Миражи и маски Паралеи

– Я не грязная! – с вернувшимся отвращением к Чапосу процедила Нэя, отстраняясь от него как можно дальше.

– Насчёт себя такого не скажу с определённостью, – ответил он, – поскольку не знаю, как давно та рабочая скотина, что и одолжил мне свою кофту, её стирал. Или не стирал никогда, и в ней вполне могут обитать какие-нибудь блохи. – Тут он почесал у себя за шиворотом, – Я ж говорю, скотина она такая. Хорошая, душевная, да грязная порой бывает. Ну, от укуса одной-другой блохи не умрёшь, а от простуды вполне возможно.

– Зачем ты говоришь мне гадости! Зачем ты ко мне пристаёшь! – закричала она, сидя как приклеенная рядом с ним. Вставать не хотелось. Она опять натянула пелерину на свои плечи. Скамья казалась настолько отрадно тёплой, будто её прогрели горючими брикетами. Слегка туманящая голову, приятно расслабляющая рефлекторная мышечная релаксация погружала Нэю в полусон. Видимо, подействовало не только коварное зелье Чапоса, но напомнила о себе и затяжная вечеринка в Творческом Центре, что было ей непривычно. Вчера неестественно весело, сегодня закономерно плохо. А всё же, пригревшись на скамье в старой, но очень тёплой и пушистой накидке, она ощущала спокойствие и внутреннюю какую-то тишину, смирение, покорность тому, что и надвигалось. А что надвигалось? Что-то новое, другое, неизвестное. Чапос по любому не мог быть вхож в эту неизвестность. Ни со своими гипотетическими блохами, ни со своим реальным неправедным богатством. По-видимому, он так не считал, поскольку пододвинулся совсем близко. Мягко, вкрадчиво обнял её за талию. – Эля моя как поживает? – спросил он, маскируясь под старого друга, не более.

– Когда она и была твоя? Вспомнил!

– Подобрали, значит, куколку мою? Отчистили, приодели, в новых – старых играх задействовали. А ничего себе и смотрится, я бы, пожалуй, согласился её принять, да вот незадача. Усадьбы у меня прежней уж нет, а Эля, как и всякая дорогая кукла – украшательство не для лачуг. Знаешь, с кем она там? Шепни на ушко. Я давно уж её не ревную. Так спрашиваю. Из низкого любопытства. Я же низкий в твоём мнении, значит, всякая моя эмоция низкого свойства.

– Я за другими никогда не слежу. У меня времени нет. Я работаю много.

– Работаешь? Это плохо. Такая женщина не должна работать как какая-то простолюдинка или тягловая скотина. Выбери меня, а уж я освобожу тебя от любой работы. Оставлю для тебя только вкушение удовольствий… – Нэя пыталась освободиться из его объятий. Впервые в жизни она почувствовала это чудовище настолько близко от себя. Огромный, горячий, душистый, поскольку не жалел для себя самых дорогих ароматов, он нависал над нею, и спасения в таком диком месте от него могло и не быть. За всё время всего лишь одна случайная парочка и прошла мимо, да и та быстро убежала, испугавшись агрессивного жеста Чапоса, выглядевшего тем, кем он, собственно, и был. Бандитом.

– Эля не для лачуги, а уж я так и быть сгожусь, – она толкала его от себя.

– Простодушная ты чудачка, хотя и аристократка. Да я для тебя любой дворец куплю. Дом твоего отца выкуплю вместе с парком. Только согласись принять мою любовь к себе… – Он нагло и плотоядно совал свой горящий взгляд туда, где под прозрачным шарфиком дышала её грудь, сдавленная страхом. Ведь она сама же наполовину скинула пелерину со своих плеч, открыв красивое платье. Пытаясь вновь натянуть подарок Ифисы на себя, она поневоле прижималась к Чапосу плотнее.

