Выползина

– Священник Фера нашёлся, с понтом! – буркнула брюнетка вполне дружелюбно. Она поджала острые коленки к подбородку. Ступни её ножек оказались изящными, с маленькими пальчиками с розовым педикюром. Глазки на кукольном личике – большие, чёрные, в обрамлении огромных ресниц, очень привлекательные томной своей глубиной, с дерзким взглядом сильно обиженной, но умеющей постоять за себя жрицы свободной любви. Брови чёрные – вразлёт. Справа, в уголочке рта – крохотная родинка – «мушка».

Как помнилось Фёдору, по рассказам матушки, подобные «мушки» дамы «высшего света» в пушкинские времена навешивали специально, чтобы казаться более соблазнительными.

Фёдор вышел из купе за чаем.

В коридоре приглушили до туманной желтизны свет. Проносящиеся за окнами огни, будто фотовспышки, выхватывали из сумерек то кранную ручку стоп – сигнала, то бляху номера купе, что невольно впечатывалось в сознание растревоженного, уставшего Фёдора. Спальное купе проводников оказалось запертым. На столике служебного купе позвякивал взвод пустых стаканов. Рядом лежали в навал пакетики чая. Чем Фёдор и воспользовался с благодарностью.

В интимной полутьме купе брюнетка встретила попутчика сверкающим, загадочным взглядом. Её волосы, будто вороньи крылья, разлеглись по плечам, красивым ореолом подсвечивались жёлтым светильником в изголовье. Вагон мягко покачивался, слабо откликаясь туканьем на стыки рельс.

– Явился – не запылился, наконец, отче наш, – приветливо раскрыла влажные губки брюнетка. – Я уж заждалась, думала, сбежал в вагон – ресторан.

– Ресторан закрыт. Проводники спят. Самообслуживание. Кстати, про отче… Дедушка мой был иконописцем во втором поколении, – присочинил Фёдор, хотя дед по маме был всего лишь художником – авангардистом.

Такой уж был Ипатьев присочинитель, астрофизик по образованию и программист с торговым уклоном по жизни. Он неловко поставил два стакана в гремящих подстаканниках, расплескал кипяток на белую скатерку.

– Окэ! – восхитилась брюнетка и продолжала задираться. – Врублёв, значится, с понтом! Похоже, на поколение духовенства совковый внучок поставил большой ментовский крест.

– Кого имеете в виду, сударыня, Рублёва или Врубеля?

– Пофиг! – отрезала брюнетка. – Кого имею, того и введу.

Фёдор прогудел мелодию из телевизионной рекламы «Нескафе», вспомнил, что у него с собой была походная баночка кофе.

– Встречали её у фанерной дачки пять радостных дебилов, один краше другого. И все неистово желали халявного кофе, – пошутил он. Впрочем, неловкую шутку о расхожем рекламном телеролике не оценили.

– Кофе или чай?! – спросил Фёдор, выложил на столик пакетики чая и выставил баночку кофе.

– Пофиг! – с благодарностью отозвалась попутчица, решительно сыпанула из баночки через край в свой стакан кофе, громко зазвенела ложечкой, перемешивая напиток. – Чё ж в ментовку занесло такого образованного, культурного интеля? – вновь принялась задираться брюнетка. Она с шумом втянула через трубочку пухлых губ несладкий кофе, отставила стакан в гремящем подстаканнике, заползла под одеяло и сладко, с хрустом в косточках потянулась. Взгляд её тёмных глаз казался, при ближайшем рассмотрении, игрив, задирист и настраивал на долгую, интересную беседу.

– Почему в менты подался? – настаивала брюнетка.

– В армии отслужил. Сверхсрочник. Поэтому и переход армейского старшины в «ментовское», как вы изволите выражаться, ведомство, – продолжал сочинять Фёдор, нагло приписывая самому себе биографию своего одноклассника, добрейшего капитана Поршева.

