Железное золото

Руки Вольги в перчатках собирают оружие. Она достает три изогнутые обоймы с патронами и крепит их к комбинезону клейкой лентой. Каждая обойма помечена цветной полосой согласно типу заряда: паралитический яд, электроразряды, пули с галлюциногеном. Ничего смертоносного. Чертовски неудобно иметь телохранителя – машину для убийства, которая отказывается убивать. У меня таких ограничений нет. Я касаюсь пистолета на бедре, проверяя, надежно ли закреплена ножная кобура. Это движение уже превратилось в рефлекс. Снова смотрю на Киру:

– Ты дожидаешься, чтобы я спросил об остальных системах сигнализации?

– Лайми не смогла добраться до всех, – говорит Дано, лежа на полу.

Он завел ногу за голову, растягивая подколенную связку таким оригинальным способом.

– Это так?

– Угу, – бурчит Кира.

Дано смотрит на меня; его лицо спрятано под тонким облегающим пластиком термокомбинезона.

– Говорил же я – надо нанимать Гератрикса.

– Гератрикс теперь в синдикате, – бормочу я.

Дано склоняет голову в притворной печали:

– Еще один ушел в треклятую тьму.

– Я не виновата, – тихо оправдывается Кира. – Они обновили свою систему. Теперь там новые протоколы, правительственные. Мне потребовалось бы минут тридцать, чтобы войти. Черт, да даже команде республиканских звездных хакеров понадобилось бы не меньше двенадцати…

Я вскидываю руку.

– Слышите? – шепчу я, и все прислушиваются. – Это звук твоего дохода, разрезаемого пополам.

– Пополам?

– Половина работы – половина оплаты.

Терпение у Киры – что хоботок клеща. Ее рука опускается на мультиган, висящий на бедре. Однако Вольга делает шаг в ее сторону, и Кира сразу становится похожа на котенка, услышавшего гром. Я опускаюсь на колено перед зеленой.

– Я не виновата, – повторяет она.

Беру ее за подбородок сквозь маску и поворачиваю лицом к себе.

– Успокойся и расскажи, в чем проблема. – Я щелкаю пальцами. – И побыстрее, мелюзга.

– Я не могу получить доступ к системам выставки завоевателей, – признается Кира.

– Совсем?

– Они на изолированном сервере. Там настоящие реликвии, настоящая защита.

Я чувствую, как мое левое веко подергивается от раздражения. Черт побери! Дано придется заняться акробатикой.

– Кира, ты же знаешь, как я ненавижу сюрпризы…

– Говорил же я тебе, что надо купить гравипояса, – шипит Дано.

– Скажи еще раз: «Говорил же я тебе, что надо», – и увидишь, что будет.

Дано встречается со мною взглядом и опускает глаза в пол. Так я и думал.

– Хватит и паучьих перчаток, – бросаю я. – Включить рециркуляторы.

Дано, Вольга и я достаем из сумок рециркуляторы и прикрепляем поверх ротового отверстия на термокапюшонах.

– Надеюсь, с дверями ты все-таки разобралась.

Кира кивает.

– Тридцать секунд на каждую комнату, – напоминаю я.

Вольга забрасывает оружие за спину и подходит к двери. Дано прекращает растягиваться, а Вольга прикладывает к двери большой плоский магнит. Он с глухим стуком прилипает к металлу. Мы смотрим на магнит, пока отголоски этого стука не стихают. Наши голоса сквозь дверь не слышны, а вот это могли и услышать. Я смотрю на Киру. Она качает головой. Уровень децибел был слишком низок. Все чисто. Массивные перчатки Вольги смыкаются на дверной ручке.

Мое тело приветствует адреналин, всасывает его – так растрескавшийся асфальт поглощает воду. Я смотрю на часы и ничего не чувствую. Мой фокус сузился до нынешнего момента. Я ухмыляюсь.

– И чтоб никто не вздумал подвернуть свою долбаную ногу, – говорю я, разогревая мышцы. – Давай, Ви. Пора пахать.

Вольга налегает на дверь, откатывая ее в стену.

– Первая сеть отключена, – раздается в интеркоме тихий голос Киры.

Дано в своей шумоизолирующей обуви выходит в коридор первым. Затем иду я. Оглядываюсь, чтобы узнать, последовала ли за мной Вольга. Она у меня за плечом, пугающе бесшумная, несмотря на свои габариты. Кира остается наблюдать за системами безопасности и охранниками в подвале.

Узкий коридор для персонала преграждает еще одна дверь с повышенной степенью защиты.

