Дорогая, а как целуются бабочки?

“Фирма твоя, Владимир, – пишет мне моя бывшая, – динамично развивается, и ты должен платить алименты со всех своих доходов. Иначе тобой займутся налоговая полиция и другие компетентные органы”.

Глава 20

– Господи, за что?! – вопрошал я как когда-то в Алжире.

И этим вопросом терзался довольно долго. И только сейчас понимаю: постановка вопроса не верная. Не за что? А для чего? Если бы я понял это раньше, многие ситуации не разрушали бы меня так, как они меня разрушали. Я смотрел бы на них, как на урок. Как на испытание, которое дается ученикам с тем, чтобы они изменились.

Для чего, господи?! Для ликвидации ошибок. Ошибка номер один – доверчивость. Доверчив я донельзя. И терпел поражения. А в этой жизни преуспевают те, кто существует по принципу, сформулированному одним из моих коллег по авторемонтному делу: “Не верь никому и не будешь обманут”. И была у коллеги еще одна присказка на ту же тему. “Вова, – говорил он. – Нас окружают одни говнюки. Будь на стреме”.

Так вот, когда я понял, что в этой жизни меня окружает дерьмо, и дерьма этого неизбывно, я перестал церемониться. Я стал жестче и старался свести до минимума благотворительность. И сразу стало меньше проблем. Значительно меньше. Ну и тут я тоже решил не церемониться. Тем более, что не сомневался – бывшая сумеет натравить на меня налоговиков. Чекист Дроздов давно уже возглавлял соответсвующе ведомство. В соседях у него теперь были другие люди – взметнув наверх по карьерной лестнице, существенно улучшил свои жилищные условия. Но подходы к нему она бы нашла. Если не к нему, так к сыну – тогда еще сын дроздовский был жив.

Пугала ли меня проверка? Нет. Хотя определенные схемы использовал. Иначе бы бизнес просто не выжил: налоги -то грабительские. Вообще, я думаю, нашу налоговую систему спецом придумали на то, чтоб разорить предприятие. Только вдумайтесь! 28 процентов налог НДС, 35 процентов – налог на прибыль. C фонда оплаты труда 52 процента снимают в том числе 13 процентов – подоходный налог. Налоги на дороги, на милицию… 16 видов всяких разных налогов. Я считал, тесть мой считал – 13 копеек с рубля всего – то предприятию и оставалось. И предприятия уходили в тень. Забегая вперед, скажу, что новая власть (после Ельцина) стала эти налоги снижать. Бизнес, особенно малый, оживился. Сейчас вновь в 2011 году решили наступить на те же грабли: поднимают ставку единого социального налога и называют его «страховым взносом».

Извините, что отвлекся. Продолжаю. Короче, отправился к сыну. Поскольку был абсолютно уверен: послание составлено не без его деятельного участия.

Сколько ему было тогда, Денису? Двадцать? Нет, двадцать два. А Димке – пятнадцать. Еще три года я должен был платить алименты, а платил я их исправно. Платил, невзирая ни на какие свои финансовые осложнения. Платил, как и положено, 33 процента. На тот момент – с зарплаты, которую получал в колерной. Были это, конечно, не бог весть какие деньги – получал я немного, поскольку все уходило на покрытие долгов и то самое развитие, о котором упоминалось в письме. Но в чем автор ошибался, так это в том, что развивался мой бизнес семимильными шагами. А цена, которую я за это платил, была ой какая высокая. Оставлю за скобками эмоциальные переживания, потери здоровья и прочее. Скажу о деньгах. Денег, личных денег, которые можно было взять и вот так вот просто истратить, у меня на тот момент не было. Что бы там Денис матери своей не рассказывал, я не роскошествовал. Ни я, ни дочь моя, ни жена. Вот из-за этих самых долгов, и из-за этого самого развития. И если мои, с позволения сказать, сотрудники, и позволяли себе дорогостоящие ремонты, покупку машин, заграничные вояжжи, то я себе такого тогда позволить не мог. Не станешь же сам себя обворовывать.

***

Найти Дениса особого труда не составило. Когда увольнялся, уверял, что нашел другую, более высокооплачиваемую работу. Ни фига не нашел. Продолжал мешать краски. Правда уже самостоятельно. Арендовал у какого автосервиса установку и начал оттягивать у меня клиентов.

– Что за писанина? – кинул бумажку ему на стол.

– Это не я ! – встрепенулся он. Но осознав, что дал промашку (письма-то не читал), опустил глаза.

