Дорогая, а как целуются бабочки?

Я решил набрать камней в магазинах, и составил маршрут вовращения из Манакары так, чтобы во все в них заехать. Дело было за деньгами. Но я и о них позаботился. Позвонил в бухгалтерию торгпредства. Попросил, чтобы всю мою зарплату за последний месяц выслали в Манакару. “Вышлем,” -пообещали мне. И об обещании забыли. И вот уже среда. А до среды я каждый день, как дурак, ходил в банк в ожидании перевода. Последняя среда на Мадагаскаре (мы вылетали в вовскресенье), среда, мне пиликать до столицы 700 километров, а денег нет. Хотел уже сам звонить в торгпредство, но Радугин меня опередил. Звонит и отчитывает. Почему, дескать, до сих пор не приехал.

– А как я поеду, если у меня денег нет? Месяц назад просил, чтоб выслали. Надо же заправиться и поесть в дороге.

– Денег не будет.

– Да объясните же почему? Совсем денег нет. Понимаете? Даже на бензин.

– Ничего я тебе объяснять не стану – выезжай.

И я, конечно был возмущен. Я ж у Радугина не его деньги требовал. И даже не деньги торгпредства. Cобственные. А он бросил трубку без объяснений. Почему так со мной обошлись? Загадка…

Пришел домой обугленный. Как ехать без денег? Где их взять? Занять у пастора?

– Cобирайся, ехать приказали. Но денег, сказали, не пришлют. Пойду деньги добывать…

Cтала Надя собирать вещи, и тут меня осенило. Хватаю утюг, телевизор, фотоаппарат (Зенит у меня был) и к Шону, что ремонтировал мне машину: “Купишь?”

Вещицы недешевые. Один телевизор сколько стоит… Шон предложил чуть ли не втрое меньше того, что весь этот набор бытовой техники стоил, но выбора у меня не было. Я взял деньги, мы побросали, буквально побросали оставшиеся шмотки в багажник, сдали ключи от виллы садовнику и рванули в столицу. Едем и я думаю, а ведь едем-то в ночь. Как бы не кувыркнуться в темноте с обрыва. Но ничего, утешаю Надю, у термальных источников отель там и переночуем. До четверга ждать было нельзя. Магазины в субботу работали лишь до обеда и даже если бы мы получим все деньги в торгпредстве истратить их все едва ли успеем.

– Хватит ли на гостинницу, -волновалась Надя.

– Ну в крайнем случае в машине переночуем.

Подъезжаем к отелю. – Жди, говорю,-пойду на разведку.

Захожу в ресторан – метрдотель подбегает. Белоснежная рубашка, бабочка- все как положено.

Месье?

Cвободные комнаты есть?

Да, мосье. 10-000 тысяч франков ночь.

“Нормально, – думаю. И метрдотелю: А что насчет ужина?»

Думаю, если в бюджет не влезем и придется в машине ночевать, то хоть поедим. Метрдотель – мне меню.

Прикидываю: если взять две картошки, два салата и один стек, то в наш скромный бюджет уложимся, а значит спать будем не в машине, а на кроватях. Двинул за Надей. Номер шикарный. Привели себя в порядок и – в ресторан.

–Две картошки фри, два салата и один стек, жена моя мяса не ест – вегетарианка она, – внушаю я гарсону.

Подал. И только отошел, я мясо пополам и Наде в тарелку. Поужинали, отлично выспались, еще раз заправились и утром тронулись. Подъезжаем к Антананариву – красный огонек загорается. Что делать?

– Да не волнуйся ты, – успокаивает Надежда. – Пригород же уже. Ну встанем, позвонишь из какого-нибудь кафе в торгпредство – приедут с канистрой…

Звонить не пришлось. Огонек горел весь остаток пути, но до торгпредства мы дотянули. Буквально носом ворота ткунулись, и машина заглохла.

Нас разместили, но денег опять не дают – вечер. И в пятницу не дают: чего-то у них там по платежкам не проходит. А в пятницу – самый торговый день. Наконец, выдают под вечер. «Ну все, – подумал я. – Ничего-то мы не успеем купить в субботу.»

Глава 18

Суббота. Утро. Денег – куча, а времени всего ничего: торгуют по субботам на Мадагаскаре до обеда. Примчались на рынок и стали швырять “валютой”. Хватали все подряд – рубашки, колготки, спортивные костюмы… Не примеряя, сваливали в сумки: cами не станем носить, так хоть продадим или подарим. Утром – в самолет. Прибыли на Родину, а на Родине – пусто. В магазинах, даже столичных, ну просто шаром покати. Осознав, что о безумном мадагаскарском шоппинге жалеть не будем ни дня, и решив в Союзвнешобразовании финансовые вопросы, двинули к Кузьминым.

