Пятое октября. Сборник рассказов

Несмотря на жару, в окнах были лишь чуть-чуть приоткрыты форточки, а вот зато с балконом нам повезло. Все из-за той же жары хозяйка квартиры нарушила «меры безопасности»: балкон и дверь на него были открыты.

– Рискнем?

– В прокуратуру затаскают.

– Если сахар там – победителей не судят. Как-нибудь отпишемся.

– Давай, – согласился Фаниль и подставил мне сложенные вместе ладони.

В одно движение я запрыгнул на балкон и сразу же затащил за собой Фаниля. Через мгновение мы уже были в квартире.

– А-а-а! – истошно завизжала самогонщица. – Грабят! Милиция!

Я ткнул ей в лицо бордовую корочку.

– А-а-а-а! – завопила она еще сильней.

Не обращая на нее внимания, мы принялись обыскивать квартиру в поисках сахара. Что было делать, признаться, проблематично. Все три комнаты, за исключением спальных мест, были завалены вещами. Чего тут только не было: бывшие в употреблении старые люстры, чайники, хрустальные вазы, столовые наборы, чайные сервизы, лыжи, детский велосипед, несколько телевизоров, оленьи рога и многое другое.

Не у всех приходящих за самогоном были деньги, многие несли просто вещи из дома. Самогонщица брала всё. Возле входной двери стояло бесчисленное количество бутылок. Как наполненных отравой, так и пустых. Рядом с ними располагались стакан и стеклянная дешевая рюмка – тем, у кого не хватало денег на полноправную бутылку, самогонщица отпускала на розлив.

Я стал рыскать среди вещей.

– Подожди, – сказал Фаниль. Подошел к дивану и поднял его – внутри дивана лежали два мешка с сахарным песком с бирками «ДОУ №__». – Давай понятых.

Оформив изъятие сахара, мы взяли с собой самогонщицу и привезли ее в отдел. Я думал, что под гнетом доказательств она сразу расскажет, кто и когда принес к ней сахар. Но она оказалась еще той прожженной штучкой. Сидела и, вытаращив глаза, буравила ими меня. Иногда от злости начинала жевать свои вульгарно накрашенные ярко-красной помадой губы.

– Откуда сахар?

– Купила в магазине.

– Подойди сюда. Посмотри. – Я показал самогонщице нашитые бирки на мешках. – С такими бирками мешки в магазинах не продаются. Их со склада сразу развозят по школам и садикам.

– Значит, ТЫ.

– Что – Я?

– Подбросил их мне.

Фаниль закатился смехом:

– Ага, сразу два! Прямо в диван!

Но мне было не до смеха.

– Ты не опухла сейчас, так со мной разговаривать? – склонился я к наглой самогонщице.

– Смотри, сам опухнешь, когда я на тебя жалобу в прокуратуру напишу, что ты у меня сахар незаконно изъял.

Злость, отпустившая было, после того как я нашел мешки с сахаром, снова заколотилась во мне. Она стучала в висках, ушах и даже глазах.

Я вышел из кабинета и направился к следователю, у которого в производстве было уголовное дело по факту кражи из детского сада. О том, что похищенное изъято, следователь еще не знал.

– Слушай, я знаю, где сахар, давай постановление на обыск.

– Точно изымешь?

– ЖЕЛЕЗНО! – пообещал я следователю.

Взяв заветную бумагу, я вернулся в кабинет и, обращаясь к Фанилю и продолжавшей жевать свою губы самогонщице, сказал:

– Поехали.

– Куда еще? – недоумевающее спросила вульгарная торгашка.

– Обратно к тебе домой.

Я знал, что с той бумагой, которую мне сейчас выдал следователь, я на законных основаниях смогу вывести половину квартиры из жилища самогонщицы. Захотела поругаться – давай поругаемся.

– Поехали, – повторил я самогонщице. – Ты же, тварь, столько горя людям приносишь. За бесценок к тебе несут вещи из дома. Все, что лежит у тебя дома, – это слезы жен, матерей, дочерей.

– Я ни у кого ничего не краду! И вещи к себе нести не заставляю. Добровольно несут! А жены пусть за своими мужьями следят! – парировала самогонщица.

Мы сделали с Фанилем три или четыре рейса. Перво-наперво я решил выбить у самогонщицы финансовую основу ее существования, и первой вещью, которую я загрузил в «буханку», был ее «кормилец» – самогонный аппарат. Дальше последовали люстры, телевизоры, норковые шапки, свитера, чайные сервизы и многое другое. Я не поленился и загрузил в «буханку» все имеющиеся у нее дома бутылки, фляги и канистры, вписал в протокол обыска даже стакан и рюмку, которые стояли у входа в квартиру.