– Вижу, что мать писала. Но идея -то твоя! Никто кроме тебя не знает всех эти подробностей. Только не выйдет у вас ничего. Так вот и передай автору послания. А еще скажи, что мне тоже кое-что известно. Например, ее махинации с неучтенными группами. И если не оставит шантаж, я костьми лягу, но ее разорю. Ну, а что касается тебя… Мы – чужие. Отныне и навсегда.

– Это почему же?

– Он еще спрашивает! Неужели думаешь, я так и не знаю, что ты был в доле с Витьком и Васьком? Я знал об этом еще до того, как подонки эти отчалили. И примерно представлял на сколько ты меня нагрел. Чтобы понять это, не нужно было делать никаких ревизий. Тачка, свадьба, отдых за бугром. Я даже знаю, где ты прятал сворованные у меня деньги.

– И где же я их прятал?

– А в той самой квартире, из окон которой я имел “счастье” наблюдать за любовными похождениями твоей матери. И скажи спасибо, что счет я выставил только Витьку и Ваську. Никаких дел. Никогда. Чтобы я вас вообще больше не видел и не слышал. Ни тебя, ни мать твою! Ты меня понял?

Ответа ждать не стал. Знал, что передаст разговор дословно. Что за неучтенные группы? Ах, да, вы же еще не в курсе. Она ведь тоже бизнесом занялась, моя бывшая. Открыла платные языковые курсы и ковала свое благосостоние, вводя государство в заблуждение относительно количества групп или числа учеников. Ну, то есть не со всех платила налоги. И я об этом знал. А теперь и они знали, что я знаю. И мне казалось, что атака отбита.

Но довольно скоро произошла история, которая заставила меня усомниться в этом моем предположении.

***

Началась эта история, как и другие подобного рода, со звонка. То есть, я живу, живу, работаю, никому не мешаю, ни к кому не лезу, вот, честное слово, ни к кому – звонок. Домой звонок – я дома был. Кто бы вы думали? Правильно – ребята с колерной.

– Владимир Петрович нас опечатывают.

– Как опечатывают? Кто?!

– Из ОБЭП районого.

ОБЭП, если кто не знает, это милицейское подразделение – отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Прошу моих колеровщиков передать трубку обэповцу. Представляется:

– Лейтенант Михейчик.

– В чем дело, товарищ, лейтенант? Почему вы нас вдруг закрываете?

– А у вас документов нет.

– Да есть документы! И устав есть, и все прочее, что нужно для деятельности. В сейфе. Подождите, я подъеду и…

– Вы лучше завтра привезите их мне в кабинет, – и трубочку положил.

Мчусь, естественно, в колерную. И впрямь опечатана – ребята рядом, на скамейке, сидят.

– Пришли, – рассказывают, – попросили устав, от райсэс разрешение, от пожарников… А бумаги то в сейфе. А у нас ключей нет. Ну и опечатали. Да, Владимир Петрович, забыли сказать. Денис еще прибегал.

– А он с какой стати?

– Да че-то крутился тут во дворе. Ну в это самое время, когда обэповцы приезжали.

А че крутился…,– пожимают плечами.

Ну,какого черта! Какого черта, скажите на милость и почему?! Почему кто- то покуривает на стремянке всю эту жизнь – и все у него шоколадно, а я пашу как раб на галерах, да еще получаю. То справа, то слева, а то и в морду. И ладно б били чужие. А тут собственный сын …

Но, может, все-таки ошибаюсь? Ну да сказал, что видеть не хочу. Ни его, ни мать его. Хотя всякое может быть… Достал из сейфа бумажки, утром двинул в ОБЭП. Но наперед, то есть, в день визита “борцов” с экономическими преступлениями, сделал звоночек другу. Я ж тертый калач, и знаю: к ментам нужно идти подготвленным. Ну и набираю до боли знакомый номер товарища по кадетскому корпусу, а “по совместительству” полковника УВД, и описываю ситуацию.

Друг звонит начальнику районного ОБЭПа, тот меня незамедлительно принимает и, выслушав, мою “печальную повесть”, велит зайти к нему сразу после беседы с Михейчиком. И я обещаю, а вечером… …вечером обнаруживается, что Михейчика этого я знаю. То есть, очень может быть, что знаю. И обнаруживается это дома. Ужинаем, Надя видит мою кислую физиономию и естественно интересуется – что стряслось?

– Да какой-то Михейчик из ОБЭП привязался.

– Михейчик? А не тот ли это Михейчик, что у меня учился?

