппетитом и неправильным режимом дня внука, как примется таскать его сначала по психиатрам, а потом по экстрасенсам, магам и ведьмам всех мастей.

Антон чувствовал себя витязем, стоящим на развилке трех дорог. Одна из них вела на торжище, другая – в блудилище, третья – на шабаш ведьм. Иных путей не было.

Впрочем, можно ведь было и уйти с развилки, не избирать ничего. Или же избрать это самое ничто.

6

Около полуночи Антона вдруг озарила совершенно простая идея. Он сам удивился, как это до сих пор не приходило ему в голову. Антон, кажется, нашел выход из своей безвыходности.

Если время – это враг, который сперва требует огромных усилий, чтобы его высвобождать, а потом отнимает не меньше сил, чтобы его убивать, то лучше, если его не будет вовсе. Если тебе абсолютно ничего не нужно от жизни, то, следовательно, тебе нужно это самое ничто, небытие. Среди пошлости окружавшего бытия одно лишь небытие виделось не пошлым.

Антон сидел в круглой ванне из черного мрамора, наполненной каким-то целебным раствором цвета морской волны, который, по словам бабушки, вселяет в человека бодрость и жажду жизни. Он улыбнулся себе в зеркальную стену напротив и сам остался доволен отразившейся в ней иронической усмешкой мудреца.

Вдруг словно что-то мелькнуло за спиной. По выступу в стене будто пробежала черная кошка.

Антон оглянулся по сторонам. Все было спокойно. А на краю ванны спокойно и невозмутимо сидела женщина с мертвенно-белым лицом. На ней было черное латексное белье и чулки сеткой. В тонких длинных пальцах с хищными кроваво-красными ногтями она держала сигарету, время от времени поднося ее к своим пунцовым плотоядным губам и затягиваясь. Черные волосы были всклокочены. Женщина сидела к Антону в пол-оборота и, казалось, не замечала его. Он сразу узнал ее.

– Геката!

Она обернулась и, приподняв острый подбородок, удостоила Антона своего надменного взгляда из-под полуприкрытых век. Затем с вызовом протянула к Антону стройную ножку, завершавшуюся серебряной туфелькой, и принялась игриво болтать этой ножкой в воде, окатывая Антошу брызгами. А тот почему-то никак не мог дотянуться до соблазнительницы. Как же эта женщина была очаровательна в своей надменности!

– Наконец-то ты нашел верное решение, – ласково промурлыкала княжна тьмы и швырнула лезвие. Жестокость ее была не менее очаровательной.

Антон медлил, зачем-то долго и пристально разглядывая голубую вену на запястье.

– Тебя что-то удерживает? – насмешливо спросила Геката Суккубова. – Неужели ты так жаждешь продлить минуты своего пребывания в этой глупой ванной, вдыхая приторный запах парфюмерии и в миллионный раз созерцая эти стены?

Но что-то действительно удерживало Антона продлить хотя бы эту реальность. Он не мог наглядеться на опостылевшие с детства прожилки на мраморе стен.

– Да ты, парень, кажется, струсил, – расхохоталась насмешница.

Антону грозило потерять уважение единственного существа, которое уважал он сам, стать предметом насмешек этого существа. Отступать он уже не мог.

В последний раз ощупав лезвие и убедившись в его остроте, Антон зажмурил глаза и стремительно, как бросаются в омут, резанул себя по запястью…

7

Антоша не видел, долго ли он, мертвенно-бледный, пролежал, запрокинув голову, в воде, сделавшейся алой. Не слышал, как дико взвизгнула заглянувшая в ванную горничная. Открыл глаза он лишь на следующий день в больничной палате…

А дальше были капельницы, хмурые, сосредоточенные врачи, суетящиеся сестры, с осуждением разглядывающие «сбесившегося с жиру барского сынка», психолог, пытавшийся залезть в душу лишь затем, чтобы присовокупить пациента к какой-либо категории ненормальных.

8

Близкие отнеслись к поступку Антона по-разному. Регина Григорьевна со своим здравым смыслом не могла предположить, что попытку суицида совершил вполне осознающий реальность человек, не будучи в невменяемом состоянии. За время пребывания сына в больнице она перерыла все его вещи в поисках наркотических средств. Но даже отрицательный результат не переубедил ее. Регина Григорьевна внушила себе, что «наркотой» Антошку снабжал сосед Сережка Голенищев, с которым она давно запретила сыну общаться.

