Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов

– Не успеют, товарищ Председатель. Он сейчас ствол подаренного генсеком ружья себе в рот вставляет.

– Да откуда вы…!

– Можно открыть окно?

– Да, пожалуйста.

– Хорошо-то как тут, у вас!

Алов сделал глубокий вдох и застыл неподвижно с открытым ртом. Обычно бледное, его лицо порозовело, на щеках проступил румянец. Но это уже была маска, а не лицо живого человека. Точно такую же по просьбе Председателя изготовили специалисты из музея восковых фигур мадам Тиссо, когда тело следователя по особо важным вдруг исчезло.

***

Иван Холин любовался изгибом длинной шеи самой прекрасной женщины на свете. Она сидела на мостках, опустив ноги в воду, и вглядывалась в чёрную глубину пруда, чудом сохранившегося в излучине реки Исьма.

– Мне пора, любимая, – сказал он.

Она обернулась, посмотрела на него снизу вверх.

– Я всё помню, Ваня. Прощай.

У двери дома он обернулся. Ядвига исчезла в центре разбегающейся к берегам волны.

У себя в доме, в Варшаве, пан Францик Полонский закончил читать молитву и намазал первый утренний бутерброд маслом. В комнату ворвался кузен Стравинский. На счастье пана Францика он не успел съесть свой бутерброд, иначе бы одними спазмами желудка не обошлось. Через пятнадцать минут пан стоял на берегу Вислы под аркой моста Понятовского.

Перед ним лежал только что поднятый из воды, без единого следа тления, труп его дочери.

Холин закрыл дверь на щеколду. Открыл топку. На колосниках осталось немного золы. Усмехнулся и быстро взмахнул рукой. Стены бани мгновенно вспыхнули ярким пламенем.

Он прислонился спиной к печи и закрыл глаза.

Друзья

– Таки правильно Яша вы делаете, что едете в Израиль, – Исаак Соломонович подцепил вилкой кошерный пельмень, – там такого быть не может. И девочку с собой обязательно возьмите.

Мила обвила Яшу за шею и счастливо улыбнулась.

– А ничего и не было, – буркнул набитым ртом Чапа.

– Это как же. Я всё видел, молодой человек.

– В газетах не напечатано, значит не было. Свет, а можно я у тебя ещё немного поживу? Хомячков покормлю.

– Да живи, сколько хочешь. Предки только через месяц из Англии вернутся. А как же Щёлкина твоя?

– А никак. К ней Шпагин вернулся. Теперь, когда отец застрелился, они эту гадюку, жену его, выгонят и заживут душа в душу.

– Илья, это что у тебя? – спросила Ленка Елина, зацепив пальцем шнурок на его шее. – Крест?

Ребята неожиданно примолкли. Илья нехотя достал из-за пазухи подаренную бабкой Матрёной щепку.

– Молодой человек – язычник, – уверенно заявил Исаак Соломонович.

Илья задумчиво вертел в руках кусочек дерева. В правой руке пульсировала «фантомная боль».

– Вот вы, Исаак Соломонович говорите, что Алов, Холин, Фурсов, Ядвига – они ангелы. Ладно. Брежнев – генсек, Сиротин – чокнутый, но мент. У тебя Света родители – дипломаты, а мы…?

– Мы – человеки, – сказал Женька Ляпустин.

–А человек – он кто?

Москва, 2018

Водица

(рассказ)

Я мальчик. Мне… Мама говорит, что меня нашли и принесли домой пять лет назад. Но я думаю, что когда меня нашли, мне уже было года два – три. Почему? Ну, например, Мила, девочка из детского сада, с которой я встречаюсь каждый день, как-то сказала, что я совсем взрослый. Я насторожился, так как от неё всегда можно ожидать какого-нибудь подвоха.