Тут следует сделать еще одно отступление и сказать, что и Надя моя тоже на месте в профессиональном смысле не стояла, а открыла в нашем городе филиал одного московского института.

Учителям тогда, можно сказать, вообще перестали платить, Надя с подругой искали варианты более денежного трудоустройства, ну я их и надоумил. Тогда столичные вузы, пытаясь подзаработать (в высшей школе тоже были проблемы с финансированием) ринулись в провинцию. И я предложил девушкам не ждать милостей от природы, а самим ехать в Москву, искать еще не проявившиеся в наших весях столичные учебные заведения, и делать им взаимовыгодные предложения о сотрудничестве. Девушки поблагодарили за совет, двинули в Москву и скоро открыли в городе филиал одного московского ВУЗа. В политехе сняли аудитории под филиал. Работала там Надя моя, впрочем, не очень долго. У москвичей в какой-то момент возникли проблемы с аккредитацией. И я сказал Наде: “Уходи. Уходи оттуда немедленно, потому что если аккредитации вы не получите, а скорее всего так и произойдет, недоучившиеся студенты будут в коридоре стоять и требовать возврата денег”. И Надя ушла. Но на момент моего вызова к Михейчику, филиал благополучно работал, готовя менеджеров, бухгалтеров и юристов. Направления модные, обучение хоть и платное, но не дорогое, так что абитура шла, ну и некто Михейчик среди абитуры . Принимали там без экзаменов, по собеседованию, приняли и Михейчика. Вот только учился Михейчик недолго. Отчислен был. За хроническую неуспеваемость.

Ну и когда узнал, что его исключили, то решил подсуетиться. Карьеру же без высшего образования не сделаешь. Пробил Надин адрес и причапал. Я в гостинной сидел. Звонок, и через какое – то время в гостинную входит Надежда и говорит:

– Милиционер пришел, которого мы исключили. Просит выписать ему диплом. За деньги.

Деньги нам тогда очень бы даже не помешали. Тогда как раз проблемы с погашением долга возникли. Но я сказал: “Надя, нет! Ты что – не понимаешь? Вы ж его выгнали. Все ваши ведомости подтверждают это. А они давно уже в Москве – не перепишишь. А вдруг всплывет где-нибудь диплом? Ни в коем случае!”

Короче, она сказала Михейчику “нет”. Но тот ли был этот Михейчик? И оказалось, что тот!

Когда он квартиру нашу покинул, мы с Надей подошли к окну, и она мне указала на невысокого толстенького человечка, что садился в припаркованный возле подъеда жигуленок. Ну и как только я вошел в обэповский кабинет, тут же узнал в хозяине милиционера – двоечника, что пытался купить диплом. Узнал, но виду не подал. А он меня и не мог узнать. Я же в гостинной сидел, а Надя с ним в коридоре беседовала. Но самое главное – фамилии у нас с ней разные. Она оставалась с девичьей.

– Присаживайтесь, – кивнул мне Михейчик на стул у стола и включил стоящий на этом столе магнитофон. Включил на воспроизведение, и далее беседа наша шла под какой-то блатной шансон. Музыка звучала негромко и призвана была, как я впоследствии понял, обезопасить обэповца от возможной аудиазаписи нашего с ним разговора с моей стороны.

Так вот, включил и, полистав для блезира, предоставленные докумены, начал меня обрабатывать.

– Мы, – говорит, – Владимир Петрович, тут все – люди государевы. И лично мне от вас ничего не нужно. Я и вижу то вас впервые.

– А я вот уже имел, -прерываю обэповца, – честь вас, господин Михейчик, видеть.

Смотрю, лихорадочно соображает, где я его видел и при каких обстоятельствах. А я молчу. Многозначительно так. Крупные капли выступили на лбу моего визави. И рубашка возле подмышек взмокла. Видно, я у него был первым, кого он пытался ракрутить на бабки, и еще не научился это делать с достаточной долей цинизма. Достал из кармана брюк носовой платок второй, и, может быть, даже третьей свежести, долго прикладывал его ко лбу неприятно белой и пухлой рукой и, наконец, неуклюже выдавил:

– При каких обстоятельствах?

– А вы к жене моей приходили. – И опять держу паузу. Тут уж он пошел пятнами. Хаживал, видно, и к женам чужим. Ну а я продолжаю молчать. Я молчу, а парень уже ерзать начал на стуле. Сжалился и говорю:

– Да к Рябининой Надежде Алексеевне. Помните такую?