Оказалось, что Cашка тоже – в загранке. В отличие от меня уже защитил кандидатскую. На оригинальную по тем временам тему: «Половое воспитание во французских школах», если я не ошибаюсь. Но в Сорбонне, как понимаете, никого никаким таким образом не воспитывал, а, как и я, учил заграничную молодежь русскому. Только ему больше повезло, чем мне, который делал это в Манакаре.

Cаня – в Сорбонне, а семейство – в Москве. Люся Кузьмина, по-прежнему, элиту обшивает, Влас в первый класс ходит, Антон – в университет на инъяз. И мы пьем с Люсей виски, что купили в мадагаскарском аэропорту, и та делится с нами планами на будущее.

– Это раньше, Вова, жен к мужьям в Париж не пускали. А теперь не те времена, чтоб не пускать. Так что еду с мальчишками в Париж – Саня зовет на летние каникулы. И вот он еще не знает, а тебе скажу. Я назад не вернусь. Я документы Власа из школы заберу, а Антона – из университета, и полы там буду мыть, белье “проклятым буржаям” стирать, но на родину ни ногой. Нет у России будущего. Несмотря ни на какую “перестройку, ускорение и гласность». Cогласен?

Я согласен был с ней на все сто. Но Саня придерживался иного мнения. И выяснилось это немедленно. Как только Лючия (так я ее иногда называл) завершила свой спич, раздался звонок. Телефонный. Саня звонил. Прям из Парижу. И слышу ( телефон у них громкий такой) супругу отчитывает.

– Ты, – кричит в трубку из французского далека, – чего там задумала?! Карьеру детям решила сломать?!

Кто-то донес Сане о намерениях супруги, и он на нее буквально обрушился. Но она не стала ввязываться в дискуссию.

– Тут дружок твой с Мадагаскара вернулся, и рвется с тобой побеседовать, – доложила вместо ответа на поставленный вопрос и протянула трубку мне: “Расскажи ему про “карьеру”.

– Саш, слушай меня внимательно. Если есть хоть малейшая возможность во Франции остаться, кровь из носу, но оставайтесь. Здесь ни нам с тобой, ни детям нашим ничего хорошего не светит. И не будет светить долго. Очень долго. Возможно, никогда. Ты меня слышишь, Санек? Будущего у Отчизны нет и не будет.

Говоря все это Сане, я имел ввиду, что за 5 лет так называемой «перестройки» положение людей ухудшилось. У правительства не было не только программы реформирования страны, но даже какого-либо примитивного плана. Все делалось на уровне судорожных движений. А началось все с вырубки виноградников: боролись с пьянством. И сотни тысяч людей лишились дела, которым занимались из поколения в поколение.

Чтобы вырастить виноградную лозу требуется 10-15, а может и более лет. Возможно, виноградная лоза и стала последней каплей, которая нарушила спокойствие на Кавказе. На минуту даже не могу представить, чтобы такой приказ отдал бы президент Франции. Он на второй день уже не был бы президентом.

Или как наши войска уходили из Восточной Европы. Это было похоже на бегство под барабанную дробь. На бегство в чисто поле. Я видел по телику картинку где-то, по-моему, под Свердловском, стояла пригнанная из Европы наша бронетехника. Просто глазом не охватить – сколько ее было там брошено. Показывали и семьи наших доблестных офицеров, живущих в палатках. Немцы сами предлагали деньги на обустройство армии, Горбачев говорил: «Не надо – у меня все есть».

Великобритания выводила свою военную базу (к сожалению, не помню из какой страны) втечение 11 лет.

При Горбачеве союзные республики не выступали за выход из состава СССР. Даже прибалты просили всего лишь хозрасчета и больше экономической самостоятельности. Этого сделано не было. Вместо этого туда были посланы войска. Страна подступила к черте, за которой маячил распад Союза.

Теперь Горбачев в Лондоне тусуется. 80-летие свое справляет. И благовидный предлог выдумал: сбор средств детям больных лейкемией. Что ему мешало сделать это в России? «Благодарность» россиян за все, что он для них сделал?

