Хроники Лерона

– Я же предупреждала – никакого лапания! – повысила голос Орлица.

Я стоял, словно болван, и считал языком редкие уцелевшие зубы.

– Мы можем сдать тебя со всеми потрохами Арде, а после того, как он под пытками вынудит тебя признаться, где спрятан Жезл, тобой займемся мы. И уж поверь, это не будут курсы кройки и шитья.

– Лерон не позволит…

– Ты предала его, дура, и он никогда не простит тебе этого! Мы-то его знаем, – ехидно протянул Рэлок.

– Ладно. Донесите на меня Красноволосому и потеряйте свой единственный шанс. Если Жезл достанется ему, вы так и будете ходить у него в шестерках до конца своих дней, – улыбнулась Ангелика.

– Я же пошутил, киса! Не горячись, не горячись. Лучше скажи, где Жезл, и получишь то, о чем мечтала, – затараторил, словно загремела хвостом змея, Колс.

– Сначала дайте то, что мне требуется, а потом я отдам вам Жезл.

– Обманешь.

– А вы, можно подумать, такие честные, такие благородные!

– Давай на три-четыре, – предложил Рэлок, и Ангелика кивнула. Ее волосы взметнулись, словно ворон расправил крылья.

Рэлок подошел к Орлице и возложил ей руки на плечи. Я дернулся, но Колс пригвоздил меня колючим взглядом на месте. Со стороны Неподдела подул вонючий сероводородный ветер. Колс зажал нос пальцами и прогундосил:

– Мы сидели в темной яме, кто-то пук…

– Колс, замолчи! Ты мне мешаешь! – рявкнул Рэлок. Ого, голосок прорезался, что ли?

Со стороны Неподдела к нам поползли мрачные тяжелые тучи. Ангелика положила свои руки Рэлоку на пояс. Они начали говорить одновременно:

– Именем Саммаэля и Лилит… В славном городе Бабилоне… дарую тебе, о спавшая с Ребенком Силы… под священной башней… власть над Измерениями… в темном подземельи… ибо стало это возможным по причине… за дверью, на которой начертан… указанной выше… закон Моисея… владеть тебе этим даром… в сундуке с золотым замком… ровно один месяц… спрятано то… один день… что дает Мудрость… и один час…

Ударила молния, и по небу прокатился раскат грома, который заглушил последние слова странной клятвы, произносимой Рэлоком и Ангеликой. Как прекрасна была моя богиня в апофеозе своей речи, превратившейся в ее алых устах, напоминающих лепестки роз, в трели соловья! И как тяжко мне было смотреть на то, как этот двухметровый тощий, как мощи, мужик с бледной рожей сжимал мою ненаглядную в своих объятиях! «Убить, убить, убить!» – вспыхивало в моем мозгу, словно электрические разряды. Я сцепил зубы. «Смерть ему! Смерть ему!» – будоражили взрывы бомб мое сознание. Я поднял с земли камень. «Она твоя и только твоя!» – визжали в голове бесенята. Я подошел к Рэлоку и Ангелике. «Казнь должна свершиться!» – сверлили мой разум, словно какую-то деталь, алмазные сверла безграничной ревности, ревности необъятной, ревности, граничащей с безумием. Я занес камень над головой Рэлока. Не позволю превратить себя в фрустированного любовника, в посмешище! Краем глаза я видел, как орет, широко раскрыв готовые выскочить из орбит глаза, Колс. Вскоре ты отправишься вслед за товарищем, узнаешь и ты, урод жирный, как оскорблять мою девушку, этого самого родного, самого близкого мне человека в этом огромном мире! Камень начал опускаться точно на темя Рэлока, но никак не мог достигнуть цели. Колс кричал благим матом, а камень полз волосок за волоском, капелька за капелькой… Не так-то легко, оказывается, убить, не так-то просто пасть, пролив кровь разумного существа!