– Погодите, – говорит Кира. – Вторая сеть отключена. Двадцать девять, двадцать восемь…

Вольга подсовывает под дверь механический рычаг и приводит его в действие. Тяжелая дверь скользит вверх, сотрясаясь вместе с рычагом. Мы пролезаем под ней. С потолка до половины высоты зала свисает картина с запряженным в колесницу разъяренным боевым конем. Из колесницы лучник стреляет по людям в бронзовых доспехах и шлемах с гребнем из конского волоса. Я на миг приостанавливаюсь, чтобы оглядеть большой зал. С украшенных растительным орнаментом колонн смотрят вниз плачущие дети, изваянные из камня. На мраморных стенах взрываются цветом великолепные фрески. Вскоре датчики давления на полу, камеры и лазеры заработают снова.

– Двадцать.

Когда мы бежим через зал, я ощущаю ностальгию. Кажется, будто лишь вчера я приносил здесь присягу легионера. Помню, как садился в трамвай, чтобы добраться до центра города, как нацепил выданный значок с крылатой пирамидой и выпячивал грудь, когда высшие цвета кивали мне или чернь уступала дорогу. Глупый мальчишка… Он воображал, что этот значок делает его мужчиной. А на самом деле превратился в дрессированную собачку. По нынешним же временам с него могут и скальп снять…

– Восемь. Семь…

Через три зала, когда у меня уже закололо в боку, оттого что я пытался угнаться за молодыми соратниками, мы добираемся до экспозиции эпохи Завоеваний. Там поддеваем дверь рычагом и пробираемся под ней. Осторожно становимся на узкую полосу металла, избегая мраморного пола со встроенными датчиками давления.

Этот зал считается главным. Его построили восхищенные золотые в честь своих предков-психопатов, завоевавших Землю. Он огромен и брутален, и республика не стала ничего здесь менять, за некоторым исключением. К завоевателям добавили список завоеванных. Рядом с данными о потерях разместили изображения людей доцветовых времен. Сто десять миллионов умерло, чтобы золотые пришли к власти. Потом их бомбардировщики сбросили в тропосферу солоцен и стерилизовали целую расу. Ее даже не пришлось встраивать в иерархию цветов. Надо было просто подождать сто лет, пока все не умрут. Бескровный геноцид. В одном завоевателям не откажешь – они действовали эффективно.

Мерзавцы.

В центре экспозиции, под каменной аркой с надписью «Выставка „История завоевателей“», выстроилось двадцать древних ионических колонн, расположенных по высоте, словно ступени лестницы. Наверху – дельфийский храм, а в нем, среди бесценных реликвий, заключенных в дюростекло, лежит предмет вожделения моего коллекционера. Это оружие первого правителя – лезвие-хлыст, принадлежавшее великому мерзавцу, герою-завоевателю по имени Силениус Луна и по прозвищу Светоносный.

«Выглядит не особо пугающе», – сказал Дано, когда мы только взялись за этот контракт.

Я улыбнулся и кивнул на Вольгу: «А если бы он был у нее в руках?»

«Она бы выглядела пугающе, даже размахивая чертовым маффином».

«Был бы у меня маффин, я бы его съела», – парировала Вольга.

Клинок покоится на двух опорах из дюростекла; он предоставлен музею частным коллекционером и всего через неделю должен вернуться к владельцу. День Освобождения – идеальный момент для исчезновения реликвии. Мы с Вольгой осматриваем потолок в поисках ангара для дрона и находим его в верхнем левом углу зала – небольшой титановый щиток, вделанный в мрамор. Я киваю Вольге. Она натягивает паучьи перчатки и прыгает на стену. Перчатки прилипают к мрамору, и Вольга ползет по стене, пока не зависает под дверцей ангара. Затем достает из рюкзака четыре лазерных модуля, устанавливает их по сторонам дверцы и активирует. Над дверцей пересекаются два зеленых лазерных луча. Вольга энергично показывает мне поднятый большой палец и принимается искать другие ангары.

Я тычу Дано локтем в бок. Он встает.