– Инерция советского дебилизма! Понятно. Признаюсь по секрету, я – последняя шлюха Совейского Союза! – весело заявила брюнетка. – Под Новый год сваливала за Океан, думала, – навсегда. Бродила по «дьюти-фри» перед посадкой в самолёт, тут по радио объявили, что СэСэСэРа не стало19. Развалился могучий наш Совок! Так что, выходит, проходила я границу и погранзону уже последней – распоследней… Понимаю, глупо, но забавно! Горжусь!

Фёдор благоразумно удержался от саркастических замечаний по этому поводу, расслабленно уставился в чёрное, зеркальное оконце поезда, где в чернильном пространстве проносились белыми кометами огни.

Брюнетка долго бубнила о своих приключениях, как улетела сначала в Аргентину со своим любовником – бандитом по имени Эдуард, по прозвищу Штырь. Как Штырь обокрал её и бросил в Буэнос-Айресе без денег. Как приютили её пожилые эмигранты из России, той, первой белогвардейской волны. Как год она собирала средства для возвращения на Родину, работая официанткой и танцовщицей в ночном стрип-баре. Как застряла в Польше и сожительствовала со старичком – ювелиром…

На этом брюнетка замедлила свой бодрый сказ, прикрыла глаза и безмятежно уснула, даже не накрывшись одеялом.

Кошмар

Когда попутчица вскрикнула во сне и проснулась, Фёдор ещё и кофе не допил. Брюнетка уставилась на него стеклянными, сонными глазами, спросила хрипло:

– Давно едем?

– Часа два.

– Окэ. Как зовут?

– Фёдор.

– Вероника.

– Неплохо, Вера и Победа – в одном лице.

– Окэ. Федя, значит! Оч приятно. Приёем тут «победа»?

– Ника – богиня Победы!

– А-а, лёгкой победы хочете, гражданин начальник!

– Отдыхай, хватит приключений! – попросил Фёдор. – Отворачивайся к стеночке и давай спать.

– Не собираюсь с тобой спать! – пробурчала брюнетка.

– Никто и не просит. Засыпай!

– Не-е-ет, ты не мент! – сладко зевнула Вероника. – Точно! Немент. Слишком культурный, терпеливый, образованный. Ты – терпила, по понятиям зоны.

– А ты, значит, в свои… надцать лет уже по зонам потаскалась?

– Нет, – весело откликнулась брюнетка. – Но знакомых за колючкой полно!

– На счёт терпилы – не знаю. Я – кандидат наук, судмедэксперт.

– Годится, – промурлыкала Вероника и вновь сладко, с хрустом в косточках потянулась. – Начинай ухаживать. Я на всё согласная.

Фёдор передёрнулся от ненужного волнения, сплюнул от возмущения, чисто символически сплюнул через левое плечо, и вышел из купе, успокоиться.

Колёса поезда мерно отстукивали глубокую ночь.

Фёдор готов был вздремнуть в коридоре на откидном стуле. В эту ночь ему стало совсем тяжко, как мужчине. Никогда он не был так близок к аморальному падению, как сейчас, рядом с этой великолепной и доступной шлюхой.

– Держись, – уговаривал сам себя Фёдор и сделал шаг в сторону туалета. Но оглянулся на громкий перестук дверец титана для нагрева воды.

При очередной вспышке станционных огней за окнами вагона, в дальнем конце коридора Фёдор успел разглядеть двух мужчин, двух тёмных личностей. Они поспешили исчезнуть в противоположном тамбуре. Этих двух типов в тёмных одеждах Фёдор заметил мельком и не придал тому значения. Громко хлопала от покачивания вагона дверца титана, в котором проводница кипятила воду. Вагон мирно и мерно покачивался. Угомонились пассажиры.

Не зря, однако, несчастный толстяк, которому, похоже, всю ночь не позволит заснуть тётя из торгсина, предлагал Фёдору спичечный коробок. Бродили по вагонам всякие, тёмные уроды, бродили, не смотря на поездные бригады милиции.

