Воскресшие на Третьей мировой. Антология военной поэзии 2014–2022 гг.

Воскресшие на Третьей мировой. Антология военной поэзии 2014–2022 гг. Стихи

СОСТАВИТЕЛИ:

А. КОЛОБРОДОВ

З. ПРИЛЕПИН

О. ДЕМИДОВ

Часть средств от продажи книги будет перечислена в библиотечные фонды территорий, пострадавших от военных действий.

© ООО «Лира», 2023

От составителей

Антология новой русской военной поэзии, которую вы сейчас держите в руках, была собрана в относительно короткие сроки (август и сентябрь 2022 г.), магистральным импульсом к её созданию стала специальная военная операция на Украине, объявленная Президентом России 24 февраля. Естественно, центральное событие и явление этого весьма представительного собрания – поэзия, гражданская и лирическая, совершенно органическим образом составляющая новейший национальный эпос.

Русская поэзия в магистральном своем значении и звучании всегда продолжение русской истории и географии. В эти категории, безусловно, попадают геополитика и внутреннее состояние сердец и умов.

Продолжение горячее, обжигающее актуальностью, когда поэты полемизируют с коллегами (Александром Кабановым, Ириной Евсой и пр.), переживают и скорбят в откликах на гибель героев (легендарные военные Воха и Корса) и мучеников (Дарья Дугина, Земфира Сулейманова) противостояния, остро реагируют на работу военкоров и гуманитарщиков.

Вот некоторые факты об авторах антологии, в бытийном и литературном контексте объясняющие, помимо прочего, ее значение и масштаб.

* * *

Количество представленных поэтов – 63. The best of the best.

Самый старший – Александр Андреевич Проханов, 84 года; самые младшие – Марк Лешкевич и Виктория Цыпленкова, которым по 26 лет – и 58 лет разницы между ними и Прохановым. Большинство поэтов – 1980-х годов рождения (их 17), на втором месте – 1970-х годов (15), на третьем – 1960-х годов (10), на четвёртом – 1990-х (7). Таким образом, в книге представлены практически все наличествующие в России литературные генерации, за исключением разве юных поэтов нулевых годов рождения. Мы намеренно не преследовали цели зафиксировать в антологии состояние поэтической зрелости – так получилось естественным образом, что говорит о многом.

Также для тех, кого интересует гендерный аспект, сообщим, что среди поэтов антологии – 45 мужчин и 18 женщин, впрочем, некоторый мужской перекос исправляют поэты-военкоры: Анна Долгарева, Наталия Курчатова, Виктория Цыпленкова. Замечательное и прекрасное трио разбавляет прославленный Семён Пегов.

С географией всё еще интереснее. Первое место по количеству авторов уверенно и естественно держит Москва (30), затем идут Санкт-Петербург (7), Донецк (5) и Нижний Новгород (4), Курск и Крым (по 3), далее везде – Белгород, Волгоград, Вологда, Казань, Кемерово, Луганск, Самара, Саратов, Ростов и даже Китай. А на страницах сборника оживают ландшафты Киева, Харькова, Одессы, Мариуполя…

Наша антология принесла две ярких литературных сенсации – под её обложкой встретились поэты, входившие в самую талантливую и скандальную литературную группу второй половины 1960-х – СМОГ («Самое молодое общество гениев»): Владимир Алейников и Юрий Кублановский. Также антология новой военной поэзии после долгого перерыва объединила представителей не менее яркого поэтического движения конца минувшего века – «Ордена куртуазных маньеристов»: Андрея Добрынина, Вадима Степанцова и Виктора Пеленягрэ. Кроме того, в книге упоминается еще один куртуазный маньерист Александр Бардодым, погибший в 1992 году в ходе грузинско-абхазской войны (Бардодым воевал за независимость Абхазии): приплюсуем и его метафизическое присутствие.

* * *

Ещё несколько тезисов принципиального порядка.

