Космический учитель

– Не есть правильно и надо! – бушевал Нрд. – Быть всегда здоровье. Зачем врач? Цефеанин идти врач позор семья и род калека.

– Да-да! – подхватила Мармала. – Мы же при поступлении предъявляли справки. Мне, например, нельзя сдавать земные анализы. У меня стеноз ливера.

– Печени, – поправил ее я. – Вы об этом обязательно врачу скажите. Она учтет. Но пойти надо.

– Не чего нет так и надо кое будто! – разразился отборной бранью Снорри. По его поверхности расходились круги – наподобие тех, что бывают от камня, брошенного в воду.

– Вы тоже возражаете против осмотра? – устало спросил я. Один я их всех не дотащу. Наверное, придется воспользоваться идеей Джона: угнать каталку и возить группами малого состава.

– Не я хотеть хочу но нет и нельзя.

Видимо, от стресса у Снорри случился грамматический коллапс. Слова сыпались из него в произвольном порядке.

– Вовсе чему не быть я буду будешь будет когда, – продолжал он. – Несколько и да чем где-то так очень.

– Хорошо, я вас понял, – сказал я, физически почувствовав удивление остальных учеников. – Запишите, пожалуйста, свои претензии в виде голосового сообщения и отправьте директору, копии – секретарю и в медицинский отсек. Они должны к вам прислушаться.

– Снорри готовый. Михаил совет не плохо давать. Верить и сам себе как.

– Мне нрафффицццаааа шта фффыыы пальныыы не мноооой, – вступил в разговор Шпыш, который чувствовал себя увереннее остальных. Осмотр его нисколько не волновал – осматривать, в сущности, было нечего. Почему бы тогда не попеть в свое удовольствие?

– Будет больно? Будет окуривание улей? – тревожно поинтересовался главный шуршун. – Подковывать пятка жареный гвоздь? Хоботовая цифрограмма делай туго?

– Понятия не имею, – честно сказал я. – Нам медицинскую тайну не открывают. Придем – узнаем. Если будет угроза жизни, разрешаю улететь.

– Жизнь? Что такое жизнь? – вдруг спросила бактерия.

Я замялся. Наверное, в понятие жизнь должно входить то, что объединяет меня и бактерию. Что у нас общего? Разве что зверский аппетит, да и то мне в последнее время кусок не лезет в рот. Помнится, в институте у нас был краткий курс философии жизни, но я его прогулял. А теперь – пожалуйста, понадобились знания.

– Давайте откроем словарь! – предложил я. – Вот, смотрите. Форма существования материи в ее активном стремлении к противодействию энтропии общего действия в связи с непрерывным электроногенезом и корпускулярной теорией поля. Понятнее не скажешь! А теперь, когда мы разобрались с этим легоньким вопросом, переходим к изучению глагольной системы космолингвы.

– Михаил, у нас же классный час! – напомнила Мармала. – А глаголы вы обещали дать завтра.

– Обещал завтра, а дам сегодня, – отмахнулся я. – Ну, раз у нас классный час, предлагаю поиграть в шашки.

После объяснения правил, разбитые по парам ученики принялись сражаться друг с другом не на жизнь, а на смерть. Некоторые сложности возникли у пары шуршуны – Шпыш. Разобщенный рой не мог прийти к согласию и ходил сразу тремя шашками, пробравшись в дамки уже на третьем ходу. Шпыш за неимением конечностей вообще не мог сделать хода, пока я с учительского терминала не переключил голограмму в голосовой режим управления. Тут уже начались проблемы у шуршунов, которые вместо спокойного приказа принялись жужжать на шашку, и она от этого металась по клеткам, не понимая, чего от нее хотят. Мне пришлось вмешаться в ход игры и вывести партию к ничьей. Обе стороны остались недовольны, но межрасовый конфликт ловко удалось погасить.