Мальчишка исполняет пару шутливых па, балансируя на узком выступе дверного косяка, вспрыгивает на стену, цепляясь за нее паучьими перчатками, потом отталкивается ногами, делает сальто назад и приземляется на стеклянную витрину с военным шлемом золотых. Дано восстанавливает равновесие, выпрямляется и перескакивает с витрины на витрину, пока не достигает одной из ионических колонн. Он с ходу врезается в нее, обхватывает и взбирается наверх. Пока он карабкается, я через датапад вызываю автофлаер из гаража в пяти километрах отсюда. Флаер вливается в дорожный поток и автономно движется к музею. Дано перепрыгивает с колонны на колонну, словно блоха величиной с человека, пока не оказывается прямиком над нужной витриной. Он позволяет себе упасть, изворачивается в воздухе и приземляется на четвереньки – у меня колени болят при одном взгляде на это зрелище. Дано встает, нахально кланяется и вытаскивает из рюкзака лазерный резак. Когда он вырезает в витрине круглое отверстие, стекло светится. Потом Дано с триумфальной улыбкой достает лезвие-хлыст и поднимает в воздух.

Сирена срабатывает по расписанию.

Из динамиков вырывается пронзительный вой. Он разнес бы в клочья наши барабанные перепонки, если бы не акустические затычки. А так сирена звучит едва ли громче назойливого скулежа голодной собаки. Вторая защитная дверь закрывается за нами, запечатывая нас внутри. С потолка опускаются два модуля и начинают гнать лишающий сознания газ. Но наши рециркуляторы работают, и нам все равно. Высоко на стене открывается ангар, и металлический дрон вылетает из своего укрытия – прямиком в лазерную сетку Вольги. И падает на пол четырьмя дымящимися кусками. Следом вылетает второй; его постигает такая же судьба, а Вольга тем временем отстреливает камеры. На окнах опускаются металлические щиты, блокируя нас. Я стою неподвижно, как дирижер в центре оркестра. Все эти переменные становятся на свои места в точности по плану. Адреналин развеивается, и на меня обрушивается тяжелая, бесформенная депрессия.

– Взломщик, найди выход, – бормочу я в интерком.

Вольга ссыпается со стены и присоединяется ко мне. В ее движениях ощущается возбуждение – она еще молода, поэтому весь этот спектакль ее впечатляет. Дано прыгает по колоннам обратно к арке и вырезает на ней лазерной дрелью неприличное слово.

– Клинок, – говорю я.

Он вертит его в руке. Лезвие-хлыст предназначено для человека, вдвое превосходящего Дано размерами.

– Такой мелкой мерзостью только хер щекотать!

– Клинок, – повторяю я.

– Конечно, босс.

Дано небрежно бросает его мне. Я перехватываю лезвие-хлыст в воздухе. Его рукоять слишком велика для моей руки. Настоящая слоновая кость и инкрустация золотой филигранью. В остальном клинок исключительно целесообразен. В виде хлыста он сворачивается, подобно тонкой спящей змее. Стремясь поскорее избавиться от грозного оружия, я укладываю его в пенопластовый футляр и сую в рюкзак.

– Ну что ж, ребятки… – Я открываю канистру изготовленной на заказ кислоты и выливаю ее на мраморный пол. – Пора сматываться.

7. Эфраим

Арбитр

На следующее утро после ограбления – мой самый нелюбимый день в году – я попиваю водку и жду, когда арбитр завершит осмотр.

– Ну и каков ваш вердикт? – спрашиваю я, не скрывая нетерпения.

Худощавый мужчина демонстративно безмолвствует, восседая за столом, над которым до этого горбился чуть ли не час. Сверхдраматичная белая дрянь. Эти анемичные задницы считают мудрым изображать отчужденность, прячась за контрактами и коммерцией, как пауки за своими сетями. Во время судебных разбирательств Гипериона двести белых были приговорены к пожизненному заключению в Дипгрейве за участие в судебной системе золотых. А надо было посадить десять тысяч! Но остальных спасла амнистия, объявленная правительницей.

От скуки я рассматриваю пентхаус. Он обустроен с утонченным вкусом, со сдержанным тщеславием, популярным в высших кругах Луны: минималистский декор, полы из розового кварца и большие окна, за которыми сияет ночной пейзаж. На планетке, где три миллиарда человек лезут друг другу на голову ради возможности дышать, лишь оскорбительно богатые могут позволить себе так много пустого пространства.

Это жилище напоминает о множестве роскошных квартир, где мне доводилось бывать в качестве высококлассного сотрудника страховой компании «Пирей», еще до восстания. В те времена, когда я был полезен.

Высшие цвета смотрели на серых свысока, потому что мы вычищаем мусор. Низшие цвета нас ненавидели, потому что мусор – это они. Все прочие нас боялись, потому что мы семьсот лет были универсальным ножом государства. Черные? Почти все – цирковые уродцы. Работу выполняют серые. Мы эффективны, легко приспосабливаемся ко всему, и преданность системе у нас в крови. Для большинства мало что изменилось: хозяева новые, ошейник тот же.