Один раз я потянулся за хлебом, а когда снова опустился на стул, обнаружил, что котлета из моей тарелки исчезла. Все, сидевшие за столом мальчики и девочки смеялись, и только Мила молчала: как можно смеяться, когда у тебя рот забит котлетой и к тому же чужой. Но я на неё не в обиде, с самого начала было ясно, что таким толстым девочкам как Мила одной котлеты мало, а добавок нам никогда не давали. Я даже не посмотрел на неё, как мама говорит, «сукором». Какой из меня «сукор»! Вот папа настоящий «сукор», когда злится, если я что-нибудь не то или не так сделаю.

Осталось совсем немного времени, когда воспитательница тётя Валя скомандует: «Подъём!». Можно переждать и пережить ехидные ухмылки моих соседей по столу, особенно если сосредоточится на карте, которую я решил набросать на тарелке из пюре и остатков компота. В роще из веточек укропа и листочков салата на пригорке рядом с компотным ручьём я поместил сухую, скрюченную корочку хлеба.

Сразу же над тарелкой возник Милкин палец и ткнул в это место. По-моему она даже что-то спросила, но так как девчонка продолжала жевать свою-мою котлету, я ничего не разобрал. Уже в коридоре, где нас всех построили, чтобы идти на «тихий час» я сообразил, что она хотела узнать: «Илья, а кто это?».

А это был мой дедушка. Неделю назад кто-то позвонил и сказал папе, что его отец, мой дед, заболел. Все вдруг заволновались, забегали. «Надо ехать! Срочно в аптеку, купить лекарства! Следующие выходные. Но в следующие выходные мы собирались ехать на дачу? Может быть всё не так серьёзно».

В ту субботу мы поехали на дачу. И сейчас папа в командировке, а мама готовится к всероссийскому субботнику. А как же дед? Он один одинёшенек, как эта корочка скрюченный, лежит в коклюше и кашляет!

И я решил ехать к дедушке один. Но одни ездят только взрослые, а, судя по плану на тарелке, дедушка живёт очень далеко. И тут Милка дёргает меня за руку.

– Илья, – говорит она, и щёки у неё пунцовые, – извини меня, пожалуйста. Я больше никогда, никогда…

Она всхлипывает.

– Могла бы и попросить, – буркаю я, чувствуя, как у самого глаза становятся влажными.

– Да, я знаю, но я маленькая, а ты совсем уже взрослый.

– Это почему?

– А ты девчонок за косички не дёргаешь.

Как скажет мой папа: «Это «аргумент»». Но не «аргумент» каждый раз останавливает мою руку, а слова мамы, что косички – это очень больно. А я не люблю, когда мама плачет или Милка.

– В субботу утром, – говорю я важно, – подходи на детскую площадку, я тебе покажу где я жил до того, как меня нашли родители.

Милкины глаза мгновенно высыхают, становятся большими, круглыми и блестящими. Вечером, перед тем как нас разбирают, как огурцы из корзины, родители, я успеваю шепнуть Милке, чтобы приходила со своим старшим братом, иначе нам не удастся ускользнуть от взрослых надзирателей.

Милкин брат Денис старше её на четыре года и, получается, что мы с ним почти одногодки. Поэтому при встрече я решаю держаться с ним на равных и жду, пока он первый протянет руку.

– Привет, – говорит он и делает мне «жмаку»: сжимает не ладонь, а только пальцы и перетирает их как комок бумаги.

Мне больно, но я скриплю зубами, сдерживаю слёзы, но спокойно отвечаю:

– Здравствуй.

Я тяну пульсирующую болью руку на себя и мы сближаемся. Оказывается, если встать на цыпочки, то я дотягиваюсь головой до его подбородка, значит он со мной почти одного роста. Этот «аргумент» приходит мне на помощь и я выдавливаю на губах улыбку.

– Мальчики, прекратите петушиться, – не выдерживает Милка, – на вас смотрят.

