Железное золото

У меня очень хорошая память. Во многом благодаря великому наследию моей бабушки, чьи наставления я бережно храню. Несмотря на это, лицо моей матери – ночная тень в моем разуме, вечно блуждающая над краем пропасти и ускользающая за пределы досягаемости. Я слышал, она была неистовой, чрезвычайно амбициозной женщиной. Но история часто лепится из грязной глины теми, кто уцелел. Сам я почти не помню матери и знаю о ней в основном со слов бабушки, которая так горевала после ее смерти, что даже запретила слугам произносить имя погибшей. Какой она была? Немногие снимки, найденные мной в голографической сети, не отличаются четкостью, сделаны с расстояния. Как будто она была призраком и камеры не способны были запечатлеть ее. А теперь время стерло лицо матери из моей памяти, как волны стирают следы ног на песке.

Я был еще маленьким, когда звездолет моих родителей взорвался над морем.

Говорят, это сделали террористы. Пираты с окраины.

Лишь читая стихи матери в ее блокнотах, я чувствую, как ее сердце бьется рядом с моим. Ощущаю ее руки, обнимающие мои плечи. Ее дыхание на моих волосах. Ту странную магию, которую так любил мой отец.

– Снова ночные страхи?

Голос наставника заставляет меня испуганно вздрогнуть. Он стоит, заглядывая в мою комнату; золотые глаза в приглушенном ночном освещении звездолета напоминают темные озера. Его мощные плечи перекрывают дверной проем, и он наклоняет голову, опасаясь низкой притолоки. Где-то за пределами моей маленькой металлической каюты успокаивающе гудят двигатели. Здесь хватало места, когда я был мальчиком. Но теперь, в двадцать лет, я чувствую себя словно домашнее растение, чьи корни и ветки торчат из треснувшего глиняного горшка. Все пространство между моей койкой, крохотным шкафом и санузлом занято книгами. Спасенными, украденными, купленными и найденными за последние десять лет. Рядом с кроватью лежит мой новый трофей, третье издание «Аэронавта».

– Всего лишь сон, – говорю я. Мне не хочется выглядеть уязвимым в его глазах, потому что я знаю, каким юным меня все еще считает этот марсианин. Я опускаю свои худые ноги на пол и собираю копну волос в хвост. – Мы прибыли?

– Только что.

– Вердикт?

– Любезный, я что, похож на камердинера?

– Нет. Она была намного вежливее. И манеры у нее были куда лучше.

– Как восхитительно – делать вид, что у тебя была только одна служанка.

Я приподнимаю бровь:

– Кто бы говорил, принц Марса.

Кассий Беллона недовольно ворчит:

– Так ты собираешься спать весь день или все-таки встанешь и посмотришь сам?

Он кивком велит мне следовать за ним. И я подчиняюсь – как делаю это вот уже десять лет. За ним шлейфом тянется запах виски.

Некогда миры называли Кассия Рыцарем Зари, защитником Сообщества, убийцей Ареса. Потом он убил свою правительницу, мою бабушку, и позволил восстанию разорвать на части то самое Сообщество, которое клялся защищать. Это из-за него Дэрроу уничтожил мой мир и поверг Сообщество в хаос. Я никогда не смогу простить Кассия и никогда не смогу отплатить ему за все, что он для меня сделал. Он помешал Севро Барка убить меня. Он забрал меня с испепеленной Луны, погрузившейся в хаос, и десять лет защищал меня, дал мне дом, вторую семью. Нас можно принять за братьев, и зачастую так и случается. Наши волосы одинаково сверкают золотом, только у него они вьющиеся, а у меня прямые. Мои глаза светлые, как желтый кристалл. Его – темно-золотые. Он на полголовы выше меня и шире в плечах, и черты лица у него более мужественные – густая остроконечная борода, крупный, четко очерченный нос. А мое лицо худощавое и аристократическое, как и у большинства выходцев с Палатинского холма. Я предпочел бы не выглядеть таким утонченным.

