bannerbanner
Бунт поссумов
Бунт поссумов

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 4

Владимир Бородин

Бунт поссумов


Посвящается великолепию природы Новой Зеландии.


Пути эволюции неисповедимы и непредсказуемы. Революции управляемы злым гением, успешно использующим накопленное раздражение.


Основные действующие лица:

Мило фан Схотен,

Сотрудники Арчибальда Рейнолдса: Моника, Бэсси,

Дэвид (Дэйв), Грег Кейси,

Сидней (Сидни), Майк Клируотер,

Фоззи Мориц,

Аллан Джейсон Дин,

Мануэль,


Обитатели Посёлка на озере: Стенли Грэхэм,

Рэйчел Сазерлэнд,

Брендон О’Мэйли,

Присилла, Сэсл,

Эйлин,

Сид Барретт


1.


Вялым жестом он отложил очередную газету в карман за спинкой кресла, впереди сидящего соседа по самолёту, и с интересом посмотрел в иллюминатор. В газетной статье

говорилось о доселе невиданном наплыве мигрантов в Европейский Союз за последнее лето. Красно-коричневое абстракционистское полотно австралийских пустынь под крылом самолёта тянулось уже не первый час. «В этом мире уцелели ещё глухие места» – мелькнула в его голове успокаивающая мысль. Крайне редко замысловатые гряды дюн или сухих солёных озёр пересекали светлые идеально прямые полоски грунтовых дорог. В который раз он порадовался тому факту, что впервые в жизни отправиляется в самостоятельное далёкое и столь желанное путешествие без малейшей опеки родителей, которые остались за тысячи километров в Старушке Европе.

– Погода радует, не так ли, мой юный сосед? – неожиданно спросил его с заметным, как показалось, американским акцентом, взлохмаченный, мрачноватого вида тип, до того молчавший.

– Над Австралией она, надо полагать, всегда радует, – нашёлся молодой человек, слегка замявшись.

– Вы надолго к нам? – продолжил разговор странный тип, с подобающими лысиной и весьма округлым животиком.

– По меньшей мере на полгода. Я имею намерение продолжить учёбу в Окленде. Если повезёт, то стану аспирантом. Но пока нет никакой договорённости и вся моя поездка – авантюра чистой воды, – бодро ответил молодой человек, удивившись, что сосед его новозеландец, а не янки, как поначалу подумалось. «Странно, что язык столь сходно эволюционировал в отдалённых друг от друга колониях в рыкающем направлении» – подумалось ему.

– … – далее что-то неразборчиво поговорил странноватый сосед скороговоркой.

Сначала студенту показалось, что тот повторился и сказал малозначащую в своей избитости философскую фразу, вроде «быть, или не быть». Но вскоре, по напряжённому ищущему поддержки взгляду его, стало ясным, что он говорит о чём-то ином. Позже студент узнал, что австралийцы и новозеландцы произносят слово «день», так же, как «умереть». Но в тот момент он не сразу догадался, что именно хочет спросить сосед. Когда он повторил свой вопрос несколько иначе, студент из Европы заметно смутился.

– Прекрасный день для изыскано красивой смерти, разве не так? Погода в самый раз, – несколько глумливо подмигнул навязчивый тип, – Лишить себя жизни в такой момент, пролетев одиннадцать километров вниз во славу красоты неба! Исчезнуть, раствориться в небе. Как пошло придумано – прыгать с парашютом. Никогда бы не согласился. А, вот без него… – добавил он с загадочной улыбкой.

– Возможно, – уклончиво откликнулся студент, избегая пристального взгляда чёрных черепашьих глаз странного человека.

– Пролетев птицей гамаюн, добавить своей краски, толику своего тела в эту неповторимую гамму красок пустыни! Как художник не могу не желать усиления палитры, – мечтательно закатил глаза сосед, почёсывая короткими волосатыми пальцами мясистую шею под густой щетиной, – Со времён импрессионистов густоту красок ошельмовали и доброе столетие усердно разбавляли её до нежности акварели. Вы только представьте себе как они сумели опошлить силу масляной краски, низведя её до немощности акварели! Уроды!