Через день по графику Пугиной я повел свою группу в медицинский отсек. Уже на подходе к нужному повороту меня посетила мысль, что что-то идет не так – коридоры были до отказа забиты инопланетянами. Оставив учеников, я протолкался к двери и увидел рядом с ней Джона, который злобно мял самоочищающийся носовой платок.

– Что происходит? Почему столько народа? – спросил я.

– Очередь на сдачу крови, – нехотя ответил Джон. – Лаборант заболел, Пугина берет сама. Каждого по полчаса обслуживает.

– А как же график?

– График, график, – пробурчал Джон. – Да чтоб она подавилась этим графиком!

Вдруг из-за двери раздался кашель и приказ.

– Хлопните мне по спине!

– Спин-нне? – удивленно пропищал какой-то инопланетянин. – Спи? Не?

Дверь исчезла. На пороге стояла красная, вся в слезах Пугина.

– Есть тут нормальные? Кто-нибудь может мне помочь?

– Я! – вызвался Джон и отвел руку для мощного удара. Я затаил дыхание: неужели он ее треснет? Но Джон струсил, у самой спины Пугиной его рука замедлила ход и выдала жалкий хлопок.

– Еще! – потребовала врач. – Сильнее!

– Я боюсь, – честно сознался Джон. – Это уже превышение предела допустимой самообороны.

Пугина покосилась на него и ушла обратно в кабинет, вернув дверь на место.

– Следующий! – проорала она.

Под ноги мне вывалился несчастный, обескровленный жучок и пополз в направлении лифта. Вместо него в кабинет вошел бледный, дрожащий нозеанец. Минуту спустя он, уколотый иглой, издал жуткий вопль и опрометью кинулся прочь, оставляя за собой подозрительного вида след. Дверь он вышиб, и она, частично развалившись, искрила в углу коридора.

– Ничего себе! – сказал я. – Твой был?

– Мой, – грустно подтвердил Джон. – Ранимый субъект. Мы с ним на фрезерном станке работали, вытачивали ножку для табурета, так он весь урок рыдал, говорил, что дереву плохо. Представляешь, у них в поселении за раздавленный овощ приговаривают к трем годам лишения свободы.

– Непростая жизнь, – согласился я. – Сколько твоих уже отстрелялось?

– Трое.

– А остальные тогда кто?

– Стажеры, вольнослушатели. Вон там, поодаль, группа Збышека. Он сам прийти не смог, якобы, семейные проблемы.

Я прикинул количество стоящих в очереди перед нами – не меньше тридцати инопланетян, и это если считать два маточных роя за цельные организмы. Кивнув на прощание Джону, я отправился к своим ученикам, которые сражались с толпой альдебарранцев.

– Давайть идти! – раздался голос старшего из них, пропущенный через конвертор речи. – Жить надоело?

– Постойте! – вмешался я. – Мы заняли очередь раньше вас. Поэтому вы будете за нами.

– Ничего не знать, – возмутился альдебарранец. – Сегодня надо. Мы быть здесь назад час. Говорить последний. Вас здесь не стоять.

– Ерунда какая! – разозлился я. – Мы пришли по графику, а вы лезете в живую очередь. Так нельзя! Соблюдайте правила!

Альдебарранцы отступили, увидев во мне грозного противника. Мои ученики, гордые, что я отвоевал для них место под солнцем, встали тесным кружком. Снорри по привычке прильнул к моей ноге, бактерия потыкала жгутиком в штанину, нашла в ней микроскопическую дырочку и принялась копошиться. Внезапно мне стало трудно дышать, словно горло сдавила невидимая удавка.

– Шпыш, слезьте! – прохрипел я.

– Кампааат патяяяяня патяяяяняя кампааат, – пропел он мне на ухо и ослабил хватку. Но не улетел – повис на шее шарфом.

– Живая очередь? – заинтересованно спросила Мармала, безуспешно искавшая это выражение в словаре. – Михаил, что это такое?