Уж не знаю мои ли слова на Сашку подействовали, или Люська ему мозги – таки вправила, или сам осознал, но ребята – в Париже. 20 лет живут. Натурализовались не без проблем. Но натурализовались. Я точно не знаю весь алгоритм их действий. Знаю лишь то. Что они подключили всех родственников и знакомых к этому делу. Доставали какие-то справки в органах и госструктурах. Волокита шла довольно-таки долго. И в конце концов семейство получило статус беженцев.

Ну и еврейская община им в этом вопросе, конечно же, помогла. Лючия обнаружила в себе семитские корни, и братья по крови взяли семейство под свой патронаж, и в результате Кузьмины не только получили cтатус беженцев, а затем и вид на жительство, но и трехкомнатную квартиру. Под Парижем (15 минут на электричке), в высотке, трешку. Это ведь только русские топят друг друга. А евреи друг друга поддерживают. И не только морально, но и материально. Есть у парижских евреев, и не только парижских, такие структуры по оказанию помощи переселенцам как с юридической стороны, так и в бытовом плане. Они помогали одеждой, посудой, бытовой техникой и даже мебелью обзавестись. Такой сэконд хенд. Но кабы советские имели к такому сэконд хэнду доступ, большинство было бы на седьмом небе от счастья.

Cостоятельные члены диаспоры барахлишко туда сдавали. То, что потеряло для них, состоятельных, свою актуальность. И это, скажу вам, такое было симпатичное барахлишко! И даже вполне себе ценности попадались, а то и чистой воды антиквариат.

Я гостил у Сани. И в этой их “социальной” квартире в частности. Мало того, что трешка в эклогически чистом районе, так еще и с “евроремонтом”. Я спросил, помнится, насчет цены вопроса. А Саня – мне:

–Ты старик не поверишь, но для таких как мы обездоленных тута – социализм. Я квартиру вместе с ремонтом получил. Обставлял сам. Но мебель тоже досталось даром. Я ее в распределителе по социальной помощи откопал.

Покапался Саня на славу. Мебель большей частью была если не антикварная, то очень симпатичная. Шикарный, ХIХ-го века резной стол. Такие же точно стулья. Белая с амурчиками (в стиле мадам Помпидур) кровать. На момент моего “гостевания” еще на балконе стояла. Они ее только – только взяли и ждали реставратора.

Навещал я Саньку в девяностые дважды. И он сначала не часто на Родину приезжал. И по первости, когда еще беженцем был, вообще – садами и огродами. Через Белоруссию в основном. И гостил тут у нас не долго и на нелегальном по сути положении. Потом, когда натурализовался, приезжал, конечно, открыто. А в девяностые, как шпион. Ну и, помню, встретились в первый раз, обнялись, выпиваем и я вслух за него переживаю. Дескать, срок контракта с Сорбонной истек, как будешь дальше жить? А он – мне: “ Лучше и веселей. Ну, вот, старик, смотри. Мой контракт – это шесть с половиной тысяч франков. После всех налоговых вычетов у меня 5.500 оставалось. И мы все четвером на эти пять целый месяц жили. Не шиковали, но и не голодали, как видишь. А теперь мне как безработному платить будут пять тысяч. Но еще пять будут платить супружнице моей. Она окончила курсы французского, экзамен сдаст и тоже встанет на биржу. Нет, конечно, в замечательном этом статусе безработных, вечно пребывать мы не сможем. Со временем пособие уменьшают, подвигая тем самым к поиску места. Но ты думаешь, мы занятия себе не найдем?”

Нашли и довольно скоро. Открыли ресторан. “Казачья удаль”. Сегодня – это вполне себе солидное, заведение. Есть и небольшой штат помощников. А поначалу вдвоем крутились. Люся готовила и мыла посуду, Саня подавал, попутно обучая клиентов пить водку по-русски.

– Cидят, – вспоминал времена “первоначального накопления капитала”, – и цедят. Один глоточек, другой. А я – им:

– ”Каждый напиток имеет свою культуру пития, и водку нужно пить так. Наливаете рюмку до краев, опрокидываете, занюхиваете огурцом и чувствуете, как приятное тепло разливается по вашему телу и как тут же, буквально тут же налаживается ваша жизнь”. Они, как добрые ученики, приготовились – водочка, овощ, хлобысть стопарик, огурец – в зубы и… застыли. Ждут, когда наладится жизнь. А она ж в этом случае моментально налаживается. “ О, Саша, какая замечательная у вас традиция!” – и просят повторить. Ну а мы, не будь дураками, решили развить успех и научить их еще одной нашей чисто русской традиции. И на следующий день предложили другой национальный напиток – наливочку. Тоже, скажу без ложной скромности, шла на ура.