Наша антология является прямой наследницей сборника «Я – израненная земля. Русская поэзия о весне крымской и войне донбасской» («Книговек», 2017 г.). Сборник этот стал не просто лирическим лыком в политическую строку тогдашних событий: там утверждалась одновременно высокая правота национального движения в Крыму и на юго-востоке Украины и прежнее, уровня золотого века, качество русской поэзии и возвращенная насущность поэтического слова, пробужденного этим движением – новой реконкистой.

Его составитель Захар Прилепин (он же один из составителей нашей антологии) писал: «Быть может, это иллюзия, но, вглядываясь в русскую историю, я вижу оправдание многим событиям собственно в литературе. В поэзии как наивысшей форме языка. В эту форму заливается раскалённый металл – и застывает. Получается крест. Получается наконечник копья. Государство и сменяющиеся идеологии могут ставить свои оценки тем или иным событиям, но по итогам поле Куликово, Полтава, Очаков, Измаил, Бородино, Севастопольская страда, красные конники, идущие на Приморье, белые, покидающие Крым, бой подо Ржевом, знамя над Берлином – всё это факты не только истории, но и великой поэзии, растворившейся в нашем национальном сознании.

Значит, там была правда.

Наблюдая за событиями русской весны – сначала солнечными, волнующими, потом жуткими и мучительными, – некоторое время я размышлял на тему: как русское слово отзовётся теперь на случившееся? Нет, у меня не было никаких рефлексий на тему, правы ли мы или нет. За нашими плечами стоит русская литература: невозможно представить, что Державин, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Есенин, Булгаков или Шолохов видели бы в происходящем что-то иное, чем увидели мы.

В повести «Тарас Бульба» уже имеются все ответы на заданные нам сегодня вопросы. Другие ответы – не предполагаются вообще.

Все любители порассуждать на тему «…с тех пор всё изменилось» пусть заменят в учебниках русскую классику на колонки своих прогрессивных глянцевых журналов и оставят нас в покое».

Сборник «Я – израненная земля» (поэзия высочайшего уровня, шестнадцать авторов – и ни одного проходного стихотворения, десятки подлинных шедевров) должен был стать событием в духовной жизни страны, но тогда этого не случилось.

Зато «Израненная земля» стала событием в творческой жизни представленных в ней поэтов, и, как нам представляется, энергетика совместного поступка, общего высказывания и соучастия во многом определила сегодняшний поэтический реннесанс, наступивший после 24 февраля. В сборнике «о весне крымской и войне донбасской» с явно считываемой установкой поэтов на штучность высказывания, а составителя – на неповторимость опыта и образа каждого автора совершенно естественно наблюдалось чье-то высокое присутствие. В стихах Анны Долгаревой с их синтаксическими разломами угадывалась ранняя Цветаева; в державном разворачивании строф Светланы Кековой – величие поздней Ахматовой. Юрий Кублановский снова рефлексировал вокруг имперского пафоса и комплекса Иосифа Бродского в столь знакомых последнему ландшафтах; Высоцкий военных баллад и Гумилёв, офольклоренный, ушедший в народ и песню, звучали у Игоря Грача и Семёна Пегова; и так неожиданно заземленный, возвращенный из ГУЛАГа в штрафбат Мандельштам – у Игоря Караулова…

Для определения сегодняшнего поэтического прорыва часто используют сравнение с эстрадным бумом ранних 1960-х, «Политехническим» в широком смысле, «мушкетерской» четверкой популярных стихотворцев плюс примкнувший Окуджава (позднее Высоцкий) – мемуары и сериальное ретрокино немало сделали для объявления советских 1960-х историей одной литературной компании.