– Старинное понятие, – сказал я. – Для современной Земли не актуально.

Потом подумал и добавил.

– Почти.

Мармала недоверчиво покачала головой.

– Мой словарь дал мне ссылку на легенду о живой и мертвой воде. У вас занятный эпос! Я правильно понимаю, что живая очередь – это парад мертвецов, склеенных биоактивной жидкостью?

– В чем-то вы правы, – сказал я. – В наших земных очередях умрешь стоять. Развалишься – потом не склеят. Но вообще на Земле сейчас все устроено гораздо более разумно, чем здесь. Нам не приходится ждать. Чтобы получить товары и услуги, мы оставляем инстант-заявки, нам назначают конкретное время, и мы приходим точно в срок. Если пропустили, заново отсылаем заявку.

– А почему тут не получилось?

– Сам не знаю. Сбой системы. Неучтенный фактор.

– Хотела бы я постоять в мертвой очереди! – влюбленным голосом сказала Мармала. – Ты движешься, а вокруг тебя отшелушенные эндоскелеты.

Я скептически окинул стоящих перед нами. Их число не только не уменьшилось – к тем счастливчикам, что достигли двери, подтянулись друзья, в том числе хитрые альдебарранцы, которых я отогнал. С тыла зайти не вышло, так они ворвались с переднего фланга.

– Судя по темпу приема анализов, нам скоро выпадет шанс увидеть отшелушивание.

И мы принялись покорно ждать. На исходе второго часа, когда моя группа готовилась восстать против тирании времени, мы доползли до кабинета. Джон, радостно пританцовывая, отсалютовал мне из лифта.

– Следующий! – проорала Пугина, и я втолкнул в кабинет упирающегося Снорри.

– Паника! – вопил он. – Надо ни-ни-ни.

Но я был непреклонен.

– Вы кто? – спросила Пугина, не отрывая глаз от бумажного журнала, который заполняла вручную. Она писала причудливым, совершенно нечитабельным почерком: одни буквы торчали петельками вверх, другие – петельками вниз. Иногда петельки перемежались кружочками.

– Группа номер пять в полном составе пришла на анализы. Я их учитель, Михаил Смирнов.

– Раздевайтесь! – потребовала Пугина.

– Кто? Я?

– Ну, не я же! – отрезала она.

– Но зачем?

– Положено.

И я нехотя стянул штаны. Снорри посмотрел на меня с ужасом.

– Михаил, что делать вы? Ой, шкура сброс недобрый!

– Успокойтесь, Снорри. На медицинском осмотре принято снимать одежду. Помните, мы проходили эту тему позавчера? Одежда – искусственный покров землян для защиты от неблагоприятных факторов среды.

Снорри полез проверять свои записи.

– И долго вы будете копаться?! – взорвалась Пугина. – Из-за таких, как вы, я обед пропустила.

– Не стесняйтесь, кушайте, – предложил я. – Мы подождем.

– Трусы снимай, умник!

– Не буду.

– Хорошо, тогда я пишу диагноз: запущенный сифилис четвертой стадии. Половые органы подлежат немедленной ампутации без применения анестезии.

– Можно я хоть за ширму отойду? – взмолился я.

Пугина кивнула. Покончив с осмотром, она разрешила мне одеться ниже пояса, взяла мазки, выкачала пол-литра крови и, удовлетворенная, переключилась на Снорри. Тот затаился под кушеткой и блестел оттуда бинокулярами, полными слез.

– Вытаскивайте своего ученика! – потребовала врач.

– Снорри, не упрямьтесь, идите ко мне, – сказал я, пытаясь выкатить шар из его убежища. – Пять минут мучений, и все закончиться.

– Несите его туда! – потребовала Пугина, когда Снорри оказался у меня в руках. В углу кабинета возвышалась кабина – раньше я ее не видел. Наверное, прилетела вместе с эпидемиологами. Я засунул в нее Снорри. Он покорился судьбе и растекся в аморфный блин.