Альберт Евгеньевич хвалился перед друзьями поступком сына, указывающим на благородное происхождение и творческую натуру.

Клавдия Васильевна распорядилась переставить мебель в комнате внука по фэн-шуй.

Школьные приятели, узнав о «крутом» поступке Антошки Луньева, больше зауважали одноклассника. Теперь Антон был окружен еще большим ореолом таинственной притягательности. Пусть кое-кто и замечал, что Луньев ведет себя уже не как гот, а как эмо. Однако общему изумлению, граничащему с восторгом, это не помешало. Даже самая красивая девчонка в классе Милана Синицына, прежде не обращавшая внимания на мальчишек-сверстников, стала с интересом поглядывать на Антона и обольстительно улыбаться.

Врачи не советовали Антону сразу после школы идти в университет. Для его ранимой психики была бы сейчас вредна излишняя умственная нагрузка и резкая смена обстановки.

Мать решила отправить сына в местный экономический колледж, куда шла половина его класса. По окончании колледжа Регина собиралась сделать Антона своим заместителем в фирме. Может, практические дела выбьют у парня дурь из головы? А, когда образумится, можно подумать и об учебе за границей. По крайней мере, этими идеями Регина Григорьевна пыталась себя успокоить.

Меж тем в доме на Сумрачной исчезли последние остатки доверительности. В воздухе повисла тревога.

Сперва мать упорно добивалась от Антона признания не весть в каких преступлениях, но так и не получила сколько-нибудь вразумительного ответа. Тогда она стала относиться к сыну настороженно. Эта практичная женщина почувствовала, что никогда не понимала и не в силах понять, что за странное, загадочное существо шестнадцать лет обитало бок о бок с ней и называлось ее сыном. Впервые в жизни эта рассудительная материалистка ощутила себя совершенно беспомощной.

Вечерами, проходя мимо родительской спальни, Антоша слышал, как мать вполголоса читает по складам «Отче наш». Так рождалась первая в жизни Регины молитва.

Глава 11 Крылатый друг любительницы ночного купания

Душа спящего как бы спит, а у умершего, напротив, бодрствует.

Иоанн Златоуст

У тебя нет души. Ты – душа. У тебя есть тело.

Клайв Стейплз Льюис

Он душу младую в объятиях нес

Для мира печали и слез.

Михаил Лермонтов. Ангел

1

Внезапно на середине реки юную купальщицу останавливает ужас. Он леденит сердце, сковывает, парализует все тело.

А ведь еще мгновение назад девушка плыла уверенно, бездумно. С безрассудной легкостью она отдавала себя во власть игривого течения, предоставляла еще теплой после знойного дня воде ласкать свое юное тело. Что же случилось?

Вдруг осознается, что до обоих берегов одинаково далеко, а вокруг – ни души. В следующее мгновение вспоминается, что и плавать-то научилась всего две недели назад.

Открытие это словно пробуждает от блаженного полузабытья. Купальщица порывисто оглядывается.

Безмятежная зеленоватая гладь воды, чуть подернутая туманом, тянется не на один десяток метров. Темнеющие на берегу заросли ивняка кажутся краем света.

«Это я столько проплыла?!» – не верится самой.

Другой, едва различимый сквозь туман берег видится таким же безнадежно далеким.

«Возвращаться обратно в Русалочью заводь, в сторону своей Камышовки? Плыть дальше, на другой берег, в соседнее Ягнятково?» Девушка начинает метаться.

С потерей самообладания утрачиваются и силы. Отяжелевшие ноги начинает тянуть ко дну.

«Это, что же… все?» – спрашивает себя утопающая, даже мысленно не решаясь произнести слово «смерть».

А вода уже поминутно накрывает с головой, попадает в ноздри и рот. Девушка отфыркивается, начиная захлебываться. Это противно. Она понимает, что через минуту станет невыносимо.

К сердцу вдруг подкатывает приступ отчаянной, бессильной злобы на саму себя: «Дура! Пришла, называется, любоваться восходом! Давай, любуйся!»