Мое имя Лисандр Луна. Я назван в честь противоречивого человека, спартанского полководца с умом афинянина. Как и этот человек, я получил при рождении больше, нежели причиталось мне по праву, – наследие титанов и разрушителей миров. Я родился через семьсот лет после своего предка Силениуса, завоевавшего Землю. Я сын Брута Аркоса и Анастасии из рода Луны, наследник империи. Сейчас эта империя расколота, больна и настолько опьянена войной и политической смутой, что вполне может пожрать себя еще при моей жизни. Но она уже не принадлежит мне. Когда я был мальчиком, в день падения дома Луны Кассий, преклонив колено, поведал мне о своей благородной миссии. «Золотые забыли, что их предназначение – заботиться, а не править. Я отвергаю свою жизнь и принимаю этот долг – защищать человечество. Ты присоединишься ко мне?»

У меня не осталось семьи. Мой дом был охвачен войной. И более того, я хотел быть хорошим. Поэтому я сказал «да», и последние десять лет мы патрулировали окраины цивилизации, защищая тех, кто не может сам себя защитить в новом мире Жнеца. Мы блуждали между астероидами и заводскими доками в поясе астероидов, а планеты вокруг нас изменялись и в центре бушевала война. Кассий привел нас сюда в поисках искупления, но, сколько бы торговых кораблей мы ни спасли от пиратов, скольким бы потерпевшим бедствие ни пришли на выручку, глаза его оставались мрачными, а мне продолжали сниться демоны прошлого.

Я натягиваю изъеденный молью серый свитер и босиком плетусь следом за Кассием, проводя руками по стенам.

– Привет, малыш, – говорю я. – Ты сегодня какой-то усталый.

«Архимед» – старый пятидесятиметровый корвет класса «шепот» с некогда великих верфей Ганимеда, с тремя орудиями и двигателями, которым хватит мощности донести его от Марса до Пояса по ближней орбите. Этот корабль, сконструированный в форме головы атакующей кобры, предназначен для разведки и рейдов. Сто лет назад он был лучшим в своем классе, но его расцвет позади. Большая часть повседневных дел в моем отрочестве сводилась к чистке внутренней части корпуса от ржавчины, смазыванию механизмов и починке электрики.

Но при всей этой заботе больше всего я люблю шрамы «Архи». Маленькие родинки, делающие его нашим домом. Вмятина под кухонной плитой – это Кассий упал и ударился головой, напившись после известия о свадьбе Дэрроу и Виргинии. Обугленные панели на потолке – это Пита устроила пожар в день моего рождения, когда мне исполнилось двенадцать. Она принесла праздничный торт и поставила свечи слишком близко к протекающей кислородной трубе. Царапины на стенах тренировочного зала – от ударов лезвия-хлыста. Сколько воспоминаний сплетено здесь воедино, подобно тем стихам над моей койкой!

Я вхожу в уютную кабину в форме яйца. Здесь расположены место для пилота и два встроенных сиденья для наблюдения. Изначальное боевое освещение было снято и заменено более теплыми светильниками. Пол покрыт толстым андалузским ковром. Над пультом управления растут несколько рядов мяты и жасмина – я купил их в подарок Пите в уличном цветочном магазине одного фиолетового на Висячем рынке Цереры. В углу курятся благовония с гор Эреба, расположенных неподалеку от дома семьи Кассия на Марсе. Кассий и Пита, наша пилотесса-синяя, смотрят в иллюминаторы кабины.

Снаружи находится грузовоз, из-за которого пришлось отклониться от курса. Мы летели на станцию Лакримоза ремонтировать корабль после стычки с охотниками за шрамами, случившейся в прошлом месяце, и поймали сигнал бедствия в Пропасти, в пространстве между владениями республики и окраины. Я сказал Кассию, что это слишком опасно – выяснять, в чем там дело, когда у нас так мало продовольствия. Но в последнее время нас направляет скорее сердце Кассия, чем его голова.