– Что нужно делать? – спросил я.

– Молодой человек, почему вам все надо объяснять? Вы первый раз на флюорографии? Как вас вообще пустили к ученикам, если вы ничего не знаете?

– Мне на все вопросы отвечать, или выборочно?

– Хамить своей маме будете, а при мне держите род на замке! Объясните ученику, что делать и отойдите от аппарата.

– Снорри, – сказал я ласково. – Подкатитесь поближе к металлическому экрану и прижмитесь к нему. Представьте, что это моя нога. А потом, когда врач скажет, задержите дыхание. И не дышите несколько секунд.

– Не дышать? – всхлипнул Снорри. – Умирать?

– Нет, просто задержите дыхание.

– Чем?

Я скептически осмотрел его. Есть ли у него вообще легкие? По-моему, я где-то читал, что ретро-хордовые шары дышат через поры в теменной части, и в основном азотом, а не кислородом.

– Давайте вы просто смирно постоите, а врач сделает снимок и успокоится.

Снорри, с отчаянием бойца, ложащегося на амбразуру, прижался к металлической пластине. Кабинка закрылась, я остался снаружи.

– Не дышать! – приказала Пугина.

– Не дышу! – прокричал Снорри из кабинки.

И откуда в нем только правильная грамматика взялась, подивился я. Первый раз на моей памяти он поставил глагол в нужную форму. Поощрю его пятеркой, за смелость перед лицом беспощадной флюорографии.

Когда дверь отъехала, на руки мне выпал упавший в обморок Снорри.

– Следующий! – рявкнула Пугина, и у меня заложило ухо. В кабинет неуверенно влетел рой.

– Их всех вместе просветим, или по очереди? – спросил я.

– Разумеется, по очереди. Туберкулез – индивидуальная болезнь. Полезайте вместе с ними и придерживайте их во время процедуры.

– Но меня же облучит.

– Возьмите свинцовый фартук. Он на стуле.

Шуршуны выстроились цепочкой, а я надел бронетанковый фартук и шагнул в кабину. Прижимать шуршунов к пластине было, в сущности, даже приятно. Они были на ощупь теплые, слегка мохнатые, и приятно вздыхали, когда рентгеновский луч проходил сквозь их тельца. Через сорок минут шуршуны закончились, и я с облегчением снял с себя свинец.

Мармала и Нрд прошли медосмотр без особого сопротивления. Правда, цефеанину не удалось зажать вену после забора крови. Ярко-желтая жидкость брызнула в стену, оставив на ней огромное пятно.

– Отмывать сами будете! – буднично сказала Пугина и сунула мне в руки тряпку, которая в прошлой жизни была белым халатом. Память об этом сохранилась в виде пуговицы и штампа – «Городская поликлиника номер три». Кровь цефеанина оттиралась с трудом, по большей части, она размазывалась и еще крепче въедалась в обшивку. Сам Нрд стоически перенес кровопотерю, сказав, что воин является воином до последнего тромбоцита. Но хвост у него предательски подрагивал, и чешуйки растрепались – верный знак стресса.

Когда он ушел, в кабинет заползла бактерия. Она уселась на стул и, указав жгутиком на Пугину, властно спросила:

– Человек?

– Доктор. Врач, – уточнил я. – Сейчас вас будут обследовать. Потерпите немного.

Пугина с сомнением оглядела одноклеточного пациента, не понимая, откуда брать кровь. Она пододвинула стул с бактерией поближе к фотолампе, потрогала пальцем упругую вакуоль и воскликнула:

– Да тут и крови-то нет!

– Нет, – подтвердил я, злорадствуя в душе. Вот ты и села в лужу, головорезка!

– А это что? – спросила Пугина, тыкнув в волнистые линии, пересекавшие тело бактерии.

– Неужели не видно – комплекс Годжи. И чему вас только учили?

Пугина растерзала меня взглядом.