– Видимо, мне сложно понять Вас. Не такой уж я эстет: только что сделал мастера биологии в Вагенингенском университете и далёк от подобных мыслей…

– Как можно не чувствовать того, что ты дополняешь собою, своим телом, красоту мироздания и не нужны будут уродливые никчёмные похороны. Ты просто исчезнешь – что может быть достойнее? Ладно уж. Ваше непонимание простить можно, молодой человек. Но этих идиотов, которые задраивают иллюминаторы так, что простому смертному не открыть, прощения нет! И быть не может – подлецы, ублюдки! – проскрежетал зубами художник-островитянин, махнув рукой, – Да что с них взять – духовные скопцы!

– Не всем дано понять эмоции художника, – миролюбиво попытался подвести итог беседе студент, вздохнув.

– Просто не всем даны мозги, или извилины в них. Эти недоноски отравили мой порыв – окна безнадёжно глухо заперты: весь мир – тюрьма! А Вы откуда, в Вашей Европе, молодой человек?

– Из Нидерландов, а что?

– Да так – ничего. Как говорят у нас: «Это двойной голландский для меня». То бишь и вас трудно понять, – сосед зашёлся недобрым гаденьким смешком.

– Язык наш не прост…

– Да и не только язык, – визгливо подхихикнул художник, меря странным взглядом длинного поджарого блондина из Нидерландов.

– Разве мой английский выговор столь плох? – спросил студент и тут же подумал, что вопрос его, очевидно, звучит глупо и жалко.

– А как Вас зовут, сосед мой?

– Мило фан Схотен, – нервно ответил студент-биолог.

– Здорово! – беспардонно расхохотался художник, – Вот это порадовали!

– Это чем же?

– Говорю же: звучит! А Вам ведомо, что Мило – это югославское имя, славянское?

– Да… – неуверенно промямлил студент, слышав когда-то давно об этом, – Но подобных имён в Голландии появилось немало.

– Так, Ваши предки не выходцы оттуда? Не от Тито сбежали?

– Нет, они – чистые голландцы. Просто мода на имена, знаете…

– «Мило» означает как бы «милый, добрый», гы-гы!

– Вот и хорошо, – голос Мило зазвучал уже обиженно.

– Я-то имел югославских предков в роду, хоть сам я – Алистер Бэйрд, гы-ы! Говорю всем, что в честь Кроули предки меня так назвали. И принимают за чистую монету, недоумки. А на самом деле достойнейшие родители мои и не ведали кто такой этот Алистер Кроули. И не до него им было: пахали как проклятые, детей растили. Потому-то мне и не захотелось их иметь, гы! Свобода дороже оказалась. Да только на старости лет и от неё тошно стало. Ух, проклятые, окна все, как в тюряге задраили! – Мило показалось, что глаза соседа налились от ярости кровью, а когда мимо прогарцевала стюардесса, он ткнул её, припрятанной пластмассовой вилкой, в бок.

– Вы что-то хотели спросить? – сурово уставилась на художника не слишком миловидная и далеко не молодая особа.

– Какого дьявола? – хрипло со злобой пророкотал свободный художник не своим голосом.

– Вы о чём?

– Почему я не могу открыть окно!?

– За бортом минус пятьдесят, сэр, – строго ответила дама.

– Безобразие. Просто хамство!

– Если Вам душно – используйте индивидуальный вентилятор, встроенной в потолок над Вами, сэр.

– К чёрту! – перешёл на крик художник.

– Но позвольте, «Малайские Авиалинии» не позволяют пассажирам завязывать на борту ссоры, сэр. Прекратите Ваши придирки!

– Лучше бы «малайцы» запретили своим самолётам падать с неба. Было бы больше пользы для всех. Могли бы и покормить за десятичасовой перелёт повкуснее. Дерьмо, а не «линии»! – художник откинул назад длинные сальные волосы резким жестом.

– Будьте добры, – ледяным тоном проговорила стюардесса.

– Идиотка, – демонстративно отвернулся художник, но процедил это слово едва слышно, а бортпроводница предпочла сделать вид, что не расслышала и величаво удалилась своею профессиональной иноходью.

– А если самолёт упадёт в такой день разве это не будет красиво и эстетично? – не удержался Мило.

– Нет. Он лишь запакостит «полотно» пустыни, – буркнул в ответ сосед, давая понять, что больше не намерен поддерживать беседу.