– Так она ж не сделала ничего! – выдал себя с потрохами.

– Ну значит не могла, – сказал я, а он опять стал покрываться испариной, потому как этот поворот придавал нашему с ним общению еще больше двусмысленности. Но то ли денег сильно хотел, то ли связанное со мной дело не от него зависило, только, сглотнув, Михейчик начал опять нудеть про государеву службу.

– Нет, правда, Владимир Петрович, я лично к вам претензий не имею, но… – cделал на этот раз он длинную паузу и, пожевав, собственные губы, наконец, решился:

– Но вы клиента обидели. И вот если вы сделаете этому клиенту… хорошо, то будет один разговор. А если не сделаете, разговор, уж простите, будет другой.

– Да мы , – начал я энергично косить под дурачка – только тем и занимаемся, что делаем клиентам хорошо. Порой даже в ущерб себе. Мы не можем им делать плохо! Мы за их счет живем. Да вы прямо говорите: какая у клиента проблема. Чем мы его обидели?

– Нет, давайте лучше…давайте мы сначала документики ваши посмотрим.

– Да сколько угодно, – и стопочку ксерокопий ему пододвинул. Он ксерокопии полистал. Полистал и предлагает разговор на следующий день перенести. Время, дескать, нужно, чтобы бумаги поизучать.

Вышел я от него и, как и договорились, к начальнику. Передаю разговор, а тот просит на диктофон сказанное повторить. Повторяю.

– Ну я им задам! – обещает начальник. А я на следующий день опять – к Михейчику. Торк-торк – кабинетик закрыт. Cел на лавочку, курю, жду – идет. Не один, а еще с каким-то таким же юным, но шустрым. И по мордам вижу – задали -таки пацанам. Вошли в кабинет, через минуту меня приглашают. И опять включается маг, но уже на запись. Ну, может, думал я сходу взятку совать буду, или еще как-нибудь проколюсь. Он же не знал, что я воробей стрелянный. Что меня одно только ЧК восемь раз допрашивало.

Сажусь, протягиваю ему недостающие бумаги, и продолжаю начатый накануне разговор. Дескать, всегда идем навстречу клиентам, и , если есть претензии (а в любой работе случается брак), мы их немедленно удовлетворяем. Так что, пусть клиент подгоняет машину, переделаем свою работу без вопросов.

– Ну вот и хорошо, -выдавливает он из себя и, вернув документы, с плохо скрываемым неудовльствием сообщает, что нас с ним ожидает начальник ОБЭПа.

– Справка райсэс просрочена, – докладывает начальнику и, получив разрешение покинуть кабинет, покидает его.

– А вы, Владимир Петрович, работайте спокойно, – говорит мне начальник. И я понимаю, что “дело” закрыли, но на сердце моем все равно лежит камень, потому что из головы не уходит вопрос: cамотеком ли эти бандиты в погонах ко мне нагрянули, или Денис с мамашею все-таки подсуетились?

***

Но как бы там ни было, жизнь продолжалась. Жизнь продолжалось и в один прекрасный день я понял, что не должен уже никому. Крикнул: YES! и стал собирать деньги на первую самостоятельную, минуя Тольятти, закупку краски. И к лету я эту сумму набрал!

Денег ровно на то количество материала, которое позволяет колерной без простоя работать год. Это обстоятельство меня страшно воодушевляет, но начинает вдруг настораживать окружающая действительность. Что-то странное носится в воздухе. Какая -то нервозность. Народ все активней скупает валюту. И я решаю ускорить процесс. Конвертирую доллары в рубли ( я держал деньги исключительно в долларах), пропускаю через свою кассу и перегоняю в Москву – в одну из фирм, которая сотрудничала с финскими производителями краски. Делаю контрольный звонок – москвичи сообщают, что деньги получены. А возле обменных пуктов уже очереди. Снова звоню в Москву: конвертировали ли рубли в финские марки? -Да и даже уже перегнали в Финляндию. Через неделю пойдет фура.

Через неделю? А тут уже все взбесились! И в банках столпотворение. Люди снимают вклады. А им их снять не дают.

– Машина вернулась? – звоню москвичам.

И узнаю, что задержена на таможне. И понимаю, что если завтра ситуация не разрешиться, сойду сума.

Не спал всю ночь, утром звоню: “Пришла?”

– Пришла, но только 70 банок не влезло. Но мы погоним на следующей неделе машину.

– А! – махнул я рукой. – И тут они мне сами звонят: “Все, и 70 банок пришли!”

