Вне времени

– Коснись меня.

Юноша медленно окинул внимательный взглядом тело девушки. Да, столь медленное развитие делало её образ детским для многих, она казалась обычным подростком, ещё не расцветшим до конца. Но Марк видел её иной. С рождения Доры он знал, что это ЕГО женщина. Его невеста, его судьба. И эта судьба стала его жизнью, его воздухом, его предначертанным, горьким, выстраданным наслаждением и утешением. Каждая клеточка её тела была ему известна. Когда он держал её в объятиях, то его одолевал целый спектр эмоций. От бескрайней любви до бескрайнего страха. И Дора прекрасно понимала этот страх. Ведь именно им была вызвана её собственная просьба.

– Иногда мне всё ещё кажется, что стоит чему-то пойти не так, и я расколюсь, как статуэтка. Поэтому прикоснись ко мне. Я хочу чувствовать, что я живая. Что я настоящая. Я хочу почувствовать, что выдержу даже самые крепкие твои объятия.

– Доротея…

Его сердце разрывалось на куски, сгорало – и восставало из пепла, исцеляемое бальзамом этого священного и запретного сближения. Он придвинулся к Доре, обхватив её руками, несмело, с трепетом коснувшись губами её прозрачной кожи. Ему многое снилось в страшных снах: пустые глаза, рассыпавшееся, опавшее пеплом в его горячих объятиях тело. Он боялся её обжечь, разрушить изнутри, боялся оставить следы на этом бесцветном, алмазном холсте. Он безумно страдал, когда звучала эта просьба, он перебарывал свой страх – и вместе с этим он всегда, тайно, ждал этого. Лишь так, преодолев первый барьер страха, он ощущал Доротею, чувствовал, что они принадлежат друг другу, что ничто не способно их разлучить. Дора всем своим хрупким телом отдавала накопленное, не менее выстраданное ею тепло, отдавала свою боль и свой страх, отдавала свою веру в него и в его преданность. Она не хотела, чтобы он боялся её касаться. Она дарила ему любовь, как он дарил свою. Они не скупились на чувства, не растрачивали свою вечность на деланные ужимки, принятые между людьми, не мучили друг друга спорами или ожиданием расставания. Они жили вне времени и вне принятых понятий. Они были единым целым.

Когда казалось, что невесомое тело Доротеи может вот-вот сломаться под углом забвения, Марк становился столь же невесомым. Они оба становились воздухом, дыханием, которое наполняло комнату. Дыханием одного существа. Марк делал так, чтобы ткань, сколь бы мягкой и нежной она ни была, не касалась кожи Доры. Не было жёстких, грубых соприкосновений. Марк никогда не забывался, во всяком случае, не забывался один – иногда их накрывала особая волна, уносившая их сознание далеко за пределы этой комнаты, в их старое поместье, в тёплые летние ночи, когда настежь были открыты окна, и обнажённую кожу ласкал ночной ветер, когда они наблюдали за звёздами, наслаждаясь едва ощутимым жаром друг друга.

Когда их отпускало, Марк в забвении и с благодарностью целовал её кожу и её ноги, иногда не в силах остановиться. Он знал, что они прокляты, что им подобные не могут верить – но он её боготворил. Для него самым страшным было причинить ей боль, и если иногда он во время этих поцелуев замечал едва видимое потемнение или покраснение на теле Доры, он безумно корил себя, проклинал, молил о прощении. Доротея лишь улыбалась своей спокойной, увы, столь взрослой, полной взрослой осознанности улыбкой.

– Спасибо, – шепнула она, гладя голову Марка, лежавшую у неё на животе. – Я так привыкла к твоему телу. За столько лет… Когда мы впервые случайно замечтались и остались вдвоём, когда пришло время усыпать…

– …наши родители были счастливы, – с улыбкой сказал Марк. – Они поняли, что их дети выросли.

– Сколько нам было?

– Я не помню… Мне было так страшно тогда. А ты… твоя храбрость, её хватило на нас двоих. Ты такая сильная, Дора. Что я без тебя?

– А я?

Они не любили проявлять свои чувства в чьём-то обществе, и в подобной непринуждённой сдержанности была вся их любовь – ей не нужно было ярких порывов. Поэтому многие думали, что они брат и сестра. Но в этом мирке, в котором они запирались вдвоём, атмосфера была пропитана лоскутами их чувств.

Доротея подняла взгляд к пологу, Марк уловил этот взгляд, сел, чуть отодвинул ткань и взял с прикроватного столика резную чёрную рамку, без картины или фотографии. Дора взяла рамку из его рук, коснувшись пальцами пустого стекла, улыбнувшись.