Сразу отметим, что параллель эта ситуативна и не слишком корректна. Скорее здесь точнее будет сравнение с «Василием Тёркиным» и песенной поэзией времён Великой Отечественной – огромного и чисто русского явления, поэзии, написанной, по меткому выражению Вадима Кожинова, не о войне, а войной. «С “тематической” точки зрения – это стихотворения о родном доме, о братстве людей, о любви, о родной природе во всём её многообразии и т. п.» – пишет Кожинов. Даже в пространной поэме “Василий Тёркин”, имеющей к тому же подзаголовок “Книга про бойца”, собственно “боевые” сцены занимают не столь уж много места.

Преобладающее большинство обретавших широкое и прочное признание стихотворений (включая “песенные”) тех лет никак нельзя отнести к “батальной” поэзии; нередко в них даже вообще нет образных деталей, непосредственно связанных с боевыми действиями, – хотя в то же время ясно, что они всецело порождены войной».

Развивая мысль Вадима Валериановича, отметим совершенно поразительное отсутствие ненависти и агрессии. Советская военная песенная поэзия – в диапазоне от марша до лирики – совершенно девственна в пробуждении, так сказать, чувств недобрых. От ненависти социально-классовой до ксенофобии. В песнях периода Великой Отечественной вообще очень редко попадаются «немцы» и «фашисты».

Чаще речь идёт о неких неконкретизированных «врагах», причем даже в предельно откровенной для того времени «Враги сожгли родную хату» Михаила Исаковского на музыку Матвея Блантера (1945 г.). Понятно, что есть враги, их надо уничтожать, но жизнь сильнее смерти, и огромность и хрупкость её воплощает образ Родины с её далёкими любимыми, соловьями, осенним лесом, травой заросшим бугорком в широком поле, фронтовым братством с махорочкой, чарочкой и задушевным разговором…

Какое разительное отличие от военной публицистики того же Ильи Эренбурга – разумеется, тоже на тот момент необходимой. И даже когда русские ребята поют «В Германии, в Германии, проклятой стороне» (Алексей Фатьянов, «Давно мы дома не были»), совершенно понятно, что эмоциональное отношение к территории, откуда пришёл жестокий агрессор, не распространяется на людей, её населяющих… Впрочем, поэты, представленные в антологии, не обошли темы трагического расчеловечивания как у воюющей другой стороны, так и у ориентированной на врага публики российского происхождения.

Нам продолжают объяснять, в годы какой свирепой всеобщей мобилизации всё это создавалась и пелось, в смертельной схватке двух тоталитарных монстров; военная цензура, идеологический пресс, диктатура и СМЕРШ… А песенная военная поэзия – и аутентичная, и та, что из неё мощно выросла позже в 1960-е-70-е (еще одна, да-да, заслуга Леонида Брежнева, объявившего Победу главным достижением строя и страны), неизменно и последовательно противоречит подобным идеологемам и дидактике.

И вот тут всё познаётся в сравнении – в Третьем рейхе ничего подобного в песенном творчестве не было. Военные марши («собачьи», по выражение прозаика-фронтовика Виктора Курочкина) – пожалуйста. Бытовые, преимущественно фольклорные песенки – да, пелись. Но песни, рождённые всей полнотой сознания воюющего народа, отсутствовали как культурный факт. В песенной поэзии великой войны советский народ оставил непреложное свидетельство, доказывающее цветущую сложность тогдашней духовной жизни, многообразие проявлений «скрытой теплоты патриотизма» (Лев Толстой).

Кстати, именно из «народного» корпуса военных песен с её подтекстами, полутонами, проблематикой случившегося навсегда выбора и пр. выросло мощное советское экзистенциальное искусство последующих десятилетий – поздний Заболоцкий, отчасти деревенская и лейтенантская проза, Василь Быков и тот же Виктор Курочкин, Шукшин, Тарковский и вообще многие образцы и образы антропологического кинематографа 1970-х, военные и метафизические баллады Высоцкого…

И поэты, составившие нашу антологию, наследуют в огромной степени не стадионному хайпу шестидесятников, но именно «солдатской песне», заставляющей самые разные идентичности и общности чувствовать себя единым народом.

