Выползина

Поезд начал замедлять ход.

– А-а-а! Так шутишь?! – сообразил, наконец, лейтенантик, тут же нахмурился, покраснел всеми юношескими прыщами на впалых щеках. – А за дубину, – он погрозил мальчишечьим кулачком, – да ещё при исполнении… нарвётесь на трое суток, гражданин.

– И с уток получу, и с индюков, – обречённо вздохнул Фёдор. – Выходим, лейт, в открытый космос! А то я тут задыхаюсь…

Дознание

Задержанного привели в станционное отделение милиции. В неухоженном помещении пахло тухлыми пищевыми отходами и кирзовыми сапогами, что провоняли немытыми ногами и нестиранными портянками в армейских казармах времён срочной службы. По синим, крашеным, как в общественном туалете, стенам висели плакаты «пожарных расчётов», «их разыскивает милиция» и тому подобное. Само помещение скудно освещалось жёлтой лампочкой под потолком, что светилась как одуванчик в сигаретно-папиросном тумане. Ярким конусом света настольной лампы у письменного стола перечёркивалось пространство между зарешёченными окнами.

Прыщавый лейтенант доложил старшему по званию:

– Гражданин Ипатьев доставлен, товарищ подполковник. В женской шубе…

– Вижу, что в женской, – проворчал из-за стола седой подполковник. С чёрными от недомогания глазницами, он выглядел мрачным римским судиёй, если не самим Понтием Пилатом из булгаковского романа. Четверо тёмных, мрачных, милицейских личностей в формах громоздились на табуретах, как сычи на насестах в курятнике. Присяжные и заседатели.

У дверей при входе громоздился на тумбочке алюминиевый бак с надписью «Питевая вода». Именно так, без «мягкого» знака. Фёдор обрадовался, приложился и высосал литр тёплой, ржавой жидкости из краника, но тухлая смесь не дошла до желудка, тут же выплеснулась обратно, в угол помещения, на висящие форменные шинели.

– Мля-а-а-а! – прохрипел один из местных милиционеров. – Всё уделал, зараза! Вот же доходяга…

– Переживает товарищ, – пояснил усталый и добродушный подполковник на угрожающее, утробное рычание хозяев шинелей. – Что, не приходилось попадать в такие переплёты, товарищ Ипатьев?

– Спасибо, что товарищ, – просипел несчастный задержанный. После промывки желудка он ощущал себя вывернутой наизнанку резиновой рыбой.

– Присаживайтесь, та сазать, – предложил подполковник. Садиться не предлагаем. Пока.

Местные милиционеры почтительно похмыкали, оценив чувство юмора старшего по званию.

В синей мгле сумерек за окном маячили на мокрой платформе чёрные тени пассажиров. Под фонарными столбами жёлтым киселем высвечивались лица ожидающих и провожающих, будто размытые мелкой моросью. Медленно проплыла, искривляясь неровным, двойным стеклом окна, оранжевая багажная тележка с… четырьмя белыми мумиями. Фёдор запаниковал, что начинаются галлюцинации, подскочил со стула, жарко зашептал, указывая на окно, чувствуя, что теряет сознание от слабости:

– Что там?!.. Там! Что?! Не два?! Четыре трупа?! Четыре? Это должны были быть мы! Должны были нас убить с брюнеткой!.. Или с блондинкой!.. Она парик сменила!

– Успокойтесь, товарищ Ипатьев. Присядьте. И давайте по порядку, та сазать, с самого начала, всё подробненько изложите. Проводника, гражданку Власкову Светлану Викторовну, одна тыщ-ща девятьсот семидесятого года рождения, мы уже допросили. Она показала, что вы поменялись, та сазать, своими местами с погибшими. Перешли из купе номер «шесть» в другое купе. Проясните, та сазать, ситуацию.

Пришлось, «та сазать», с самого начала Фёдору, как главному свидетелю, пояснять и рассказывать, как пришла в купе номер «шесть» брюнетка, как поменялись они местами с погибшими. Разумеется, Фёдор во многом приукрасил собственную интеллигентность и воспитанность. Когда его рассказ неврастеника подошёл к обнаружению баллончика с пластиковой трубкой, он вдруг загрустил. И примолк. Ведь рассказывал он в прошлом времени о людях, которые три часа тому назад были живы и здоровы, хотели любовных утех, тихого семейного счастья. И толстая дама, и вежливый «научный работник», которые по нелепой случайности оказались в купе номер «шесть». Но почему по нелепой?! По счастливой… для них с попутчицей.