На чистом, как длинное, туалетное полотенце, половике вагона отпечатались грязные рифлёные подошвы ботинок. Фёдор забыл о своих естественных надобностях. В нём проснулся литературный герой Фенимора Купера – Следопыт.

– Так-так-так. Отпечатки двух пар ботинок. Размер сорок три и, примерно, сорок пять, – он примерился своим тапком к самому большому отпечатку на половике. – Ботинки походные, туристические, – рассуждал сонный Фёдор, продолжил своё шуточное расследование. Наклонился, рассмотрел поближе нечеткий, смазанный рисунок протекторов подошвы, что могло говорить о забившейся грязи или о старых, ношеных ботинках пришельцев. – Байдарочники или туристы. Идут в ресторан… или из ресторана, – легкомысленно размышлял он, хотя тут же себе и противоречил. – Почему так поздно? Почему следы в одну сторону? Может, возвращались из вагона-ресторана и где-то вляпались в угольную пыль?

Он умышленно оттягивал время, раздумывая, как и когда возвращаться в купе, угомонится ли соседка, будет ли продолжать свои заигрывания до утра или придётся лезть к ней под одеяло, согреваться вместе. Обратил внимание Фёдор ещё на одну особенность отпечатков подошв ночных шатунов по вагонам. Отпечатки с туристическими рифлёными протекторами были неодинаковыми. Левый отпечатывался на половике полностью, от каблука до носка. У правого ботинка отпечатывалась только носочная часть. Такое впечатление, человек или крался, или хромал, берёг, скажем, травмированную правую ногу.

При ближайшем рассмотрении, отпечатки подошв ботинок на половике оказались не от грязи, от угольной пыли. Это было более чем странно. Титаны в таких, пусть даже не совсем фирменных поездах с вагонами «СВ», топились уже давно электрическим способом, без угля. Фёдор сразу же прикинул, если набрать образец угольной пыли, можно будет провести спектральный анализ в лаборатории своего бывшего института и выяснить, откуда уголь, из какого региона страны. Так, ради прикола, любопытства и поддержания навыков первой профессии. В спортивных бриджах оказался носовой платок, подложенный в карманы заботливой мамой. Фёдор мазнул чистой материей по самому густому угольному следу. Аккуратно сложил платочек и спрятал в карман.

В том месте, где отпечатки ботинок смешались в единое грязное пятно, Фёдор заметил лежащий вдоль стенки небольшой баллончик серого цвета, будто от женского лака для волос, но без наклеек и надписей. От баллона тянулась полупрозрачная гибкая трубка в вентиляционную щель в нижней части купейной двери. Сама дверь была чуть приоткрыта, с лёгким стуком сотрясалась в такт раскачиванию вагона.

У Фёдора неприятно захолонуло в груди и кольнуло под сердце, когда он взглянул на номер купе. «VI». Именно в это купе был куплен у него билет.

Шагом перепуганной утки, в полуприсяди он подкрался к купе, обнаружил на полозьях двери крошево… спичечного коробка.

С другого конца коридора его громко окликнула нетерпеливая попутчица:

– Эй! Фёдор Придуркович! Чё ты там ползаешь?! Окурки собираешь?!

Будто у тряпичной куклы, растрепанная головка брюнетки моталась в проходе и зазывно скалилась синими фарфоровыми зубками.

Невольный, ночной следователь долго соображал, почему на полу валяется аэрозольный баллончик с трубкой. Фёдор находился близко у приоткрытой двери купе. Его ноздри начало неприятно пощипывать, заслезились глаза.

– Фе-дя! Вернись! – зазывала беспечная попутчица. Её перевёрнутая головка маячила в проходе, подметала чёрными волосиками испачканное полотенце половика.