Грузовоз в иллюминаторе представляет собой гигантский куб со стороной в пятьсот метров. Большая часть его палуб открыта вакууму, согласно конструкции, а решетчатая надстройка удерживает тысячи грузовых контейнеров. Судя по регистрационному номеру, это «Виндабона» с торгового хаба на Церере. Она дрейфует и погружена в темноту – очень странно и очень опасно для Пропасти. Мимо нас проплывают несколько диких астероидов размером с город; ледяные кристаллы на их поверхности посверкивают в темноте. Мы воспользовались одним из них, чтобы замаскировать наше приближение. Гражданские приборы «Виндабоны» никогда не засекли бы военный корабль вроде нашего в этом медвежьем углу, но меня напрягает не грузовоз. Я проверяю датчики в поисках призраков во тьме.

– Ну ладно, это тягловая сучка из дальнего космоса, конечно, – бормочет Пита так монотонно, что не разобрать ни знаков препинания, ни интонации. – Возможно, набита железом на сотню миллионов кредитов. Чтоб мне пусто было, хотела бы я примкнуть к этой команде.

– Тебе обязательно ругаться прямо с утра? – спрашиваю я.

– Дерьмо! Извини, лунный мальчик. Забываю следить за своими гребаными манерами.

Пите изрядно за пятьдесят. У нее холодные светло-голубые глаза и кожа цвета грецкого ореха. Как и все синие, она сохраняет способность к особой настройке нервной системы, улучшающей взаимодействие человека с компьютером, но затрудняющей общение за пределами коммуны синих. У нее напрочь отсутствуют светские навыки, которые отличают пилотов палатинских челноков.

Мой наставник кривится.

– Экипаж получит неплохие деньги, – цедит он. – Капитану могут дать долю, чтобы обеспечить его лояльность, ведь там плавает сто миллионов кредитов какого-то торгового лорда.

– Долю, говоришь?.. Какая новаторская идея для капитана: урвать долю… – брюзжит Пита.

– Увы, ты пилот, а не капитан.

– Брось, Беллона. Если уж начистоту, между нами, у вас с лунным мальчиком должны быть десятки секретных банковских хранилищ. Как ты думаешь, почему я пошла к вам на работу? Уж не ради твоего точеного подбородка, господин, – саркастически произносит Пита. – Я уверена, что такие орлы, как вы, прячут несколько счетов в потаенных гнездах.

Она издает странный смешок себе под нос и снова переводит взгляд на поток данных, бегущие мимо буквы и цифры. Нетренированное ухо услышало бы в ее речи марсианскую протяжность, и только. Но я улавливаю пряный запах Фессалоники, этого города винограда и дуэлей, белоснежного и жаркого, раскинувшегося у Термического моря на Марсе. Более всего он известен вспыльчивостью своих жителей и длинным списком деяний самых известных своих сыновей – этих негодяев, братьев Рат.

Вероятно, именно из-за своего фессалоникийского чванства Пита и вылетела из Полуночной школы. Затем опустилась до контрабанды, и ее посадили. Тогда-то, восемь лет назад, и пересеклись наши пути. Кассий, узнав, что она марсианка, освободил ее из тюрьмы в шахтерском городке и предложил работать у нас. С тех пор как Пита поднялась к нам на борт, я определенно выучил немало новых слов.

Лысая и босая Пита откидывается на спинку пилотского кресла, потягивая кофе из пластмассовой кружки с динозавром, – много лет назад я выиграл ее в торговых рядах на Фобосе. На Пите серые хлопчатобумажные брюки и старая толстовка. Ноги у нее тонкие, как у кузнечика, – правую она подогнула под себя, левую свесила с края кресла. Оно сделано в форме половинки сваренного вкрутую перепелиного яйца с вынутым желтком. Сзади серая металлическая спинка кресла обросла, словно второй кожей, наклейками и переводными картинками на тему детских видеоигр. Хоть корабль и принадлежит Кассию, Пита оставила здесь свой след.