Тысячеглавый монстр и полуженщина-полузмея, непрерывно перетекая друг в друга и с места на место, напоминали мне своими маневрами полиорганосилоксановую графику высочайшего класса. Словно сгусток нитрата серебра эта нестационарная масса накатилась на Колса и поглотила его. Колс что-то продолжал кричать от ужаса до своего самого последнего мига. Я отбросил кирпич, и в то же мгновение в воздухе образовались две идентичные воронки. В одну из них прыгнул Рэлок, а в другую – Ангелика. Чудовище наседало мне на пятки. Я утратил контроль над своим мочевым пузырем, но все же успел нырнуть в одну из воронок. Угадайте-ка с трех раз, в какую?

(Из дневника Зимцо Кублоила «Как я стал кавалером ордена Ангелики»)

Глава VI. А тем временем… Могильник

Зеленоглазый гигант с длинной черной шевелюрой, облаченный в порядком измятые доспехи, въехал шагом на чалом коне в довольно большую опрятную деревеньку. По обе стороны единственной улицы, мощенной трухлявыми деревянными щитами, словно грибы-боровики над ковром из пожухлых листьев, возвышались добротные избы, срубленные из толстых бревен. Заборы, ворота, калитки, а также двери, навесы над дверьми и ставни окон крестьянских жилищ были украшены причудливой декоративной резьбой, а над свежевыкрашенной маленькой церквушкой, в которую упиралась дощатка, развивалась выцвевшая хоругвь с изображением высокого тощего мужика со свисающей до колен рыжей бородой. Копыта черного с белыми гривой и хвостом коня громко крошили гнилое дерево, а из-за разноцветных кружевных занавесок на рыцаря тайком смотрели бледные лица обитателей деревни.

Всадник спешился у самого большого дома, у которого напрочь отсутствовало ограждение. На широких дубовых дверях избы кривыми и косыми буквами, заляпанными порядочными кляксами, было написано “Трохтир”. Рыцарь привязал коня к низкой перекладине, тянущейся вдоль врытого в землю деревянного фундамента, и по тоскливо скрипнувшим потертым ступеням поднялся в трактир. За массивной дверью в задымленном самосадом зале уныло попивали сивуху угрюмые мужички. Великан подошел к потрескавшейся и пропитавшейся пивом стойке, гремя шпорами, и обратился к щуплому трактирщику, верхняя заячья губа которого тщетно пыталась спрятаться под редкими подлыми усишками:

– Хозяин, у тебя есть нормальное пойло, а не та бормотуха, в которой обычно топят свой разум твои клиенты?

– Сей момент, сэр рыцарь! – слащаво улыбнулся трактирщик и заорал: – Хаврина, дрянная шлюха! Ну где ты там?! Бегом тащи сюды склянку с самогонкой, что я гоню для себя!

Гигант поморщился, но ничего не сказал.

– А кушать-то что будете? – елейным голоском произнес хозяин.

– Жареную курицу, яичницу с колбасой, головку сыра, ломоть хлеба, пирожки с печенкой и банку виноградного сока.

– Сделаем-с в лучшем виде, уважаемый рыцарь! Сделаем-с так, что пальчики оближите! – подобострастно тараторил усталый мозгляк.

Резким движением головы дворянин отбросил с глаз тяжелую длинную прядь волос и осмотрел помещение. Затем, давя тяжелыми сапогами жалобно ноющие доски пола, он пробрался сквозь горький дым и ряды скособоченных столов и стульев в дальний угол трактира, где вливали в себя отвратительно пахнущую бурду, закусывая луком и житным хлебом, два крестьянина, которые выглядели помоложе и потрезвее остальных посетителей этого сомнительного заведения. К тому же на их лицах, в отличие от физиономий других пьяниц, не было язв.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам, люди добрые? – вежливо спросил тружеников земли зеленоглазый рыцарь.

– А чевой-то спрашивать? Вы барин, вам и решать! – пробубнил в завшивленную бороду парень с бельмом на правом глазу.

Воин опустился на свободный табурет и внимательно уставился на своих соседей, изучая их. Бородатый крестьянин с бельмом и лысый, как колено, мальчишка с пушком на щеках были очень похожи.