Если бы в купе под этим проклятым номером остались они с Вероникой, так же в багажной тележке под казенными простынями провезли бы под дождем их мёртвые тела!

От ужаса у несчастного Фёдора сморщилась кожа на макушке. Не слёзы полились из глаз, а сопли из носа. Задержанный нервно и по-детски зашмыгал. Все присутствующие в отделении сотрудники милиции сохраняли вежливое молчание, чем вовсе растрогали Фёдора.

Всегда ему казалось, что официальная, государственная мафия – милиция, особенно в провинции, груба, бескультурна и не воспитана, но оказалось, что эти усталые люди в неказистых, форменных кителях и шинелях могут оставаться внимательными, почти заботливыми людьми.

Фёдору принесли тёплый, прогорклый чай в эмалированной кружке. Хотя такое неординарное поведение станционных милиционеров разъяснилось совсем скоро. Столичный подполковник направлялся тем же поездом в Петербург. Он и услышал сообщение перепуганной проводницы по всему составу, явился следом за бригадиром, упрекнул проводницу за служебную безалаберность: вместо того, чтобы вызвать милицию по служебной связи, проводница устроила панику по всему составу. Проснулись если не все пассажиры в вагонах, то многие. Буквальным текстом перепуганная проводница Светик сообщила в эфир: «Петрович! Срочно – наряд милиции в «третий», у нас в шестом купе… того… два трупа! Всех отравили газом!»

В начале нервного рассказа Фёдора о ночном происшествии подполковник выставил на стол пластмассовый микрофон, производства семидесятых годов, из комплекта отечественных ленточных магнитофонов типа «Комета» или «Весна».

Фёдор с грустью усмехнулся технической допотопности, оснащённости провинциальных сыскарей, но удивился оперативности организованной записи. С первым же вопросом – уточнением Фёдор сел в лужу.

– Шуба, товарищ Ипатьев, принадлежит вам или?.. – спросил подполковник.

– Мне… то есть, – или. Чужая, – промямлил Фёдор, понимая, что говорить надо правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Но некий внутренний идиот его второго «я», несмотря на серьезность момента, продолжал валять дурака.

– Мы это… случайно поменялись с ней… с попутчицей… Вернее, она взяла мою куртку и удрала…

– Вот и в показаниях, гражданки Власковой мы читаем, – терпеливо разъяснял Фёдору всю меру ответственности за вранье пожилой подполковник. – «Гражданка Фролова Надежда Александровна…» так – так – так.. Зарубежный паспорт… серия… номер… указаны в проездном документе… приобщённом к делу номер… Вот… «вошла во вверенный мне и моей сменщице Степановой Г.П. вагон»… номер… поезда номер… Так – так – так… Вот, нашёл!.. «в песцовой шубе, возможно, чернобурке, повела себя вызывающе грубо ещё у тамбуре на входе…» «У тамбуре», – иронично повторил через «у» подполковник. – Вы же не будете отрицать, товарищ Ипатьев, что шуба принадлежит гражданке Фроловой Н. А.?

– Буду… То есть, нет, конечно. Шуба её. Но, получается, она оставила шубу и забрала мою джинсовую куртку. Извините, вы сказали, Надежда Александровна, товарищ подполковник? Надежда? Странно. В купе назвалась Вероникой. Извините, так сильно спать хочется, что мозги заплетаются. Эта стерва, – не сдержался Фёдор, – забрала так же мою сумку, куртку джинсовую… три, – повторился он серьёзно, ни к месту вспомнил реплику зубного врача Шпака – персонажа актёра Этуша из гайдаевского фильма «Иван Васильевич меняет профессию». – И… и ещё забрала плащ, сложенный в сумке, а там в карманах были документы и деньги в количестве четырехсот… – он поперхнулся. – …условных единиц… и-и рублей, несколько тысяч. Не помню точно сколько. После командировки осталось. Родителям вёз.

– Вот мы и подошли, та сазать, к одному из важных пунктов, – устало пробормотал подполковник.

Фёдора поражало терпение пожилого, седовласого подполковника. Местные милиционеры вставали из-за стола, продолжали нести нелёгкую службу, обвыклись, без разрешения старшего по званию разговаривали по телефону, выходили в соседнее помещение, уходили на перрон, возвращались обратно. Трещали многоголосые рации. Хрипел пульт дежурного. Трезвонили старые коробки телефонов на столах. Грохотали проходящие составы. Пожилой подполковник терпеливо беседовал с Фёдором, выказывая полную заинтересованность к его показаниям.