Мило был рад тому, что малоприятный субъект выплеснул остатки своих эмоций в сторону и вновь угомонился. Казалось, что он тут же впал в прежнюю апатию, самозабвенно ковыряя в носу. Художник, нисколько не стесняясь близ сидящих, размазывал извлечённое из полости носа содержимое под своим сидением. Вскоре он впал в прострацию, сосредоточенно уставившись немигающим взором в одну точку на спинке кресла, стоящего впереди. «А ведь, пожалуй, он по-своему прав» – задумался Мило – «Украсить собою пустыню, унавозить, к тому же, слиться с природой… Ведь это не только красиво, но и благородно. Лучше, чем влачить жалкую жизнь, да ещё засорять окружающую среду…» Но постепенно, мысли студента вернулись в прежнее русло, вырвавшегося из-под родительской опеки, птенца: «Как я рад новому незнакомому ещё чувтсву полной самостоятельности. Разве что, придётся раз в неделю звонить по телефону, или говорить по скайпу с мамой, а раз в две недели – с отцом. С ним всегда было проще. Он отстранённее матери и не давит на сына, живущего с бывшей женой». Неожиданно для себя Мило явственно ощутил, что он никогда не мог искренне и глубоко любить свою мать. «Наверное, это от того, что мать моя, по большому счёту, лишь делала подобающую мину озабоченности воспитанием ребёнка, а сама думала лишь о себе, о нарядах и краске для волос» – решил Мило, но тут же задумался: а так ли всё просто? Может и оттого, что она уж слишком навязывала ему мысль о том, что стать геем где-то даже более достойно уважения, чем эдаким мачо, «пустым мужичонкой». Мама прямо сказала, что она отнюдь не против того, если её сын станет геем. Нерпеменно добавляла, что тётушка Тоо думает по этому поводу. Тётя же, давно заявила, что если и захочет иметь когда-либо ребёнка, то только от гея, «ибо прочие самцы – грязные животные» и тому подобное. Она, не смущаясь, любила распространяться на эту тему при Мило, когда ему было всего лет двенадцать-тринадцать. В те годы у Мило создалось впечатление, что геи – это своего рода святые. Ореол святости распространял он в те годы и на некоторых животных, которых любил и сокрушался об их исчезновении. Позже он понял, что само понятие «святых» у протестантов несколько туманно, не как у католиков. Его родители были из протестантских семей, но уж давно забыли, когда последний раз были в церкви на службе. Даже его бабушка высказывала частенько атеистические мысли, навязывая их внуку. Она явно повторяла слова из разоблачающих газетных статей 1960-х. Порою казалось: не иначе, как мать ожидает от своего сына, что он непременно станет геем, не говоря о тётке Тоо, заявляющей, что «он должен им стать». Позже Мило стала раздражать навязчивость тётушки ещё и потому, что он стал связывать все страсти вокруг гомосексуализма с политкорректностью защищающих права геев с пеной у рта. Тётя Тоо стала в его глазах ханжою нового поколения. Мило не оправдал надежды родственников, так и не склонившись к гейской жизни, но напротив, ещё до вылета в Новую Зеландию, продумывал не только о своей биологии, но и о возможности знакомства там с томной маорийкой. Отец же был весьма безразличен к подобным дурацким разговорам о неопределённом будущем половом статусе сына, но и он не утрачивал налёта политкорректности. Он любил играть с сыном в мяч, позже и в бадминтон, часто водил его то в зоопарк, то в ботаниский сад, или катал на лодке по каналам. Уже после развода родителей, лет в четырнадцать, отец брал Мило с собой в дальние поездки на велосипедах со своими очередными подругами, которые так и не становились его новыми жёнами и менялись каждый год. Пожалуй, именно от отца Мило унаследовал любовь к природе, хотя тот никак не был связан с ней по профессии. С годами Мило стал мечтателем, а может быть и родился таким, трудно было сказать. Он осознал, что голландцам такой ход мыслей, в целом, не свойственен. Ему явно не хватало практической жилки его сверстников, мечтающих лишь о денежной, или политической карьере. Мило же, жил книгами Фарли Моуэта о крайнем севере и его суровой природе, Гржимека – о животных Африки и прочими, вроде Лундквиста – о Новой Гвинее, и мечтал непременно побывать в тех краях, вырвавшись с перенаселённого клочка суши, называемого Нидерландами. Как хотелось испытать то, что выпало на долю Моуэта: оказаться в тундре одному и питаться сырыми мышами, чтобы потом написать основательный труд о привычках и характерах тундровых волков! А Гржимек положил на алтарь охраны африканской природы чудовищную жертву: его сын разбился, летая на самолёте для учёта животных с воздуха! Разве это не достойно великого учёного? («Лучше, чем прыгать без парашюта, добавляя «своей краски» в палитру автралийской, или какой иной пустыни). Но давление близких, а главное – влияние амбициозных сверстников вынудили Мило фан Схотена отклониться от выбора пути зоолога-исследователя в дальних краях, и он стал специализироваться на стыке молекулярной биологии, биохимии и генетики. Эта область сулила больше перспектив хорошей работы, востребованной рынком. Избранную стезю Мило ценил, но душа лежала по-прежнему к исследованиям глухих районов дикой природы. Неустанно задавал студент себе вопрос: как бы ему совместить и то, и другое? Но и деньги и вольная жизнь на природе – никак не получались вместе…