Посылаю в столицу свой грузовик. 12 -го августа. 14-го грузовик возвращается, и я его разгружаю, и забиваю склад по самое не могу, а вечером 17-го включаю телевизор, 17 августа 1998 года, а мне оттуда говорят, что в стране экономический кризис. Один из самых тяжёлых в истории России, – говорят мне из телевизора и еще о каких-то обвалах на каких-то азиатских биржах, о кризисе какой-то ликвидности, о низких ценах на сырье. Они треньдят и треньдят, а я понимаю одно: народ в очередной раз ограбили.

Еще накануне доллар стоил 6 рублей, а после 17-го становился все дороже и дороже. И все лопались, и лопались банки. А потерявшие сбережения люди умирали не в операционных медклиник, а в операционных лопнувших финансовых учреждений. Они пережили павловское ограбление 91-го, черный вторник 94-го. Третьего не выдержали. А сколько малых предприятий тогда полегло! И все вокруг проклинали маленького человечка с благообразным личиком комсомольского функционера и погонялом киндер-сюрприз. (Но не в нем было дело, а в системе государственного управления. А его выставили мальчиком для бития. И «заслуги» этой чиновники не забыли. Сейчас он возглавляет Росатом)

– Никакого дефолта не будет, – уверял за пару дней до катастрофы “дорогих россиян” первый российский президент. И его тоже потом проклинали. Вместе со всей его ратью. И вот сегодня Мавроди называют создателем первой в истории отечества финансовой пирамиды. А ведь первую построил не он. Ее построило родимое государство. ГКО. Помните такую аббревиатуру? Государственные краткосрочные обязательства. Типичная пирамида: старые обязательства погашаются за счет новых. Долго такие конструкции не существуют. Неминуемо наступает момент коллапса. Нечем гасить – пирамида рушится. Она и обрушилась, погребя под собой экономику страны, сломав судьбы и унеся в небытие человеческие жизни. С обвала же этой самой пирамиды все началось. Государство отказалось платить по обязательствам, ну и понеслось.

Cтон стоял над страной, а я предложил Наде съездить в Анапу. Звучит, конечно, цинично, но я вышел из катаклизма 98-го, не в глубочайшем минусе, а в глубочайшем плюсе. Помните в “Собачьем сердце” : “Свезло, так свезло?” Вот это мой случай. Нет, денег у меня особых не было. Но у меня была краска. На целый год.

– Все, Надя, едем в Анапу. Шесть лет в отпуске не был!

Прекрасный номер, отличная еда, любимые рядом, что еще нужно человеку, чтобы прийти в себя после шести лет каторжного труда. Тем более, что сентябрь, то есть бархатный сезон. Позвонил в дирекцию санатория, нам забронировали шикарный двухместный номер, и 21 день мы балдели. Море, солнце, ни тебе бандитов, ни обэповцев. На пляже вообще никого кроме Нади, меня и Лизы, не было. Только шприцы на песке, оставленные наркоманами, которые я собирал и выбрасывал в урну, чтобы случайно на них не напоролась дочка. Кризис- народу не до отдыха. Мы одни, нам хорошо, вот только доллар скачет как сумасшедший. Ценники в магазинах, где Надя брала кофе и кое-что из продуктов, менялись ежедневно. Ну и я каждый день вынужден был звонил в колерную и доводить до сведения ребят курс с тем, чтобы они переписывали прейскурант.

Но все когда -нибудь в этом мире кончается. Кончился и наш сказочный отпуск. И мы возвращаемся, и снова – звонок. Но уже не из колерной, а от мамы.

Денис ставил свою машину в моем гараже, что стоял во дворе, где я рос и где по-прежнему жила моя мама. Ну и звонит старушка. Звонит и плачет. Внук замки на гараже поменял, она попросила ключи ( утварь в гараже у нее лежала), попросила, а он не дает. Говорит, там машина моя, а тебе там делать нечего.

Набираю номер Дениса: “Почему хамишь бабушке?”

– Я не хамлю.

– Выселяйся. Даю неделю.

Проходит неделя – реакция нулевая. Спиливаю замки – ставлю свои. Звонит:

– Па, мне нужна машина.

– Я тебе неделю давал, чтоб ты гараж очистил? Прошел месяц. Так что не обессудь. Пересечемся – открою. А специально не поеду – времени нет.

Утром подруливаю к колерной – стоит: “Мне нужна машина”.

– А у меня ключей, – говорю, – нет с собой. А возвращаться за ключами домой я не могу – дел по горло.