– Почему вы представлялись, та сазать, капитаном уголовного розыска, предъявляли, в качестве служебного удостоверения сотрудника милиции, читательский билет библиотеки имени товарища Ленина? – спросил подполковник.

– Почему товарища Ленина? Уже переименовали? Когда уезжал, было ещё просто имени Владимира Ильича, а не его товарища, – отвечал утомлённый Фёдор, скорее по дурной привычке всё высмеивать. Он немного пришёл в себя, обвыкся со положением подследственного, успокоился, что его не будут пока бить и не запрут в зарешечённом «обезьяннике» с бомжами и грабителями.

Если бы подполковник оказался обычным кабинетным служакой из провинции, скорее всего, он дал бы волю страстям, приказал местным, мордастым волкодавам в погонах, перекошенным со сна, попинать Фёдора кирзовыми сапогами где-нибудь в вонючей камере. Он бы признался в чём угодно. Но подполковник упорно настраивал Фёдора на добровольное сотрудничество.

За окном растуманилось мерзкое белёсое утро. Пожилому, уставшему человеку тоже сильно хотелось спать, о чём говорили его покрасневшие глаза и нездоровый, зеленоватый цвет лица.

– Почему же, товарищ Ипатьев, вы так пошутили, с присвоением, та сазать, себе незаконного милицейского звания?

– Пошутил, – сознался Фёдор. – Женщин развлекал. Но почему незаконного? Я на самом деле – капитан запаса. Звание лейтенанта присвоили с окончанием института. Была военная кафедра. Сборы. Потом ещё дважды… нет, трижды призывался на военные сборы и учения. Где и присвоили звание капитана РВиА. Ракетных войск и артиллерии. Можете проверить.

– Верю. Дальше. Сумка, что была обнаружена при вас, – ваша? – неожиданно и намеренно строго спросил подполковник.

– М-моя, – упёрся Фёдор.

– Точно?! – настаивал подполковник, хитро прищурился, устроил испытания.

– Абсолютно, – не сдавался Фёдор.

Если эта зараза брюнетка утащила чужой баул с курткой, плащом и подарками для родителей, прихватила чужую дорожную сумку (что уж никак не было ошибкой!), то её багаж Фёдор решил без боя не отдавать. Из принципа компенсации. Хотя бы до тех пор, пока не найдутся его вещи.

– Всё содержимое сумки тоже ваше? – занудствовал подполковник.

– Тоже мое, – упорствовал Фёдор. – Подарки. Куплены для мамы, для маминой мамы, для бывшей жены, для тёщи и… и для девушки. Для девушек. Знакомых. Косметика, парфюм, сувениры всякие там – разные. Да!.. Нижнее женское белье… тоже для девушки.

– Слишком много необычных подарков… чтоб их купил мужчина, – вздохнул подполковник, несколько разочарованно. – Что ж, пройдёмте в соседнее помещение для опознания.

– Предупреждаю, товарищ подполковник: от вида неживых людей могу упасть в обморок, – поспешил признаться Федор.

– …для опознания вещей, – снисходительно закончил подполковник. – Снимите же вы, наконец, эту дурацкую шубу! Что вы, в самом деле?! Вроде серьёзный молодой человек. Лично мне вы, та сазать, симпатичны. Хочется вам, та сазать, верить…

– Холодно было. Знобко. Вот и напялил. Спасибо, товарищ подполковник. Оправдаю доверие. Но и тут холодно, знаете ли… Промозгло.

– Снимайте! – приказал подполковник.

– Есть! – ответил Фёдор.

Пришлось расстаться с тёплой песцовой шубкой, хранящей одурманивающий аромат женского тела и сладковатый запах духов.

Милицейские служащие сделали глупость и не спросили Фёдора прежде, не показывая содержимого, что находится в сумке. Он бы ответил, но с большими ошибками. При беглом осмотре содержимого «челночной» сумки попутчицы в купе при молодом лейтенанте, многое из вещей попутчицы Фёдор попросту не запомнил. То, что было в коробочках в заклеенном пакете, не разглядывал вовсе.