Я оборачиваюсь. Действительно, из песочницы на нас вопросительно уставились две малолетки – абсолютная копия друг друга. Это двойняшки, Маня и Валя. Их принесли два года назад в квартиру прямо под нами. Мама их, тётя Нина, сегодня работает смотрящей на площадке, в то время как родители, тётки и бабки других детей отправились по магазинам. Её попросила моя мама приглядеть и за мной, пока не закончится субботник. Сейчас она – главное препятствие нашему плану.

Не сговариваясь, мы с Денисом начинаем хлопать друг друга по плечам, смеёмся – для конспирации. Довольная Милка улыбается и гладит брата по спине.

– Куда идём, Чингачгук? – тихо спрашивает меня Денис.

Но я выдерживаю и этот удар поддых: стараюсь смотреть на него «сукором», делаю многозначительную паузу.

–На москвашу, – спокойно отвечаю я и смотрю на Милку.

Девчонка ахает – в такую даль?

Денис хмурится, что-то соображая, потом подходит к тёте Нине. Всё время, пока он убеждает её отпустить нас, она бросает на меня и Милку недоверчивые взгляды. Милка не выдерживает и тоже для «конспирации» бросается помогать двойняшкам строить с помощью ведёрка песочные башни. Я топчусь на месте и стараюсь не отводить честный взгляд от строгих глаз мамаши.

Наконец, я вижу, как тётя Нина согласно кивает головой. Денис с серьёзным видом возвращается.

– Я договорился, – важно говорит он. – Для всех, мы идём в магазин. Буду вас, мальцов, приучать к специальной активности.

– Не к специальной, а социальной, – ехидно заявляет подошедшая Милка. – А Чингачгук, Илья, это очень храбрый индеец. Так что не обижайся.

Мы быстро идём к арке, ведущей из двора на набережную Москвы-реки.

– Только не задерживайтесь, – кричит нам вслед тётя Нина.

– Это как получится, – почти одновременно отвечаем мы с Денисом, зная что она нас не слышит, и громко хохочем.

Наш смех гулко отдаётся эхом под сводами высокой арки, которая выводит на высокий берег реки-Москвы, напротив тридцатого дома по Кутузовскому проспекту.

Мы подходим к краю крутого склона и невольно задерживаем дыхание. Гигантский простор и бескрайнее синее небо завораживают. Довольно сильный ветер подхватывает Нелькино платьице, заголяя её ножки до трусиков. Она вскрикивает, смущённо зажимает ткань между колен. Глядя на сестру, Денис смеётся, потом вдруг взмахивает руками как горный орёл и орёт во всё горло.

А я… Мне жутко страшно и обидно.

***

Прошлым летом вот в такой же тёплый прекрасный день родители в первый раз привели меня сюда. Впервые я увидел так много взрослых людей, детей всех возрастов и собак всех мастей и размеров в одном месте. В первый раз мы ели не за столом, а прямо на земле.

На самом краю склона мама расстелила большую белую скатерть и поставила посередине корзину. Достала и разложила всякие вкусности. Неожиданно откуда-то появилась собака и сунула свою длинную зубастую пасть в корзину. Папа крикнул на неё. Собака недовольно гавкнула.

Я смотрел ей в след. Солнце било прямо в глаза и мне казалось, что, обрушивая перспективу, собака, удаляясь, становится всё больше и больше. Вот она остановилась, крутанулась пару раз вокруг своей оси. Теперь она стала совсем огромной и растянулась над рекой, выгнув костистой дугой свою тощую спину.

Отец вынул со дна бутылку тёмного стекла, ловким ударом о донышко выбил пробку и налил в два маленьких стаканчика золотистую, с резким неприятным запахом жидкость.

Когда я доел своё мороженное, жидкости в бутылке оставалось совсем немного. Папа лёг на землю и закрыл глаза. Мама в задумчивости одной рукой гладила папины волосы, в другой у неё дымилась сигарета. Я всё ждал, когда же с её кончика упадёт столбик пепла, но он только нарастал и всё не падал.