– Вы братья? – обратился к поднесшим ко ртам глиняные щербатые кружки пьяницам великан.

– Вы, господин хороший того, раз пытаете, значица надыть вам. Да, бессумливно, мы – браты. Двоюродни, правда ваша. Мэнэ зовуть Грибаць Грибалько, а це мий братик Грибаль Грибацько, – буркнул старший крестьянин и влил мутную и дурно пахнущую жидкость себе в глотку. Грибаль последовал его примеру. Затем они дружно крякнули и занюхали сивуху грязными, засаленными рукавами своих груботканных рубах.

– А я – Курт Ирвинг, рыцарь ордена Золотого Дракона.

– Драконов нэ бувае! – заплетающимся языком сказал Грибаль.

– Замовкни, охальник! – рявкнул на него Грибаць и отвесил звонкий подзатыльник. – Звыняйте його, лыцарь, пожалуй.

Курт кивнул. Откуда-то из-за пелены режущего глаза табачного дыма вынырнула бабенка лет двадцати пяти с покрытой сажей и копотью сковородой в руке, на которой скворчали яйца и колбаса, распространяя по трактиру аппетитные ароматы. Женщина была довольно-таки симпатичная, с крепким телом, с соблазнительно крупными формами. В другой руке она держала большой кусок белого хлеба.

– Курица ще не готова, сэр лыцарь, а сыр та пироги с напием зараз поднесу, – низким грудным голосом произнесла сельская прелестница, глядя прямо в зеленые глаза мужчины и игриво улыбаясь. Грибаль ущипнул служанку за упругую ягодицу, за что получил увесистой ладонью с монистом из монет на запястье по уху.

– Сиди смирно, сынок, а то костей не сосчитаешь, – вовсе не грозно, а, наоборот, очень ласково сказала женщина, обращаясь к Грибалю. Тот виновато смотрел на нее посоловевшими глазами.

– Хаврина, ты ж обещала, – обиженно промямлил он.

– Гони мешок муки, бочонок олифы та три ящика картохи, а тильки потим тягни мене, куды возжелание приведеть! – отрезала Хаврина, повернулась, бросила на Курта через плечо озорной взгляд и, лихо крутнув задом, пошла на кухню.

– Э, лыцарю, положила глаз на тэбэ ця краля. Тильки ты дывысь, хочь баба вона и справна, але можна и гонорей заробыть, и сихвилис. Цэ й тебя касает, дурню! – предостерег гиганта Грибаць и дал брату очередную оплеуху. – В дивки этой батькив чорни карлы сожрали колы вона ще малая была. А с той поры, як хлопця ейного упырь слопал, и промышлее Хавринка своим жиночим естеством, всех обслуживает. Мамки сами к ней пацанов своих ведуть, щоб розповила та показала дитям, як, да що, да куды, а Хавринка за цэ соби то картохи, то проса, то порося якэ з них береть. А бува й без грошей дае тому, хто йий до вподобы. А ще дэхто кажэ, що пониже поясницы хвостик е нэвэлычкый в ней.

Увидев, что Хаврина несет Курту выпивку и остальную еду, Грибаць прикусил язык и заговорщицки уставился на Курта Ирвинга. Женщина же, когда составила с подноса все на стол, лукаво подмигнула Курту и удалилась, вихляя бедрами. Курт судорожно сглотнул.

– Ось бачите, що я говорил? – радостно зашептал Грибаць, наклонившись вперед, навалившись грудью на столешницу и бросая жадные взгляды на гору еды, возвышающуюся перед дворянином.

– Спасибо, Грибаць. Как называется ваша деревня, дружище? – спросил Курт, наполняя из бутылки, принесенной служанкой, свою кружку и кружки братьев.

Грибаць Грибалько и Грибаль Грибацько с благодарностью и уважением посмотрели на рыцаря, и старший ответил:

– Зараз, майже рокив пьять, уси называють йийи Могильником, а до цього вона называлася Картопляна Поляна.