– Сандр, что думаешь?

Я осматриваю корабль через иллюминатор.

Кассий вздыхает:

– Вслух.

– Это грузовоз «ВД Аурох-Зет». Если я не путаю, четвертое поколение.

– Не виляй. Мы оба знаем, что ты не путаешь.

Я раздраженно потираю сонные глаза:

– Сто двадцать пять миллионов кубометров грузоподъемности. Один главный гелиевый реактор «Гастрон». Построен на верфях Венеры, примерно в пятьсот двадцатом году эпохи Завоевания. Экипаж – сорок человек. Один промышленный стыковочный отсек. Две вспомогательные установки. В общем, явный контрабандист.

– Похоже, у этой ходячей энциклопедии какашка в носу, – растягивая слова, говорит Пита.

Она наливает кофе из кофейника в кружку и вручает ее мне. По мне, так лучше бы это был чай.

– Последние зерна смолола, больше не будет кофе, пока не попадем на Лакримозу. Растягивай удовольствие, ворчун.

Я проскальзываю на место позади Питы, делаю глоток и морщусь: кофе слишком горячий.

– Извините. Я пропустил ужин.

– «Я пропустил ужин», – повторяет Пита, передразнивая мой акцент.

Рожденный на Луне, на Палатинском холме, я, увы, унаследовал самое что ни на есть стереотипное произношение высокородного наречия. Очевидно, другие находят это смешным.

– Разве мы не слуги и не должны кормить его величество с ложечки?

– Заткнись, на хрен! – отвечаю я, имитируя фессалоникийскую браваду. – Так лучше?

– Прямо напугал.

– Пропустил ужин… Неудивительно, что ты такой тощий, – говорит Кассий, ущипнув меня за руку. – Осмелюсь сказать, любезнейший, в тебе даже ста десяти килограммов нет.

– Приемлемый у меня вес, – возражаю я. – Как бы то ни было, я об этом читал.

Он безучастно смотрит на меня.

– У тебя свои приоритеты, у меня свои, крепыш, – продолжаю я. – Так что отвали.

– Я в твоем возрасте…

– …Перепортил половину женщин Марса, – усмехаюсь я. – И возможно, считал, что оказываешь им честь. Да, я в курсе. Уж извини, но я нахожу чтение более просветляющей страстью, чем празднества плоти.

Он сверлит меня взглядом, явно забавляясь:

– Однажды найдется женщина, которая тобой закусит.

– Сказал человек, едва избежавший львиной пасти, – парирую я.

Пита застывает и в течение долгой неловкой паузы смотрит на Кассия, пока ее арифметический мозг пытается угадать, обиделся ли он.

Я снова делаю глоток кофе и киваю в сторону чужого корабля:

– Если вернуться к сути вопроса, никакая законная марсианская или лунная корпорация не отправила бы этих бедолаг в Пропасть без сопровождения. Особенно с учетом того, что здесь рыщут аскоманы. Солнечная эмблема Юлиев-Барка подделана: у этого солнца неправильный оттенок красного. Оно должно быть алым, а тут киноварь. Синдикат бы это понял. Итак, перед нами мелкие контрабандисты. Как и сказала Пита, наверняка вывозят руду из какой-то автономной шахты в обход таможни. И пожалуйста, Кассий, хватит меня испытывать. На данный момент ты знаешь, что я знаю.

Кассий бурчит. Он все еще уязвлен отповедью насчет «львиной пасти». Было мелочно с моей стороны говорить так, и я сам себе кажусь ничтожеством из-за того, что это сказал. Если два прекрасных человека десять лет дышали одним и тем же восстановленным воздухом, то неудивительно, что порой они ведут себя по отношению друг к другу как сущие дьяволы. В конце концов, именно потому синих растят в коммунах.