– Не комплекс Годжи, а эндоплазматическая сеть. Шероховатая.

– Не шероховатая! – возмутилась бактерия. – Трогать не смей, поняла?

– Тише, тише, – успокаивал ее я. – Доктор хочет вам помочь.

– Не хочет! – качнулась на стуле бактерия. – Травма не желать. Прощай, ошибка! Звонить в полиций. Угроза устраняя.

– Уймите свою ученицу, – попросила Пугина. Тон ее был все еще жестким, но в нем чувствовалась усталость металла. За неимением кровеносной системы, бактерии разрешили не сдавать некоторые анализы, и мы перешли к флюорографии. Кабина десять минут не открывалась, автоматически уйдя на дезинфекцию. Пришлось ждать. Когда она соизволила открыться, я вошел внутрь и приклеил бактерию к экрану. Пугина сделала снимок, дверь отползла в сторону, и тут я увидел, что бактерии нет. Она исчезла! Я обыскал пол, потолок, обшарил стены.

– Мы ее растворили! – закричал я в испуге. – Лучами! До смерти! О боже!

– Как? – Пугина бросилась в кабину и принялась вместе со мной метаться в поисках пропажи. И вдруг дверь захлопнулась. Мы попали в ловушку.

– Она открывается изнутри? – спросил я, пытаясь поддеть край ногтями.

– Нет! Только с пульта.

– Он голографический?

– Аналоговый, – простонала Пугина. – Кнопочный. Нам прислали старую модель. Списали из больницы.

– И что теперь делать?

– Что-что? Кричать!

И мы принялись звать на помощь. Пугина сорвала голос довольно быстро, а я, закаленный лекциями, продержался чуть дольше. Нас никто не услышал. Ах, какой я растяпа! Снял пульсопланшет – теперь ни позвонить, ни подать сигнал тревоги.

– Не дышать! – вдруг раздался голос снаружи. На пульт устройства вскарабкалась коварная бактерия.

– Эй, выпустите нас! – потребовала Пугина. – Немедленно, слышите? Или я вас…

– Угрожать бесполезно, – сказал я. – У бактерий нет представления о причинно-следственных связях. Для нее есть только здесь и сейчас.

– А по-моему, она все прекрасно понимает. И полицию грозилась наслать, и в кабине нас заперла. Давайте, воздействуйте на нее. Вы же учитель!

– Учитель, а не бог митохондрий, – огрызнулся я. – Думаете, она меня слушается? Ничуть!

– Предложите ей что-нибудь! Пятерку за четверть, поблажки на экзамене.

– Вы мне предлагаете совестью торговать? – взорвался я. – Да я лучше здесь останусь, чем поставлю незаслуженную пятерку.

Пугина скрипнула зубами.

– Но что-то же ей нужно?

– Ей надоели анализы. Вон, смотрите, как она вакуоли выпятила, значит, правду говорю. Она требует, чтобы вы отпустили группу – и нашу, и следующие – и зачли анализы заочно. Иначе мы с вами просидим здесь до второго пришествия. А может, и дольше, если вы атеист.

– И как вы поняли, что она имеет в виду? Она же молчит.

– Поверьте мне, своих учеников я изучил досконально. Им достаточно шевельнуться, а я уже знаю, что они скажут. Педагогический симбиоз.

– Ну хорошо, – сдалась Пугина. – Я выполню ее нелепые требования. Но учтите, если на корабле случится вспышка туберкулеза, отвечать за нее лично вам. Вам – и вашей бактерии.

– Договорились! – сказал я, и дверь кабинки любезно отъехала в сторону.

Схватив бактерию, я резво выбежал из кабинета. Меня встретили громом аплодисментов ученики.

– Расходимся, пока она не передумала! – сказал я. Инопланетяне шеренгой двинулись к лифту.

– Ловкач! – оценил мои старания Леклер, подошедший к медотсеку с группой кубоидов. – А как ты ухитрился вынести из кабинки бактерию?