Когда Мило подумал, что следовало бы попрощаться с малоприятным соседом, несмотря ни на что, и попытался что-то сказать ему, тот повёл себя так словно никто к нему не обращается, или же он не слышит. На стойке паспортного контроля голландского гостя самым любезным тоном спросили: «Вы к нам в гости, молодой человек, или насовсем?». После пристальных взглядов работников европейской таможни это показалось несколько странным. На линии досмотра багажа очень вежливые и даже душевные, порой, люди с, казалось бы, неожиданным для этих краёв американским акцентом – рыканием, задавали необычные вопросы, мол, нет ли у него походных ботинок и палатки? Оказалось, что все палатки проверяют на предмет наличия опасных насекомых – вредителей леса, а грязные ботинки обрабатывают от грибка – паразита корней деревьев. Ботинки Мило были на его ногах, но оказались чистыми и не подлежали обработке. Палатку же у него забрали и вернули через двадцать минут в окне за таможенным досмотром. Ожидая свою палатку, которую он прихватил в надежде сходить в походы, Мило с удивлением разглядывал, казавшееся здесь нелепым, изваяние из дерева огромного бородача в доспехах, напоминавшего викинга, но никак не маори. Возвращая палатку, работник аэропорта пожелал фан Схотену лучших впечатлений от посещения страны и расплылся в улыбке. Самолёт прибыл заполночь и Мило, вскинув мешок на плечи, поспешил в ближайший отель «Айбис», что должен был быть в десяти минутах ходьбы от порта. На перекрёстке водительница зелёного автобуса, повидимому, поняла, что парень с рюкзаком пытается попросить её открыть дверь в неположенном месте. Она высунулась в окно и спросила, что он хочет. Мило спросил правильно ли он идёт в сторону гостиницы. Она начала скороговоркой объяснять, как пройти и даже пропустила зелёный свет. Правда, автобус оказался пустым. «До чего же любезен народ! Милее, чем в Европе!» – подумал студент. Свободных мест в отеле не оказалось, и Мило уныло побрёл назад в аэропорт, куда свободно пускали в любой час ночи, а полиции нигде и вовсе не было видно. Пришлось расположиться на полу на коврике для ночёвки в палатке, поскольку все стулья в маленьком порту казались занятыми. Хотелось хоть немного поспать после почти бессонной ночи в перелёте. Едва Мило сомкнул глаза, как загудел голос, оповещающий пассажиров о предстоящих полётах и прибытиях, а через час-другой его разбудил визг автоматического мойщика полов.


