Дорогая, а как целуются бабочки?

– Друг мой, у вас малярия!

– Да я понимаю. Что делать будем?

– Cейчас я вам дам три таблетки фанзидара и завтра вы будите в полном здравии.

Дает таблетки, объясняет, как пить… Огурцом я никаким не проснулся. Но озноб ушел. И постепенно состояние нормализовалось.

– Хины больше не пейте- печень посадите. Но если вдруг опять почувствуете недомогание – примите ударную дозу фанзидара – советовал мне счастливо пэр Эстрад. Я тоже был счастлив. Потому что бывает, и нередко, что укушенные малярийными комарами люди не выживают. Я выжил. Но пропала вдруг Надя.

***

Проснулся как-то утром и обнаружил, что дома ее нет, и где она неизвестно. А мы поссорились накануне. Нет, не так! Накануне я ее сильно обидел. Причем без какого-то бы ни было повода. Она вообще делала все, чтобы в нашем доме царили мир и порядок. Проблема была во мне. Я был уже подпорчен жизнью, издерган и реакции мои были непредсказуемы. Более того, женщины настолько упали в моих глазах, что даже лучшую из них я мог оскорбить и унизить. Всех без исключения считал стервами, спуска не давал. И в этой своей семье поставил за правило: мое слово, даже самое абсурдное – закон. Ну и начал борзеть. И чем дальше, тем больше. Мне доставляло удовольствие демонстрировать гостям, кто в доме хозяин.

Надя какое-то время сносила грубость безропотно. В душе у нее скорее всего кипело, но виду не подавала. Да и в этот раз не сделала ничего, чтоб заслужить оплеухи. Оплеуха была словесной, но это ничего не меняло.

Случилось, кстати, при Алене. Мы сидели с ним на террасе и выпивали. А мне поутру на службу. Ну и Надя предложила продолжить вечеринку в выходные.

Сказать, что я злоупотреблял тогда спиртным было бы неправдой. Отец мой и мать, отправляя меня в странствия по жизни, снабдили в числе прочего несколькими правилами, касающимися культуры пития.

Правило первое: никогда не мешай напитки. Водкой начал, ей и закончи. Правило второе: никогда не опохмеляйся. И правило третье: если тебе на следующий день работать – вообще не пей. И я всех этих правил старался придерживаться, а тут чего то проигнорировал. Ну и Надя напомнила, что утром – в лицей. Тактично. А я наехал. Утром просыпаюсь – нет жены. Поехал на работу. К обеду возвращаюсь – нет Надежды. Всю Манакару прочесал – нет. К ночи пришла. То есть, шесть было, но темень уже абсолютная. Ну и я опять накинулся.

К счастью она понимала, что теперь я ору из страха за нее. Где была? Да на пляже где-то сидела. Взяла еды и ушла подальше.

Нет, мой новый взгляд на женщин процветанию любви не способствовал. И тем не менее, мы прожили два года. Два года в Манакаре – это испытание покруче, чем « белый пароход» и коммунальная квартира. И испытание это Надя выдержала. Но я забежал вперед. Нам еще год служить. Нам еще год служить и вот-вот мы поедем в отпуск.

***

Отпуск у педагогов Мадагаскара, как и советских педагогов – летом и это два месяца. И мы садимся на маленький, 14 мест, самолетик, прилетаем в Антананариву, получаем в бухгалтерии торгпредства мадагаскарские франки и – по магазинам. Надо же подарки купить. Детям в первую очередь. Старшему я тогда, помню, часы привез, как мне казалось, навороченные. Не бились, в воде не тонули, время в любой точке планеты показывали… Младшему, конечно, тоже всяких заморских игрушек. Презенты взрослой родне. Затарились и – в Союз. И опять 12 часов в небе и по тому же самому маршруту: Йемен, Кипр, Москва. И в Москве тоже первым делом – в бухгалтерию. Правда уже Союзвнешобразования. Валюту взять и – по “Березкам”. Надо же посмотреть, что дают теперь у нас в чековых магазинах.