– Она в рукав ко мне залезла.

Бактерия, довольная собой, поклонилась Леклеру, изящно махнув жгутиком. Жаль, что план по облапошиванию доктора, пришел мне в голову так поздно. Мог бы многих спасти.

Довольный собой, я поспешил в каюту к Мелани. Мы собирались вместе отправиться в кафе, чтобы отметить окончание эпопеи с анализами и прийти в себя после трудовой недели. Кроме того, близился к концу второй месяц моей отработки, и надо было что-то решать: забирать заявление и оставаться в школе или лететь на Землю.

– Оставайся! – попросила Мелани. – С тобой так весело.

– Отличный комплимент! – оценил я. – Воодушевляет.

– А что я должна была сказать?

– Например, что я – мужчина твоей жизни, и без меня ты пропадешь.

– Мама запретила мне говорить неправду.

– Ах, значит, мама? – надулся я. – Хорошо же. Я тебя понял – улетаю домой. Там меня оценят по достоинству.

– Миша, я же пошутила! – рассмеялась Мелани. – Конечно, ты мне нравишься. Ты милый. И хорошо танцуешь.

– А сейчас ты скажешь, что я твой лучший друг, и ты хотела бы встретить такого парня, как я, и у вас бы с ним случилась любовь.

– Ты мысли читаешь? – насторожилась Мелани.

– Нет, просто я почетный гражданин френд-зоны, мне можно мульти-паспорт выдавать. Мелани, какого черта?! Я думал, мы встречаемся!

Она вздохнула и потупилась.

– Я подумала, что нам лучше пока притормозить. Слишком быстро все развивается, и мое сердце не готово.

– То есть ты меня бросаешь? Бросаешь, да?

– Не бросаю – откладываю. На время.

– Я тебе домашнее задание, чтобы меня откладывать? Я живой человек, Мелани! Я только что укротил тигрицу в белом халате. Думал, ты будешь гордиться мной. А ты вместо этого хладнокровно меня отшвырнула! За что?

– Дело не в тебе, а во мне.

– Так, похоже, мы идем по стандартному списку. Дальше что? «Мне надо подумать. Я должна побыть одна. Я завидую твоей будущей жене». Вот это все, я угадал?

Мелани нахмурилась.

– Прекрати валять дурака. У нас все хорошо, но иногда нужен отдых. Ты на меня давишь! Мне нужно личное пространство.

– Хорошо! – я отсел от нее на три метра. – Просторнее стало? Воздуха прибавилось?

– С тобой невозможно разговаривать, – сказала она холодно. – Мариам права, ты просто шут гороховый. Убирайся отсюда!

Я медленно встал и раздавленной улиткой пополз к двери. Мелани, ледяная, как Плутон и ближайшие к нему недопланеты, отвернулась и сделала вид, что очень занята перекладыванием подушки на пять сантиметров левее. Я вышел и долго стоял у ее каюты, прислонившись к стене.

Что мы имеем в сухом остатке? Дохода нет – и еще месяц не будет. Меня только что опять бросили. Ничего, я выживу. Надо двигаться дальше, осталось понять куда. Возможно, стоит подкопить кредитов и попробовать слетать на Бетельгейзе – для анализа рынка. Шары путаются в показаниях, и для прояснения ситуации можно поработать с непосредственными потребителями на местах. Еще пару месяцев проведу в школе, а там, глядишь, что-нибудь дельное наклюнется.

И я отправился к себе в каюту, довольный своей живучестью. Меня не сломить!

Глава 7.

Но сломить меня все же удалось. В четверг Леклер собрал коллектив после уроков и сообщил, что профессор Виноградов договорился о проведении курсов повышения квалификации для преподавателей космолингвы и других земных предметов на базе нашей школы. Мы должны были подготовить программу занятий и рассказать инопланетянам о новых педагогических технологиях – которыми, конечно же, и сами не владели.