– Черт возьми, быть такого не может, чтобы цвет назывался «киноварь»! – удивляется Пита.

Конечно, ее так же изгнало окружение, как и нас. Понятия не имею почему.

– Больше похоже на фамилию какого-нибудь серебряного, – добавляет она. – Ха-ха!

– Спорим, это правда? – азартно предлагаю я.

Она не обращает на меня внимания.

– Черт побери! Надо быть редкостным недоумком, чтобы отправиться в Пояс, не имея ни ног, чтоб убежать, ни когтей, чтобы драться. До ближайшего военного корабля республики десять миллионов километров. – Пита допивает кофе и откусывает черничный хвост кофеиновой жвачки «Комета в космосе». Оставшийся белый хвост она предлагает мне, но я отказываюсь. – А если предположить, что сигнал бедствия был случайностью? Звучал он недолго.

– Сомнительно, – отвечает Кассий.

Здесь слишком темно, чтобы разглядеть, есть ли на бортах «Виндабоны» подпалины – верный признак насильственного проникновения. Я не вижу ни одной, но это еще ничего не доказывает.

Пита переводит взгляд на Кассия:

– Так что, рискнем окликнуть их?

– Давайте пока не будем заявлять о себе. – Кассий смотрит на меня и произносит слово, пришедшее на ум нам обоим: – Ловушка?

– Возможно. – Я преувеличенно активно киваю, чтобы компенсировать свою предыдущую колкость; впрочем, он не выглядит обиженным. – Возможно, к одному из этих астероидов пришвартован пиратский корабль. Смею заметить, мы уже видели такое прежде. Подать сигнал бедствия для приманки, а потом сидеть и ждать. Но… здесь это чрезвычайно необычно. Если это ловушка, то она плохо продумана. Кто бы стал здесь шляться? Никто не любит Пропасть.

– Значит, надо с этим разобраться, – говорит Кассий тоном инструктора.

– Но осторожно, – добавляю я. – На борту могут быть люди. И пока не стоит рисковать «Архимедом».

– Абсолютно согласен. Так что же нам делать, любезный?

Я улыбаюсь и отставляю кружку с кофе.

– Что ж, Кассий… Я бы сказал, нам следует надеть наши танцевальные туфли.

Мы с Кассием плывем в пространстве к продолговатому астероиду. Тот лениво вращается во тьме. Жилы льда поблескивают, проглядывая сквозь каменистую шкуру, пока мы спускаемся на этот кусок скалы, на край темного каньона, достаточно большого, чтобы туда поместилась цитадель Света. Затормаживаем на крутом зубчатом склоне. В ушах у меня эхом отдается собственное дыхание. Внизу раскинулась темнота, уходящая в бездонные глубины астероида. Сильно сомневаюсь, чтобы на этот холодный кусок камня когда-либо ступала нога человека, и уж точно никто не заглядывал в его недра. Я считаю своим долгом поддаться искушению и посветить в каньон. Щелкаю переключателем на предплечье, и луч света рассекает тьму, но та пожирает его в глубине. Дна не видно. Но, по крайней мере, человеческие глаза в этом убедились.

– Выключи, – приказывает по интеркому Кассий.

– Извини. Искал космических червей.

– Биологический абсурд, – бормочет из кабины Пита. – Органическим тканям нужны калории. Чем тут питаться червям?

– Космонавтами, – с улыбкой говорю я.

– Космонавтышами, – поправляет Кассий.