Выписывает мне бухгалтер ордер и вдруг говорит:

– Ой, Владимир Петрович, мы тут страхов натерпелись.

– А что такое?

– Да ведь ваша бывшая приходила. Возмущалась:почему нет валютных отчислений. Я ей объяснила, что не положено. Что закон не разрешает. А она раскричалась. “Судиться, – говорит, – с вами буду. Комитет по защите материнства и детства подключу.”

Бухгалтерша говорила правду. С заграничного заработка алименты не взыскивали. И это было справедливо, потому что за границей специалист зарабатывал валюту не только себе, но и государству. И был таким образом настолько государству выгоден, что оно сохраняло за человеком заработок, который он получал на родине. Ну я вам говорил – 60 процентов. А в моем случае это 200 рублей, поскольку директором школы я получал 350. И, надеюсь, вы помните, что, отбывая на Мадагаскар, я распорядился все 200 отправлять сыновьям. И написал сооветствующее заявление. 2 тысячи рублей получила за год мадам. Но ей захотелось больше…

Знаете, там, на Мадагаскаре, как-то пришло от мамы моей письмо. “Володя, – писала мама, – папа Ксении просит, чтобы я приходила к нему кашу варить. Говорит, я варю ее совсем как супруга его покойная. Ты не обидешься, если я выполню его просьбу. Жалко мне его. Он ведь совсем старенький стал. И желудок у него опять начал болеть. Да, и вот еще что. Он у тебя прощение просит. Говорит, ты знаешь – за что”.

“Делай, как считаешь нужным,” – написал я в ответе. Хотя особого восторга от того, что моя немолодая и не очень здоровая мама будет мотаться черти куда только потому, что кто-то бросил своего отца на проивол судьбы, я не испытывал.

Что до просьбы о прощении… Да я так и не понял, за что просил. Может за то, что поступился принципами и надавил через знакомых на судью, что решала наш с мадам квартирный вопрос. Рычаги то у собкора «Правды» хоть и бывшего были. Кстати, о каше. «Я должна ухаживать за престарелым одиноким отцом,» – заявляла бывшая, излагая суду причины, не позволявшие ей менять место жительства. Суд счел аргументацию существенной.

Раз такое дело, давайте перепишу заявление, – сказал я, выслушав бухгалтершу.

И переписал. Отныне мадам будет получать не 60 процентов, а как и положено по закону – 33 .

***

Почти весь свой отпуск мы с Надей провели на Волге. На турбазе.

C Надиным отцом, замечу в скобках, мы познакомились через месяц после той ночи, когда решили не расставаться. Надя – младшая дочь в семье. Не избалованная, но любимая горячо, и отец ее полагал необходимым выяснить, куда и, главное, к кому дочь ушла из родного дома. Я младше отца Надежды на 15 лет. Но он обращался ко мне на вы, ее папа. А я слегка комплексовал: увел дочь не в хоромы, а в коммуналку. Надя как раз на кухне возилась, когда он к нам пришел. Рядом крутился соседушко. Ну тот дедок, что нырял к нам в холодильник. Уже под мухою и, видно, прикидывал, чем удастся поужинать, когда коммуналка заснет.

То, что я руковожу школой, отцу Надежды было известно. Но, видимо, не достаточно, чтобы душа не болела за дочку, решившуюся на гражданский (тогда и мысли не было о росписи) брак.

–Владимир Петрович, а вы коммунист? – спросил, когда я пошел его провожать.

–Коммунист.

–Ну тогда я за Надю спокоен, – сказал он и пожал мне руку.