Мне стало скучно. Я встал и пошёл в сторону огромной собаки. Приблизившись, я обнаружил, что это вовсе не собака, а железный мост. Здесь склон загибался и полого спускался к берегу. Вдоль протоптанной тропинки тянулась железная сетка, огораживающая «запретную зону». Я уже собирался вернуться, как вдруг ощутил толчок в спину, и сразу же передо мной возникла знакомая наглая волосатая морда. Она тянулась к зажатому в моей руке недоеденному вафельному рожку.

Я закричал и бросился бежать, но тут же споткнулся и скатился к ограде. Странным образом я не почувствовал удара о сетку, а когда открыл зажмуренные от страха быть съеденным глаза, обнаружил, что мой враг мечется и злобно-жалостно скулит по другую сторону ограды. Только сейчас я осознал, что этот, почти одного роста в холке со мной зверь запросто может перемахнуть через забор, и обязательно проглотит меня целиком. Я запустил в него проклятым стаканчиком и ринулся в покрывающие насыпь густые заросли кустарника.

Через несколько шагов я вдруг почувствовал, что лечу в пустоту.

Помню, как очнулся в маленькой пещере.

Снаружи сквозь густую листву сюда едва проникал свет, но его было достаточно, чтобы понять, как здесь уютно. Я лежал на мягкой подстилке из сухой травы и листьев. Сбоку вдоль стены стояла маленькая скамейка, на которой можно было сидеть. К стене напротив прислонена овальная дощечка, ею можно закрыть вход, чтобы уберечься от ветра или дождя. Откуда-то сверху в пещеру проникал слабый поток воздуха с запахами листвы и цветов. Я ощущал себя так, будто только что мама забрала меня из ванны, завернула в большое мягкое полотенце и уложила на кровать.

Самое главное – было настолько не страшно, что когда в пещеру вошла большая чёрная крыса с метлой в лапах, я только привстал и вежливо сказал: «Здравствуйте». Возможно сыграл свою роль тот «аргумент», что она на удивление была похожа на нашу детсадовскую уборщицу Глафиру Петровну, только раз в десять меньшего размера. Глафира Петровна от неожиданности выронила метлу и замерла, отчаянно моргая ослепшими со свету круглыми выпуклыми глазами. Шерсть на ней встала дыбом, из под верхней раздвоенной губы сверкнули два длинных зуба. Это меня вовсе не испугало, но насторожило: сослепу может и укусить.

Крыса направила в мою сторону свой длинный нос и с силой втянула воздух. На всякий случай я схватил лежащую рядом ветку, готовый защищаться. Но пасть Глафиры Петровны вдруг растянулась в удивительно благодушной многозубой улыбке.

– Ильфан! Ты что ли!

– Простите, но меня зовут Илья. Здравствуйте, – вежливо сказал я.

– Это по-вашему – Илья, а по-нашему – Ильфан, – ощерилась крыса.

Она так и не поздоровалась. Присела на скамейку, установив метлу между ног. Вздохнула.

– Значит опять мусорить будешь. Только я чистоту навела.

– Простите… Как вас? – замялся я.

– Фира Трофна меня кличут, али забыл?

– Да как я могу забыть, когда вспоминать нечего!

– А тогда не надо было и приходить, – проворчала шерстяная Фира Трофна. – Я же тебе строго настрого запретила сюда возвращаться. Впрочем, – она с шумом почесала задней лапой бок и из-под неё посыпались искры, – ты тогда совсем несмыслёныш был. Намучилась я с тобой: два года – это убери, это принеси, пелёнки, подгузники поменяй. Тьфу ты. Тебе сейчас сколько?

– Пять, – я для наглядности показал раскрытую ладонь, как научила меня мама.

– Это по-вашему пять, а по-нашему, по-лунному… семь. Совсем большой. Вот первые два года я тебя здесь и выхаживала. И свалился же такой на мою голову.