«Рвать площадки» – это полдела, а вот так работать в поэзии, чтобы поэтическое слово стало насущно, как в лучшие и главные времена, – это мировоззренческий сдвиг, которого не отменить.

Отметим ещё одно совершенно революционное явление в современной русской словесности, очень заметное в произведениях, составивших антологию: укрепрайоны постмодерна поэты гвоздят при помощи одного из главных его инструментов – центонного стиха. Который несколько десятилетий считался забавой поэтических мальчиков, а объективно – признаком пошлой эстрадности. Лучшие сегодняшние поэты работают серьёзнее, предпочитая не евродизайн, но чертёж архитектора. Берут идею, а интонацию переключают в другой регистр. Множественная цитата используется не в качестве мультикультурного лего для катронных месопотамий иронии и стёба, а в качестве архимедова рычага, вытаскивающего клад Традиции. Наиболее цитируемые поэты, прямо и темами/мотивами: Семён Гудзенко, Борис Слуцкий, Александр Твардовский, Юрий Кузнецов, Иосиф Бродский, советская песенная поэзия, Эдуард Лимонов, Егор Летов. Интегральная фигура – Николай Гумилёв.

Необходимо также сказать, насколько содержание антологии противоречит идеологии априорной вторичности, столь характерной для клубно-сетевой поэзии последних десятилетий с её групповой (по сути сектантско-казарменной) дисциплиной и непременной «повесточкой».

Большинство поэтов, представленных в антологии, объединяет одна очень русская эмоция (она же – важнейшая лирическая идея) о том, что у Бога мёртвых нет и наши павшие продолжают воевать с нами бок о бок, одновременно являясь защитой живых и их небесным представительством. Этот поэтический сюжет о русской Валгалле, восходящий к Гавриилу Державину и продолжавшийся по линии Бродский – Высоцкий – Лимонов (для русского поэтического сознания вообще характерна своеобразная метафизика хаоса, сложнейшего духовного опыта, когда христианское сознание мирно соседствует с античной и племенной мифологией), ставится одним из самых знаковых и влиятельных в военной русской поэзии.

Мы намеренно не цитируем стихов, чтобы читатель оценил всю мощь и неотменяемость общего поэтического контекста и складывающегося канона.

Терпения, мужества нам. И Победы, конечно.

Алексей Колобродов, Олег Демидов

Владимир Алейников

«Скифские хроники: степь да туман…»

Скифские хроники: степь да туман,Пыль да полынь, чернозём да саман,Шорох травы да соломы.Западный ветер – похоже, с дождём,Дверца, забитая ржавым гвоздём,Тополь, – ну, значит, мы дома.Ключ полустёртый рассеянно вынь,Разом покинь беспросветную стынь,Молча войди – не надейся,Что хоть однажды, но встретят тебя,Лишь привечая, пускай не любя, —Печь растопи, обогрейся.Всё, что извне, за окошком оставь,Чувства и помыслы в сердце расплавь —Долго ль пришлось добиратьсяВ эти края, где души твоей частьС детства осталась? – на всё твоя власть,Господи! – как разобратьсяВ том, что не рвётся блаженная связь,Как бы тропа твоя в даль ни вилась,Как бы тебя ни томилиЗемли чужие, где сам ты не свой? —Всё, чем дышал ты, доселе живой,Ливни ночные не смыли.Что же иглою цыганской сшивать?Как мне, пришедшему, жить-поживатьЗдесь, где покоя и волиСтолько, что хватит с избытком на всех,Где стариною тряхнуть бы не грех,Вышедши в чистое поле?