Изъятые в ходе проведения обысков вещи в отделах милиции должны храниться в специально отведенной комнате, которая так и называется: «Комната хранения вещественных доказательств». На тот момент эта комната в нашем отделе была абсолютно пуста. И в четыре слоя, уложенных друг на друга, мы заполнили ее изъятыми у самогонщицы вещами. От самой от нее добиться больше ничего мы не смогли и отпустили пока восвояси.

Наступил вечер. Я решил, что завтра с утра я доставлю в отдел всех тех, кто в течение недели распивал самогонку в квартире со снятой с петель дверью, где я и нашел обрывок обложки школьной тетради, и начну работать с ними. А сейчас я в последний раз за день взял дежурную машину, загрузил в нее два мешка сахара и отвез в детский садик, где отдал под расписку.

                                     * * *

– Ну, что с сахаром? Раскрыл? – начал утреннюю планерку Комар.

Мне не хотелось отвечать, что пока еще нет. Мне хотелось, чтобы сейчас в моем ответе было какое-то утверждение, и я выдал:

– Докладываю. С сегодняшнего дня дети пьют чай с сахаром!

Комар довольно ухмыльнулся и хотел было что-то сказать мне в ответ, но его прервал звонок внутреннего телефона. Звонил дежурный:

– Труп. Криминал.

Штиль, как это обычно бывает, закончился штормом. Лицо Комара, как, впрочем, и все наши лица, мгновенно стало серьезным.

– Поехали, – скомандовал он.

Менее чем за минуту мы погрузились в дежурный УАЗик и поехали на место происшествия.

Внутри меня что-то переворачивалось и ныло. Бывает, что мы корим себя в том случае, если сами невольно накликали какие-то плохие события. Объективно вины нашей в этом нет. Мы просто случайно предугадали ход событий. Вчера утром я внутри себя просил, чтобы на моем участке побыстрее совершилось следующее преступление. А адрес, куда мы сейчас направлялись и где было совершено убийство, был как раз на моем участке. Хронологически это оказалось следующем за кражей сахара из детского садика преступлением. Конечно, рано или поздно на моем участке должно было что-то такое произойти. «Но не убийство же!» – корил я себя за свою просьбу. Ведь убийство – это не просто тяжкое преступление. Это преступление, которое обрывает чью-то, пусть даже совсем никчемную, но все же жизнь.

Иногда судьба приводит нас в одно и то же место несколько раз, желая повторить либо замкнуть цепь событий. И сейчас мы поднимались в ту же квартиру без двери на девятом этаже, где я был вчера утром. На этот раз квартира не встретила нас смрадом. Может, потому, что там не было сейчас спящих мужских свинячьих тел, а может, потому, что продолжало быть открытым окно, к которому я вчера подбежал в приступе рвотного рефлекса. Да, мужских тел в квартире не было. В квартире было лишь одно женское тело, которое, правда, лежало сейчас не на кровати, а на полу. Лежало, раскинув руки, с вонзенным прямо в сердце (заче-е-е-е-ем!!!) … ножом.

Убийство раскрыли быстро – на рукоятке ножа остались отчетливые отпечатки пальцев. Но до мотива совершения этого ужасного преступления мы так и не докопались. Дрожащими руками тот, к которому сейчас постепенно возвращался человеческий облик (если, конечно, после совершения такого его вообще можно называть человеком), раз за разом хватался за бутылку с набранной из-под крана холодной водой и жадно пил из нее. Что толкнуло его на этот поступок: приступ тупой ревности, бессилие мужской не-возможности или просто свое, доведенное литрами выпитой самогонки до скотского облика состояние? На этот вопрос он ответить не мог. Зато хорошо помнил, с чего начался их загул. Начался он с того, что ночью, около недели назад, он с одним из своих приятелей подломил хлипкий замок деревянной двери детского садика. Оттуда они вынесли два мешка сахара, а наутро обменяли его на тридцать бутылок самогонки. Но его «чистосердечный» рассказ уже меня не радовал. Сейчас я мыслями был на школьной линейке. Там, где я украдкой любовался поправляющей свои волосы, делающий стеснительный реверанс отличницей-старшеклассницей.