– И всё вы врёте, Фира Трофна. У меня есть папа и мама. И потом, что значит свалился?

– А вот через эту дыру и свалился, – она ткнула метлой в потолок над моей головой. – Каждые два года фрон, по-вашему ворон, Яфа приносит и опускает в эту дыру таких как ты… Я вас выхаживаю, а потом приходят люди забирают вас.

– А мама что-то говорила про аиста, – решил я ещё раз уличить Фиру Трофну во лжи.

– Аисты приносят, в основном, девочек, – фыркнула крыса, – заруби себе это на носу. Они совсем слабые и поэтому сразу попадают в лапы… руки своих родителей.

– Значит мои папа и мама знают это место? – с надеждой спросил я, так как почувствовал, что сильно проголодался.

– Конечно, и ты сам скоро в этом убедишься.

Я как-то сразу успокоился и решил попросить хозяйку этого жилища об одной услуге.

– Фира Трофна, а можно мне посмотреть, как они падают.

– Кто?

– Ну, дети эти.

– Да я бы с радостью, хоть это и запрещено. Но ты же вернулся, а это знак. Но ничего не получится.

– Почему?

– Как тебя забрали, прилетел Яфа и сказал, что «лавочка закрывается», как говорят ваши взрослые. Тут на горе какой-то режиссёр Фоменко решил театр построить. Руководство решило перенести детоприемник в другое место, поспокойнее. Я не особо огорчилась, устала я. Да и у меня радость приключилась – ребёночек родился.

– Это как?

– Вырастешь, узнаешь, – отрезала Фира Трофна, и тут же закрыла лапой рот, будто испугалась, что сказала лишнее.

Мне тоже вдруг стало страшно. Земля слегка дрогнула, сверху посыпались комья земли. На моих глазах крыса стала растворяться в воздухе. Я крепко зажмурился, пытаясь сохранить в голове её образ. А когда снова открыл глаза, увидел, что Фира Трофна прижимает к груди маленького крыса с золотистой шкуркой, будто пытаясь защитить от чего-то ужасного.

– Фу, – выдохнула она с облегчением и усадила малыша на колени. – Кажется пронесло. А ты молодец, удержал-таки. И видишь, я снова тут и никуда не делась…

– Вот, Лифти, – продолжила она, обращаясь к золотистому крысу, – что бывает, когда взрослые говорят правду не вовремя.

– А папа сказал, что правду надо говорить всегда.

– Чушь, – фыркнула крыса, – правду всегда можно узнать, но говорить вовсе не обязательно, особенно таким малышам как вы с Лифти. Всему своё время, дети, иначе вон как всё может обернуться, – и она указала лапой на вход в пещеру, – ещё немного, и сказке – конец. Впрочем, похоже…

«Илья, сынок!», услышал я доносящийся снаружи папин голос.

– Ну, вот, я же говорила, что они всё знают, только не говорят, – всполошилась крыса, приоткрыла незаметный люк в полу, опустила туда Лифти и сама, кряхтя по-старушечьи, задом стала спускаться в нору.

Я услышал приближающиеся поспешные шаги отца.

Уйдя по пояс в землю, крыса остановилась.

– Чуть не забыла, – сказала она, – дедушке своему скажи спасибо.

Времени почти не оставалось. Сильные руки отца уже начали отбрасывать землю с заваленного входа в пещеру.

– За что? – крикнул я.

– Придёт время, сам узнаешь, – ухмыльнулась Фира Трофна и исчезла в дыре.

Но через мгновение оттуда вылезла её лапа, пошарила вокруг, ухватила забытую метлу и снова исчезла.

И вот сильные руки отца подхватили меня и я вылетел из пещеры как пробка из той бутылки.

Мама, увидев меня, всплеснула руками и воскликнула:

– Какой он чумазый. А курточка! Витя, посмотри, она же совсем новая. Во что он её превратил.