– Тогда мы разговаривали всё утро. Тогда ты впервые сказал, что любишь меня, как свою жену. Мы говорили о будущем. О далёких странах. О звёздах. О детях. Тогда я ещё не знала, что моё тело…

– Я не подвергну тебя этому риску, Дора, – быстро сказал Марк. Дора не отозвалась, он смотрела куда-то поверх рамки.

– Но наши родители в этом видели нашу миссию. Наше искупление. На нас замыкается два наших рода… После нас ничего не останется – и всё исчезнет навсегда.

– Доротея… Даже если бы… – Марк тяжело вздохнул, забрал у девушки рамку, после осторожно приподнял Дору и прижал её к своей груди. – Даже если они считали так… я готов отдать им дань памяти – но я никогда не повергну твою жизнь опасности – ради их целей.

– Разве это не наша цель?

– Нет. Её нам навязали.

– Тогда в чём наша цель?

– Любить друг друга.

Дора вновь промолчала. Лишь через несколько минут словно останавливавшегося в этой комнате времени она подняла к Марку взгляд и подарила ему кроткую, спокойную улыбку. После уже сама примкнула к его груди и коснулась его кожи губами.

Её маленькие, робкие желания, редко высказываемые вслух, были жизнью Марка и его стремлениями. Он дышал тем, что пытался уловить эти тихие грёзы во взгляде своей возлюбленной. Учился читать по её глазам так, как она уже умела – по его собственным. Поэтому когда они попали сюда, первое время оба представляли собой сверхчувствительное, лёгкое дуновение эмоции, подхватываемое каждым из них. В первую очередь внимателен был Марк. Дора долго оправлялась после произошедшего с ней, её долгое время не выпускали из больничного крыла. Марк сам ухаживал за ней, зачастую не подпуская к ней медиков. Он носил её на руках, мужался, терпя тяжёлую смену биоритма, при этом не смея сомкнуть глаз даже тогда, когда Доротея находилась в состоянии сна. Из-за введённого ей препарата она первое время много спала, принимая это спасавшее её жизнь лекарство. Но едва приходя в себя – она уже осознанно держала за руку Марка, говорила с ним, смотрела на него. Марк стоически выдержал этот период, не отходя от Доротеи ни на шаг, и уже тогда по академии поползли слухи о больной, самоотверженной преданности этого молодого человека. Но лишь немногие улавливали в этом отношении нечто большее, чем семейное родство. На какое-то время всё в госпитале, казалось, смешалось и сошлось, сконцентрировавшись вокруг этой пары. Закипела работа. Но Марк не вникал в её суть: Доре приносили лекарства, ему самому что-то вкалывали, беря у него кровь – и он не сопротивлялся.

Тяжёлые моменты жестокого сопротивления случались лишь тогда, когда требовалось взять кровь Доротеи. Марк рвал и метал, но останавливался, раздавленный осознанием безвыходной необходимости, а иногда – успокоенный кроткой улыбкой очнувшейся, не противившейся процедуре Доры. И он по сей день помнил эту оставившую в его душе неприятный осадок картину: бледное тело Доры, сливавшееся с простынёй больничной койки, тонкая, прозрачная рука, от которой шёл этот тёмный проводок, и эта успокаивавшая его, Марка, снисходительная улыбка. И он прекрасно слышал голос девушки в те моменты. «Ты прекрасно понимаешь, что так правильно. Что я подвела тебя. Что я не такая сильная, какой должна быть твоя жена. Но я поправлюсь. Только не переживай за меня»

Когда лекарства стали делать своё дело, и Дора пошла на поправку, девушка начала постепенно выходить на Солнце. Её первая встреча с ним прошла в забвении, ведь её почти сразу увели обратно. Её успел ослепить этот свет, оглушить это величие мощи свечения и тепла, которое заполоняло собой всё пространство. Нет, Луна не могла сравниться с ЭТИМ. Луна дарила покой и мягкую перину ночи. Солнце… оно оживляло. Оно заставляло улыбаться. Оно вселяло желание жить и дышать. Оно упрямо проникало в самые отдалённые уголки мира, создавая причудливые тени, вечно преследующие своих материальных хозяев. Дора могла долго играть с тенями от разных предметов, поскольку сама она тень не отбрасывала. Иногда, вспоминая об этом, она надолго замолкала, смотря себе под ноги, чувствуя, как бьёт ей в спину солнечный свет. Тогда Марку приходилось осторожно, ненавязчиво забирать у девушки веточки или другие предметы, из теней которых он собирала разные очертания, а после – уводить её домой, при этом не смея вторгнуться в её внутренний монолог.