Обескураженный Фёдор сидел в некоем бессилии на корточках, не в состоянии подняться, оперся плечом о стенку купе качающегося вагона. Ощутив жжение в гортани и ноздрях, он опомнился, ринулся на карачках в сторону купе с беспечной брюнеткой. Попутчица сидела на одеяле полуголая, кривлялась, призывно манила длинными пальцами рук с кровавым маникюром.

– Дура! – зашипел Фёдор в ярости. – Закройся!

Брюнетка впервые испуганно округлила глаза и натянула на голые коленки одеяло.

Внутренности Фёдора содрогнулись от ужаса с опозданием, не понятно, отчего его затрясло: от брезгливости пред этой потной, похотливой, смуглой, розовой пупсой или вида торчащей трубки в щели двери купе и баллончика, из которого сочился газ, мешающий ему до сих пор видеть и дышать. Глаза слезились. Горло драло, будто при ангине.

Фёдор бросился в туалет, благо отсек находился за стенкой купе. Промыл глаза, прополоскал ноздри и рот. Когда вернулся, повторил для притихшей попутчицы гораздо тише, зловещим шепотом:

– Теперь слушай сюда, идиотка, – осторожно задвинул дверцу купе, пробормотал нервно, срываясь на хрип:

– Там, в нашем купе номер «шесть»… К-кажется, усыпили… г-газом этих н-наших… с кем м-мы поменялись местами.

Фёдору не хотелось верить, что баллончик предназначен не только для ограбления. Перепуганная неожиданным переходом в настроении спокойного, уравновешенного попутчика, Вероника испуганно раздувала мокрые губы, моргала в недоумении глазами.

– Одевайся быстро! Похоже, я видел тех типов. Они видели меня!.. Думаю, могут вернуться и замочить нас! Как свидетелей! То ли ограбить они хотели тех двоих, с кем мы поменялись купе, то ли… не знаю…

– Что? – заныла Вероника. – Что случилось? Не понимаю!

Больное воображение Фёдора разыгралось не на шутку. Он запаниковал, судорожно запер дверь на защёлки, принялся подвязывать ручку двери полотенцем к вешалке для брюк и тупо твердил:

– Ё мое! Вдруг там убийство?! Вот эт-то вляпались!

Дробный стук колёс казался топотом ног людей, в панике бегающих по коридору вагона.

На удивление, Вероника быстро приоделась в розовый костюмчик, белые кроссовки, упаковала юбчонку, блузку и сапоги в яркий жёлтый пакет «Holiday». Похоже, жизнь научила перепуганную девицу ценить время. Фёдор напялил кроссовки на босую ногу, мялся в нерешительности, выставив багаж на постельное белье для бегства.

– Ну? Что? – прошептала Вероника. – Валим в другой вагон или спрыгнем на ходу?

– Дёрнем стоп-кран… А! – вскрикнул Федор от неожиданности. В зеркале купейной двери в отражении выглядывала из-за его плеча уже не брюнетка, а блондинка с чёрными глазами. Вероника успела нахлобучить блондинистый парик и теперь пялилась, перепуганная ещё и его воплем.

– Чё ты орёшь?! – спросила она.

– Над-до раз-збудить проводницу, пусть сообщит бригадиру, что тут баллончик… с газом… и трубку вставили. И раскрошили коробок…

– К-какой б-баллончик?! – заикалась от страха и попутчица.

– Вонючий.

– Может, так оно и было?

– Что было?

– Ну, это… баллончик!.. Да какой баллончик? Какая трубка?! Какой коробок?! Чё ты несёшь?!

На минуту Фёдор засомневался в правильности своего предположения, но вспомнил мерзкое ощущение на слизистой оболочке гортани и носа от газа, что явно сочился из купе.

– Воняет там паршиво… Баллончик – серый… и трубка торчит из двери того купе, где мы были…

Через полчаса Фёдор отважился выглянуть в пустой коридор. Мерно хлопала в другом конце коридора дверца титана. Вероника вышла следом, держась сзади за его куртку. Они со страхом обошли баллончик, что по-прежнему лежал вдоль стенки купе. И пока Фёдор стучал кулаком в спальное купе проводницы, бывшая брюнетка успела тронуть ногой трубку, и та выдернулась из щели. Вероника в тихом ужасе отскочила, убежала обратно в дальнее купе.