– Надя, вот ты всегда так, – «сукором» сказал папа, – если бы не собака, мы вообще могли бы его не найти.

– Ой, и правда. Какая же я дура!

Она выхватила меня из рук отца, и моё лицо тут же стало мокрым, а губы солёными от её слёз.

***

Я тогда не поверил чёрной крысе, решил, что своим рассказом о грядущей стройке, она просто пытается навсегда избавиться от меня. И вот теперь, стоя вместе с Денисом и Милкой на краю склона, я вижу, что она не врала.

На горе стоят краны, роют землю экскаваторы. Я срываюсь с места и бегу к мосту. Ещё не добежав до поворота, понимаю, что всё пропало. Тропинка превратилась в широкую дорогу, по которой грузовики тянут на стройку песок с берега реки. Забора уже нет, значит и нет дыры, ведущей к пещере. Мне становится страшно и обидно, что я обманул своих друзей.

– Илья, прекрати плакать, ты же мужик, – слышу я голос Дениса. – Может не всё потеряно.

– Предлагаю перейти дорогу и углубиться в джунгли, – говорит Милка и делает шаг вперёд.

Тут же на нас обрушивается упругая мощная звуковая волна, и Денис едва успевает вытащить эту дурёху из под колёс летящего вниз грузовика. На минуту мы замираем от ужаса.

И вдруг я чувствую радостное возбуждение от того, что нашёл выход из ситуации, когда меня могут уличить во лжи и фантазёрстве. Я трусливо предлагаю вернуться на детскую площадку, якобы дальше идти очень опасно. Но Денис презрительно сплёвывает сквозь зубы, хватает сестрёнку и переносит её через дорогу. Я вынужден идти за ними.

Действительно, забор исчез, но заросли кустарника остались. Это вселяет в меня надежду, но ненадолго. Приблизившись, я вижу, что бывшая тогда неприступной и загадочной живая зелёная стена изрыта множеством проходов и проломов. Трава снаружи и внутри зарослей вытоптана, повсюду разбросан мусор, пахнет туалетом. Последнее меня окончательно добивает и я решаю признать своё поражение. Предлагаю моим товарищам присесть и начинаю свой рассказ с того момента, как на меня набросилась собака.

С самого начала Денис всем свои видом показывает, что совершил ошибку, поддавшись на уговоры своей сестры. Он вертит головой, что-то рисует палочкой на песке. Когда смотрит на меня, на губах его играет презрительная и одновременно жалостливая улыбка.

Милка вообще, дослушав до конца эпизод с собакой и убедившись, что она меня не съела, встаёт и теперь ходит невдалеке вдоль зарослей, то и дело с опаской заглядывая в проходы и пытается палкой сбить ещё зелёные лесные орехи.

Перед тем, как перейти эпизоду с крысой Фирой Тофной, я делаю глубокую паузу, понимая, что передо мной вот-вот разверзнется яма, доверху наполненная презрением и жалостью как к отчаянному вруну и фантазёру.

– Пещера, говоришь!? – неожиданно спрашивает Денис. – Недавно мы с ребятами отсюда хотели пробраться на мост – там же, в начале моста, сидит охранник – и в основании насыпи один из нас угодил в какую-то яму. Чуть ногу не сломал. Потом всё убеждал нас, что это специально сделанная ловушка. Пойдём покажу.

Сделав несколько шагов в сторону, он уверенно ныряет в один из проходов, не забыв захватить с собой недовольно пискнувшую Милку. Я бросаюсь за ними.

Провалившийся в яму парень наверное долго топтался на этом маленьком пятачке, и мне приходится немало потрудиться, чтобы выбрать оттуда плотные комья земли, ветки, какой-то мусор. Первое, что я обнаруживаю – это дощечка-дверь. Я наверное вскрикнул, потому что Денис спрашивает:

– Ну что, она – твоя пещера?

«Она, она, ещё как она! – радостно звучит у меня в голове, – только без крыши».