Однако единожды пострадав от Солнца – Дора, при всей своей любви к нему, немного испугалась при втором выходе на улицу. Тогда она ещё была слаба и почти не могла ходить, но настояла на прогулке. Марк, одев её в её словно кукольное платье – нёс её на руках. Девушка прижалась к нему, как испуганный зверёк, долго боясь открыть глаза, опасаясь, что солнечный луч неприятно резанёт по её чувствительной роговице. Но присутствие Марка, который – она знала это наверняка – не причинит ей вреда, её успокаивало, и она отдавалась стечению обстоятельств, вверяя себя своему возлюбленному. Когда девушка начала ходить, Марк всё равно поддерживал её, не давая упасть. Все эти испытания оба переживали молча, видимо спокойно. У Доры никогда не было припадков, никогда не было истерик, она почти никогда не плакала. Марк же лишь в крайнем случае повышал голос, но никогда – на Дору. И здесь, в академии, как и в их поместье, он стал её стеной. Стал прозрачной сферой, в которой жила девушка. Защищённая от жестокого внешнего мира.

Как им казалось.

* * *

– Халат верни потом.

– Ладно-ладно, не забуду.

– Все так говорят, а половина из вас всё равно утаскивает его к себе в комнату.

– Коул, не ворчи на него, у парня золотая голова. Естественно, что он немного рассеян.

– Берта, ты ещё пару дней назад жаловалась, что халатов не хватает…

Лэнс с вздохом и некоторой усмешкой закрыл дверь, не став вслушиваться в очередные склоки своих научных руководителей. Он провёл ладонью по волосам, пригладив их, после надел очки, по привычке подняв их чуть выше горбинки на носу. Ему казалось, что так они держатся лучше. Он пересмотрел, все ли бумаги взял, и направился к лаборатории. В это время там никого не было, рабочий день закончился, а студенты-практиканты сбегали ещё раньше, за что их неоднократно ругал Гантер. Впрочем, этого фанатичного тихоню мало, кто слушал. Куда больше страха нагнетал своей тушей Коул и своей стервозной, строгой натурой – Берта. Лэнс, как ему казалось, успел выучить все их повадки и знал, что и от кого можно ожидать. Гантер проклянёт его, если он допустит ошибку в расчёте химических уравнений, Коул взбесится, если юноша опоздает или нагрубит ему, а Берта затаит зло, припоминая ему до конца дней, если он вдруг покажет в чём-то свою слабость или некомпетентность. Впрочем, для женщины эти понятия были близки. Малейшее проявление слабости она называла непростительным непрофессионализмом. И список таких «слабостей» был длинным.

Юноша закрыл дверь лаборатории, пройдя к выделенному ему на период исследований столу и разложив на нём бумаги. Он достал свою тетрадь, несколько карандашей и точилку. Кончики карандашей всегда были обкусаны, у юноши была эта чудовищная привычка, из-за чего от его губ зачастую пахло грифелем. Лэнс вздохнул и достал из всегда запертого ящика стола более толстую папку в чёрной обложке. Он какое-то время смотрел на неё, не в силах отвести взгляд от белой надписи, гласившей: «Проект Alter ego». Однако едва юноша коснулся обложки, чтобы открыть папку, дверь распахнулась. Лэнс вздрогнул и быстро накрыл проект другими бумагами, обернувшись.

– Ой, прости, я не думал, что тут ещё кто-то есть!

– Ничего-ничего, Жюль. Напугал только, – Лэнс утёр лоб, наиграно улыбнувшись. Жюль улыбнулся ему в ответ. Это был второкурсник, довольно щуплый на вид, но жизнерадостный и для вампира – слишком доброжелательный. Он не был чистокровным, о чём свидетельствовало и то, что его лицо было покрыто «конопушками», как он сам их называл. Веснушки, казалось, шевелились, когда он морщил нос. Молоденький юноша стянул с себя халат, в котором утопал, и прошёл к соседнему с Лэнсу столу, временно – своему.

– Опять забыл халат вернуть. Я думал, Коул сейчас меня убьёт, когда увидел, что я в халате выхожу на улицу. Так что пришлось вернуться.

– Да, он сегодня не в духе…

– А ты чего так поздно?

– Да дела, забыл кое-что закончить, а дома будут мешать соседи. Здесь хотя бы никого не бывает.