– Чо?! Чо надо?! – гаркнули из закрытого купе проводников хриплым мужским голосом. При отправлении поезда на платформе толкались у входа в вагон две женщины в форменных шинелях, проверяя билеты входящих пассажиров. Голос из купе доносился мужской.

– В двери купе номер «шесть» воткнули какой-то баллон, – промямлил Федор. – Надо бы милицию вызвать…

– Да пошел ты! – отозвался мужчина. – Не мешай!

– Ты сейчас, козёл, откроешь, или я взломаю дверь с уголовкой, и выдерну тебя за шкирняк! – дико заорал Фёдор, тут же испугался собственной смелости и громкости своего голоса.

В тёмной щели отодвинутой двери сверкнул выпуклый бычий глаз. Фёдор приложил к щели свой читательский билет в красных корочках, что так и оставался в нагрудном кармане спортивной куртки.

– Капитан Ипатьев! Питерское УГРО! Срочно вызывай, Маруся, поездную бригаду на место происшествия!

– Есть! Слухаю, товарищ капитан, – испуганно прохрипел мужчина. – Светик, тут Марусю спрашивают!

Паника

Минут через десять щекастая проводница Светик, босая, в чёрной комбинашке, обтягивающей бугристые телеса, вызывала по рации бригадира и наряд милиции. Кривоносый ухажёр неопределенной национальности, с полосатых трусах и майке, трусливо улыбаясь, заблаговременно сбежал в третье купе, закрылся на все запоры.

Проводница Светик замаскировалась домашним байковым халатом у хрипящей матом радиостанции и ныла, чтоб Фёдор не проболтался о её любовных утехах.

– Ага, – дрожал Фёдор от страха и перевозбуждения, – придут органы, а я, значит, должен молчать как рыба?

В вагон с грохотом тамбурных дверей ввалились две перекошенные багровые рожи в милицейских фуражках. Фёдор успокоился и повеселел. Наши. Родные. Которые стерегут и берегут. Но «наши» повели себя странно, а именно – никак не повели, стояли и тупо спрашивали Светика:

– Осталось у тя? Осталось?

Рыжая небритая ряха под серой форменной фуражкой бригадира поезда выползла из тамбура со значительным опозданием и долго материла Светика, умирающую от испуга. Старший из багровых, тоже сильно нетрезвый младший сержант, наконец, обернулся к свидетелю Фёдору, принялся уточнять факты его биографии: год и место рождения. Несколько раз переспрашивал фамилию, хотя она была, как пень, проста – Ипатьев. Для таких суровых и тупых персонажей у Фёдора даже актёрских сравнений из кинематографа на тот волнительный момент не нашлось. Когда Фёдор дотащил не вполне трезвых милиционеров до баллончика у стенки купе, они изумленно успокоились. За то ещё раз разволновался сам Федор. Вспомнил, как в это самое купе под римским номером «VI» он входил, уставший, но вполне счастливый, что скоро вернётся домой.

Проводница Светик достала спецключ, хотя дверь купе было приоткрыто, принялась нервно тыкать им в замочное отверстие. Рыжий бригадир Лёха Петрович потянул волосатую руку к ручке двери, но Фёдор его удержал.

– Не открывайте! Там чем-то резким, мер воняет! Какой-то отравой. Надо вытяжную вентиляцию включить. Или у вас только приточная?

На сложные вопросы пассажира бригадир поезда неопределённо дёрнул плечами, повелительно кивнул своей подчинённой. Проводница Светик убежала в служебное купе включать вентиляцию.

Через некоторое время рыжий Лёха-бригадир не выдержал стояния в бездействии, решительно откатил дверь купе.