«Для смутного времени – темень и хмарь…»

Для смутного времени – темень и хмарь,Да с Фо́роса – ветер безносый —Опять самозванство на троне, как встарь,Держава – у края откоса.Поистине ржавой спирали витокБесовские силы замкнули —Мне речь уберечь бы да воли глоток,Чтоб выжить в развале и гуле.У бреда лица и названия нет —Глядит осьмиглавым дракономИз мыслимых всех и немыслимых бед,Как язвой, пугает законом.Никто мне не вправе указывать путь —Дыханью не хватит ли боли?И слово найду я, чтоб выразить сутьЭпохи своей и юдоли.Чумацкого шляха сивашскую сольНе сыплет судьба надо мною —И с тем, что живу я, считаться изволь,Пусть всех обхожу стороною.У нас обойтись невозможно без бурь —Ну, кто там? Данайцы, нубийцы?А горлица кличет сквозь южную хмурь:– Убийцы! Убийцы! Убийцы!Ну, где вы, свидетели прежних обид,Скитальцы, дельцы, остроумцы?А горлица плачет – и эхо летит:– Безумцы! Безумцы! Безумцы!Полынь собирайте гурьбой на холмах,Зажжённые свечи несите,А горлица стонет – и слышно впотьмах:– Спасите! Спасите! Спасите!

«От разбоя и бреда вдали…»

От разбоя и бреда вдали,Не участвуя в общем броженье,На окраине певчей земли,Чей покой, как могли, берегли,Чую крови подспудное жженье.Уж не с ней ли последнюю связьСохранили мы в годы распада,Жарким гулом её распалясь,Как от дыма, рукой заслонясьОт грядущего мора и глада?Расплескаться готова онаПо пространству, что познано ею —Всею молвью сквозь все времена —Чтобы вновь пропитать семенаЗакипающей мощью своею.Удержать бы зазубренный крайПереполненной чаши терпенья!Не собачий ли катится лай?Не вороний ли пенится грай?Но защитою – ангелов пенье.

«Страны разрушенной смятенные сыны…»

Страны разрушенной смятенные сыны,Зачем вы стонете ночами,Томимы призраками смутными войны,С недогоревшими свечамиУже входящие в немыслимый провал,В такую бездну роковую,Где чудом выживший, по счастью, не бывал,А ныне, в пору грозовую,Она заманивает вас к себе, зовётНутром распахнутым, предвестием обманнымПриюта странного, где спящий проплывётВ челне отринутом по заводям туманным —И нет ни встреч ему, ни редких огоньков,Ни плеска лёгкого под вёслами тугимиВолны́, направившейся к берегу, – таковСей путь, где вряд ли спросят имя,Окликнут нехотя, устало приведутК давно желанному ночлегу,К теплу неловкому – кого, скажите, ждутТам, где раздолье только снегу,Где только холоду бродить не привыкатьДа пустоту ловить рыбацкой рваной сетью,Где на руинах лиху потакатьНегоже уходящему столетью?

«Где в хмельном отрешении пристальны…»

Где в хмельном отрешении пристальныДальнозоркие сны,Что служить возвышению призваныБлизорукой весны,В обнищанье дождя бесприютного,В искушенье пустомОбещаньями времени смутного,В темноте за мостом,В предвкушении мига заветного,В коем – радость и весть,И петушьего крика победного —Только странность и есть.С фистулою пичужьею, с присвистом,С хрипотцой у иных,С остроклювым взъерошенным диспутомИз гнездовий сплошных,С перекличкою чуткою, цепкою,Где никто не молчит,С круговою порукою крепкою,Что растёт и звучит,С отворённою кем-нибудь рамою,С невозвратностью летНачинается главное самое —Пробуждается свет.Утешенья мне нынче дождаться быОт кого-нибудь вдруг,С кем-то сызнова мне повидаться бы,Оглядеться вокруг,Приподняться бы, что ли, да ринутьсяВ невозвратность и высь,Встрепенуться и с места бы вскинутьсяСквозь авось да кабысь,Настоять на своём, насобачитьсяОбходиться без слёз,Но душа моя что-то артачится —Не к земле ль я прирос?Поросло моё прошлое, братие,Забытьём да быльём,И на битву не выведу рати яСо зверьём да жульём,Но укроюсь и всё-таки выстоюВ глухомани степной,Словно предки с их верою чистою,Вместе с речью родной,Сберегу я родство своё кровноеС тем, что здесь и везде,С правотою любви безусловною —При свече и звезде.