– Что же случилось, что вы дали ей такое мрачное новое название? – задал Грибацю очередной вопрос Курт, опорожнив кружку и приступая к трапезе. Грибаль испуганно вжал безволосую голову в плечи, а Грибаць в зловещей тишине, наступившей в трактире, тихо зашептал:

– Сэр Курт Ирвинг, во всем виноват упыряка. Вин мордуе людей вже майже пьять годов, пьеть кров и летае по ночам по хатах и жреть хлопцив та дивчат. А загублени йим люди хочуть вылезти из своих могил. Высовують то руки, то ноги на кладбище из-под земли. Уси, боятся вопира, та хозяйство не бросають. Куды мы пидемо? Туточки наши папки з мамками нас робылы, йых – дидуси та бабуси, а мы пидемо блукать по свету? Ни, мы лучше в Могильнику передохнем уси, а не уйдем. Ось и сидять уси по хатах та пьють горилку по вечерах.

Курт вновь наполнил кружки хоть и прозрачным, но очень вонючим самогоном. Все трое одним глотком опустошили их. Грибаль попытался встать, но упал под стол и зажал рот обеими руками. Вскоре между его пальцев брызнули розовые фонтаны блевотины.

– Вот говнюк малый, такий гарный самогон, а вин обрыгався! – возмутился Грибаць, отпихивая разваливающимися сапогами отключившегося брата подальше от стола.

Когда он вернулся, то они выпили с Куртом еще по кружечке.

– Давай-ка, лыцарю, нашого испробуй, – пролепетал Грибаць, заглядывая в пустую бутыль, к которой неуверенным движением потянулся Курт Ирвинг. – Не побрезгаешь?

– Нет. А где кладбище, на котором такие страшные вещи происходят?

– Та за церковью сразу ж, – пояснил парень, взбалтывая в стеклянном пузатом баллоне жидкость, похожую на молоко.

– Покажешь мне его, Грибаць?

– А як же, ума в мэне багато. Ни за яки коврижки, лицарю, ни пиду туды. Зйидять нас мертвяки, отак.

– Ну, тогда зови Хавринку, пусть выпьет с нами. Кстати, ты есть хочешь, Грибаць? – промычал Курт Ирвинг, высыпая из кожаного мешочка на липкий от грязи стол кучу злотых монет.

– Питаете, сэр Курт! Яснэ дило, нэ видмовлюсь! Особливо вид сала.

– Эй, трактирщик, рожа твоя желто-голубая – заорал Курт, из-подо лба взирая рассеянным взглядом на покрытых карбункулами посетителей “Трохтира”.

– Я слушаю Вас, сэр рыцарь! – хозяин возник, словно из-под земли.

– Тащи все, что есть! И побыстрее! Есть еще девки кроме Хавринки?

– Есть одна трехгрудая Матруська. Только она брюхатая, – сказал трактирщик, облизывая губы и ничего не замечая, кроме горы денег.

– Хочешь заработать? Найди бабу для моего друга Грибаця! Хаврина! Ну где ты там?! Хозяин, как тебя зовут? – Курт пнул ногой подползшего к столу крестьянина, покрытого струпьями и коростой.

– Харидо Пусько, – отрапортовал поспешно субтильный усач.

– Так вот, Харидо, запомни. Когда у тебя гуляют Курт, Грибаць и Грибаль, здесь не должно шляться всякое отребье, а на подхвате должны быть три смазливые вдовушки! Понял? – схватив хозяина за грудки, бросил ему в лицо не на шутку разошедшийся Курт Ирвинг.

– Но сейчас здесь только Хаврина. Где же мне еще взять двоих? – пропищал побледневший трактирщик, чувствуя, как от него уплывают хорошие барыши.

– Грибаль немного перебрал и отдыхает. Ты должен найти бабу для Грибаця!

– И про хавку не забудь, сэр лыцарь! – вставил бородатый парень.

Еще чуть-чуть потрепав Харидо Пуська за шиворот, Курт успокоился и отпустил его. Хозяин убежал, лихорадочно соображая, где же найти женщину для товарища грозного воина. Через четверть часа с гадкой улыбкой на своем довольном лице он подвел к столу, за которым рекой текла самодельная водка и поглощались в немалых количествах мясо, сало, яйца, пироги и соки, довольно-таки привлекательную девушку лет семнадцати-восемнадцати с вызывающе торчащими под тонкой льняной блузкой маленькими грудками. Портила красавицу только беспалая левая рука.