Родись я в другое время, стал бы исследователем. Я в этом уверен. С самого детства меня влекло все далекое, неизведанное. В цитадели я мечтал о том, как буду плыть сквозь яростный свет далеких туманностей и составлять карты звездных морей. Великий философ Саган некогда учил, что стремление к исследованиям заложено в самой природе нашего вида. Несмотря на сумбур сегодняшнего дня, мы живем в эпоху новых открытий. Возможно, сейчас делает свои первые шаги какой-нибудь ребенок – мальчишка или девчонка, – и однажды этот гений создаст двигатель, способный унести нас от нашей единственной звезды со скоростью, превышающей скорость света. За пределы человеческой плесени. Будет ли нынешний хаос стоить одного этого изобретения?

Я часто думаю: что́ могли бы сделать люди, если бы не нужда? Если бы не приходилось за что-то сражаться? Ведь пространство бесконечно, значит можно бесконечно исследовать его, и давать имена, и наполнять жизнью и искусством. Я улыбаюсь этому приятному вымыслу. Человеку дозволено мечтать.

Не желая загонять «Архимед» в ловушку, мы с Кассием пятнадцать минут назад вышли в скафандрах из шлюза и направились к ближайшему астероиду. Здесь мы переориентируемся, оттолкнемся и двинемся к неповоротливой «Виндабоне», к бесчисленным рядам грузовых контейнеров. Они дрейфуют, подвешенные между металлическими балками, которые соединены тросами и проволочной сеткой.

Мы с Кассием пускаем в ход реактивные ранцы, чтобы замедлить приближение, и устраиваемся в плавающей углеродной сетке, скрепляющей ряд зеленых контейнеров. Они помечены звездой республики. С помощью Питы, ведущей нас по интеркому, мы перебираемся вдоль борта корабля к центральному служебному шлюзу. Там я отвинчиваю панель запорного механизма двери и взламываю консоль; оранжевые двери бесшумно открываются. Мы вплываем в шлюз. Внешняя дверь закрывается у нас за спиной. Мы держимся за металлические перекладины внутри. На потолке мигает красный огонек: в шлюзе завершается цикл. В кабине медленно возникает атмосферное давление. Потом появляется кислород. Наконец добавляется гравитация. Мы достаем из ножен на боку лезвия-хлысты. Пара серебристых языков металла в два метра длиной лениво плавает в воздухе, сжимаясь до мечей длиной в метр, когда мы переключаем их в жесткое положение. Меч Кассия прямой. Я же предпочитаю слегка изогнутый клинок в виде полумесяца моего дома. Красный свет индикатора сменяется зеленым, и внутренняя дверь шлюза открывается с астматическим вздохом. Как всегда, Кассий старается пройти первым, потом оглядывается, проверяя, следую ли я за ним.

Ремонтный отсек пуст, не считая инструментов и висящих на крючках древних скафандров. Встроенные в серый потолок тусклые светильники мигают, отбрасывая тени. На индикаторе вспыхивает зеленый огонек, и я убираю шлем в небольшую полость у основания шеи, вдыхая запах чистящего раствора и масла. Он напоминает мне о начале нашей совместной с Кассием жизни, когда мы прятались по захолустным транспортным хабам, выискивая корабль, который мог бы умчать нас с Луны. Прочь от восстания.

Это было время одиночества. После побега я ощущал, что лучшая часть меня отрезана. Больше никогда я не услышу, как бабушка окликает меня, никогда не пройду следом за Айей по дорожкам сада на тренировку рано утром, еще до того как проснулись птицы пахельбели… Все, кто когда-либо любил меня, умерли.

Я был один. И не просто один – на меня охотились. Я сбрасываю воспоминания в космический вакуум: бабушка учила меня прятать их там, чтобы они меня не сокрушили, как это случилось в детстве с ней самой.

– Орел вызывает Наседку. Мы внутри. Уровень шестнадцать. Никаких признаков жизни, – говорит Кассий.

– Орел, принято. Попытайся на этот раз сперва воспользоваться словами, а не лезвиями.

– В отличие от некоторых известных мне пилотов, Наседка, у меня безупречные манеры.

– Капитан, – с нажимом произносит она. – Зови меня капитаном.