Ещё до рассвета Мило уселся в автобус, направляющийся в Окленд. Цены на билет отнюдь не радовали: судя по расстоянию, было подороже, чем в Европе. От конечной аэропортовского челночного автобуса до университетского городка оставалось, если верить гугол-карте в мобильнике, каких-то четверть часа пешком. Мило чинно нажал кнопку первого светофора, чтобы перейти пустую улицу в незнакомой стране, как положено. Светофор издал странный утробный звук. Позже студент узнал, что в некоторых местах имеются не только кнопки для зрячих, но и виброкнопки для слепых. Механический голос рядом бегло выдал информацию о сроке прибытия очередного автобуса. Перед следующим светофором Мило уже заметил платформу с датчиком веса человека, вступившего на неё, и поспешил обойти её. Светофор не загорелся. Стало ясным, как избегнуть раздражающе-красного света на пустых улицах. С рассветом Мило с большим удовольствием осматривал, возникавшие вдоль улицы во всей красе, сосны-каури, правда молодые и мелкие, но завораживающие уже потому, что они каури, а вовсе никакие не сосны, хотя так и прозваны в народе. Торопиться было некуда и, хотя рюкзак и был тяжеловат для сухой субтильной фигуры студента, он перестал замечать груз, увлекшись столь долгожданной флорой удивительных островов. Да и на что ещё было смотреть в этом городе, строящемся всего лишь с девятнадцатого века? Впрочем, университетский городок неожиданно поразил его своим очарованием: среди массивных пальм и, сосершенно тропического вида раскидистых деревьев, напоминающих даже баньяны, красовался, видимо, административный комплекс в виде красноватого неоготического замка, а вокруг разбегалось множество мелких строений в колониальном стиле из дерева и, зачастую, даже с элементами хорошо знакомого Мило модерна: «О, югендштиль – круто!» – заметил он себе под нос. Мило проделал несколько кругов по городку в поисках биологического отделения и наткнулся на совершенно очаровательную очень высокую старую араукарию. «Неужели это Араукария Хастайна?» – спросил он сам себя – «Это же – сама Новая Гвинея! Покруче других будет. Нет! По размерам скорее – Бидвиллии, чем Хастайна! Великолепно!» Под величественным деревом прогуливалось в развалку утиное семейство. Впечатление от реликтового дерева несколько портил ярко-красный плакат Студенческой социалистической международной организации со словами, на фоне падающих с неба градом бомб: «Что не так происходит с капитализмом?» Плакатами залепили все прилегающие стены здания. «А ведь, если задуматься, то и в самом деле не всё в порядке в этом мире» – подумалось Мило – «Почему американцы позволяют себе регулярно бомбить кого им вздумается? Совсем охамели. А природе от бомб каково? То-то и оно…» В уголке стены Мило бросился в глаза клочок бумаги с приглашением на работу. Полуприкрытое, колеблющимся на ветру отклеившимся углом красного плаката, объявление было малозаметным. Студент пробежал его довольно вяло, но на словах «молекулярно-биологическая лаборатория приглашает» заметно оживился и далее прочёл внимательно. Речь шла о необходимости лаборанта. Судя по виду, объявление висело здесь не первый день, но оставалась надежда на его неприметность. «Естественно, они дали объявление и в Интернете, надо будет посмотреть. Не исключено, что собеседование и начинается по Сети. Неплохо было бы для заработка на первое время» – подумал Мило. Утро вступало в свои права: солнце разлилось по улице, пели птицы, но было ветрено и весьма прохладно. «Похоже, что голландское лето даже теплее. По крайней мере, «в наше время так стало», как уверяет папа. Впрочем, уже конец туземного лета – февраль на исходе». Хотелось одеть куртку. Сказывался недостаток сна и спад энергии. Мимо пробежала трусцой целая вереница разновозрастных людей в одних маечках, вероятно какой-то спортивный клуб. Среди лиц европейского типа встречались относительно смуглые, черноволосые, полинезийского типа и, непременно, очень плотного телосложения. Но и они бежали с не меньшим упорством. «Похоже, что это и есть маори» – подумал Мило. Со временем ему всё чаще бросалась в глаза маорийская чрезмерная упитанность. «Если и есть в мире этническая группа, не имеющая худых людей вовсе, то, по моим впечатлениям, это – маорийцы. Самый «изящный», из попавшихся по сей день, выглядит как изрядно упитанный плотный голландец. Много и вовсе ожиревших. Невольно возникла доморощенная теория, что «моатина», которой они, в своё время, злоупотребляли, а благородный страус исчез до прибытия европейцев, оказалась настолько питательной… Словом, с той поры генетически изменился целый народ. Окорочка моа…» – написал Мило по электронной почте своему другу и коллеге спустя несколько дней. Студента одолел голод и чувство промозглости от ветра и сырости. Он решил, что неплохо было бы сходить в супермаркет, чтобы позавтракать после столь затянувшейся и беспокойной для него ночи. «Пора бы открыть магазин – народ тут голодать, похоже, не привык. Пусть супермаркет и не ближайший, ничего» – подумал Мило и направился в замеченный им по пути. «Кажется он находится на Кастомс-стрит, переходящей в Бич-роуд, приведшей меня к Эйзак-авеню, где и располагается университетский городок». Проходя мимо знакомых уже каури, Мило сообразил почему ему тогда было не так просто убедиться в том, что, после аэропортского автобуса, он оказался на нужной улице в направлении к университету. Стало очевидным, что здесь лишь на крупных перекрёстках можно найти название улиц, а спросить в такую рань было не кого. Теперь ещё бросилась в глаза и хаотичность номеров домов: казалось, что кто-то злонамеренно пытается запутать чужеземцев. Проделав весь путь назад к магазину, Мило с радостью начал было наполнять свою каталку снедью, но, присмотревшись к ценам, заметно остыл: «Что за чёрт! Да продукты тут заметно дороже, чем у нас! Взять это добротное кислое молоко, так – раза в четыре! Маразм! Страна же славится массовой молочной промышленностью, весь мир молоком заливает…» Рядом, за магазином, через дорогу, начинался порт, но океан не было видно, поскольку вся территория порта оказалась окруженной забором. «Жаль» – подумал Мило – «Так хотелось увидеть беспредельную гладь вплоть до самого Чили».