И напрасно она так расслабилась. Он тотчас же сжал её настолько свирепо-сильным объятием, что почудился хруст собственных рёбер. Ей реально стало нечем дышать, а всё же она учуяла, что уже лежит вдоль скамьи, а он нависает над ней точно так же, как в том жутком видении в «Ночной Лиане». Только искажённое бурое лицо не было иллюзией, насланной коварной «Мать Водой».

– Забылась ты несколько, обитая за недоступными стенами. Ишь, какая грудь-то у тебя прекрасная… – и он впился своими ощутимо горячими губами в самую ложбинку между полушариями грудей, жадно, но и бережно охватывая их снизу и не делая попытки залезть глубже. Тем самым очерчивая границы и давая понять, что это лишь ласка, не ведущая ни к чему опасному, – Не стоит порождать соблазн там, где тебя могут неправильно понять. Ты хоть и возвышенная особа, а красота твоя может привлечь отнюдь не тех, кто тебе ровня.

Нэя и не ощущала страха, а вот отвращение, и не к Чапосу, а к себе самой вдруг возникло. И настолько острое… как после насилия Чёрного Владыки или кого? в подземном отсеке… Только она отлично знала, что Чапос насилия не совершит, как бы он ни напирал на неё массивной тушей. Во-первых, день, во-вторых, тут редко, но шастали люди, а в-третьих, не того Чапос хотел. Он никогда не страдал обездоленностью в смысле женских ласк. Он, ценитель изысканных утех, придавал большое значение комфорту самой обстановки. Он всего лишь играл, наслаждался своей силой и властью над всякой, кто и попадала в его тиски. А он отчего-то пребывал в уверенности, что Нэя в его власти.

– Ишь, замаскировалась лишь поверху, а под дрянной пелериной-то какую роскошь на себя навертела. И к кому же ты тут приходила собою покрасоваться? Или присматриваешься к кому-то? Учти, узнаю кто это, не жить ему, если посмеет к тебе прикоснуться.

– У меня есть избранник, с которым я уже давно вместе, – сдавленно пробормотала Нэя, высвобождаясь из-под его гнёта. Он не препятствовал, разжав свои руки, после чего поднял её с поверхности скамьи с лёгкостью, как тряпичную куклу, поражая силой, устроил в прежней позе и сел рядом. Она с трудом приходила в себя, передёргивая плечами и пытаясь снова закутаться в «щедрый дар» Ифисы.

– Избранник? Неужели в Храм Надмирного Света с ним ходила? Вот уж не верю! Не пойдёт он туда! Его в пределах Храма магический огонь опалит, как чужака и кощунника. Нельзя было тебе входить в близкие отношения с тем, у кого кровь другая! Накажет тебя за это «Мать Вода» будущими несчастьями. Но если я войду с тобой под сияющую кровлю Храма, то тем самым ты очистишься под излучениями зелёного огня от тех воздействий, коим и подвергалась, будучи в обладании подземного оборотня. Надмирный Отец великодушен. Он тебя простит. И я тебя прощу. Я великодушный тоже. Спроси у Эли, она знает, насколько я был добр к ней, пока она сама не стала мне перечить.

– Дурак! – Нэя не слушала его болтовню, расправляя платье, скомканное ручищами Чапоса. – Напускал мне своих слюней за пазуху, будто никогда женщин не имел. Казалось бы, должен давно всякий вкус утратить к подобным юношеским безумствам… Хватать белым днём… чужую жену к тому же…

– Чья ты жена? Ты пока что ничья.

– Я не свободна, и тебе это отлично известно. Также тебе известно, чем может для тебя закончиться твоя выходка, расскажи я о ней тому, кого ты продолжаешь считать в своём недоумии равным себе по силе, – но тут у Нэи не было никакой уверенности, что у неё действительно есть такой защитник. Вот недавно был, а теперь? – Ты лучше к Эле вернись, раз уж один. Она точно тебя не забыла.