***

Поскольку трудился Надин папа директором Волголесосплава, то на турбазе в нашем распоряжении был целый дом. Из бревен, но в два этажа. Рыбалка, прогулки. Мы наслаждались. Единственное, что портило идиллическую эту картину – комары. Я уснуть не мог, пока не прихлопну последнего из проникших в комнату. Так сказать, комариная фобия, приобретенная на Мадагаскаре. Расправлялся я с ними, впрочем, довольно быстро. Иногда ездил в город. Понуждало к тому задание, которое я получил в Манакаре. Получил я его от Алена. Того самого Алена, который организовал фирму по сбору кофе, корицы гвоздики, ванили, перца и прочих колониальных товаров, и уже ко второму годы работы имел два собственных грузовых мерседесса, которые бегали по мадагаскарским деревням, свозя на склады Алена дары мадагаскарской природы. Я наблюдал за тем, как развивается его бизнес, и как-то подумал, а не подключиться ли. Мы выписывали советские газеты, и я понимал, что лед тронулся, и тот, кто встанет на рельсы предпринимательства первым, сорвет не только аплодисменты но и хороший куш. И решил ковать железо, пока горячо.

– Cовместное предприятие, а, Ален? Кофе у нас точно нет, а русские они не только чаи гоняют.

– Это интересно. Но нужен склад, офис, система реализации… Надо посчитать, сколько инфраструктура будет стоить.

– Так у меня же отпуск вот-вот. Все и разузнаю.

У меня не только был отпуск. У меня еще и товарищи были, которые трудились в строительном институте. Они мне все подсчитали, я по приезде Алену доложил. И цифры его воодушевили, потому что это были мизерные с точки зрения европейского предпринимательства деньги.

Ален воодушевился, уехал по делам своей фирмы во Францию, возвращается и говорит – нет.

Привез мне в качестве отступного массажер для сиденья водителя, ну знаете такая подстилка роликовая на сиденье. Из Франции привез, но китайского производства. В Китае ведь тоже во всю шла своя перестройка, но они оказались проворнее нас и уже тогда покорили французский рынок ширпотреба – он был оккупирован китайским барахлом.

Так вот привез отступного, извинился и сказал, что дела со мной иметь не будет. То есть не со мной, конечно же, а с Россией. У нас, говорит, кое-кто в Россию нырнул и жалеет – бордель там у вас. Я его понял. И настаивать или там обижаться не стал.Но когда у нас более-менее наладилось стал его искать – безрезультатно.Как в воду канул. Жаль. Мы бы с ним, думаю, замутили. Отличный парень, порядочный, что в отечестве нашем особая редкость, и при этом удачливый. Впрочем, тогда я еще не знал, что с Аленом не выгорит, и был полон надежд. И еще мне очень хотелось чем-то порадовать моих мадагаскарских воспитанников.

И когда мы пошли брать билет до Москвы, я предложил Наде зайти в магазин швейной фабрики. Иногда там можно было купить (и недорого) хлопковое белье.

– Хочу мальгашам своим чего -нибудь привезти, – поясил свою мысль. А мысль была купить мальчишкам лицейским подарки. То что они называли шортами, мы у себя называли трусами. Ну я и решил купить им эти их “шорты”. В рванье же ходили. Нам повезло – в магазине давали хлопковые трусы в таких модных тогда индийских “огурцах” . Купили упаковку. И я собрал все свои рубашки, в которых когда-то щеголял в Алжире. Они все были с короткии рукавами и практически новые. 19 сентября мы сели в самолет, и 21-го были уже в Манакаре. Приезжаем, а там перемены.

***

Гальченко привезли из Союза потомство – парочку очаровательных близнецов. Ребята крошечные – года по три не больше, а в Манакаре и взрослые с трудом выживали. В торгпредстве приняли решение перевести Гальченко с побережья на плато. 1600 метров над уровнем океана, и не так жарко, и значительно меньше комаров…

Гальченко уехал, приехал Дятлов. Кирилл Дятлов, крупный такой мордастый парень. Приехал он из Горького и не один, а с женой Анфисой, врачом-эпидемиологом. И мы с Надей очень радовались этому обстоятельству: не просто доктор, а какой надо доктор.