– Это моя дочь Эвелионорина Пуськовна. Ее муж сегодня ночью дежурит на мельнице Саболта Сурженько в Больших Пузырях, так что она свободна, – весело сообщил собутыльникам Харидо.

– Я давно про нее мрияв, – закричал Грибаць, потирая руки.

– Привет, Хаврина, – сказала сидящей на коленях у Курта служанке дочка трактирщика, прыгая в объятия пускающего слюни Грибаця.

– Привет, Эвелионорина, – поздоровалась с девушкой Хаврина и добавила: – Ну, що, погуляемо, як трэба?

* * *

Грибаць Грибалько выполз в одних подштанниках на крыльцо старенького дома Хаврины, стоящего у самой церкви, чтобы помочиться на грядки капусты. Он был просто счастлив, что встретился сегодня с богатым благородным рыцарем Куртом Ирвингом, который накормил его сытным ужином, напоил отменным самогоном, купил ему женщину его мечты, но, самое главное, который относился к нему, как к равному. Ему и в голову не могло прийти, что этот важный сеньор сам еще не так давно перебивался с хлеба на воду и зарабатывал гроши себе на жизнь, выступая на арене цирка. Струсив последние капли, Грибаць натянул кальсоны и уже было взялся за ручку на входной двери, торопясь к раскинувшейся на печи в чем мать родила ненасытной Эвелионорине, как в церкви вспыхнул яркий свет и оттуда послышались хоральные песнопения. Грибаць изумленно уставился на витражные окна сельского храма. Заинтригованный загадочным происшествием он мигом позабыл про томящуюся в ожидании дочь трактирщика и, прячась за кустами малины, подкрался к приоткрытым церковным дверям. Когда Грибаць заглянул внутрь, он просто-таки опешил: церковь была наполнена толпою духовенства, которое тожественно совершало отпевание какого-то покойника. Грибаць, оправившись после первого смущения, вошел в церковь, чтобы посмотреть, кого хоронят. Всмотревшись в лица духовенства, совершающего службу, он снова был чрезвычайно изумлен тем, что не увидел ни одного знакомого, хотя он, как житель этой местности, знал всех здешних священников. Пораженный совершенно неожиданным зрелищем, Грибаць подошел к одному из попов и спросил:

– А чи не скажите, отче, кого цэ ховають?

– Хоронят, добрый человек, Грибаця Грибалько, жителя деревни Могильник, – ответил ему духовник, на что Грибаць расхохотался.

– Вы помыляетесь, отче. Грибаць Грибалько, слава Броку, живый та здоровый, – сказал попу еще не протрезвевший парень.

– Нет, раб брожий, я вовсе не ошибся. Покойник, которого мы отпеваем, есть именно тот самый крестьянин, которого я назвал, – спокойно возразил изумленному Грибацю священнослужитель.

Охваченный волнением и страхом, Грибаць обратился к какому-то протодьякону с тем же самым вопросом и получил от него тот же самый ответ. Алкоголь окончательно выветрился из его мозгов. В панике парень выбежал из церкви и помчался мимо дома Хаврины к своей избе, в которой хранился заряженный пистоль. Хата Грибаця находилась на другом конце деревни, поэтому вскоре паренек запыхался, но все же продолжал улепетывать со всех ног. Вдруг, к своему неописуемому ужасу, он заметил, что за ним по пятам следуют две огромные черные собаки. Он поднажал и оторвался от демонических зверей. До дому Грибаць Грибалько добрался едва живой. Он сорвал со стены оружие и, не обращая внимания на ругань жены и скулеж матери, вновь выскочил на улицу. Он выстрелил, сжимая трясущимися руками пистолет, в приближающихся животных, но это никак не повлияло на них. Собаки ввалились во двор и набросились на наклавшего в подштанники Грибаця. Они разорвали его на части и прежде, чем ошеломленные домашние успели закрыться на засов, влетели в дом, круша все на своем пути. Старенькая мать Грибаця упала на пол кровавыми ошметками, а из перегрызенного горла его жены забулькали красные пузыри. Троих детишек, мирно посапывавших в кроватках, собаки не тронули.