– Тем, кому недостает опыта, – сказал Леклер, искоса подглядывая на меня – предлагаю в кратчайшие сроки ознакомиться с «Базовой энциклопедией учителя». Там подробно излагаются основы мастерства. Вот она.

И на учителей посыпались копии энциклопедии.

– Мне не надо! – отмахнулся Збышек. – Я здесь уже десятый год пашу без отпуска.

– Можешь удалить, – разрешил Леклер. – Кстати, раз уж ты ветеран школы, к тебе мы направим группу с Проксимы-3. Они в заявке указали, что интересуются десятичными дробями, у них таких нет.

– А какие есть? – тревожно спросил Збышек.

– Цельноклеточные и гидрозависимые. Не спрашивай, что это. Я не узнавал и не собираюсь.

Леклер повернулся к остальным, которые настороженно следили за каждым его движением, ожидая раздачи неприятных заданий и дополнительной нагрузки.

– Забыл сказать главное, курсы оплачиваются отдельно, по двойному тарифу. Так что можно радоваться, бросать в воздух чепчики и благодарить судьбу за щедрый подарок.

– Ура, – мрачно сказал Джон. – Не добили вирусом и решили взять нас измором?

– Не моя идея, – набычился Леклер. – Я тоже, как и вы, стою у станка и возьму на себя три группы. Курсы продляться неделю – вполне реально потерпеть.

– Расписание уже есть? – поинтересовался я.

– Да. Держите! – и Леклер раскидал нам таблицы с названиями групп, списками учащихся и номерами аудиторий. – Если есть предложения по оптимизации учебного процесса, самое время их внести.

– Есть предложения, – сказал Джон. – Давайте еще раз запустим байку про вирус.

– Никто не хочет поменяться? У меня опять группа блох, а я хочу вислоногов, – робко попросила Юкико.

– Все хотят вислоногов, – усмехнулся учитель танцев Рубен Акопян. – А у меня червеобразные моллюски с Альтаира. Чему я их научу?

– Они просили поставить им танец с саблями, – сказал Леклер. – Сабли я уже заказал.

– Чтобы поднять саблю, их двести штук нужно.

– Не переживай. Я взял облегченные, из крашеного пластика.

– Господь всемогущий! – взмолился Рубен. – За что ты караешь меня, грешника?

– Кончай ломать комедию, – разозлился Леклер. – Вам на сцене Доминион-плаза не выступать. Если они не освоят движений, просто подержат саблю, пока ты танцуешь.

Рубен зарыдал:

– О, мои бедные предки до седьмого колена! Какой позор, какой неистовый позор! Саблю мне еще никто не держал.

Тем временем я решил посмотреть, какие же инопланетяне достались мне. Леклер не постеснялся с нагрузкой. Помимо основных занятий в мое расписание добавили по две пары ежедневно, в послеобеденное время. В первой группе были космолучи из системы В190, во второй – кубоиды. Третья, смешанная, состояла из нескольких рас, мне пока не знакомых: истинные мыслевики с Арктура, темнилы из Вторичного квадранта и холодовыносливые вещества с нескольких безымянных астероидов. Чтобы работать с ними, мне нужен был особый скафандр с антибликовой пропиткой.

Предполагалось, что я объясню им, как составлять конспект урока, на что обратить внимание при работе с учебными пособиями и как поддерживать дисциплину в классе. Мыслевики дополнительно указали, что их интересует технология создания шпаргалок и бомб. В этом деле я, разумеется, был первоклассным экспертом, но что-то мне подсказывало, инопланетяне хотели бы услышать о других бомбах, куда более действенных.

Перед уроком с кубоидами я попросил Леклера показать мне голограммы с их паспортов, чтобы соотнести имена с конкретными лицами. Завуч, пожав плечами, выполнил мою просьбу, и возле стола один за другим возникли полупрозрачные, слегка светящиеся геометрические тела.