Обветшавшие силки Чапоса, но не утратившие своей липкости

– Ну что же, – раздумчиво протянул Чапос. – Даю тебе время поломаться, как оно тебе и положено в силу происхождения. А пока будешь раздумывать над моим предложением, то Эле передай, чтобы приходила ко мне в любую томную ночку. Она знает, где меня искать. Так и скажи, тоскует душа Чапоса по старым подругам. Претит мне глупая молодь, а чужие старухи мне на что? Только те, кого я любил, для меня вечные красотки. А уж я на подарки буду щедр.

Он щерился в попытке улыбнуться, но и это его не красило, не делало добрячком. Он выглядел весьма зловеще, так что казалось, в любую секунду может сдавить, бросить на плечо и утащить, куда угодно. Нэя, пока елозила, пододвинулась к самому краю скамьи, лишь бы от него подальше. Внезапно в процессе своего мнимо-добродушного балагурства он замолчал и будто забыл и о сути разговора, и о самой Нэе. Опустил голову, как будто сильно устал, или настолько хочет спать, что вот-вот и отключится. Обрадовавшись, Нэя хотела убежать от него, но он ловко схватил её за подол и притянул к себе. Так что ей пришлось снова сесть рядом. Тут бы и попросить его отвезти её до ЦЭССЭИ, ведь точно его машина где-нибудь торчит поблизости, но садиться в его машину добровольно? Без всякой уверенности, что он отвезёт, куда и требуется, а не туда, откуда дороги назад уже не найдёшь…

– Если начистоту, то таких как Эля у меня столько было, что я их и в лицо-то не помню, – продолжил он. – Просто этой мелкой блохе удалось присосаться к тому самому источнику на моём теле, который у меня никогда не иссякал, а потому мне и не было жалко. Одной блохой больше, одной меньше, – надоело, так и стряхнул всех разом. Мне настоящая возлюбленная – прекрасная женщина и умный друг нужна. А блоха, даже крылатая, ею быть не может.

– И Уничка была блохой? – спросила Нэя.

– Нет.

– Ну, так и найди её, коли уж тебя так потянуло возродить в себе молодость чувств. Да и Анит молодая совсем…

Что-то сдвинулось в Чапосе, чугунное лицо заметно смягчилось, крупные губы расползлись не в ухмылке, а в настоящей улыбке, – Она не Эля. Она не простит. И тогда её не купишь. Да и где я её найду? Умчалась как ветер, не догонишь.

– Не можешь ты быть ничьим возлюбленным, – сказала Нэя, приказав себе не бояться его.

– Слышал я, что Эля моя давно уж ублажает Инара Цульфа. Так что после такого прелого мешка как он, я к ней, пожалуй, побрезгую и прикоснуться.

– Заладил «моя»! Давно она не твоя!

– Моя. Только я её вышвырнул и позволил ей быть как бы ничейной. А захотел бы, вырвал бы у любого, после чего оторвал бы ей одну руку и одну ногу, оставив из щедрости одну ногу, чтобы ей прыгать, а руку, чтобы можно было костыль держать. Но пусть не переживает, – месть ничтожной блохе для меня унизительна.

– За что ж ты так о ней?! – изумилась его злобности Нэя, хотя и изумляться уже устала.

– За то, что она знает и сама. Она обворовала меня очень крупно, как ни одна мразь никогда не смела! Она чужих детей из себя выдавила, едва не подохнув, – а по мне лучше бы и подохла! – и мне подсунула как моих собственных. И только когда они подросли, я понял, – не мои дети!

– Чьи же? – опять изумилась Нэя.