– Как скажешь, пилот. – Кассий убирает шлем и подмигивает мне.

С момента нашей первой встречи его лицо посуровело. Но время от времени в его глазах вспыхивает этот огонек – словно зажгли свет в далеком шатре, и тебе становится тепло, даже если ты еще в пути, еще не достиг цели. Вот и я не достиг. Он думает, я не вижу, как глубоко он ранен. Но мне ясно, что я заменил ему брата, которого в училище убил Дэрроу из Ликоса. Иногда Кассий смотрит на меня, и я понимаю, что он видит Юлиана.

Доля эгоизма во мне все-таки есть, и поэтому я хочу, чтобы он просто увидел меня.

Я следую за Кассием по коридору. Корабль пуст и погружен в безмолвие. Что-то здесь не так… Мы тихо пробираемся дальше и довольно скоро натыкаемся на пятно крови в боковом проходе, ведущем к центральному лифту. По кровавым следам приходим к отсеку спасательных капсул по правому борту, и там, за большими дверями, обнаруживаем следы бойни.

Засохшая на стенах кровь. Телесные жидкости, скопившиеся на покрытом вмятинами полу. Помещение заполнено резким запахом железа и рвоты, таким сильным, что меня самого стошнило бы, если бы не пристальный взгляд Кассия. Дверь спасательной капсулы вся в красных отпечатках рук, как будто люди пытались вырваться отсюда. Но тел здесь нет. Я сосредоточиваюсь и пытаюсь осмотреть комнату мысленным взором – отстраненным, аналитическим, как учила меня бабушка.

– Экипаж перебили здесь. Примерно день назад, – говорю я, изучая состояние крови.

Давным-давно, еще подростком, я по приказу бабушки ездил вместе со следователями секретной службы на места убийств в Гиперионе, чтобы раз и навсегда усвоить: под пленкой цивилизованности, под хорошими манерами может таиться варварство. Я опускаюсь на колено и начинаю изучать обстановку.

– Судя по брызгам крови, я бы предположил, что нападавших было двое. Мужчины или женщины нашего роста или выше – взгляните на отпечатки ботинок. Следов взрыва или обгоревших мест нет, значит здесь действовали лезвиями-хлыстами… и молотками.

– Аскоманы, – мрачно резюмирует Кассий.

– Да, вещдоки это подтверждают. – Я беру пальцем образец крови и провожу им по датападу, вделанному в разъем моего скафандра на левом предплечье. – Маркеры ДНК бурых, алых и синих. Наши контрабандисты. Несколько человек убили и вытащили отсюда. Остальные в тот момент были еще живы.

– Пита, следишь? – спрашивает Кассий.

– Да, – тихо отвечает она по интеркому. Наши скафандры снабжают ее в том числе и визуальными эффектами. Она более чувствительна к насилию, чем мы. – Со стороны Пропасти нет никаких признаков сигнатуры корабля. Но если вам все равно, поторопитесь, пожалуйста, а? У меня какое-то нехорошее предчувствие.

Как и у меня.

Слово «аскоманы» происходит от древнегерманского «люди пепла». Первые викинги передвигались по рекам Европы на ладьях из ясеня и оставляли за собой пепелища.

Когда-то аскоманы были всего лишь легендой дальнего космоса, смутные слухи о них передавались от торговцев и контрабандистов к новым рекрутам в темных ямах дешевых пивных на астероидах или забегаловках в стыковочных доках. Говорили, будто в глубинах космоса таятся племена черных, которые уцелели в ходе выбраковки, устроенной Сообществом сотни лет назад, после Темного восстания. Истребительные батальоны, возглавляемые представителями нашего дома, вместе с рыцарями-олимпийцами охотились на аскоманов и вынудили тех к бегству. Они много лет досаждали дальним колониям Нептуна и Плутона, оставаясь для центра не более чем мифом.