Зеваю. Я опять слишком много думаю и потому глотаю золадон, встаю и принимаюсь расхаживать взад-вперед, пока наркотик чужой холодной рукой не возвращает мои блуждающие мысли к моему работодателю.

Осло – если его действительно так зовут – безобидное, невероятно педантичное существо, чудовищно спокойное, почти как робот. Он худощав и профессионален, в белом строгом кителе с жестким высоким воротником и рукавами по костяшки пальцев. Кожа у него черная, как чернила кальмара. Голова лысая, а радужки глаз нервирующе белые. Он поправляет цифровой монокль в правом глазу.

– Я полагаю, что это тот самый предмет, который желали получить мои клиенты, – произносит он звучным баритоном.

– Как я и сказал. Может, покончим наконец с этим?

Осло в последний раз склоняется над лезвием-хлыстом, потом выпрямляется и чрезвычайно бережно укладывает его в металлический кейс с гелевой изоляцией.

– Гражданин Хорн, вы, как всегда, своевременно доставили запрошенный предмет. – Он поворачивается ко мне, печатая на своем датападе. – Вы увидите, что оговоренная сумма зачислена на ваш счет в Эхо-Сити.

Я достаю свой датапад, чтобы проверить, есть ли поступление.

Осло приподнимает правую бровь:

– Я уверен, что все удовлетворительно.

– Ют, – бормочу я.

– Ют? – с любопытством переспрашивает он. – Ах да, жаргон легионеров. Означает утверждение, обычно употребляется, чтобы дать утвердительный саркастичный ответ офицеру, не вызывающему симпатии.

– Это называется «собачий язык», – говорю я. – А не «жаргон легионеров».

– Конечно. – Осло касается груди. – На самом деле я тщательно его изучал. Полагаю, меня можно назвать энтузиастом военного дела, в некотором роде. Традиции. Организация. «Мериуотер ad portas»[3], – с улыбкой говорит он, цитируя фразу, которую семь веков выкрикивали легионеры в память о Джоне Мериуотере, американце, чье вторжение на Луну почти обратило вспять поток Завоевания, – напоминание о том, что враг всегда у ворот.

Я предпочитаю махнуть на это рукой, вспомнив, что Повелитель Праха сказал моей когорте в качестве напутственной речи. «Те, кого вы защищаете, не признают вас. Они вас не поймут. Но вы – серая стена между цивилизацией и хаосом. И они пребывают в безопасности в вашей тени. Не ждите похвалы или любви. Их невежество – доказательство успешности вашего самопожертвования. Ибо для нас, тех, кто служит государству, долг сам по себе должен быть наградой».

Ну или что-то в этом роде. Отличный брендинг. На мозги шестнадцатилетних действует как колдовские чары.

– Итак, что же следующее в списке нашего таинственного работодателя? – спрашиваю я. – Меч Александра? Великая хартия вольностей? Почерневшее сердце Кутул-Амона? А, знаю! Панталоны самой правительницы! Если она, конечно, носит…

– Больше ничего.

– Между нами говоря, я сомневаюсь, что она носит… стоп, что?

– Продолжения не будет, гражданин Хорн, – говорит Осло и берет кейс с лезвием-хлыстом.

– Никакого?

– Именно так. Мой клиент считал эти деловые отношения чрезвычайно удовлетворительными, но данный предмет будет его последним приобретением, завершением его коллекции. Таким образом, мы прекращаем наше сотрудничество. В дальнейшем ваши услуги не потребуются.

– Что ж, моему банковскому счету будет не хватать вас, – вздыхаю я, ощущая тошнотворную пустоту от осознания того, что больше нет работы, ждущей своего часа. Впервые за три года у меня не будет ничего под рукой. – Увы, ничто хорошее не вечно. – Я встаю и протягиваю руку высокому белому. Он осторожно встряхивает ее. Я продолжаю удерживать его ладонь. Платиновые кольца на моем указательном пальце впиваются в его кожу, тонкую, как папиросная бумага. – Так что же, вы мне даже не намекнете, для кого я воровал все это время? – Осло отдергивает руку, я же смотрю на него с прищуром. – Всего лишь намек.

Он бросает на меня ответный пристальный взгляд.

– Почему любопытство сгубило кошку? – спрашивает он меня.

– Разгадывание загадок – это часть требований к работе?