Французский Дятлова, был как и французский Гальченко. Иначе говоря, никакой. Закончил Кирилл Горьковский институт иностранных языков, но практику имел скудную. То есть вообще не имел, поскольку до Манагаскара работал в комсомоле, а потом директором ПТУ. Но справедливости ради надо сказать, что лицей наш отличного владения языком и не требовал. Не переводами же занимались. Так что я особо и не педалировал эту тему. Ребятами Кирилл с Анфисой оказались общительными. Кирилл еще и на гитаре играл. Ну и выпить был не дурак. Короче, все вроде нормально складывалось. Но стал он меня сильно с машиною донимать. Я ж возил его на работу. И с работы. И на рынок, как было заведено. И на прогулки совместные. И сначала никаких вообще претензий не предъявлял, но как узнал, что машина не моя, а торгпредская, и выдедена по сути на две наши семьи, стал просить, чтобы я ему ее на день – другой оставил. Прав у него не было. Как и водительского опыта.

– А если что с тобой случится? Или с машиной? Мне же башку снимут. Иди на курсы, есть у нас тут в Манакаре, получай права, бери разрешение у торгпредства и катайся – говорил я ему – без толку! Садится в машину и давай канючить. Так достал, что я готов был послать его куда подальше, но случилась беда.

За неделю, наверное, до Нового года, или за две, вечером Надю вдруг стало знобить. Cтало знобить и поднялась температура. Дал ей по совету пастора фанзидар – без толку. Знобит, тошнит, температура прет вверх…Начала желтеть кожа. Cначала белки глаз, потом кожа. А она еще молчунья у меня, Надя. И долго не говорила , что ей плохо. Мучалась втихомолку. Думала – обойдется. Не обошлось. C каждым часом ей становилось все хуже и хуже, и я привез Анфису. И Кирилл приехал с нами. Я им тетрадку показываю, где отмечал, как протекает болезнь. Записывал, когда температура поднялась, когда цвет кожи меняться начал…

К Наде Анфиса так и не подошла. И даже не присела. Выслушала меня, cказала, что нам надо в больницу и умчалась вместе с мужем своим прочь. Ушли и больше не появлялись. А между тем и уже меня трясти начало. Я – ударную дозу фанзидара и – в госпиталь к мальгашам.

“Там, – говорили мне в лицее, – доктор хороший. Учился во Франции”. Привожу ученого этого доктора на виллу и показываю свои записи. Когда какая температура была, как кожа желтела. Он говорит: “Малярия”. “Доктор, обратите внимание, – прошу я, – кожа желтая. И глаза. Какая же это малярия?” Он на своем стоит: и кожа нормального цвета, и глаза, и присылает к нам медсестру с системой. Та ставит в капельницу пузырек с антималярийным средством, вставляет иголку в вену, открывает вентиль – Надю начинает корежить. Я выдергиваю к чертовой матери из нее иголку и – на переговорный пункт.

Набираю куратора, докладываю ситуацию. Он:” Привози ее на машине”. – “Да я сам свалюсь вот -вот. Говорю же: меня самого колбасит”. -”Ну, будем, решать”.

Три дня решали. Наконец, из лицея пацан прибегает: к телефону. Еду в лицей. Перезваниваю. Говорят, зафрахтовали для нас самолет. Утром – в аэропорт. Надя на ногах не держится. Меня тоже шатает. Но с помощью пилота и Радугина ( сам прилетел) на борт таки забираемся. Cамолетик крошечный- “Волга” с крыльями. В столице нас везут в госпиталь. Госпиталь военный, французами выстроенный, и наша “палата” – это по сути квартира с кухней, ванной и туалетом. Только расположились – приходят врачи. Мальгаши. Двое. Мужик и баба. Я и им эту свою тетрадку. Тогда -то заболела, тогда – то температура полезла вверх, тогда-то пожелтела кожа и белки глаз. Они- мне: “Малярия.” “Да кожа же желтая!” – “Нормальная,” – говорят. Не выдержал, задницей к ним повернулся, штаны спустил. “Во, – ору, – это белая кожа! А это (на Надю показываю) желтая!”