                                     * * *

Через две недели меня вызвали в прокуратуру – самогонщица сдержала свое слово и написала на меня кляузу. Сделав копии документов об изъятии сахара и проведении обыска, я поплелся в надзорное ведомство. Прокуратура провела проверку и вынесла свой вердикт: «Жалоба своего подтверждения не нашла. Изъятие сахара и обыск были проведены на законных основаниях». Но вот изъятые при обыске у самогонщицы вещи необходимо было отдать. Естественно, за ними никто не пришел в отделение милиции. Никто же не придет и не скажет: «Верните мне вещь, которую я обменял на бутылку с мутной спиртосодержащей жидкостью». Обмен все-таки происходил честно. В какие-то моменты приходившие с утра с трясущимися руками к самогонщице люди действительно отдавали свои вещи за бесценок. Но это они делали сами. А в другие моменты, принося какую-нибудь безделицу, уговаривали за нее хоть что-то налить.

Получив в прокуратуре бумагу, согласно которой вещи должны были ей быть возвращены, самогонщица приехала к отделению милиции на нанятом ею стареньком грузовичке, из кузова которого выпрыгнули два местных «синяка». Им она наверняка пообещала несколько бутылок первача за оказанную ей помощь.

Я открыл дверь комнаты для хранения вещественных доказательств, и в четыре руки пара прибывших с самогонщицей мужчин начала таскать к грузовичку и складывать в его кузов возвращаемые вещи. Самогонщица стояла рядом с кузовом, держала в руках сделанную мною две недели назад под копировальную бумагу копию протокола обыска и коротеньким огрызком карандаша отмечала возвращенные ей вещи. Огрызок этот то и дело подносился самогонщицей к своим снова вульгарно накрашенным губам и муслякался. После чего она продолжала ставить им галочки напротив наименования предметов из списка изъятого у нее имущества.

В какой-то момент я услышал, как под ногами одного из мужчин, таскающего вещи, что-то брякнуло. Я наклонился к маленькой, выпавшей из его рук вещице и успел разглядеть сделанную на ней надпись. Быстро поднял эту вещь и положил ее себе в карман. Самогонщица подбежала ко мне и вытаращила на меня глаза. Я спокойно посмотрел на нее. С этой секунды она просто вцепилась в копию протокола обыска, старательно ставя галочки напротив каждого предмета. Таким образом она решила вычислить, что за вещь я так нагло забираю у нее. Ведь вещь была так мала и я так быстро подобрал ее, что самогонщица не успела ее разглядеть. То обстоятельство, что она сейчас не знала, что же лежит в моем кармане, и не могла представить себе всю ценность этого маленького предмета, приводило ее в состояние бешенства. Как много она сейчас бы отдала просто за то, чтобы ей хотя бы намекнули, кто принес эту вещь! Я держал маленький предмет, зажав его в кулаке в своем кармане, и был стопроцентно уверен, что он не вписан в протокол обыска, а попал в комнату хранения вещдоков, что называется, за компанию, случайно оказавшись в складках какого-нибудь свитера или кофточки. Я мог поклясться сейчас чем угодно, что не вписывал эту вещь в протокол. Ее я запомнил бы по-любому. А вернуть самогонщице вещи я должен был согласно заверенному подписями понятых списку. Извините, тетенька, протокол! Я твердо решил для себя, что ни при каких обстоятельствах не отдам эту вещицу самогонщице. Даже если она завалит жалобами на меня все возможные инстанции. Даже если дойдет до Генеральной прокуратуры! Никогда, ни при каких обстоятельствах алчная, жадная женщина не получит обратно эту, может выменянную, стоя на коленях, на глоток пойла, превратившего человеческую жизнь в ад, вещь! Никогда и ни при каких обстоятельствах. Не отдам!

Комната хранения вещдоков опустела. Кузов грузовика был полон. Самогонщица в бешенстве рыскала глазами по копии протокола обыска и сверяла галочки со списком изъятого у нее. Галочки сходились! В конце концов она сдалась и, крикнув напоследок какую-то гадость, запрыгнула в кабину грузовика.

Когда грузовик выехал с территории милицейского двора, я вернул ключи от опустевшей комнаты хранения вещдоков дежурному, зашел в свой кабинет, закрыл дверь, сел за стол, налил себе полстакана водки, достал из кармана и положил перед собой…

школьную золотую медаль.