Владислав Артёмов

Враг

Он скатился к реке, и вздохнул, и затих…Он был, в общем, исправным солдатом,Но за них воевал – за врагов, за чужих,Значит, был мне врагом, а не братом.Завершая привычные наши дела,Закатав рукава камуфляжа,Мыл я руки в реке, отмывал добелаЭту кровь, эту копоть и сажу.Ну а тело его омывала река,Костенело оно, остывая,И в прозрачной воде неживая рукаШевелилась, совсем как живая.

Дмитрий Артис

«В одночасье страна разделилась на две…»

В одночасье страна разделилась на две,у обеих расквашена морда…Светлоликие эльфы с дырой в головесаранчой налетели на Мордор.Небеса, будто веки, поднял доброхот.По классическим правилам шахматсветлоликие первыми сделали ход,пока орки корячились в шахтах.Присосались к земле озорным хоботком,не стесняясь отсвечивать задом,и пищат: «Выходите на драчку бегомиз рабочего ада.Выходите, иначе дома подожжём…Только миру окажем услугу.Как детей ваших вырежем, мамок и жёнс удовольствием пустим по кругу».Где-то ёж копошился в зелёной траве,одуванчик обнюхивал заяц,расписная свистулька с дырой в головеу плохого мальца оказалась.«Выходите, оценим бесстрашный порыв —на осинах развесим повыше…»И к полуночи, смену на шахте закрыв,орки взяли да вышли.

«Распаханы земли украинским градом…»

Распаханы земли украинским градом,но мы, не теряя осанки,шлифуем равнину победным парадомна русском обугленном танке.Враги убегают, вздыхают на ладан,бросают в окопах берданки,но мы, наступая на пятки снарядом,любого догоним на танке.Бегут без оглядки, кто лесом, кто садом,теряют портки и портянки,но мы уже близко, но мы уже рядомна русском обугленном танке.Бегите по краю хоть в дальние грани,поймаем и скрутим в баранку.За каждую рытвину русских окраинответите нашему танку.Воронку к воронке оставили бляди,равнина с лица, как с изнанки,но мы эту землю по-братски пригладимна русском обугленном танке.

«Отречённые братья выходят на свет…»

Отречённые братья выходят на свет,по бесчестию каждый разут и раздети, прикрыв наготу ароматом,улыбаются встречным солдатам.Ковыляют неспешно один за другим,озираясь по-детски как будто благими таким непосредственным взглядом,что никто не ударит прикладом.Безобидные люди, хоть пальцем крути,но торчат вместо рук роковые культи,где набиты, как ценник на пластик,черепа в обрамлении свастик.

«Я ничего не делал…»

Я ничего не делал,только представил,что должентебя защитить,пока ты бегаешьпо минному полю,спасая бездомных котят.

«Блажен погибающий в первом бою…»

Блажен погибающий в первом бою,с собой даже мухи не взявший.Я родину самозабвенно люблю,как полную грудь комиссарши.На плечи закинув ручной пулемёт,оправлю на кителе складки.Куда комиссарша меня позовёт,туда и пойду без оглядки.Посажено солнце на маковку дня,гудит, как встревоженный улей.В открытом бою не уйти от меняприцельно метнувшейся пуле.Солдат из меня по всему никакой —высокие берцы на замше,зато, погибая, прикрою собой,как родину, грудь комиссарши.

«Если вечером выйдешь на запад…»

Если вечером выйдешь на запад,то под утро придёшь на восток.Будто юбка у барышни, задранэтой пёстрой землицы кусок.Кто ходил, тот уже не расскажет.Только ветер до нас донесётвместе с запахом крови и сажиаромат азиатских широт.