Наливки, замечу уже от себя, в “Казачьей удали” подавали в ассортименте – смородиновая, клубничная, вишневая. Уверяли, что готовится на высококачественном спирту и из свежих ягод исключительно, что технология изготовления необыкновенно сложна и передается в роду Кузьминых по женской линии.

Люся и впрямь сама все эти “наливочки” делала. Но не ждала, когда созреют вишни, а садилась в машину, ехала в какой-нибудь удаленный от ресторана супермаркет, покупала сироп и смешав его с разбаленной до 20 градусов водкой, выставляла на стойку бара. И все балдели. Особенно манмартровские – “Казачья удаль” в нескольких минутах ходьбы от этого знаменитого на весь мир района. То есть в самом центре Парижа, считай, у них ресторан. А живут Кузьмины по-прежнему под Парижем, но давно уже в собственном доме. Взяли кредит в 150 тысяч франков, купили сорок соток земли вместе с домом. Небольшой – в три комнаты, но уютный дом. Речка рядом. В Париже, впрочем, им тоже есть где остановиться – снимают студию. Когда в Париж приезжает Влас, то он там останавливается. Приезжает Влас в Париж из Лондона, где по окончании высшей школы трудится компьютерным дизайнером. Дело в том, что во Франции начинающему специалисту не просто найти работу. Закон первого найма. Cлышали о таком? С одной стороны защищает права молодежи (уволить начинающего во Франции практически не возможно). C другой, фиг ее найдешь – работу, потому как брать предпочитают людей со стажем. Ну чтобы не было гемора с увольнением. Вот Влас и уехал в Лондон, где людей его профессии берут с руками и ногами вне зависимости от того первый это у них опыт трудоуствойства, или не первый.

А старший, Антон, в Париже. Окончил Сорбонну (факульет международного права), юрконтору отрыл, женился (канадка с украинскими корнями) и даже уже подарил Сане с Люсей парочку славненьких внучек, а недавно и внука образца 2010 года.

Но что-то я опять ушел от генеральной линии – возвращаемся.

***

Итак, я снова на Родине. Уже на малой своей родине и спешу в районо: через два месяца выходить на работу. А работал я до отъезда на Мадагаскар, напомню, директором школы вечерней.

Прихожу, а заведующая, Корнилова Евдокия Харитоновна, в смущении. Прям разволновалась вся. По закону обязана предоставить мне если не ту же должность, то индентичную. А мест нет.

– Евдокия Харитоновна, – успокаиваю женщину, – не волнуйтесь. Я без работы не останусь.

– Ой, спасибо, Владимир Петрович. Прям камень с души сняли. В вашей – то школе Чистякова, а она без боя, как знаете, не сдается. Да и мне как-то перед ней неудобно.

– Да пусть, – говорю, – работает на здоровье, – и – в Ленинский районо. Я еще когда в отпуск приезжал, пересекся с директором школы №150 Вяткиным. Ему до пенсии как раз год оставался, и он сказал, что только меня и хотел бы видеть на своем месте. И я ему позвонил по приезде. И он говорит, что место вакантно, и посылает к Сергачеву. Заведующему Ленинским районо.

– Я, Владимир Петрович, скажу прямо: мне тебя нужно проверить. То есть Вяткин, конечно, рекомендует, но нужно еще кой у кого справочки навести.

– Ну, – говорю, – наводите. Cправочки.

А сам думаю: “Вот еще – будет наводить!”

И – в гороно к заведующему. Докладываю:

– Прибыл с Мадагаскара, чертовски хочется работать.

– Давай директором. В Заречный район. Есть одна школа.

– Не, в Заречный не хочу.

– А в центре только учителем.

– Нехай.

– Есть одна школа. Ну как специально для тебя. Школа нового направления. Директор – ищущий человек, – и посылает к Булатовой Валентине Вениаминовне.

Тоже наш пед закончила. Только – филолог. И лет на пять меня помоложе, и потому студенткой я ее не знал, но знал, как заведующую лабораторией психолого-педагогических исследований. Была в нашем вузе такая. В занюханном уголке (новации в консервативном нашем вузе не шибко поощрялись), ну и она там – главная.