– Но я договорился о ее продаже.

– Твои, – отвечаю, – проблемы, – и хочу дверцу машины закрыть, а он не дает. Не дает, понимаете? У меня волной вот так поднялось что-то к горлу, я из машины вышел, за грудки его схватил и, как в кадетском учили, лбом – в нос. Дальше следует крюк и добиваешь противника правой. И еще бы секунда, я бы, пожалуй, но… Но – глаза. Увидел его глаза, отшвырнул в сторону, сел в машину и газанул.

Он ростом с меня. Но ходил качаться. Да и такого наезда не ожидал. Я ж старик по его понятиям. Но я и сам, если честно, от себя такого не ожидал. В страшном сне представить не мог. У меня же уж был один грех перед ним. Перед Дениской. Годика четыре ему тогда было. Отправили нас с ним на прогулку в городской парк. А как раз пик конфликта с Ксенией Семеновной. Ну и я, чтобы боль заглушить, тяпнул стакана два красного. Пришли с мальчишкой домой, она набросилась на меня : алкаш. Я – на нее. А Дениска заступаться за маму стал. Вклинился, маленький, между нами, а я ему – подзатыльник. До сих пор сердце болит. И вот опять…

Но, видимо, наступил предел. И последней каплей, конечно, стала эта история с моей мамой.

Короче, уехал с места разборки. И долго носился по городу, приходя в себя. И все вспоминая эти его глаза. И думал, что если и позвонит опять (а не позвонить он не мог), то будет это ох как не скоро. Но позвонил он на следующий же день.

– Па, ну, мне, действительно, позарез нужны деньги. И покупатель уже есть.

Я еще малость покочевряжился, а потом сказал, что вечером заеду навестить его бабушку, и если он будет там, то …

Он меня ждал. И, закрывая пустой, теперь уже пустой, гараж, я еще раз повторил то, что я сказал ему, когда разбирался с письмом: никаких контактов! Ни с ним, ни с его матерью. Он уехал, а я еще с полчаса, наверное, сидел в гараже на каком-то ящике и собирал себя в кучку. Год, по меньшей мере год жизни отнимала у меня каждая такая история. А годов оставалось все меньше и меньше, да и силы, эмоциональные в первую очередь, были уже не те. И если раньше я мог забыться, влив в себя стакан- другой водки, то вот уже несколько лет, как в рот спиртного не брал. И всякий раз после свиданий с Денисом с огромным трудом приходил в себя. Единственное, что спасало, так это цейтнот. Работа отнимала огромное количество времени. И постоянно возникали новые задачи, которые надо было решать. На этот раз ребром встал квартирный вопрос.

***

Нет, крыша у нас над головой была. Вот этот самый кооператив, достроенный с горем по полам в эпоху Ельцина. Квартира была, если помните, двухкомнатная, но подрастала дочка. Музыкой благодаря жене занялась. В квартире появилось пианино, и стало понятно, что пришла пора расширяться. Ну и мы cтали проводить маркетинговое, как сейчас говорят, исследование. Цены после дефолта на рынке недвижимости встали, но все равно от цен брала оторопь. Согласившиеся на обмен хозяева трешки за дополнительную площадь запросили 8 тысяч долларов. И я уже был готов отстегнуть, но Надя показала мне новостройку, которую обнаружила неподалеку от нас. Пошел наводить справки, и выяснилось, что за квадратный метр строители просят 200 долларов ( трешка в этом доме обошлась бы нам где-то около 15-ти тысяч долларов), но все квартиры разобраны. Расстроился страшно, и вдруг звонок от строителя, бывшего комсомольского работника, между прочим: “Четырехкомнатную возьмете? 86 метров.”

Дефолт, платить людям нечем, ну и стали люди отказываться. А а у меня деньги были на первый взнос, и колерная не простаивала, и я решил вложиться в новостройку, хотя страх был: вдруг не достроят. Но достроили. И за год. И мы расчитались за год. Отказывали себе опять, конечно, во многом.

Но въехали. Въехали под Новый 2000 год. Многие этот Новый год запомнят на всю жизнь – Ельцин отказался от власти. Радость неописуемая. Все высыпали во двор. Обнимались. Поднимали бокалы. Была у всех надежда, что, наконец-то, эта свистопляска закончится. Будет новый президент молодой, энергичный, спортивный. На военном самолете летал, на истребителе. И только мы въехали, цены на рынке жилья опять поползли вверх, мы очень выгодно продали освободившуюся двушку, и я решил замутить с автосервисом.