* * *

– Э, господин рыцарь, то вопир, а то – бабенки Джэрэльни! Цэ щось новэ, такого ще не було в нас, – качая головой, причитал, умудренный жизненным опытом, сельский староста, укоризненно глядя на бледного, как снег, Курта Ирвинга. – Не пив бы Грибаць в той вечер горилку, не шов бы до Хавринки з Эвелеоноринкой, а видправився б до диточок и жинки, був бы живый!

– Уважаемый Уловш Свищек, причем здесь это! С каждым могла беда такая приключиться, но не повезло именно Грибацю, а водка, жена и дети здесь не причем! – возмущался обескураженный странным происшествием Курт.

– А ну, расскаж мне ще разок усе по порядку, – сказал Уловш.

– Да что рассказывать! После трактира мы веселились у Хаврины Бурляковны. Ну, вы понимаете, о чем я.

– Эге! А як же. Якщо хтось каже: “Я був у Хавринки”, то усэ усим зрозумило.

Поджав губы, Курт бросил на старосту колючий взгляд.

– Ты, дорогой рыцарь, нэ зыркай, а краще розказуй, розказуй.

– Поймите, Уловш, в разных комнатах были мы – я с Хавриной, а Грибаць с Эвелеонориной. В какой-то момент взбунтовался мой желудок, и я пошел во внутренний нужник помечтать и отдохнуть. Когда я удобно умостился на стульчаке и расслабился, кто-то сильно дернул с другой стороны дверь. Я еще испугался, что щеколда не выдержит. Потом загремели ведра, и хлопнула входная дверь. Теперь я думаю, что это был Грибаць. Когда я справил нужду и со свежими силами направился к Хаврине, то очень удивился, найдя лавку пустой. Недолго поразмышляв, я пришел к выводу, что не будет ничего страшного в том, если я в отсутствие хвостатой Хаврины воспользуюсь Эвелеонориной. В конце-то концов, за все же платил я! Но и дочери Харидо не оказалось на широкой приземистой печи. Помню, когда я сам выпил пару чашек самогонки, кляня на чем свет стоит Грибаця и женщин, в дом вбежали, тяжело дыша, голые Хаврина и Эвелионорина и заголосили, зарыдали, запричитали. Потом, когда шок прошел, они рассказали мне о смерти Грибаця и его семьи.

– Хе-хе-хе, сэр Крут Инрвиг, а не подумав ты, чого це воны голи ноччю по вулице бигалы? Чому нэ запитав сэбэ, звидкиля воны про тэ, що Грибаць помэр, взналы, вин ведь на другому краю деревни жив?

– Да ведь вы сами сказали, что шалавы они, шлюхи, так почему я должен удивляться, увидев их голыми? И откуда мне было знать, на каком краю живет Грибаць?!

– Жив вже, а нэ живэ. А що було дали?

– Я сначала не поверил, но потом увидел кровь у них на руках и начал быстро одеваться. Конечно, быстро – это громко сказано, ведь надо было собирать одежду и доспехи, разбросанные по всей избе, поэтому женщины оделись раньше меня и вышли во двор. Когда, наконец, я отправился за ними, то на улице никого уже не было. Я покричал, но моя попытка не увенчалась успехом. Потом я вернулся в трактир и все рассказал Харидо. Бедный Грибаць!

– Вот дявольски дивкы! Оборотнямы воны булы, бисовэ вымя!

– Я так не считаю, Уловш, – возразил старосте Курт, нервно теребя рукоять меча. – Во всем виноват вампир.

– Ты з глузду зъйихав чы що? Усэ ж один к одному, усэ ж зходиться! Воны, бабы окаянни, бильшэ никому!