Владимир Безденежных

«Рука лежала на плече…»

Рука лежала на плече,Рука лежала.Дошли почти что без вещейК вокзалу.Ты вспоминай, как он смотрел,Вёл речи,Как он ладонь ладонью грел —Так легче.«Езжай отсюда поскорей,малышка,У нас на угольной землеНе вышло».Так улыбался и махалС перрона.Смеялся, что броня крепкаи оборона.В твоих глазах была вода,Его – из стали.А в октябре и поездаВсе перестали.Он повернулся, вышел в степь.Весь вышел.Вернуть вернулась – смерть за смерть —Тот выстрел.Лежи, дыши, не забывай,Глаз вытри,Тот распоследний красный май…Твой выстрел.

«Когда мы мир открывали…»

Когда мы мир открывали,Мы были сливки и мёд.Теперь мы стали из стали —В глазах не слёзы, а лёд.Мы танцевали когда-то,Резвясь в цветах, родниках,Теперь цевьё автоматовЗажато в наших руках.Кровь – она не водица,Её зов – словно смерч.Мы – Господня десница,Мы – Архангела меч.Бесы в пламени сгинут,Вновь покроют цветыМир, что будет невинен,Выжжен до чистоты.Белёсым прахом окалин,Предвечной божьей золойДо самых дальних окраинЛожатся слоем на слойПодряд герои и черти.И ты не бойся, ложись.Кому-то ад после смерти,Кому-то новая жизнь.Кровь – она не водица,Её пламень горит,Что готов распалитьсяНаших душ антрацит.А когда распалится,Будет огненный смерч.Мы – Господня десница,Мы – Архангела меч.Когда здесь будет потишеИ зарастут шрамы-рвы,Мы снова сможем услышатьПлеск волн и шелест травы.Но пляшет жаркое пламя,И, духом окаменев,Мы не родились бойцами,Мы божий праведный гнев!Смерти тот не боится,Кто за родину встал.Кровь – она не водица,Это божий напалм.Только стоит пролиться,И она будет жечь.Мы – Господня десница,Мы – Архангела меч.

Максим Бессонов

«Вот-вот – и лопнет небо, а пока…»

Вот-вот – и лопнет небо, а покая всматриваюсь в белый потолок.И нет пощады мне от потолка,и мысли нет забиться в уголок.Не по себе, когда звучит арта́,когда летит и оставляет след.Но смерти не случится никогда,всё потому, что в жизни смерти нет.Я жизнь прожи́л, ругаясь и бранявесь белый свет, не думая о том,что за меня, конкретно за меня,хлопочут парни каждым божьим днём,пока я изучаю потолок,пока растёт мой сын не по годам.Я никогда не буду одинок.И вы не одиноки никогда.

Андрей Болдырев

1991-й

Первый класс. Мы бросали в окно самолётик бумажныйсо звездой на борту, и летел он по небу над скверами,над домами, над всею страною, и было неважно,что распался «единый, могучий» и что пионерамимы не станем уже никогда. На засыпанной снегомспортплощадке мы часто играли в войну после школы.И упасть, и лежать, и смотреть в снежно-синее небо,понарошку убитым казалось тогда по приколу.

«Март всы́пал нам по первое число…»

Март всы́пал нам по первое число:дороги, тротуары замело —и было не пройти и не проехать.Приказано: копать от сих до сих,одну лопату выдав на двоих,по очереди, типа, не помеха.Оценивая общий фронт работ,мы костерили вслух небесный фронт,чуть тише – на чём свет стоит – начальство.Как в космос вышли в сильный снегопад……Всё это было ровно жизнь назад,но снится мне отчётливо и часто.Кто тот второй, что в снах моих живёт?И неужели память вечно врёт,реальное и вымысел миксуя?Кто я такой, когда в своей лежу