– А, так я тебе помешал, извини.

– Да всё нормально, правда. Когда у тебя заканчивается практика?

– Она только началась, говорят, здесь развивается какой-то масштабный проект, некоторых из нас хотят к нему подключить.

– Но ты ведь не входишь в рабочую группу? – словно побледнев, спросил Лэнс.

– Не уверен, Коул сказал, что я слишком рассеянный, но Берта только «за», чтобы привлечь как можно больше второкурсников.

– Откажись.

– Что? Почему?

– Не надо. Глупость, – Лэнс быстро взял себя в руки и улыбнулся. – Заставят резать змей и прибираться в лабораториях после рабочего дня, вот и весь проект. Не думаю, что вам доверят что-то серьёзное, а такой ерундой заниматься неинтересно.

– Да, наверное… Я подумаю. Просто хочется завоевать расположение Берты, она сейчас столько ведёт у нас.

– Понимаю. Ладно, беги домой, пока Коул не запряг тебя внеурочной работой.

– Ох, да, он может… Пока, Лэнс, до завтра!

– До завтра, Жюль.

Дверь закрылась, лаборатория вновь погрузилась в тишину. Лэнс утёр лоб, отдышался и, всё же, открыл папку. В ней были не только документы с какими-то арифметическими сводками – в папку были вложены листы, испещрённые написанными от руки химическими формулами, уравнениями и короткими заметками на полях. Они чередовались со старыми рукописями и их переснятыми копиями, на них были изображения рун, символы и иероглифы, вписанные в геометрические фигуры. Лэнс поправил очки, заткнул уши, обхватив их руками, и начал бегать глазами по своим же записям, которые иногда перекрывали чужие.

«1)Аs4S6 – слишком банально, человеческая жадность до золотого блеска, аурипигмент не может быть решением.

2) Киноварь + (HgS), в соединении с серой, двойное сочетание и попадание, т.к. минерал + подобие Materia Prima.

3) Кровь дракона

4) 4 элемента + найти способ привести в движение эфир. КАК? Философские труды висят на ком-то из младших. Узнать, на ком, найти, прочесть. Их не должны перехватить.

5) Жар, сухость, влажность, холод. Чёрный, белый, красный.

6) Олово/Юпитер, почему думаю о двойке и кресте? Связь с ребисом/андрогином?

7) Трансмутации – идти дальше элементов, переход на живые организмы. Если у минералов есть душа, почему у нас не может её быть? Вещество vs Личность.

8) Получение красной ртути. Оружие, которым снабдить пункт №7»

Лэнс остановился на восьмом пункте. Уже много дней он не мог написать ни одной строчки. Что-то останавливало, что-то тревожило его. Он сомневался? Нет, вряд ли, он всё прекрасно понимал. И нависшую опасность, и правильность того, что он делал. Что все они делали. Самосовершенствование на фоне брошенного вызова. «Ладно, пока это не выходит за рамки…» Но что было для них рамками? И кто эти рамки фиксировал?..

– Чего читаешь?

Всё тело Лэнса содрогнулось, он резко обернулся, свернув всю папку проекта на пол, листы разлетелись.

– Кэри, лаборатория не то место, куда нужно заходить без стука!

– Я стучалась, ты не услышал. Давай помогу! – Кэролайн пожала плечами и начала помогать Лэнсу подбирать бумаги. Их пальцы коснулись друг друга, когда оба ухватились за одну и ту же рукопись. Однако девушка не покраснела, лишь с интересом начав вглядываться в символы на бумаге.

– А что это такое? Похоже на змею.

– Дай сюда.

Лэнс выхватил у неё рукопись, быстро встал, собрав все бумаги в стопку, несколько раз хлопнув по ним и ударив ими об стол, чтобы края выровнялись, после юноша убрал всё обратно в папку.

– Эй, ты чего такой злой?

– Это уроборос. Змей, кусающий себя за хвост, символ вечности и неизменного возобновления всего живого и всех процессов.

– Зачем он тебе?

– Проект по философии.

– И ты с ним так засиделся? Какой ты добросовестный.

– Что ты здесь делаешь?

– Мне сказали, ты тут. Хотела спросить: почему ты меня так подставил?

– Что ты имеешь в виду?

– Почему ты мне не сказал, что наша готическая парочка – муж с женой?

Лэнс не сразу вышел из своего состояния, пережив такой шок, поэтому не сразу смог переключиться на обычный разговор. Он снял халат, повесил его на стул, убрал папку в стол, заперев его на ключ, который всегда носил с собой, и кивнул девушке на выход.