– Она знает, с кем на окраине страны у самых диких джунглей, а позже в одной милой усадебке устроила себе развлечение, как сбежала вместе с одним отцом приличного семейства. А чтобы не прослыть падшей, придумала для простака Чапоса историю о похищении невинной девушки страшными сектантами. Целый год там жила, то ли наркоманкой стала, то ли где-то головой ударилась, отшибли ли ей память умышленно, только она бред от яви уже не отличала. Точно умерла бы совсем скоро, что называется, не приходя в сознание. Привёз её в столицу незнамо кто, да и кинул в гущу толпы. Она и прибрела, используя остатки прежней памяти, к школе Искусств. Стоит она возле «Дома лакомок», пирожное уплетает, которое выклянчила у какой-то сердобольной посетительницы. И удивительное же совпадение, но увидели её там Гелия с Ифисой. Полакомиться зашли в любимое всеми местечко. И определили её из жалости к одному психиатру на излечение. А тот лишь бы кому не помогал. Элей же заинтересовался, поскольку он любитель разгадывать всякие психологические головоломки. А в её голове на тот момент что-то не то бултыхалось, как выяснилось. И он за несколько дней или около того голову её от лишних примесей очистил! Она как новенькая стала. Встретил целитель меня и говорит: «Возьми себе жену для своей новой усадьбы, коли уж с Нэей у тебя не задалось. Надеюсь, моей вины в том не видишь»? А его просьбы от приказов ничем не отличались. Надо тебе сказать, был я в большом долгу перед ним. Он, можно сказать, сохранил мне жизнь, хотя и мог душу из меня вышибить. А вот не захотел. Пришлось мне Элю себе взять, раз уж целителю захотелось пристроить спасённую животинку в хорошие руки. Добрый он оказался.

Нэя слушала его с любопытством, но несколько отстранённо, словно бы он рассказывал историю не Эли, а чужой женщины. – Лучше бы он позволил Эле самой выбирать свой дальнейший путь. Разве Эля стала счастливой?

– Чтобы она, родив, стала падшей? Он же знал о том, что её чрево понесло от незнамо кого. Это я ничего не знал. А вот расскажу я тебе ещё одну, но уже мистическую историю. Пару дней назад было. Иду я, а навстречу мне призрак твоего первого мужа Тон-Ата. Да такой весь ладный, да отъевшийся, что я его не сразу и признал. Видать, в Надмирных Селениях неплохо и кормят божественными пирожками. Он мне и говорит: «Чапос, мой старый друг, хотя ты и не старый, и друг ты только своему богатству, я готов тебе сообщить приятную новость. Сейчас таков расклад событий, что Нэя может быть твоей, как я и обещал тебе когда-то. А уж всё прочее в твоей власти и твоём умении расположить её к себе. Поскольку ситуация у неё не самая благоприятная. Она к кому хочешь прижмётся, чтобы найти защиту от одиночества. Иначе же любой обидит, коли она падшая. У меня же условия будут следующие. Живи с нею, люби, только чтобы рядом со мною. Будем с тобою вместе лелеять её. А там она может тебе детишек родить, коли охота у вас взаимная будет». Поскольку же его просьбы-советы только кажутся ненавязчивыми, на самом деле они неотменяемые приказы для вечного должника…

– Каким же образом ты стал чьим-то должником? – Нэя опять ощутила опасную близость чужого горячего туловища рядом с собою. В лицо она старалась не смотреть, но его дыхание окутывало её плотным и, казалось, вязким облаком, отчего её собственное дыхание становилось затруднительным.

– Тут такое дело. Преступен я.

– Нашёл чем удивить! Кому и неизвестно о том?

– Да вот тебе ничего и неизвестно. Речь о таком преступлении, которое совершил я против самого мага и целителя. Правда, кому-то он целитель, а кому-то и палач. Но не по принуждению того, кто обладает неодолимой силой, а по устремлению сердца готов я жизнь за тебя отдать. Так и знай! – Чапос навалился на неё всей своей массой, задышал шумно, в намерении повторно впиться раскалёнными губами в открытый вырез платья, – О-о! – простонал он, – Я бы согласился умереть после вкушения дара любви от такой богини… Какая роскошная грудь… Иди ко мне! А я буду беречь тебя, всё отдам тебе. Ради того, чтобы получить прощение от твоего отца и мученика Виснэя в Надмирных селениях, я полюбил бы тебя и стал твоим рабом даже в том случае, если бы ты уродилась некрасивой. Но ты оказалась богиней, к моему несчастью… Не отвергай меня хотя бы теперь, когда твоя юность безвозвратно ушла. Пусть твоя первая сладкая спелость отдана другому, зато твоя зрелая опытность будет, наконец, моей отрадой. Не дай мне окончательно скатиться во тьму…

– Пусти… – пролепетала она немеющими губами, ощущая всю его неодолимую массу, как и собственное бессилие.