Осло улыбается:

– Потому, что кошка наткнулась на анаконду.

После ухода Осло я задерживаюсь в номере достаточно надолго, чтобы приглушить горечь его слов еще парой стопок водки. За окном корчится мой город башен. В темноте он выглядит красивее.

Лениво просматриваю содержимое своей адресной книги – чем бы отвлечься? Это море обломков: исследованные мною во всех подробностях тела, затянувшиеся и исчерпавшие себя полностью отношения… Захлебываясь в этом жалком цифровом болоте, глядя на город, который никогда не спит, в окружении миллиарда дышащих ртов я ощущаю, как в мою душу закрадывается отчаяние. В последний раз наливаю себе спиртного, желая погрузиться в полное бесчувствие.

Полдня спустя, после короткого сна и тарелки похмельной терранской лапши, я встречаюсь со своей командой, чтобы поделить деньги, хотя компания из меня сейчас неважная из-за годовщины. Ребята набились в кабинку претенциозного бара «Южный променад» на окраине Старого города и пьют коктейли яркой расцветки. Вольга вертит в массивных пальцах розовый зонтик. Сам бар находится в выпотрошенном корпусе старого рекламного дирижабля – его отремонтировал какой-то умелец, желая извлечь прибыль из иронии. Кажется, ему это удалось, несмотря на нормирование военного времени.

В баре полным-полно солдат, лощеных, разряженных серебряных, которые тусуются стайками, а также нуворишей из зеленых и медных. Все они оказались возле нужных рычагов, чтобы с появлением свободного рынка начать делать деньги, и теперь окружены прилипалами, сопровождающими их, словно стервятники с броским оперением. Это в основном средние цвета, и многие из них нервно поглядывают на Вольгу. Наша крупная девушка заказала для меня нечто, именуемое «Фурия с Венеры». Коктейль темный, как и давшая ему название Аталантия Гримус, и у него вкус лакрицы и соли. От каких-то его компонентов у меня перед глазами все дрожит, а в паху что-то набухает.

– Ну как тебе? – с надеждой спрашивает Вольга.

– На вкус как задница Повелителя Праха. – Я отставляю коктейль в сторону.

Вольга удрученно смотрит в стол. В мое затуманенное сознание медленно проникает жалость, а потом притупляется. Терпеть не могу такие бары.

– Ты знаешь, какова на вкус задница Повелителя Праха? – интересуется Кира.

– Да ты только глянь, сколько ему лет, – отвечает Дано, отрываясь от созерцания красивого топа розовой у барной стойки.

Девица нервно поглядывает на его пирсинг в носу. Голова Дано выбрита наголо в популярной манере черных драконов.

– Наш мелкий прожил достаточно, чтобы испробовать все.

Я игнорирую его реплику, пытаясь удержать приятные ощущения от водки Осло. Там, куда я направляюсь, они мне понадобятся.

– Чья была идея собраться в этой коммерческой дыре? – спрашиваю я.

– Не моя, – отзывается Дано, поднимая руки. – Здесь слишком мало голых сисек.

– Это моя идея, – с вызовом говорит Кира. – О нем писали в «Еженедельнике Гипериона». Видишь ли, Эф, людям свойственно получать удовольствие от смены обстановки. От чего-то нового.

– «Новое» обычно означает, что кто-то пытается сделать деньги на чем-то старом.

– Не важно. Это лучше, чем та забегаловка, куда ты ходишь травить свою печень. Здесь я, по крайней мере, не боюсь чем-нибудь заразиться прямо на входе.

– Давайте покончим с этим.

Я достаю свой датапад, поворачиваю, чтобы всем было видно, и перевожу долю каждого на его счет. Конечно, они сами увидели бы изменение баланса на своих датападах, как только я провел бы операцию в сети. Но есть что-то несказанно человеческое и приятное в том, чтобы лично понаблюдать, как движением пальца распределяются деньги.

– Готово, – говорю я. – По шесть сотен на каждого.

– И лайми столько же? – удивляется Дано. – Я думал, она получит половину.

– Черт возьми, тебе какое дело? – огрызается Кира.

– Остальные сделали свою работу без единой заминки. – Он снова пялится на ту девушку из розовых, разговаривающую с друзьями. – Так почему бы нам не получить небольшую премию за эту операцию?

– Мне не нужно никаких премий, – говорит Вольга.

Дано вздыхает:

– Ты не помогаешь делу, любовь моя.