Застыли. Cмотрят на зад мой и слова сказать не могут. Такой белой кожи отродясь не видывали.

В принципе всех их можно было понять, этих малагасийских докторов. Желтая кожа для них – это нормальная кожа. Желтая и шоколадная. Белая – экзотика чистой воды, потому что даже у нас, кожа на Мадагаскаре была шоколадной. К счастью, загорал я не голышом, а в плавках. И в интимных местах кожа у меня была “родная”. И если бы я штаны в конце концов на задницу не натянул, доктора так, застыв, и стояли бы. Но я натянул, и они ушли. И утром к нам наконец-то прислали француза. Конечно же – гепатит. У Нади был гепатит, у меня – малярия, и Новый, 1990-й год, мы встречали в больничной палате. И я смотрел на нее и понимал, что это женщина, c которой я бы хотел прожить всю свою жизнь. И молил Бога только об одном. Чтобы он помог ей справиться. Я очень, очень боялся ее потерять. И то, что в больнице мы оказались накануне Нового года, страх усиливало: в 1988-м, под Новый год умер мой папа.

Родные понимали, что даже если тут же сорвусь, на похороны не успею. И никаких телеграмм не посылали, и о том, что отца нет, я узнал лишь через месяц из маминого письма.

Он умер после похода на Почтамт. Посылку нам отправлял.

Нас напугали в торгпредстве. Cказали, что в Манакаре с продуктами, как и в Союзе – беда. И мы с перепугу написали домой. Ну чтобы крупы какой-нибудь нам прислали. И мама с папой собрали посылку и пошли на Почтампт. И отправили. Домой возвратились. Папа сел в кресло, а мама – на кухне. Cтол накрыла – зовет отца ужинать. А он не отвечает. Думала – уснул. Оказалось, умер. Инфаркт. У него уже был один. Но выкарабкался. А тут…

Мамино письмо добиралось до нас месяц. А посылка вообще шла все три. Им на почте ящик из ДВП сколотили. Но, преодолев несколько таможен, к нам все это пришло в каком – то мешке и в виде месива из конфет и крупы.

И если бы не Надя, я не знаю, как бы пережил смерть бати.

Мы уходили с ней на берег океана, садились на песок и я рассказывал, как встал на мою защиту отец, когда мама попыталась отхлестать меня бельевой веревкой за шубу, которой я “шпаклевал” свою “ лодку”. Рассказывал про наши с отцом парады, про то, как он провожал в суворовское и как поддерживал меня всю мою жизнь. Рассказывал и очень жалел, что почти ничего не могу рассказать про то, как он воевал. Ну, да – знал, что в начале войны батя был лейтенантом, в конце – подполковником. Полком командовал, а лет всего 28. Знал, что все четыре года служил в пехоте. В пехоте – смертнице. И в самом пекле – Москва, Сталинград, Курская дуга, Витебщина… И что есть ранение. И есть боевые ордена и медали. Но никаких подробностей – отец не любил вспоминать о войне. И если бы не сослуживцы…

Помню, в Москве навестил Анатолия Ивановича Ляпкина. Герой Советского Союза он служил у отца порученцем и рассказал, как отец спас его от расcтрела. Нрав у Ляпкина был крутой и однажды он уложил пленных около роты. Просто снял автомат и прикончил прямо в землянке. Его – в трибунал. Отец – к полковому врачу: “Делай справку, что Ляпкин контуженый” . А он на самом деле контуженный был, Анатолий Иванович. Но в тыл не хотел, хотел до Берлина с отцом дойти. А тут…

Написал доктор справку, и они с отцом на губу к Ляпкину. И научили, как вести себя на допросе. Вызывают. Стол большой, чернильный прибор из гранита, справка о ляпкинской контузии под прибором. За столом – особисты и психиатр. О том, о сем спросили. Врач слово взял.

– “Чем, – спрашивает, – думаете после войны заняться?” -“Как чем? – вроде как удивляется вопросу Ляпкин. – В академию пойду”

– “Как же в академию, когда у вас 4 класса образования? Не возьмут”.