Полет в Ниагару

Рассказ

Дорогой читатель, в этом рассказе я хочу познакомить тебя с одним из тех, кто встретил меня на пороге службы уголовного розыска, учил меня азам сыскной работы и ковал во мне оперской стержень, – с Петром Николаевичем Комаром. Моим первым начальником уголовного розыска.

Роста и телосложения Петр Николаевич был среднего. Свои негустые короткие темно-русые волосы он обыкновенно зачесывал назад. Но они, словно не желая подчиняться усилиям гребня, всегда немного торчали вверх. В одежде он был прост. Гардероб его составляли пара скромных джемперов, пара брюк, джинсы, старенький пиджак, поношенная коричневая кожаная куртка. Зимой же он вообще носил форменный, без знаков отличия, милицейский бушлат. При всей его простоте и скромности была в Петре Николаевиче одна изюминка, свой шарм. Это – небольшие гусарские усики, за которыми он трепетно ухаживал. Он мог быть где-то небрежен в одежде, в прическе – скидка на его непослушные волосы, – но его гусарские усики всегда были аккуратно подстрижены и выровнены по краям бритвой.

В молодости Петр Николаевич окончил мореходное училище. А затем какое-то время, до поступления на службу в милицию, плавал… Отставить!.. ХОДИЛ на кораблях по морям. По этому поводу он сделал мне разок замечание, когда я, узнав о его флотском прошлом, спросил: «А где вы бывали, куда накораблях плавали?» Посуровев лицом, Петр Николаевич посмотрел на меня и сказал: «Корабли не плавают. Корабли ходят. Плавает говно». Больше подобных выражений, по крайней мере в присутствии людей флотских, я не допускал.

Нрава Петр Николаевич был веселого неунывающего, стойко относился к жизненным трудностям и неприятностям по службе, что, возможно, было результатом полученной им в молодости флотской закалки. Своим задором и оптимистическим восприятием жизни он с легкостью заражал окружающих. В первую очередь, конечно, своих немногочисленных оперов-подчиненных.

Планерки Комар проводил без лишнего крика и ненужного перехода на личности. Руководителем он был довольно демократичным, хотя спуску за разгильдяйство не давал. И отчитать мог – будь здоров! Но палку не перегибал. А если видел, что опер немного выбит из эмоциональной колеи, то мог приободрить и вернуть в состояние душевного равновесия.

Бывало, с утра выслушаем от вышестоящего руководства много «хорошего» о себе: этого опера́ не сделали, то должны были сделать, это должны были предугадать, вообще ничего не сделали, гнать их надо в шею. Идем с понурой головой в кабинет Комара. Рассядемся. Комар встанет. Подойдет к двери. Проверит, плотно ли закрыта, и скажет:

– Ну что? Не правильно вам сейчас высказали?

– Правильно, – буркнем в ответ.

– А зачем довели до этого? – спокойным тоном продолжит Петр Николаевич. – А предположить сразу, что у родителей разыскиваемого дача есть и что он там может скрываться, нельзя было? У соседей нельзя было сразу спросить: так, мол, и так, на рыбалку сосед ваш зачастил, каждый день ходит? Какая рыбалка, сказали бы вам, с дачи не вылезали все лето они. Так?

– Так, – ответим.

– Ну ладно, ошибок нет только у кого? У того, кто не работает.

«А сейчас у оперов таких-то есть шанс реабилитироваться, – улыбаясь, закончит Комар, – вот преступление такое-то. Сегодня они поднапрягутся да раскроют его. Ошибок своих больше повторять не будут».

После такого короткого разговора и напряжение снимется, и жить заново захочется, да и работается уже с другим настроением.

А вообще Комар не любил тупости. Скажут оперу: из точки «А» надо дойти в точку «Б». А по пути ему точка «В» попадется. И бежит опер к Комару: «Мне тут точка „В“ по пути попалась, и поэтому в точку „Б“ я не дошел. Пришел вот вам сообщить». – «А самому подумать нельзя было?! – упрекнет Комар. – Что, за вас за всех Петр Николаевич думать должен?!»

Хотя излишние раздумья оперов Комару тоже были не по душе. Он всегда говорил: «Работа опера – это прежде всего работа рук и ног». И вот с этим утверждением Комара я согласиться никак не мог. И при случае высказывал свое, только еще зарождающееся в глубине моей души мнение: «Работа опера – это прежде всего работа головы, а затем уже рук и ног».