На всякий случай Фёдор отступил подальше, но вытянул шею, пытаясь разглядеть, что же там случилось в купе под номером «VI».

Саркофаг купе, мигающий от пробегающих станционных огней, проявился в синем призрачном свете дежурного освещения скомканными простынями и тёмным горбами по обе стороны от мирного столика с яркими пакетиками дорожной снеди. Из-под простыни развалились колени в сине-лиловых кальсонах. Из-под другого – безжизненно свешивалась и моталась в такт движению поезда пухлая женская рука с перстнями и кольцами на толстых пальцах.

Зажгли общее освещение в вагоне и купе. Фёдора болезненно ярко полоснуло светом по глазам, будто вспышкой электросварки. После дикого вопля проводницы и хриплого ругательства бригадира, ему стало плохо от жуткого вида жёлтой, вспученной пены на синюшных губах несчастного толстяка, что лежал неподвижно со стеклянными выпученными глазами. Фёдор развернулся в сторону коридорных окон, отвалился лбом к прохладному пластику, под которым пряталось расписание движения поезда. Заскрежетали, зашипели милицейские рации, уточняя причину истерических воплей наряда.

Через полчаса Фёдора уже расспрашивал в купе юный прыщавый лейтенантик в помятой форме, быстро чирикал по бумажке шариковой ручкой, записывал его медлительные и невразумительные ответы.

– …д-двое, в тёмном, лиц не разглядел… Часа в четыре ночи… – мямлил Фёдор. – В-вышел за кипятком и заметил… Потом следы…

– Двое, свидетель? Вы точно разглядели? Може, было три али один? Точно было двое? – переспрашивал лейтенантик.

– Двое, – тупо повторил Фёдор, сознание будто прояснилось, вспомнились до мелочей тёмные фигуры у дверей купе номер «шесть». – Один был в натянутой по уши лыжной шапочке, другой – коротко стриженый. Под Керенского20…

– Под кого?! – удивился лейтенантик.

– Не важно, – просипел Фёдор.

– Сами ж говорили: было темно… Мелькали огни… Как же вы рассмотрели стрижку издалека?!

– Зрение обострилось от страха … А сейчас будто сознание прояснилось, – признался Фёдор. – Будто при вспышке фотоаппарата. Вот и запомнил.

Как главный свидетель, он расписался под протоколом, забрал со столика свой смешной, для данных обстоятельств, читательский билет. Как только назойливый и нудный лейтенантик удалился, оставил его в покое, выскочив в коридор на командный призыв начальства, Фёдор с изумлением огляделся. Следов присутствия попутчицы в купе не обнаружил. Вместе с брюнеткой исчезла его дорожная сумка, пухлый от сложенной теплой куртки и плаща клеенчатый баул и его джинсовая верхняя куртка. На дворе – октябрь, совсем не тепло. По сводкам погоды, Петербург завесило холодными дождями и усыпало «мокрым снегом». Фёдора всегда удивляли подобные сообщения в новостях. Разве может снег при дожде быть сухим, а не мокрым? На выходные синоптики обещали похолодание до минус трёх.

Растерянный Фёдор пересмотрел багажные отделения в купе, легонько пнул под столом клеёнчатую сумку попутчицы, чуть меньшего размера, с меньшим содержимым по объёму, чем его такой же «челночный» баул с плащом и тёплой курткой, открывать не стал, расстроился, отказываясь что-либо понимать. Похоже, эта брюнетистая гнусь перепутала их сумки. Так он и задремал, сидя, переутомлённый бурными событиями ночи, отвалившись спиной в уголок между отодвинутой дверцей купе и стенкой. Разбудили его вполне вежливо, деликатно потрепали по плечу. Над ним склонился в милицейском кителе пожилой лейтенант, но с большими звёздами на погонах. Так, во всяком случае, показалось Фёдору со сна в замутнённом сознании. Пожилой напоминал доброго и усталого актера Басилашвили. Он печально и участливо созерцал Фёдора круглыми глазами, покрасневшими от недосыпа и беспокойной старости, прокашлялся с нутряными хрипами заядлого курильщика:

– Гражданин Ипатьев, вам придётся сойти на станции Бологое, помочь в расследовании, по горячим, та сазать, следам.