– Я думал, ты сама догадаешься. Многие догадываются. На мой взгляд, это очевидно.

– Ничего не очевидно, они ведут себя, как целомудренные ангелочки.

– Лишь внешне. Между ними происходит такая химия, что любой опытный химик заметит.

– Ты что, тоже считаешь, что отношения – это химия?

– Почти всё в нашем мире – химия.

– Я была о тебе лучшего мнения, – Кэри усмехнулась и убрала руки в карманы брюк, наблюдая за Лэнсом, пока тот закрывал дверь лаборатории.

– И что же тебе удалось выяснить? – спросил юноша, кивнув девушке на лестницу – ему нужно было спуститься и отдать ключ на вахту.

– Ничего, эта мадам мне так ничего и не сказала, а юный граф – или кто он там – чуть не убил, когда я захотела коснуться его дамы.

– И что он сказал?

– Что если я ещё раз посмею коснуться его жены, то мне не поздоровится. Или нечто такое.

– Жены… – Лэнс повторил это задумчиво, его голос стал тяжелей обычного.

– А они правда всё время вместе?

– Да-да, они… Постой, ты наткнулась на Доротею, когда она была одна?

– Да, Марк, видимо, уходил ей за зонтиком от солнца.

– Значит, он, всё-таки, на какое-то время оставляет её одну…

– Ты задумал план-перехват? Брось, я ещё пойму, что всё женское население аудиторий влюблено в Марка, но эта девчонка… Она же совсем ещё подросток. Гадкий утёнок.

– Ошибаешься. Она уже красивый чёрный лебедь.

Кэри даже остановилась. То, с какой интонацией, с каким чувством это было сказано, её поразило.

– Она что, нравится тебе?

– Здесь дело не в «нравится-нет». Её образ, её тело… оно представляет собой огромный научный интерес.

– Вот как. Ну вот я ей расскажу, что ты на неё засматриваешься, как на подопытного кролика.

– Как только ты это сделаешь, Марк убьёт и меня, и тебя.

– О, он может. Это я уже поняла.

– Тебя проводить?

– Да, пожалуй.

Как ни странно, они больше не разговаривали вплоть до момента, когда подошли к входу в жилой корпус, в котором жила Кэролайн. Лэнс поднял взгляд к небу. Успело стемнеть. Ночью поле, окружавшее академию, было чуть более заметно, чем днём – иногда над зданиями мерцали переливы и странные тусклые вспышки.

– Поле в последнее время шалит. Работает на пределе своих возможностей.

– Почему?

– Есть причины.

– Ты сегодня очень странный.

– Ты скоро всё поймёшь, Кэри. Пока наслаждайся моментом.

– Было бы, с кем.

Лэнс немного удивлённо взглянул на девушку, опустив к ней взгляд. Но та надула губы, довольно забавно, из-за чего оба рассмеялись. Негромко, словно скрытно, как и многие в этой академии. Хотя живые эмоции здесь ещё были. Лэнс и Кэри скрылись в здании.

Сверху, с крыши одного из корпусов, за ними наблюдал Уолтер. Он вновь был на ночном дежурстве, но даже если бы не оно – он бы не смог уснуть. В отличие от многих, он за эти четыре года едва заметно, но, всё же, изменился. Чёрные локоны окончательно потеряли блеск и выглядели мёртвыми, пусть и пышными – они не давали отблесков. Взгляд серых глаз был ещё вполне живым, но в нём поселилась тревога. «Четыре года назад всё было в порядке. Пока не начался тот ужасный год. Пока не появились эти новые студенты…» Проводив взглядом скрывшихся в здании, Уолтер пошёл вдоль по крыше, убрав руки за спину. «Чего они все добиваются? Неужели, они не понимают, что ТАК – никого не защитят? Неужели не понимают, что против НЕГО – не будет защиты? Так зачем нападать? Зачем злить?»

– Ку-ку.

Уолтер не остановился, пройдя мимо белой тени, появившейся возле него. Сильвия нахмурилась, но после вновь быстро улыбнулась и порхнула вслед за Уолтером, обхватив его локоть, прижавшись к его плечу, по-кошачьи потершись об него щекой.

– Ты дежуришь уже неделю, тебе не надоело, м?

– В конце недели меня сменит Адриан.

– Какие вы все занятые…

– Развлекайся с ним, я скучный собеседник, разве нет?

– Ты очень-очень вредный.