Вот скамеечка, вот плотный слой специально уложенной листвы и травы. На нём – небольшой клок чёрной шерсти. Но где же…?

– Значит здесь ты спрятался от собаки, – спрашивает Милка. – Как романтично!

– Ну всё, – говорит Денис, – посмотрели и хватит. Пошли на площадку. Там наверное все уже с ума сошли. Илья, да что с тобой?

Я продолжаю шарить руками по яме, по траве вокруг. При этом машинально соображаю: «Нет, про крысу я им ничего рассказывать не стану. Это уже слишком. Милка, может, и поверит из уважения или просто из вежливости, а Денис точно умрёт со смеху. А труп нам не нужен… Труп… трупппп. Ах ты чёрт! Совсем забыл!»

Я бросаюсь к куртке, которую снял, прежде чем спуститься в яму, поднимаю её…, и оттуда выкатывается живой и здоровой золотистый крыс Лифти.

Как я мог забыть про того, кто должен был стать главным свидетелем моего двухгодичного проживания в младенческом возрасте в этой пещере. Милка истошно вопит и быстро запрыгивает на развилку стоявшей рядом старой яблони. Денис хватает палку и замахивается. Но его останавливает голос сестры:

– Илья, ну почему ты не сказал, что взял с собой Лифти.

– Ты его знаешь? – строго спрашивает сестру Денис.

– Ну конечно. Его мне принесла наша уборщица Глафира Петровна, а я подарила Илье. Хотела себе оставить, но ты же сам знаешь нашу маму.

– Это точно, – ухмыляется Денис.

Я вижу как Лифти осторожно пробрался между его ног и подползает к яблоне.

– Вот видишь, и он меня узнал. Подожди, Лифти, я сейчас спущусь. Ой, мальчики, – вдруг восклицает Мила, – что это?

Перед её носом висит метла Фиры Трофны. Я её сразу узнал. Подвязанная на тонкой чёрной бечёвке – как мы потом убедились, свитой из крысиной шерсти, – черенком вниз, она очень похожа на стрелу.

Я опускаю глаза и вижу, что в точке, куда указывает эта стрела, Лифти уже вырыл нору. Он весь перемазался в земле и теперь стоит рядом на задних лапках и отряхивается. Делает это так уморительно, что мы дружно хохочем. Милка смеётся громче всех и в конце концов падает с дерева. Мы не волнуемся, так как дерево раздваивается невысоко над землёй. Но Милка продолжает лежать и как-то странно кряхтит. Мы с Денисом бросаемся к ней на помощь и обнаруживаем, что рука её по локоть ушла в ту самую нору.

– Мальчики, я что-то нашла, – говорит Милка.

– Так давай сюда, – приказывает Денис.

– Не могу, – начинает ныть девчонка.

– Вот дура какая, – кричит на неё Денис, – тяни сильнее.

И тут до меня доходит, что Милкина рука случайно угодила в нору, выкопанную крысёнышем, она что-то нащупала там и зажала это в кулак. И теперь узкий лаз не отпускает руку обратно.

– Всё как в притче про кувшин и обезьяну, – важно заявляю я.

Денис сначала зло, потом с озарением смотрит на меня, и мы оба буквально падаем от смеха.

– А всего-то надо, – между спазмами выдавливает из себя Денис, – разжать руку и потрясти или разбить кувшин.

Останавливаемся мы только тогда, когда над нами раздаётся голос Милки:

– Я всё слышала, не вы одни такие умные.

Она стоит и держит в одной руку метёлку Фиры Трофны с испачканным в земле черенком, а в другой небольшой медный цилиндр. У её ног зияет расширенный черенком вход в нору.

– Ну Милка, ты даёшь.

Денис смотрит на свою сестру с восхищением, а я выхватываю у неё из руки цилиндр. Да, это то, что так нужно было мне, чтобы вылечить дедушку.