На облезлом дерматине конторского стола в соседней комнате Фёдора ждали аккуратно разложенные вещи сбежавшей попутчицы. Не надо было родиться сыскарем, чтобы понять: сумка принадлежит женщине. Тут были всевозможные тюбики, баночки, бутылочки с мазями, кремами, лосьонами, лаками и дезодорантами. Упакованное в целлофановые пакетики нижнее белье различных расцветок, комбинашки, маечки, пачки трусиков «неделька». Кучками были разложены деревянные сувениры: шкатулочки, матрёшечки, ложки с росписями под Хохлому. Отдельно красовались сувениры, каменные или пластиковые: малахитовые зверьки, шарики и коробочки. Среди сувениров особо выделялось инкрустированное золочёными проволочками пасхальное яйцо молочного цвета на подставочке. При первом рассмотрении – из пластмассы, размером – со страусиное.

– Итак? – строго спросил подполковник, предоставляя задержанному последний шанс на чистосердечное признание. – Ваше?

– Моё! – упёрся Фёдор, принялся с тупой убеждённостью рассказывать, как эта сумка была куплена в московском ГУМе, специально для подарков, которые он вёз, в основном, женщинам, в том числе, маме, сотрудницам фирмы по продаже компьютеров, многочисленным своим родственникам и подругам, которых, по его самым скромным подсчётам, оказалось никак не меньше десяти. Сообразительный Фёдор врал самозабвенно и уверенно, описал в подробностях, где и что покупал, с точностью до рубля.

– Что ж, – задумчиво молвил подполковник, криво усмехнулся каким-то своим грустным мыслям. – Пусть будет так.

Он помог Фёдору, тщательно перебирая, ощупывая каждую вещицу натруженными руками, расфасовать в пакет, сложить обратно содержимое явно чужой сумки.

Странно, когда по жизни Фёдор уверенно врал, или, скажем так, красиво привирал, – люди верили ему. Мало того, иногда получалось, что он мог такого насочинять, что у друзей уши вяли от смущения или от недоверия, но через месяц – другой выяснялось, что Фёдор чуть ли не напророчил всяческие мелочи, типа, поездок в командировки, мелких травм, болезней или неудач по работе.

Приунывшего, уставшего подполковника Фёдор поднял на окончательное доверие простым предложением:

– Позвоните моим родителям. Они лучше обо мне всё расскажут, чем я сам. Вся моя жизнь прошла под их неусыпным бдением. Лишь командировки я могу считать личной жизнью. Другая жизнь – вся общественная или семейная, с родителями. Позвоните.

Позвонили. С утра перепугали и без того напуганных стариков. Когда мама выслушала бред сыночка, она перестала всхлипывать, суровым голосом попросила снова передать трубку милицейскому начальнику. И выдала, похоже, такое душещипательное, искреннее и наболевшее в защиту своего единственного, любимого дитя, что подполковник разгладил на лице все свои суровые морщины. В довершение, срывающимся, громким, дрожащим голосом, который был слышен даже из трубки допотопного телефона, мать сообщила:

– Феденька позвонил из Москвы перед самым отправлением, но не явился с поезда, хотя живём-то мы на Лиговке, почти рядом с вокзалом. Отец ходил встречать сына к «третьему» вагону, но проводница ему наплела, что гражданина Ипатьева Фёдора Николаевича… – материнский голос в трубке надрывно всхлипнул, – …арестовали на станции Бологое по подозрению в убийстве двух пассажиров…

Терпеливо выслушивая долгий слезливый монолог матери Фёдора, подполковник устало опустился на стул, вяло кивал, положив трубку на рычаги старого телефона, печально сказал:

– Большое человеческое счастье, когда такие замечательные родители тебя ждут и любят.

– Да, товарищ подполковник, это единственная бескорыстная, искренняя любовь, которую я встретил за всю свою идиотскую жизнь, – подтвердил Фёдор. – Всё остальное – корысть, стяжательство, обман, фальшь.

Приободрённый голосом матери, он воспрял духом и всё перевернул с ног на голову. Теперь выходило, что он сразу заподозрил попутчицу чуть ли ни в международном терроризме, когда она призналась, что является последней шлюхой Советского Союза, жила в Буэносе Айресе с бандитом по кличке Штырь, затем перебралась в Польшу и сожительствовала со старикашкой…

– Это лишнее! Причём тут шлюха и старикашка?! – устало возмутился подполковник. – Что вы мелете, товарищ Ипатьев, в самом-то деле! Какой терроризм?! По описаниям свидетелей, та сазать, она обычная валютная проститутка.

– Извините! Нервы.

Тогда Фёдор высказал твердое убеждение, что именно гражданка… как её там по паспорту?.. Фролова Н.А. организовала обмен местами среди пассажиров, совращение его, Фёдора с целью похищения его личных вещей, документов и денег.