– Чего трепещешь? Внешность моя не нравится тебе? А знаешь ли ты, что Создатель наш, когда семена будущего в нас вбрасывает, как в сырую пашню, на внешность-то не взирает? Он бросает редкие драгоценные зёрна в основную и несчитанную массу прочих семян, не разбирая, кому оно и достанется. Драгоценных зёрен мало, так что кому одно, кому горсточка, а кому ничего не достанется. Потому и бывает у восхваляемых красавцев убогая мелочь в их потомстве, а от неликвида-то порой шедевры рождаются такие, что все дивятся. Может мешочек-то мой семенной и паршив, как и сам я для тебя, да кто ж знает, какое там дивное по своему потенциалу семя может таиться? Вдруг тебе и достанется оно по любви моей негаснущей и несминаемой самим временем?

Он оглаживал её с таким остервенением, суя горячие руки под одежду и обжигая, что она закричала, – Уйди, сумасшедший! Псих!

Он встал, держа её с такой лёгкостью, будто она была мешком с травой, поднял и прижал к себе, – Не трепещи. Не тут же я тебя и присвою. Не рудокоп я давно, не бродяга косорылый, к комфорту привычен, и есть у меня пока что чистейшая постель с пушистой и невесомой подстилкой для твоего нежного тела, с шёлковым бельём для укрытия в чудесных сновидениях, накрывающих после сладости соития… Есть и лакомства изобильные в тепле богатых стен. Я ж невероятно богат, дурочка ты легковесная…

Вся ситуация напомнила тот самый день, когда она трепетала перед ним в юности, в том парке на их окраине, заходясь таким же предсмертным ужасом, теряя голос, – Спасите…

– Да кто спасёт и от чего или кого надо спасаться? – спросил он спокойно и насмешливо, бережно опуская её на стылую скамью, не пытаясь удерживать. Разжав клещи своих объятий, он сразу же будто смотал горячий силовой кокон, охватывающий её. Нэю пробил ледяной озноб.

– Почуяла, какой надёжной защитой и укрытием я могу быть для тебя? Не торопись скоропалительно бежать от того, кто всё ещё согласен стать твоим настоящим избранником, в отличие от оборотня, заброшенного сюда немилостью неведомых владык…

Дом яств «Нелюдим»

– Дрожишь? А вроде как, и потеплело, – произнёс Чапос и вновь охватил её, вновь укутал согревающей волной, исходящей от него, и она уже не противилась его захвату. Он поднял её и понёс. Пришлось его даже обнять, чтобы не свалиться ему под ноги. В ответ он сжал ещё крепче, зашагал ещё бодрее. Куда?

«Запихнёт в машину», – подумалось обречённо, но в тональность изначально незадавшемуся дню. – «Если уж умирать теперь не страшно, то будь, что будет», – так решила,

Совсем скоро тропинка вывела к приземистому длинному дому, окружённому затейливыми цветниками. Второй его уровень являл собой резную высокую башню под затейливой крышей – куполом. Выстроенная из светлого и покрытого лаком дерева, башня не сочеталась ни по размеру, ни по стилю с тяжёлым, серокаменным, нижним этажом, напоминая ажурную легковесную шляпку, надетую на суровую даму. Сразу же вспомнилась Лата в шляпке, украшенной подобием живых ягод и тончайших листьев с мерцающими на свету прожилками – всего лишь узором в стекле.