– Уловш Свищек, вы обещали показать мне деревенское кладбище в ночь с восьмого дня на девятый, – бесцветным голосом произнес Курт.

– Эге, з восьмерга на девьятник, значиця, тоды колы мертвяки балують. Я зрозумив усэ вирно? Трэба узяты хлопця, якый ще жодной дивахы нэ пробував, та чорного коныка, якый конячок нэ шпыняв, та по кладбыщу через могилы його запустыты йихаты. Дэ зупыныться конык – у той могиле и шукай вопира. Так чы ни, сэр рыцарь?

– Все правильно, Уловш. Ну, так что – по рукам?

– По рукам, сэр рыцарь.

* * *

Покойники вылазили из земли, как бы выталкиваемые из нее какой-то невидимой силой. Появление их происходило очень медленно, мало-помалу. В одном месте из могилы торчала рука, из другой – ноги, иные покойники выставлялись до половины тела, редкие мертвецы выползали целиком. Чем дальше находились усопшие, тем резче представлялись собравшимся поглазеть на чудо крестьянам части их тел: локти, плечи, бедра, колени. Везде, куда бы ни повернулись люди, были видны тянущиеся из-под земли конечности и другие части трупов. Любопытство пересиливало страх, и, хотя многие работяги и застучали зубами, никто не убежал, когда староста, оглядываясь по сторонам, сказал:

– Починаемо чы що, сэр Корт Ивгирн?

Грибаль Грибацько смахнул со щеки слезу, а зеленоглазый гигант кивнул. Все посмотрели на Варилия Буковко, десятилетнего сына кузнеца, который по местным понятиям подзадержался в девственниках, восседающего на черном древнем мерине по кличке Чичман. Паренек мелко трусился от волнения, и его беспокойство передалось Чичману, который замотылял мордой и зафыркал.

– Ну, давай, хлопче! – тихо произнес Уловш и врезал мерину палкой по крупу.

Все увидели, как расплывается мокрое пятно на штанишках мальчугана, но никто не засмеялся. Мерин побрел по кладбищу, а готовый разреветься всадник направлял его так, чтобы он шагал через могилы. Кастрированный жеребец совершенно беспрепятственно переступал насыпи с выглядывающими из них руками, ногами и головами, постепенно набирая прыть. Внезапно Чичман резко остановился, словно вкопанный, перед богатой могилой с мраморным памятником, на которой красовалась вытравленная кислотой надпись: “Свищ Кухолько”. Крестьяне дружно ахнули, а староста, огибая могилы с тянущимися к нему скрюченными пальцами, резво подскочил к Варилию и Чичману, и остервенело начал лупить мерина палкой. Но как бы ни дубасил его Уловш Свищек, Чичман так и не тронулся с места, а только фыркал и пятился. Крестьяне во главе с кузнецом Буковом Драбилько оттянули старосту от мерина, а затем в дело пошли лопаты, заступы и мотыги. Когда могилу разрыли, то на дне ее в полуистлевшем гробу нашли старика, совершенно свежего и даже жирного, имеющего вид куркуля, который ведет самую сытую и спокойную жизнь. Труп хоть и не шевелился, но имел вид не мертвого, а мирно спящего человека. Жители деревни в суеверном ужасе осенили себя знаком Пустоты. Дровосек Евлам Пийко занес над покойником топор.

– Батько! Щож вы робите, це ж мий батько! – заверещал в истерике Уловш, но Евлам даже не вздрогнул и отрубил вампиру голову одним махом.

Из мертвеца струей хлынула дымящаяся алая кровь. Создавалось впечатление, что только что обезглавили живого, здорового, крепкого человека.

– Ось тоби и Свищ Кухолько! Був старостою, жив, нэ, видмовляючи соби у всиляких довольствиях та не пиклуючись про рятування своей души. Кажуть, що якось незадовго до смерти своей в разгар веселого пира крычав вин з запалом, що якбы житы йому увесь час так, як вин зараз живе, то йому и ниякого Королевства Чистого не трэба, – поведал Курту Ирвингу хмурый Буков Драбилько.