– Уж-же г-гражданин? – заикаясь, прошептал Фёдор. Пожилой не обратил внимания на его реплику. Он тяжело присел напротив, принялся рассуждать, спокойным, отеческим тоном со своей характерной присказкой «та сазать»:

– Что мы имеем на данный момент, та сазать… Нашими сотрудниками… с вашей помощью, обнаружены в купе номер «шесть» два трупа. По предварительной версии: отравление газом неизвестного свойства. Экспертиза установит природу отравляющего вещества, что привело к смертельному исходу двух человек. Мужчина и женщина, примерно, сорока – сорока пяти лет обои. Личности устанавливаются. Документы имеются. Одевайтесь, гражданин Ипатьев. Скоро станция.

Лейтенант с большими звёздами на погонах вышел из купе, но мимо него скользнул ужом и уселся напротив прыщавый лейтенантик с маленькими звёздочками на погонах. Не подумайте, что усталый и сонный Фёдор придуривался. Именно так в его замутнённом сознании всё и выглядело в ту кошмарную ночь, как дурной сон и жуткое наваждение.

– Ну? – сказал лейтенантик.

– О чём «ну»?

– Вам было приказано: одевайтесь, гражданин Ипатьев. Станция Бологое через три минуты.

– Опять гражданин? – обречённо вздохнул Фёдор, вытащил из-под столика клетчатый баул своей бывшей попутчицы. Снова, для верности, убедился, что чужая «челночная» сумка, была, как и у него, но чуть меньшего объёма. Не может такого быть, чтоб бурная брюнетка перепутала багаж!

Фёдор распустил замок-молнию, деловито порылся в чужой сумке, будто разыскивал что-то, перебрал женское барахло: платочки, кухонные полотенчики в целлофановой упаковке и мелочь, типа, косметики, коробочки с парфюмерией и, похоже, подарочные сувениры. Вскрыл плотный, чёрный, полиэтиленовый пакет, заклеенный скотчем, внутри вскрыл ещё один из плотной бумаги, так же смело оторвав полоски скотча. Обнаружил коробочки с сувенирами. Сначала расстроился. Но тут заметил, что его слегка развеселило, но не сильно обрадовало такому обмену: за спиной лейтенанта на спальном месте у окошка лежал пушистый комок смятой песцовой шубки попутчицы. На всякий случай, Фёдор ещё раз приподнял обе постели, приподнял и лейтенанта, заглянул в багажные отделения под сидениями, в надежде, что найдётся его спортивная сумка на «молниях», его клетчатый баул и джинсовая куртка с паспортом и деньгами. Пустоту под местом, где присел лейтенант, Фёдор высматривал особенно долго и тупо, словно размышляя, отчего там так пусто и неуютно.

– Чо? – спросил лейтенантик с прыщиками на щеках юношеского недомогания, выглянул из-под мышки пассажира.

– Ни – че – го, – грустно ответил Фёдор. – Пус – то – та.

Брюнетисто-блондинистая тварь удрала со всеми его вещами. Пришлось забирать сумку попутчицы, надевать её шубу, что вызвало у лейтенанта немой восторг.

– Ах, блин, а косил под капитана! – возмутился он. – Транс-с-свистит, что ли?!

– Не свистит, но – дилер21, – нашёл в себе силы пошутить Фёдор.

– Киллер?! – откачнулся лейтенантик к двери, в готовности бежать за подмогой.

– Дилер, дубина, – коммерсант!

Этот набор слов стал для лейтенантика непреодолимым для восприятия.

– Дилер. Дубина. Коммерсант, – задумчиво повторил он, туго размышляя над сложными определениями. Похоже, его достали из очень глубокого сна или из дальней провинции.