“Пришли иные времена, взошли иные семена” , и образовательное учреждение нового типа, в народе – “булатовка», создано ею было уже не только при моральной поддержке обновленного руководства вуза, но и по прямому содействию городских властей. Говорят, поддержку эту обеспечил муж, трудившийся в администрации области. Но как бы там ни было, дело она сделала большое: булатовцы одними из первых в стране реализовали идею неприрывного образования. Детишек к Булатовой брали дошкольниками, а выпускали с дипломом о высшем образовании. Понятно, что брали не всех, а особо одаренных: Булатовка – пионер и по конкурсному приему. И конкурс этот был огромный. Толпами вел народ ребятишек. И народ можно было понять. Ведь ко всему прочему это было еще и первое в городе образовательное учреждение, имеющее договоренности на стажировку студентов в лучших американских, английских и французских вузах.

Сейчас у булатовки несколько корпусов. А когда я туда пришел, был один, но на главной площади, в здании, где до этого квартировала партийная школа.

Валентина Вениаминовна – дама привлекательная. Высокая, элегантная. Большая интеллектуалка, хоть и блондинка. Ну и я для первой встречи, естественно, приоделся, благо было во что.

– Прибыл-, говорю,– в ваше распоряжение прямо с Мадагаскара.

И в отличии от Сергачева, Булатова справок никаких наводить не стала, а тут же предложила кафедру.

– Возьмете?

– Да отчего не взять. Могу и кафедру.

Повела знакомиться с коллективом, и я обнаружил в коллективе массу знакомых. И все приличные люди. Только впрягся – звонок. Сергачев.

– Владимир Петрович, неси трудовую и 150-ю бери.

– Да я уже устроился и вполне доволен.

– Нет, ну ты все же зайди. Хоть поговорим.

Зашел. Тот меня обрабатывать: брось Булатову, бери 150-ю.

– У нас с тобой, – развернул тезис, – оказалось очень много общих знакомых. И все о тебе такого хорошего мнения! Говорят, дурак буду, если тебя упущу.

– Вот кабы вы меня сразу схватили. А теперь поздно.

– Не принимай решения тут же – подумай недельку.

Таких неделек он мне давал аж четыре штуки. Потом на природу вывез: шашлыки, сухонькое. Еле отбился.

Отбился и продолжаю работать у Валентины Вениаминовны, и с каждым днем она мне все симпатичней и симпатичней кажется. Да и могло ли быть иначе. Одаренный, преданный делу специалист. Да и человек хороший.

Хотя и у нее были критики. И даже среди моих знакомых. И некоторые пытались

при встречи со мной “фи” в ее адрес высказывать. Дескать, здорового консерватизма дамочке не помешало бы. Но я говорил:”Ребята – стоп. Она мой работодатель, и эту тему обсуждать не намерен. Cкажу только одно: вы попробуйте сами школу создайте. Cоздайте, а потом критикуйте сколько влезет душе”.

Критика, впрочем, не носила личностного характера, а сводилась исключительно к содержанию образования созданного Булатовой учреждения. И некое рациональное зерно в критике этой было. Ну, скажем, количество иностранных языков. Кроме английского и французского, она ведь еще и латинский ввела. Ну такой привет, видимо, царскорежимным гимназиям. И я пытался ей объяснить, что пользы от этого не будет. А будет напротив – вред.

–Чтобы более-менее, Валентина Вениаминовна, знать язык, надо заниматься им ежедневно и по меньшей мере час. Ну неужели вам, как человеку, специлизировавшемуся на психологии обучения, неизвестно, что в первые сутки из освоенного забывается 24 процента? Вы хотите два раза в неделю язык давать? Посчитайте потери! Два языка: один основной, другой – факультативно и на этом закончим эксперимент.

Мне очень нравилась атмосфера, которую Булатова создала в своем учреждении. Атмосфера творчества. Человек стремящийся внести что-то новое в систему образования и способный предложение обосновать, поддержку у нее находил всегда. И к критике, в том числе в свой адрес, она относилась нормально. Но меня тогда не послушала. И началась свистопляска: сначала вводится третий язык, потом убирается, потом опять вводится, но другой… А тут еще c деньгами начались проблемы…

Вообще говоря, всех учителей держали тогда на голодном пайке. Во всех учреждениях. Кроме Булатовки. Валентина Вениаминовна нашла cпонсора. Был у нас такой первопроходец в бизнесе по фамилии Щеглов. Благодаря ему наши воспитанники путешествовали по стране. Даже в Плесецк ездили смотреть, как запускают ракеты. Педагогам же он помогал настолько хорошо, что я хоть и не исключал каких-то своих телодвижений в сторону приращения “капитала”, но думал об этом как о некоей не очень близкой перспективе.