– Какого хрена тебе причитается компенсация? – Кира подается вперед и свирепо смотрит на Дано из-за плеча сидящей между ними Вольги. – Что ты вечно суешь нос в чужие дела? Почему бы тебе не заняться собой? Лучше вылечи заразу, которую ты подцепил в трусах у розовых!

Я встаю:

– Ну что ж, это было весело. Постарайтесь ничего тут не подхватить.

– И он уходит, словно охотник на драконов. – Дано бросает взгляд на свой новенький сверкающий хронометр. Его стрелки украшены рубинами. – Две минуты ровно.

– Когда следующее дело? – спрашивает Кира.

– Да, босс, – говорит Дано. – Когда следующее дело? Кире надо оплачивать счета.

Она показывает ему средний палец и смотрит на меня с отчаянием, которое, похоже, предпочла бы скрыть. Жалкая картина.

– Ну так что? У твоего человека есть новая работа, верно?

– Не в этот раз. Мы все сделали.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказал. – Увидев, что по оконным стеклам стекают капли дождя, я поднимаю воротник.

– Эфраим, – жалобно говорит Вольга. – Ты только пришел. Ну хоть выпей. Давай закажем тебе что-нибудь еще?

Она подавленно глядит на меня, и на мгновение я задумываюсь над этим вариантом, но красноречивое молчание в зале заставляет меня обернуться. Вижу, как перед металлической дверью дирижабля маячат две высоченные фигуры. Золотые. На них черные куртки с погонами легиона; плечи возвышаются над головами прочих посетителей. Ауреи самоуверенно обшаривают зал взглядами, а потом один из них замечает ту розовую, на которую положил глаз Дано, и размашистым шагом направляется к барной стойке. Ему уступают место, и он без лишних церемоний заводит знакомство с красоткой. На груди у него значок – железный грифон. Аркосово отродье. Дано опускает глаза. Рука золотого медленно ложится на талию розовой.

– Босс… – произносит Дано, настороженно глядя на меня.

Я осознаю, что моя рука тянется к рукоятке пистолета, спрятанного под курткой.

Чертовы ауреи! Надо было зачистить большую их часть или изгнать в центр. Но этот шанс упущен. И все ради войны.

– Ну выпей хоть чуть-чуть, – ноет Вольга. – Будет весело. Давайте рассказывать друг другу всякие истории. И шутить, как это делают друзья.

– Вечно одно и то же!

Когда я покидаю дирижабль на гравилифте, похотливый смешок одного из золотых юнцов продолжает преследовать меня.

8. Лисандр

Пропасть

Раскаленный песок обжигает мои ноги. Они меньше, чем я помню. Бледнее. А чайки, мечущиеся над головой, намного крупнее и яростнее; они кружат и ныряют в море, такое синее, что я не могу сказать, где заканчивается океан и начинается небо. Ласковые волны зовут меня. Я был здесь раньше, но не могу вспомнить ни когда, ни как очутился на этом берегу.

Вдалеке – мужчина и женщина. Они оставляют легкие следы на песке, а волны постепенно, медленно, шаг за шагом поглощают их. А потом следы раз – и исчезают, как будто их никогда и не было. Я зову этих двоих. Они начинают оборачиваться, но я не вижу их лиц. Ни разу не смог их увидеть. Что-то позади меня отбрасывает тень на них, на песок; пляж и море темнеют, а ветер усиливается и его шум превращается в дикий вой.

Мое тело резко стряхивает сон.

Я один. Вдали от морского берега, на своей койке, весь в поту. В полумраке комнаты ритмично поскрипывает вентилятор. Я судорожно выдыхаю. Страх постепенно исчезает. Это был всего лишь сон. Надо мной на переборке бликует высеченный в металле девиз моего поверженного дома: «Lux ex tenebris» – «Свет из тьмы». И от этих слов расходятся, вращаясь, словно спицы колеса, идеалистические стихи юности, гневный, беспощадный текст отрочества, когда я весь был кровь и ярость и мною владели буйные страсти. А потом, наконец-то, я начал делать первые шаги к зарождающейся мудрости и ко мне пришло понимание того, что на самом деле я до ужаса мелок.

Мой отец никогда таким не казался. Я помню его беспредельное спокойствие. Морщинки у глаз, когда он улыбался. Его непокорные волосы, изящные руки, которые он клал на колени, когда слушал кого-то. В нем был безбрежный, неколебимый покой, умиротворенность, доставшиеся ему от отца, Лорна Аркоса, что служил чести и долгу под знаменем с грифоном. Чести и долга в этом мире не осталось. Но грифон все еще где-то летает.