Без всяких эмоций также вспомнилось, что тут она и ужинала с добровольным данником бабушки. Только тогда наверху была открытая веранда, а теперь на этом месте, как на мощном постаменте, возвышалась трёхэтажная башня, испещрённая многочисленными окнами. И сад вокруг здания посадили. Заметно потеплевший ветерок, оглаживая лепестки цветов за решёткой-ограждением, выводил их из утреннего полуобморочного состояния, придавая им прежний фасонистый вид. Попалась на глаза ещё одна странность, – бабочки. Еле-еле шевеля крылышками, среди листвы и колючих стеблей декоративных зарослей таились те самые чёрно-фиолетовые «посланницы Чёрного владыки», как их называли, поглядывая ложными золотыми глазками – узорочьем на крыльях, недобро и настороженно. Кто и зачем их развёл в таком-то количестве? Они считались большой редкостью, никем не любимые, и прилетали обычно из мест неведомых. Чапос пыхтел, а не отпускал, как чуял, что добыча может ускользнуть. Всё же до силы Рудольфа он не дотягивал.

– Кто дрянь эту тут развёл? – спросила она, злорадствуя тому, что ему тяжело держать её на руках столько времени, всё-таки не ребёнок она. И ждала, что отпустит сам. Но он не отпускал.

– Кого развёл? – пророкотал он над самым ухом ласкающим тембром, давая понять, как мила ему ноша.

– Вестниц Чёрного владыки. Цветы из джунглей и ядовитые ягоды с колючками кто сюда затащил? А если кто по дури отведает?

– Тот, кто их развёл, свою награду от Чёрного владыки, похоже, уже и получил, – ответил он непонятно. – А за дураками следить, кому ж и надобно? Ты же такие ягоды есть точно не будешь, и я тоже. И все нормальные люди в чужие сады не лезут без спроса.

Ступени из мозаичного камня вели к резной двери. Её с поспешностью отворил перед ними молодой охранник, поприветствовав Чапоса, что несколько озадачило. Уже в помещении Чапос поставил её на ноги. Они очутилась внутри длинного коридора с такими же мозаичными полами, вдоль которого тянулись двери, – за ними слышался мерный гул голосов. Запах дразнящей еды вошёл в ноздри, и Нэя поняла, что тут, как и прежде, дом яств, но уже не простонародный, а разбогатевший и выбившийся в число таких, где принимали не всех. Странная геометрия помещения вызвала недоумение, но тепло и вкусные запахи окончательно вытеснили страх. Где люди, там опасаться нечего. В подтверждение этому по коридору пробежала девушка, диковинно обряженная, ловко и профессионально держа на вытянутых руках круглый поднос с едой. Она на ходу сделала лёгкий и почтительный полупоклон вновь пришедшим, затормозив свой бег.

– Хозяину всё лучшее! – приказал ей Чапос, входя в роль осанистого повелителя. – Вели быстро и пусть не медлят!

Девушка благоговейно присела ещё ниже, так что Нэя невольно обеспокоилась тем, что поднос с едой выскользнет из рук.

Мелькнула жалостливая мысль. Такие хорошенькие девушки, нещадно попираемые и используемые хозяевами жизни, вынужденные таскать тяжёлые подносы, да ещё кланяться и улыбаться при этом. Девушка скрылась в одной из дверей, а Чапос повёл Нэю к самой дальней двери, расположенной у лестницы, ведущей наверх. Они оказались в узкой комнате с просторным, но единственным столом и роскошными диванами с выгнутыми спинками, стоящими с двух сторон вдоль стен. Из арочного окна открывался вид на город. Через тающую сумрачную облачность проглядывала запоздалая приветливость светила. Дом яств стоял на холме. Сам холм примыкал к обширному разросшемуся парку. Фасад здания смотрел на маленькую и невзрачную улочку.