Подполковник выслушал новый бред задержанного очень внимательно, проверил магнитофон под столом, проконтролировал, чтобы старательный сержант всё правильно записал в протокол. Заставил Фёдора подписать кипу бумаг, среди которых были листы протокола допроса свидетеля, протокол об изъятии шубы и многое другое. Не глядя, подмахнул Фёдор и подписку о невыезде. Теперь он – невыездной, можно сказать, диссидент.

Фёдор судорожно подписывал всё подряд. Он обрадовался до дрожи, когда пообещали отправить его ближайшим поездом в Петербург и вернули «челночную» сумку попутчицы со всем содержимым. Даже с симпатичным пасхальным яйцом, которое Фёдор заранее решил подарить маме на шестидесятилетие.

Этого широкого жеста от бологовской милиции Фёдор никак не ожидал. По рассказам очевидцев, при досмотрах граждане лишались даже своих, законных вещей и сбережений. А тут… Поверили, выходит, в его залихватское вранье. Поверили на слово. Понятно, что не без участия подполковника.

Фёдор взбодрился невероятно. Осмелел, обнаглел, выпросил номер служебного телефона у самого подполковника, Тарасова Бориса Борисовича, когда он представился следователем московской прокуратуры. Переписал все телефоны дежурной части при станции Бологое, с должностями и фамилиями сотрудников, к большому неудовольствию самих сотрудников. Успокоил, что никаких жалоб писать не собирается, пообещал всяческое сотрудничество.

Беседа

Через полчаса Фёдор Ипатьев с подполковником Тарасовым, которого он прозвал для простоты и для самого себя, по армейским присказкам, «подпол», ехали в одном купе и тихо, дружески беседовали, чтобы не будить попутчиков на верхних полках. Пили чай с печеньем, как два старых знакомых, жаловались друг другу на жизненные неурядицы, бандитскую «перестройку», инфляцию, грабительскую приватизацию, безумный рост цен на продукты.

Сонный, уставший от переживаний дикой ночи Фёдор с умилением любовался усталым отеческим лицом седовласого подполковника. Складки кожи и морщины его лица вылепливали необычайно гармоничную, мужественную маску настоящего мужчины, прожившего хорошую, сложную и опасную жизнь, за которую не стыдно. Именно таким Фёдору представлялся родной брат отца, , погибший в первые дни войны, от которого в доме ни одной фотографии не осталось. Это было для Фёдора недосказанной семейной тайной. Хотя, как он подозревал, по скудным сведениям от родственников, дядя Толя был репрессирован после возвращения из зарубежной командировки перед самой войной, погиб под Сталинградом в штрафных батальонах.

Серые, водянистые глаза пожилого подполковника, словно замутила, затянула поволокой вековая горесть его поколения, печаль и разочарование жизнью. Наверное, так бывает у хорошего, порядочного семьянина в пенсионном возрасте, когда понимаешь, что всё вышло не «по- твоему», не как планировалось. Единственная дочь выскочила замуж за пьяницу или за неудачника. Жена совсем опустилась, разъелась, располнела и подряхлела, кроме барахла, сплетен по телефону с подружками и телевизора, ничего вокруг не замечает, и знать не желает.

Неожиданно заговорили о внешней и внутренней политике.

– Прав, капитан Ипатьев! Прав! – признался вдруг подполковник, перебивая категоричное красноречие Фёдора относительно «красного» большинства Думы. – Вот на счёт этого прав, конкретно.

– Если к власти придут нынешние коммунисты, что не дотянулись, в своё время, до партийного корыта, то высосут и выпотрошат всю страну без остатка!

– Но! Но эти… твои дерьмократы, та сазать, правительство и депутаны позорные, – прохрипел подполковник, – не всё ещё высосали?! В регионах голодают, зарплату людям не платят месяцами! Свет в больницах отключают! Когда такое было при Советах?! Э-э-э, о чём я толкую с подрастающим торгашом! Так что, уж помолчи, как тебя там? Товарищ бройлер.

– Дилер, – обиделся Фёдор.