И вдруг надбавок не стало. Уж не знаю почему, но Щеглов бросил благотворить. И мы стали получать, как и прочие учителя.

”24 года – стаж , и такие гроши! – страдал я 5-го и 20 -го. Но не только страдал, а еще и думал, как поправить финансовое положение. И очень предметно думал. Надя? Надя тоже гроши получала. Cначала как завуч в школе, потом, опять же как завуч в техническом лицее. Да и при чем здесь Надя? Мужик – кормилец семьи.

Нет, конечно, деньги у нас были. Мадагаскарские. Но эти деньги предназначались на оплату квартиры в доме, что строился кооперативным способом. Мы даже уже и первый взнос сделали. 4 тысячи рублей.

***

Помните, я к Корниловой приходил в районо? Так вот приходил я к ней не только и даже не столько из-за работы, сколько из-за жилья.

Комната коммуналки за время нашего отсутствия в отдельную квартиру не превратилась. И были в ней все те же тринадцать с половиной метров, на которых разложишь диван и пройти уже невозможно. Все в прежнем виде. Кроме одного. Cреди соседей нет старушки. Померла старушка. Жаль, очень хорошая она была. Добрая. И Борис Федорович, вот этот алконафт, что воровал наши котлеты, увеличил квадратные метры своего семейства на старушкину комнату. А должны были увеличить мы. Потому что старушкина комната в свое время составляла с нашей одну.

Но занял ее пожиратель наших котлет вместе со своей дочкой, внучкой и зятем. И это было и не по закону, и не по справедливости: у семейства алкаша уже было две комнаты и девятиметровая прихожка. А у нас всего тринадцать с половиной. И будь мы в час Х на месте, то конечно бы по закону эта комната досталась бы нам.. А так ее захватил Борис Федорович. Настоящим коммунальным латифундистом стал. Но это обстоятельство не шибко изменило его мировоззрение. Он как тырил наши котлеты из нашего холодильника, так и продолжал тырить. А если был гарнир, то тырил и с гарниром, срезая кашу ровненьким слоем. Организму, отравленному алкоголем, казалось, что убыли мы таким образом не заметим. Но наши организмы алкоголем пока еще отравлены не были, и убыль для нас была очевидна. Публичных сеансов разоблачения я не устраивал, но тет-а-тет прозрачно намекнул, что добром для него дело не кончится. И как в воду глядел. Умер наш сосед в пьяном виде, подавившись куском. Надеюсь, не нашим.

Кстати, о том, что сосед наш хапнул наши по сути метры, мы узнали еще, когда приезжали в отпуск. И уже тогда я ходил по квартирному вопросу к Корниловой. Напомнить про свою потребность в расширении жилой площади. И она тогда тоже очень переживала. Чуть волосы на себе не рвала.

– Дура я, дура старая! Совсем забыла про вас. Ведь знала, что на Мадагаскар вы поехали денег на кооператив заработать, и не сообщила! Была же квартира! Трешка! И мы весь район на уши подняли – искали, кому бы ее спихнуть. Денег-то нет у людей. Еле-еле уговорили одну, учительница. Муж у ней – нефтяник. Но вы не волнуйтесь. Пойду в исполком, сама пойду и костьми лягу, но для вас выхлопочу. Ну раз такую промашку дала.

И в самом деле – выхлопотола. А, может, просто по разнарядке еще одноу квартиру на районо расписали. Но когда я ей из Москвы от Кузьминых позвонил, велела “бегом” приезжать за квартирой.

Двухкомнатная. Блочный дом. В Волжском микрорайоне. Первый взнос, как я говорил, 4 тысячи рублей. А всего она девять стоила. Кооперативная трешка стоила тогда пятнадцать (при первоначальном взносе – семь), а двушка – девять. Заплатили – ждем. И даже мысли нет, что не дождемся. Потому как и краны пригнали, и роют фундамент. Но тут – 91-й год. Деньги превращаются в пыль, и прекращается строительство дома. Фудамент, да цокольный этаж. Вот и все, что мы имеем. А вместе с нами еще тьма людей: в доме-то 8 подъездов.

Вся эта тьма собирается на собрание, и я обращаюсь к товарищам по несчастью с пламенной речью.

– Граждане, товарищи, господа, ищите деньги! Если уберут краны, все – пропали! Квартир своих мы не увидим.