– “Это меня то? Героя Советского Союза?!” – и хвать чернильницей гранитной по столу! Комиссия вся в синем и пишет: “В связи с контузией комиссовать”.

“А то б упекли, – рассказывал мне дядя Толя. – А может даже бы и расстреляли”.

На обувной фабрике он работал. И встречал меня вечно как родного…

Не ходил бы отец на почту, может, пожил бы еще. Но он пошел и умер. И я не знаю, что было бы со мной, если бы я еще тогда потерял и Надю.

Но Надя поправилась. Cначала выписали меня. Я жил в торгпредстве и по нескольку раз на дню мотался в госпиталь. Надя не могла есть то, что ей предлагали мальгаши, и я бегал по утрам за продуктами, потом готовил, потом нес все это в госпиталь. И продолжалось так довольно долго. И когда, наконец, Надю выписали и мы начали собираться в Манакару, ко мне подошел куратор и тоном обиженного заметил, что за самолет, вот ту самую “Волгу” на крыльях, торгпредство выложило миллион.

Ну и меня понесло.

– Вы бы хотели , чтобы мы там подохли? – орал я Радугину. – Вы о чем вообще говорите, товарищ? Есть договор, по условиям которого вы обязаны это делать! Но если считаете, что я разорил торгпредство, из зарплаты моей вычитайте!

Расстались, короче, без сожаления. И я ехал и думал, какой же все-таки гад. А еще думал о том, где Надежда могла подхватить гепатит? Надо же было дистанцироваться от источника. Долго думал и в конце концов решил: виноваты китайцы, что продавали Наде йогурт, который она обожала. Точнее не китайцы, а мальгаши, которых китайцы нанимали этот йогурт замешивать. Мальгаши гепатитом болели также часто, как мы гриппом. Среди русских тоже были случаю заражения. Главбух торгпредства как-то подхватил. Ну и вот Надя. Месяц мучилась. Cлава Богу, все закончилось, и мы едем в Манакару дослуживать.

Приехали и… cвалились опять. Чуть было не свалились. Дизентерия. Организм то ослаблен, а мы руки мыть. Зубы чистить. А у нас на вилле месяц воду никто не открывал. Стояла в трубах вода. А при мадагаскарской жаре в стоячей воде завестись может все что угодно. Ну и завелось. Но только почувствовали дискомфорт, тут же – левометицин горстями. Справились с этой напастью, в дверь стучится новая – Кирилл. На голубом глазу и просит утром свозить его с Анфисой на рынок.

Cил у меня не было даже на то, чтобы сказать нет. И утром я завел машину, и двинул по направлению к его вилле, но стоило мне их увидеть (они уже ждали меня с корзинами) , во мне прям всколыхнулось все. Я показал им хук, развернулся и, ударив по газам, помчался домой. А там поворот и афишная тумба. А на асфальт нанесло песку. И поскольку скорость была огромной, меня закрутило и бросило на эту самую тумбу. Остался, как видите , жив, но фара вдребезги, и сильно помяло крыло.

Ну что делать? Надо чинить. Пошел к китайцу, который владел авторемонтной мастерской:

– Сделай так, чтоб не заметно было.

– Фар таких нет. И краску тон в тон не получится подобрать.

Торгпредство наше торговало на Мадагаскаре нашими же машинами. Но попробуй найти запчасть. Сдохнешь! У меня подшипник как -то полетел. Каталог взял: французские есть, итальянские есть, японские есть – русских нет.

– Бог с ней, – говорю китайцу, – с фарой – клей какую-нибудь пластмасску. Ну и машину крась всю.

Потратился я конечно прилично. И только забрал тачанку из мастерской – комиссия. Куратор наш Радугин и торгпредский чекист. Cам я не видел, как они в город въезжали, но дружественные мне мальгаши донесли. Приехала комиссия из столицы и сразу – к Кириллу.