Вскоре бесшумно вошли уже две девушки с двумя подносами. Они обе были обряжены совершенно одинаково, – в красных корсетах поверх светлых зеленоватых платьев и в красных туфельках. Волосы украшали алые цветы с зелёными листьями. Не поднимая глаз на хозяина и его гостью, они быстро расставили яства и ушли.

– Зачем они так обряжены? – изумилась Нэя, – как жрицы Матери Воды… это ж кощунство…

– Хозяйка такую вот блажь учудила, а теперь уж все клиенты привыкли, – ответил Чапос, блаженно втягивая аромат еды.

– Хозяйка? Не иначе чокнутая эта хозяйка. Мать Вода такого глумления над собой не простит. Чтят её или нет, она всемогущая по-прежнему.

– Чего же глумление? – улыбнулся Чапос, усаживаясь напротив Нэи по ту сторону стола. Нэя уже успела усесться на один из диванов. Так вышло совсем внезапно, просто ей хотелось быть подальше от Чапоса. А что будет дальше, о том она не думала.

– Они и есть жрицы подачи не одной лишь еды, а и желанного гостям блаженства, – пояснил он уже без улыбки, гипнотизируя взглядом затаившегося до времени хищника.

– Хозяйка сумасшедшая? – опять спросила Нэя, с усилием отрывая от него взгляд и принуждая себя встряхнуться.

– Этот дом яств называется «Нелюдим». Сюда заходят те, кто не любят вкушать на виду у прочих. Те, кто ценят уединение. А девочки… уж как кому. Кто захочет, тому им отказать невозможно, а кто не нуждается, так и услуга дополнительная никому не навязывается. Хозяйка же пропала и, видимо, вряд ли уж появится. Плохое что-то с ней приключилось, а может, реализовалась худшая из всех предоставленных Судьбой возможностей, если уж сами мы мним себя властелинами над собственной жизнью. Раз за такое-то время длительное не объявилась, в хорошее не верится. Я владею теперь её хозяйством вдобавок к своему грузу дел и прочей тяжкой суеты.

– Почему же ты? Наследников разве нет?

– Я в своё время вложился ровно наполовину в этот домик утех, а уговор был, кто первым на поля погребений уберётся, свою долю напарнику оставляет.

Произнесено всё было бесстрастно, без горечи, но и без всякой радости. Он ждал, когда гостья приступит к еде и очевидно изнывал от желания приступить к пиршеству. Нэя медлила, оглядывая изысканные яства, поданные небольшими порциями и в тонкой посуде нежно-салатного цвета из сплава, напоминающего тот самый драгоценный камень, из которого изготавливали сосуды в Храме Надмирного Света. И стены в комнате были зеленоватыми, и скатерть изумрудной, как и окно отливало той же нежной прозеленью. От этого лицо Чапоса казалось почти благородно-бледным, а заметная худоба ему удивительно не вредила, а даже напротив.

– Ты, наверное, рад, – сказала она не без ехидства. – А если хозяйка объявится?

– Я буду только рад, – ответил он, изобразив скорбь и поджав крупные нашлёпки губ.

– Ну да. Так я тебе и поверила, – пробормотала она. И поскольку голод дал о себе знать, то придвинула к себе одну из благоухающих тарелок. Не стесняясь Чапоса, да просто не обращая на него уже внимания, она перед тем, как приняться за горячее блюдо тушёной рыбы в сладкой заливке, схватила оранжевый маринованный плод и надкусила его тонкую кожицу. Брызнул сок, – на скатерть, на ладошки Нэи, – и она засмеялась, даже не подумав смущаться перед тем, кто в её глазах мало отличался от дивана, на котором важно восседал. Чапос вздохнул и скинул свою страшную кофту. Нэя обомлела.

Серебряный скорпион блеснул на его чёрной облегающей рубашке, – той самой, которой здесь не могло быть ни у кого. Могучая грудь Чапоса была примерно того же объёма, что и у недавнего хозяина вещи. Его мускулистые руки, покрытые рыжей шерстью, показались ей, как и сам он вдруг, каким-то наваждением…