Тогда – кроме того, что я был молодым опером, – я еще был просто молодым, горячим, азартным человеком, с пытливым умом и развитым воображением. Выезжая на каждое рядовое преступление, я очень не хотел, чтобы оно было просто рядовым. Во всяком преступлении мне хотелось увидеть какую-нибудь загадочную, запутанную историю и книжную развязку. И вот за выдвижение различных фантастических версий, навеянных моим богатым воображением, я не раз удостаивался от Комара ироничных комплиментов вроде «Эркюль Пуаро», «наш Пинкертон» или «наш Шерлок Холмс». Что ж, я не обижался.

– Ну что, Эркюль Пуаро, раскрыл преступление?

– Нет еще, Петр Николаевич. Но обязательно раскрою! – с оптимизмом отвечал я.

А поскольку, несмотря на мою молодость и небольшой опыт работы, выполнять такие обещания мне все чаще и чаще удавалось не хуже, чем моим старшим коллегам-операм, отношение ко мне Петра Николаевича было благосклонным.

Однако в те дни, о которых я хочу рассказать тебе, мой дорогой читатель, благосклонность Петра Николаевича, похоже, сошла на нет. Закончилась, так сказать, для всех.

Он ходил мрачнее тучи и даже срывался на крик в отношении своих подчиненных, что для него было большой редкостью. Причиной тому была целая серия нераскрытых краж из гаражей, расположенных в гаражных кооперативах нашего района. Точнее, всего в двух гаражных кооперативах. Они располагались в полукилометре друг от друга вдоль последней улицы небольшого частного сектора. На границе с гаражными кооперативами было всего лишь несколько многоквартирных домов. Все они, за исключением одного, были четырех-, пятиэтажные. Один дом был девятиэтажным.

Гаражи в этих кооперативах стояли старенькие, самодельные, преимущественно сваренные из металлических листов. Четких рядов в кооперативах не имелось, как и нумерации. Гаражи были разной окраски, но большая их часть покрывалась стандартной серебрянкой. Встречались, впрочем, и гаражи заброшенные, бесхозные, соответственно, давно некрашенные. Они были неприятного грязно-черного цвета.

Количество заявленных и нераскрытых краж доходило уже до тридцати. Сообщения о кражах поступали в Дежурную Часть от владельцев гаражей чаще всего утром. Когда они приходили в гараж, чтобы выехать из него на своем «железном коне», но сделать этого не могли. Потому что у «коня» отсутствовал аккумулятор, колеса, зеркала и прочие «органы». В одном случае отсутствовал сам «железный конь»: был украден мотоцикл. В некоторых гаражах хозяева машин не держали. Тогда из гаражей похищали инструменты, хозяйственную утварь и даже продукты питания.

После каждого поступившего сообщения о краже Комар выливал на нас весь «кладезь» богатого русского языка, из которого печатных слов было только четыре: «Когда раскроете эти кражи?!»

Путь, который мы выбрали, чтобы задержать воришек, орудовавших в этих гаражах, был прост: сидеть там ночами в засадах. Но то ли мы что-то делали не так, то ли воришкам просто везло: как только мы садились в засаду в одном кооперативе – кража совершалась в другом. Если делали две засады – кража не совершались вообще. Мы уже стали косо друг на друга поглядывать. Забегая вперед, скажу: косые взгляды были напрасными. Может, до определенного момента просто воровского фарта было больше, чем оперского везения. Но везет тому, кто везет.

«Везти» в ту ночь выпало троим: мне, молодому оперу Лехе (он был единственным в отделе младше меня, только пришел на службу, окончив школу милиции) и участковому Геннадию Николаевичу Зимину. Пришла наша очередь сидеть в засаде.

Ближе к десяти вечера мы собрались в отделе. Вооружились. И собирались было уже идти в гаражи, как в отделе появился Комар.

Увидев нас, сказал:

– Ко мне в кабинет зайдем.

Мы зашли к нему в кабинет, закрыли за собой дверь и расположились на стульях, стоявших вдоль стены. Сам Комар сел за стол напротив. Закурил. И вдруг резко обратился именно ко мне:

– Ну вот как ты хочешь их задержать? Как ты в засаде сидишь?

Тут я охотно решил поделиться специально разработанной мною тактикой, которую я как раз сегодня хотел предложить своим коллегам:

– Возле гаражей стоит девятиэтажный дом. Я днем заходил туда. Поднялся на последний этаж. Из окна в подъезде на последнем этаже все гаражи как на ла…

– Нет! – прервал меня Комар. – Неправильно ты делаешь! Не так в гаражах ночью надо работать…

– Почему?! – вырвалось у меня.