– Какая разница?! Брокер, дюкер, хрюкер! Напридумывали, переняли всякую западную хрень! Но да я, та сазать, не о том… Ты прав, парень, в одном: убить хотели гражданку Фролову. Траванули всё купе, так, на всякий случай. Убрать решили и лишнего свидетеля заодно…

– Хорошенький «всякий случай», – просипел Фёдор от ясного осознания, насколько близко находился от смерти. – Лишним свидетелем мог оказаться я…. Если бы не слепой случай…

– Счастливый случай… для вас, гражданин Ипатьев. При первом, довольно беглом осмотре, выяснилось, гражданин Сачиков Геннадий Петрович первым погиб от отравления газом. Слабое сердце, похоже… Это место по проездному билету принадлежало гражданке Фроловой?

– Кому? Ах, да! Ей! – с ужасом подтвердил Фёдор, чувствуя, как тело начинает покалывать, будто он прорастал иголками, как ёж.

– Тот, кто сунул трубку в ногах постели Фроловой, думаю, рассчитывал умертвить, прежде всего, – её, – заявил подполковник Тарасов. – Профессионалы. Работали уверенно, нагло, расчётливо.

– Отморозки, – прошептал Фёдор. – Раскрошили спичечный коробок, открыли купе, чтобы проверить погибли люди или нет. И багаж весь забрали.

– Багаж забрали, – согласился подполковник и удивился:

– Какой коробок?

– Толстяк Сачиков перебрался ко мне в купе, перед тем, как лечь спать, предложил запереть дверь на коробок, вложить под защёлку. Для безопасности. На спичках, помню, была этикетка «ФСК»…

– А-а-а, – сообразил подполковник. – Сам так делаю порой. Мера предосторожности. Нда. Но после беглого осмотра места происшествия, – никаких пока зацепок…

– А пальцы?! Отпечатки пальцев?! – воскликнул Фёдор. – Их же там было двое! В шапочке и короткостриженый!

– Поездная бригада всё залапала. Взгреть бы их всех за пьянство самой жёсткой докладной! Да толку-то?!

– А следы? – не унимался Фёдор.

– Какие следы? – удивился подполковник.

– На половике коридора, от рифлёных подошв. Когда я вышел ночью из купе, были видны чёткие следы этих двух… типов. Сорок три и сорок пять. Размер ботинок. Как у туристов.

– Что ж ты, мать твою, сразу не доложил?! – пророкотал подполковник.

– З-забыл.

– Забыл… Эх ты, Федя, – с горечью упрекнул Тарасов, – это же горячие следы. Улики! Надо было сфотографировать! Э-э-эх. Поездная бригада всё затоптала. Все следы преступления. Идиоты.

– Следы были угольные, – добавил Фёдор. – Ах, вот, чуть опять не забыл…

Он вспомнил о носовом платочке с мазком угольной пыли, выложил комочек на столик перед подполковником.

– Любопытно, – проворчал Тарасов. – Образцы угольной пыли?

– Именно.

Авторучкой подполковник перевернул комочек платка, осмотрел грязную часть, завернул в рекламную листовку РЖД.

– Перешлю в следственный, как вещдок. Пусть ковыряются, выясняют.

– Рисунок подошв хорошо разглядел, товарищ Подпол… ковник. Запомнил. Могу зарисовать, – предложил Фёдор. Зрительная память его никогда не подводила. Ему легче было, например, запомнить цифры номера телефона, нарисовав их на бумажке.

– Это дело, брат, – одобрительно отозвался Тарасов, раскрыл перед Фёдором на столике потрёпанный блокнотик с записями, перелистал, нашёл чистую страницу, положил сверху шариковую ручку.

Фёдор прилежно зарисовал первый отпечаток туристического ботинка, с грубым, характерным «протектором», как у трактора, но с линиями, как у летящей чайки. Второй отпечаток вырисовывал более тщательно, выглядел он витиевато, будто новогодняя ёлочка с игрушками – шариками.

– Обратите внимание, товарищ подполковник, – добавил наблюдательный Фёдор. – У этих отпечатков, от простой рифлёной подошвы, без узоров, – он ткнул авторучкой в рисунок, – левый след отпечатался полностью, от каблука до носка. У правого – везде, по всему половику в коридоре вагона отпечатался только носок. Это говорит о чём?!

– О чём?! – снисходительно усмехнулся старый следователь.

– Что предполагаемый убийца и грабитель крался или припадал на правую, будто бы травмированную, ногу.

– Молодец! Грамотно провёл осмотр места преступления и предварительное следствие. Хвалю, – одобрил Тарасов, спрятал блокнот во внутренний карман кителя. – Зрительная память, товарищ Ипатьев, у тебя – что надо!

– Могу и тех типов изобразить, – угодливо предложил польщённый Федор. – Пока память не замылилась.