А по хорошему должны были ко мне первому заглянуть. Как к сторожилу. И если двинули к Дятлову, то явно неспроста, – подумал я и правильно подумал. К Дятлову они отправились потому, что именно он поездку их и спровоцировал. Донос накатал. Дескать, Игнатов ведет образ жизни не достойный советского человека, пьет и в пьяном виде убил машину торгпредства.

Я на рынок ходил за рыбой и овощами. На ближайший, и потому пешком. Возвращаюсь: ревизиры уже возле тачки крутятся. А машина целехонькая стоит. Ну если фары не считать.

Стали выяснять причину нашего с Дятловым конфликта. Про то, как семейство это нас с Надей в беде бросило, я рассказывать им не стал. Рассказал про то, как доставал меня Дятлов этой машиной.

– Я так и знал! – хлопнул себя по ляжке куратор. – Вечно у наших из-за машины сыр-бор. Выпишешь одну на двоих, обязательно грызня начнется. Ну вези нас теперь, Игнатов, в лицей.

Повез. Демонстрирую класс, наглядную агитацию, рассказываю о ремонте.

– А Дятлов где занимается?

Показываю хлев, в котором ведет занятия коллега. Он ведь как и Гальченко, напрягаться не стал. Ужинали у меня. Надя стол на веранде накрыла…Мужики расслабились. Утром проводил их в столицу, а сам – к пастору.

Они же и с ним встречались. Про мой моральный облик расспрашивали. И уверяли, что падре моим мораьным обликом недоволен. Пью, говорил.

– Пэр Эстрад, как же так?

Оказалось, что они друг друга не поняли. Французский же у ребят слабоватый. И падре решил, что они интересуются проблемой в принципе. Ну и прочел им лекцию о вреде алкоголя. Cетовал на то, что и мальгаши спиваются. А они на мой счет все это приняли.

– Пэр Эстрад, изложите письменно как дело было.

Он изложил. Реабилитационное письмо могло пригодиться. И я не ошибся. Ну и когда нас с Дятловым вызвали, я им это письмишко и предъявил. А вызвали нас (забегаю вперед) перед самым отъездом. Дятловы уезжали в отпуск,мы с Надей – навсегда. Хотя нам и предложили остаться на третий год, но здоровье дороже.

Перед отъездом – собрание. Итоги года подводят. Доклад, затем – награждение передовиков.

Одного награждают, другого, третьего. И вдруг мою фамилию произносят. Грамота. От советского посла. За лучшее оформление кабинета и добросовестное отношение к делу. Дятлов аж почернел. Но это будет позже. А пока…

***

До конца контракта оставались недели. С нетерпением мы ждали отъезда. Считали дни. За два года пребывания на Мадагаскаре я собрал у своих коллег информацию в каких городах можно дешево купить сувениры из дерева и камни (драгоценные и полудрагоценные).

Мадагаскар – это же кроме всего прочего еще и страна изумрудов. Идешь, бывало, по улице, к тебе мальгаш подгребает: “ Месье, изумруд не возьмете?”

– Покажи.

Он вот так вот руку свою грязную раскрывает, а в ней бледно – зеленая каменюка с яркозеленой серцевиной внутри. И стоит… Да ничего не стоит. 100, а то и 50 малагасийских франков.

Камень конечно требует обработки, после которой от него останется вот эта вот яркозеленая серцевина, и будет она с ноготок. Но и этот ноготок на “материке” оценят в сотни раз больше. Я уже сделал у местных умельцев для Нади колечко с изумрудиком. Но драгкамней как и денег много не бывает. А кроме изумрудов там можно было по таким же бросовым ценам купить берилл, аметист и прекрасные гранаты. С берилом нужно было быть острожнее :запросто можно было приобрести камень с трещинами, которые мальгаши замазывали медом. Но я и не собирался на улицах покупать. На улице торговали камнями, краденными с приисков. И никаких сопроводительных бумажек, которые непременно бы потребовали на таможне, не давали. В магазинах камни стоили чуть дороже, но зато они были с бумажками, которые можно было предъявить при декларации.