Уолтер отнял у Сильвии свою руку, переместившись ближе к выступу на крыше, и сел на край. Однако девушка последовала за ним и легла, положив голову на колени мужчины, ноги закинув на выступ, изогнувшись почти под прямым углом. Она подняла руку и ткнула пальцем в подбородок Уолтера. Тот отстранил голову.

– Я тебя раздражаю?

– Мне повторить ещё раз?

– Мне скучно.

– Иди к Адриану, он свободен.

– Мы поссорились.

– Соболезную. Ты думаешь, я тебя утешу?

– Мне с тобой хорошо.

– Послушай, что тебе нужно? Кровь полукровки?

– Какой ты злой… А говорят, полукровки по-своему вкусные, – Сильвия ухватила Уолтера за руку и положила его холодную ладонь на свои губы. – Когда ты будешь свободен…

– Я никогда не буду свободен, я всегда занят. Кажется, я единственный в этой чёртовой академии, кто способен найти себе занятие, а не болтаться без дела в надежде, что подвернётся ужин.

– Ты всерьёз думаешь, что мне нужен «ужин»? Адриан ходит в любимчиках у Райнхарда, он легко может достать самую лучшую кровь и для себя, и для меня.

– Что же, хочешь лишиться своего главного источника пропитания и перейти на автоматный чай?

– Ты сам не свой после пар у четвёртого курса. Говорят, к тебе некоторые не ходят…

– Откуда тебе знать.

Сильвия потянулась, оголив тонкую шею, которая до этого была закрыта белёсыми волосами.

– Птичка на хвостике принесла. Четвёртый курс такой смышлёный. И выглядит так вкусно…

– Даже не думай об этом.

– Ты ведь знаешь, что их хотят сокращать? И второй тоже… И первый с третьим, если понадобится… Пятый пока не тронут, они уже почти готовые вампиры. Но четвёртый правда очень интересный. Он так вовлечён в дела Райнхарда. Плюсом – двое наших чёрных жемчужин. И парочка гениев…

Уолтер резко отстранил от себя девушку и встал, нервно отряхнувшись.

– Говори, что тебе надо – и уходи! Не мешай мне, если по твоей вине я пропущу проникновение на территорию!..

– У тебя одно проникновение на уме, ты такой зацикленный.

– Мне кажется, мы говорим о разных вещах.

– На днях обещает прийти наш драгоценный Монстр. Не забудь открыть ему ворота.

И Сильвия мрачно рассмеялась, помахав Уолтеру рукой исчезнув в темноте ночи. Фонарей на территории не было.

* * *

Да, Уолтер знал, что «Монстр» должен был прийти со дня на день. Верней, «с ночи на ночь». Монстр… Иначе его здесь не называли. Уолтер уже видел его когда-то, но не горел желанием встречаться с ним лично, даже ненадолго. Нет, он был лишён предрассудков, он не боялся, не возвышал его, не трепетал перед ним. Он слишком ясно осознавал ситуацию. Поэтому мало желал встречи с ним в ночное дежурство и лишь надеялся, что визит будет отложен на следующую неделю, когда дежурить будет Адриан. Но надежды не оправдались.

С субботы на воскресенье, когда едва перевалило за полночь, Уолтер расслышал тихий сигнал, который издавали ворота. Переведя дыхание, мужчина нахмурился и приблизился к воротам. Он прекрасно знал, что пришедшему не нужно было приглашение, чтобы зайти, но то, что тот ждал, означало, что он пришёл не с дурными намерениями. Уолтер вздохнул и открыл ворота. Как чуть больше четырёх лет назад открыл их Марку и Доротее.

На фоне темноты ночи за открывшимися воротами стояла невысокая, но мрачная, нагнетавшая какое-то смешанное чувство страха и трепета фигура. Обычные чёрные брюки и чёрная рубашка выглядели куда более пафосно и даже устрашающе своей простотой, чем любой вычурный плащ или мантия, какие носил Райнхард. Шедшие до лопаток волосы уникального цвета тёмной стали слегка трепал гулявший вокруг академии ветер. А холодные голубые глаза с необычным зрачком пронзали своей мгновенной, бившей в самое сердце проницательностью. Это существо сразу видело все слабые места. От него невозможно было спрятаться. Уолтер чуть заметно поклонился.

– Директор Лукас.

– Вечер добрый. Уолтер, если не ошибаюсь?

Уолтер кивнул и сделал шаг в сторону. Лукас держал руки в карманах, словно призывая эту академию удивить его. Мужчина окинул взглядом шпили.