2.


Университетские коллеги встретили усталого Мило в то утро весьма радушно, отвели его на отдых в аспирантское общежитие. Спустя несколько дней фан Схотен уже сидел в мягком кресле в ожидании собеседования на место лаборанта по тому самому объявлению. Голова его немного побаливала после вчерашней бурной вечеринки и знакомства со всеми коллегами по университету, кто не был в это летнее время в отпуске, или на полевой работе. Вид Мило имел усталый и бледный, что могло бы вполне повлиять на результат собеседования. Он отчаянно накачивал себя скверным «Нескафе» из аппарата, чтобы голова работала быстрее. Образ вчерашней очаровательной аспирантки-маорийки, правда, не чистой, а с европейской примесью, не выходил из головы и явно мешал сосредоточиться на обосновании своего желания работать в этой лаборатории: «Ах, как неотразимо она рассказывала анекдот о мухоморе. Чушь и не смешно вовсе, но сколь чарующ её голос!»

– Мистер Шатэн, войдите пожалуйста, – выглянула из-за двери симпатичная блондинка и Мило сообразил, что таким образом исковеркали не иначе, как его фамилию, ибо он сидел здесь один.

– Рады Вас видеть в наших стенах! – встретили его улыбками за дверью человек лет тридцати с небольшим, обладатель вытянутого бледного лица и та же миловидная светловолосая девица.

«Сам-то побледнее меня» – подумал Мило, успокаиваясь, – «Может тоже позволил себе вчера лишнего?» Но, несмотря на бравые мысли, душа студента от пристального взгляда этого человека сквозь сильные очки, ушла в пятки. Оба встали и протянули фан Схотену руки. Имени девицы Мило не разобрал, вернее – тут же забыл, ему больше были по душе темноволосые. Мило всегда казалось, что все блондинки, без исключения – крашенные и неестественные. Коротко стриженный яйцеголовый человек в очках, пожав его холодную сухую руку своей, не менее холодной, представился по-простецки, в то время, как Мило назвал своё имя полностью.

– Арчи, – промолвил загадочный человек, проникнув своим взглядом прямо в душу Мило и так глубоко, что того, подобное «чтение» собственных мыслей посторонним несколько напугало и покоробило.

– Мистер Арчибальд Рейнолдс, – улыбнулась девица, – Наш обожаемый профессор и подлинный гений биологии.

– Расскажите нам о себе, Мило, – улыбнулся моложавый профессор, – Будьте проще. Зовите меня просто Арчи, – в светлых глубоко посаженных глазах его искрилась плохо скрываемая смешинка.

– Мне и рассказывать-то пришлось бы недолго, – смутился Мило, выдавив натуженную улыбку, – Сделал мастера в области мембранной проницаемости. Ближе, пожалуй, к биофизике. Имею амбиции пойти в аспирантуру. Последняя моя статья напечатана в солидном сборнике Сиднейской конференции…

– Знаю, знаю. Именно по этой причине Вы здесь находитесь, Мило. Узнав имя соискателя должности лаборанта я удивился: неужели это однофамилец? И такой человек просится к нам всего лишь лаборантом? Ваша статья попалась мне не случайно. Она близка нашим исследованиям и подобные новинки мы тщательно подбираем. Стараемся не пропускать и затем фильтруем. Вы не подозреваете, наверное, что положение нашей лаборатории особое. Она имеет статус закрытой, финансируется особым ведомством Соединённых Штатов, и потому попасть к нам совсем не просто. Даже на кандидатуру простого лаборанта все документы будут предварительно проверены в компетентных органах за океаном. Ввиду такой секретности попрошу Вас не распространяться об этом – не обсуждать с друзьями ни под каким видом.

На страницу:
1 из 4