Вынырнув в очередной раз, утопающая успевает окинуть небосвод жадным взглядом отчаяния.

Горизонт пылает огнем. Земля у его кромки и полоска неба над ним слились, окрашенные восхитительным пурпуром. Медленно всплывает огромный пламенный шар. Он еще не слепит глаз. Он позволяет любоваться своей царственной красотой.

Как ни странно, осознание близости конца нисколько не препятствует в эти секунды созерцанию красоты.

«Эх! – думается незадачливой купальщице. – Неужто мне и впрямь придется распрощаться с жизнью в шестнадцать лет?!»

Девушка часто слышала от взрослых, что шестнадцать лет – это только восход жизни. Но ей не с чем сравнивать. Ей никогда не было больше. Шестнадцать лет – это ее век.

И он начинает проноситься перед мысленным взором. Память воскрешает все события жизни, начав обратный отсчет.

2

Вчера, голубой июньской ночью Агаше Солнычевой не спалось. Невнятные чувства томили ее юную душу. То хотелось вырваться из неги пуховых перин, выбежать на крыльцо и разбудить всю Камышовку возгласом: «Как прекрасна жизнь! Как я счастлива!» А через минуту Агаша, уткнувшись лицом в подушку, беззвучно рыдала, сама не понимая, о чем.

На заре ее вдруг охватило желание сочинять стихи. Но зыбкие, бесформенные, подобные танцующим на воде лунным бликам, чувства укладывались лишь в оборванные фразы: «Муторно на душе… Хочу чего-то… Не пойму, чего…»

Июньские ночи коротки. После нескольких проведенных в бессоннице часов Агаша начала отчетливее различать окружающие ее предметы. Стали угадываться оленята на плюшевом ковре, различаться железные прутья кровати.

Взволнованный взгляд принялся блуждать по залитой предрассветной мглой комнате. В углу иссиня-белым пятном маячила печь. Цветастой занавеской было отгорожено пространство кухни. Складки занавески напоминали выстроившихся в хоровод стройных девушек. Между столом и печью темнела дверь, ведущая в бабушкину горницу.

Уже стали различимы висящие в изголовье кровати образа в застекленных киотах, незатейливо украшенные фольгой и выцветшими искусственными цветами и любовно обрамленные белым расшитым узорами полотенцем.

В эту предрассветную рань Агаше и взбрело в голову отправиться на Русалочью заводь…

А вот перед глазами вырастают высотные новостройки Золовска. (Агаша родилась в этом городе и жила здесь с родителями все время кроме летних каникул, которые неизменно проводила в Камышовке у бабушки). Мимо длинного, стоящего зигзагом, дома вдоль зеленеющего палисадника бежит стайка детей. Всплывает в памяти запах мокрого после первой майской грозы асфальта…

Затем разворачивается рождественский вечер. За окном квартиры сгущаются сумерки. По снежному городскому пейзажу разливается сказочная синева. Крошка Агаша сидит за столом рядом с мамой и помогает ей вырезать снежинки и ангелочков из белой бумаги. У расцветшего зимними узорами окна сидит пришедший в гости дедушка, папин папа. В его окладистой серебристой бороде – совсем такой, как у Деда Мороза – прячется улыбка. Напротив, на диване, рядышком сидят две Агашины бабушки, мамина и папина мамы, и тоже улыбаются. В это время папа развешивает на зеленых пахучих ветвях елки блестящие разноцветные шары. В одном из них Агаша вдруг видит отражение всей комнаты, своих близких и себя самой…

Перед мысленным взором, сменяя одна другую, проносятся сцены семейных праздников и школьных будней. Кинопленка жизни с головокружительной скоростью мчится вспять.

Наконец, она предоставляет Агаше созерцать разноцветные погремушки, нанизанные на веревочку и прикрепленные к краям коляски и крошечные ручонки, неумело перебирающие их…

В следующее мгновение взору открывается довольно живописная, показанная откуда-то сверху, картина, которую Агаша не сразу узнает: таинственная глухая местность; клочья тумана, позолоченного восходящим солнцем; в искрящейся воде живописно барахтается обнаженное бело-розовое девичье тело.