– Потому что ночью в гаражах ничего не разглядишь! Надо полагаться, – тут он сделал паузу, – НА СЛУХ! Надо не наверху сидеть, а между гаражей спрятаться или залезть на них и слушать! Ломать будут – услышишь.

– Зачем мне слышать, если я могу увидеть?

Оглядываясь на свою службу в милиции-полиции, я сейчас понимаю, что, будучи лейтенантом, я почему-то спорил с руководством гораздо больше и чаще, чем тогда, когда стал майором и подполковником.

Но споры с лейтенантом в этот вечер не входили в планы Комара.

– Так, – сказал он твердо, давая понять, что прения закончены и яйца учить курицу в эту ночь не будут, – сейчас поступим следующим образом. Ты, – он указал на меня, – и Алексей идете в ГК «Весна». Находите там место, где спрячетесь. Садитесь и… СЛУШАЕТЕ! Берете рацию. Звук ставите на минимум. И если что – сразу зовете нас на подмогу. Рацию не выключайте – подмога и нам может понадобиться. Неизвестно, куда они придут. Мы с Геннадием Николаевичем в ГК «Чайка» будем. Все, пора кончать с этим. Пошли.

До частного сектора мы так и шли вчетвером. По пути Петр Николаевич еще несколько раз дотошно и строго повторил мне все инструкции, как я должен буду организовать засаду в паре с Лехой. Я молча кивал в ответ. Когда мы подошли к частному сектору, наши пути разошлись. Был уже виден ГК «Чайка», где дежурство должны были нести участковый Зимин и неожиданно сам определивший себя в засаду Комар. Комар с Зиминым, отделившись от нас, направились туда. Я посмотрел им вслед. Они были чем-то похожи, Комар и Зимин. И телосложением, и возраст у них был примерно одинаков – обоим было за сорок. Оба носили гусарские усики. Только у Зимина усы, так же как и вся голова, были седые. Кроме внешнего сходства, объединяло их еще то, что оба чертовски хорошо делали свою работу. Про Комара вообще говорили, что он опер от Бога. Он мгновенно подбирал ключики практически к любому жулику. Многих этих жуликов знал лично. Многие из них были им завербованы. И приносили ему столько информации, что он довольно часто мог раскрывать самые сложные преступления, как говорится, не выходя из кабинета. Работа Зимина, как и любого другого участкового, состояла не из раскрытия каких-нибудь тяжких или резонансных преступлений. Бытовуха, семейные скандалы, конфликты соседей – вот будни участкового. Но! За год службы мне неоднократно приходилось дежурить в составе следственно-оперативной группы вместе с Зиминым. И я заметил, что даже на незначительных выездах, особенно если вызов был с его участка, он подолгу разговаривал с заявителем, пытался вникнуть даже в незначительную проблему и действительно помочь решить ее. Еще мне нравилось получать материалы, которые были собраны Зиминым. Довольно взрослый человек, старожил службы, дежуря в опергруппе и собирая материал доследственной проверки, он всегда мог определить, что этот материал точно не попадет к нему. Но документы по каждому заявлению всегда собирал так, как будто материал непременно должны были передать именно ему. Наверное, это была годами выработанная привычка – хорошо работать. Хорошая привычка.

Именно от Зимина в момент нашего очередного совместного дежурства я услышал: «А Петя Комар тебя хвалит». Из-за той фамильярности, с которой он назвал моего начальника просто Петей, я сделал вывод, что они давно знакомы и давно вместе работают. Может быть, вместе начинали. Многое было в них похожего. Но были и различия.

Различались Комар и Зимин званиями. Комар был в звании майора. А вот на Зимине погоны старшего лейтенанта выглядели довольно нелепо. Но через год службы в нашем отделе милиции мне стало очевидным, почему это было именно так. Зимин был в отделе единственным, кто мог на совещаниях встать и спросить, почему нам уже несколько месяцев не платят пайковые, почему не выдают форму, почему не платят за ту же невыданную форму компенсацию. Встать и сказать, что после суточного дежурства мы должны иметь два дня выходных, а не один «отсыпной», и что если два дня выходных нам не дают, то за это нам тоже должны платить, и так далее. Естественно, при таком подходе к своей карьере даже избитая фраза: «Капитан, никогда ты не станешь майором» – была для него недостижимой роскошью. Того же капитана ему еще надо было как-то получить. Но он не сильно переживал из-за своих старлейских погон. Наверное, просто был выше этого.