Пейзаж похож на сцену из какой-нибудь древней сказки о русалках, которые часто рассказывала бабушка. Агаша невольно любуется им и фигуркой девушки.

Вдруг узнав себя, она самодовольно отмечает: «Да я совсем взрослая!»

3

Через секунду барахтающаяся в воде фигурка становится маленьким светлым пятнышком, река – серебристо-зеленой змейкой, а окружающие ее золотистые пашни и зеленые пастбища – ровно очерченными лоскутами. Агаша видит это все с огромной высоты.

Затем она отрывает взгляд от земли и обращает ввысь к безбрежной лазури. Ее охватывает головокружительное ощущение простора и свободы.

«Интересно, бесконечность существует? – спрашивает себя Агаша. – Ее ведь нельзя представить. От одной мысли бросает в дрожь. А если нет, что же тогда? Летишь-летишь и упираешься в какую-нибудь холодную непробиваемую стену. И этой стеной огорожено все. А что же дальше, за стеной? А если за стеной ничего? „Ничего“ нельзя представить тем более. Так как же? Наверно, есть ответ. Только он недоступен человеческому уму. В жизни, наверно, есть много такого, чего мы никогда-никогда не поймем. А вдруг тогда… Вдруг, все, что мы понимаем, нам только кажется, будто мы понимаем? А на самом деле все совсем не так?»

От этих мыслей захватывает дух. Становится жутко и восхитительно. И, кажется, что вот-вот откроется что-то самое важное.

Вдруг Агаша начинает ощущать, что не одинока в океане лазури. Кто-то держит ее за руку. И это крылатое существо знакомо ей. Оно охраняло ее всю жизнь, стояло еще у ее детской кроватки. Они даже никогда не расставались. Агаша с первого взгляда узнает своего лучшего друга. Ведь это его ясные, лучистые глаза. Это его легкие крылья за плечами.

Он смотрит на нее с безграничной любовью. Нет, не с любованием, а именно с любовью, которая готова броситься на помощь хоть в пекло. И вдруг становится ясно, что только такой и может быть любовь. И что каждый должен так любить каждого. Да, разве в этом можно сомневаться? Ведь это и есть сама жизнь.

А еще глаза крылатого друга полны сострадания, словно Агаше грозят какие-то беды. Но что может случиться? Они же на пути к свету.

– Выше, выше! – рвется взволнованная Агаша, увлекая за руку своего спутника.

Но тот удерживает ее, словно бы желая сказать, что не все так просто.

– Какие могут быть преграды? – нетерпеливо восклицает она.

Крылатый друг лишь грустно улыбается.

4

Меж тем к сердцу Агаши медленно начинает подкрадываться тревога.

Вокруг сгущается тьма. Бесформенными жуткими тенями она обволакивает со всех сторон. Эта бесформенность страшит больше всего. В ней таятся неведомые еще чудовища, которые должны вот-вот проявиться невесть в каких леденящих душу обличьях.

И вот уже со всех сторон будто кто-то смотрит на Агашу. Небытие вперилось в несчастную отовсюду тысячами глаз. Но это – не глаза живых существ, а дыры в бездонную пропасть. Не в силах вынести жуткого зрелища, Агаша прячет лицо на плече своего друга.

Когда она решается поднять глаза, то видит, что очутилась в какой-то серой комнате, похожей на офис. На столах разложены кипы пухлых папок, а из принтера вылетают все новые и новые печатные листы.

Агаша понимает, что в этих бесконечных листах – вся ее жизнь. Здесь собраны все слова, когда-либо ею произнесенные, сознательно или в порыве эмоций, и каждый ее поступок.

Служащие офиса наперебой предъявляют своей жертве все ее оплошности. Напоминают о том, как в самых мизерных мелочах она успела обмануть и родителей, и учителей, и приятелей; как иной раз, слушая сплетни о ком-то, охотно поддакивала; сколько раз была зачинщицей драк; как пробовала курить с девчонками в школьном туалете; как однажды тайком от всех посмотрела фильм, предназначавшийся исключительно взрослым. Не упускают из внимания даже того, как пятилетняя Агаша утащила у мамы из шкатулки деревянные бусы и нацепила их на свою Барби.

– Ну и дотошность! – изумляется Агаша. – Вот крючкотворы!