Права иностранцев в Финляндии регулировались рядом международных договоров, которые не могли быть изменены русским законодательством. Следовательно, в новом Законе речь шла не обо всех правах иностранцев в Финляндии, а только о тех, которые регулировались финляндским промысловым законодательством и которые отныне должны были решаться общероссийским законодательством.

Рассмотренным 19 пунктам, содержащимся в ст. 2 нового Закона, предшествовала вступительная часть, в которой указывалось, что независимо от Основных государственных законов, а также других, изданных в общем порядке законов и постановлений, действие которых распространялось на Финляндию до издания Закона 17 июня 1910 г., равно как узаконений, изменяющих или дополняющих их, к числу упоминавшихся в ст. 1 этого Закона законы и постановления, действие которых распространяется на Финляндию, должны были издаваться в порядке, установленном общим законодательством, если они относятся не к одним только внутренним делам Финляндии по вопросам, указанным в упомянутых 19 пунктах.

В ст. 3 нового Закона указывается, что изменения и дополнения, упоминаемые в перечне законов и постановлений, содержащемся в ст. 2, производятся в общем законодательном порядке исключительно по инициативе императора. Это означало, что любой вопрос законодательства, выходящий за рамки перечисленных в ст. 2 19 категорий, мог быть изъят из канцелярии финляндских законодателей и отнесен к ведению законодательных органов Империи для издания их в порядке, предусмотренном Законом от 17 июня 1910 г.

Статьей 4 Закона 17 июня 1910 г. было установлено, что по предметам законодательства, указанным в пп. 1—19 ст. 2, инициатива принадлежала исключительно императору.

Таким образом, проекты законов, предназначенных для действия в Финляндии, каких бы вопросов они ни касались, были приравнены в отношении процедуры к законодательным предположениям, касающимся основных законов (ст. 8 Основных Законов).

В Законе также указывалось (ст. 5), что законодательные предположения по вопросам, указанным в пп. 1—19 ст. 2 и в ст. 3, разработанные министрами и главноуправляющими отдельных учреждений, передаются до их внесения соответствующим министрам или главноуправляющим в Совет Министров через финляндского генерал-губернатора, на заключение императорского финляндского Сената. Передача на заключение финляндского Сената предложений министров и главноуправляющих по другим указанным в ст. 2, касающихся Финляндии вопросам зависит от Совета Министров и производится в таком же порядке.

Министрам и главноуправляющим предоставлялось право при передаче дела на заключение императорского финляндского Сената указать для сообщения заключения определенный срок, по истечении которого дело получало дальнейшее движение без такого заключения, если оно не было представлено к сроку.

Утвержденные императорским финляндским Сенатом заключения передавались финляндским генерал-губернатором соответствующему министру или главноуправляющему.

В ст. 6 Закона устанавливалось, что предложения по вопросам законов и постановлений, действие которых распространялось на Финляндию и которые издавались в порядке, установленном общим законодательством, если они относились не к одним только внутренним делам Финляндии, выработанные финляндским генерал-губернатором или императорским финляндским Сенатом, вносились генерал-губернатором в Совет Министров.

В ст. 7 говорилось, что законопроекты по вопросам, указанным в пп. 1—19 ст. 2 ив ст. 3 Закона, касающиеся ведения финляндского Сейма или прошедшие через Сейм местные финляндские законы, передаются Советом Министров, до внесения их в Государственную Думу, на заключение финляндского Сейма. Передача на заключение Сейма законопроектов по другим указанным в ст. 2 и 3 Закона, касающихся Финляндии вопросам, зависит от Совета Министров и производится до внесения этих законопроектов в Государственную Думу.

Касающиеся Финляндии законопроекты (ст. 2 и 3), по которым заключение финляндского Сейма не запрашивалось Советом Министров, могли быть переданы на заключение Сейма по постановлению Государственной Думы, причем такая передача могла последовать лишь до принятия этого законопроекта общим собранием Государственной Думы.

Законопроекты, которые подлежали передаче на заключение сейма согласно постановлениям Совета Министров или Государственной Думы, передавались Сейму председателем Совета Министров через финляндского генерал-губернатора. Заключения Сейма по переданным ему законопроектам принимались в течение очередной или его чрезвычайной сессии, на рассмотрение которой они поступили, если передача законопроекта состоялась не позже чем за два месяца до закрытия сессии; в противном случае заключение принималось на ближайшей, очередной или чрезвычайной сессии. Эти заключения передавались на русском языке через финляндского генерал-губернатора председателю Совета Министров для дальнейшего их направления по принадлежности. Если заключения Сейма не будет в течение указанного ранее срока, то законопроект получает дальнейшее движение без такого заключения.

В Законе (ст. 8) указывалось, что обнародование законов и постановлений, действие которых распространяется на Финляндию и которые издаются в порядке, установленном общим законодательством, если они относятся не только к внутренним делам Финляндии, в общеустановленном порядке Правительствующим Сенатом рассматривалось как их обнародование и в Финляндии.

На финляндского генерал-губернатора возлагалось принятие мер по переводу этих законов и постановлений на финский и шведский языки и ознакомлению с их содержанием местного населения.

Высший надзор за исполнением указанных ранее законов и постановлений, их разъяснение и подтверждение, а также разрешение возникающих по ним споров и сомнений Закон (ст. 9) возлагал на Правительствующий Сенат. Финляндский генерал-губернатор, со своей стороны, был обязан принимать необходимые меры для их исполнения в Финляндии.

Относительно нового порядка издания законов, установленного Законом 17 июня 1910 г., в объяснительной записке к законопроекту председателя Совета Министров указывалось:

«Важным условием успешного проведения в жизнь финляндского края общегосударственных узаконений является правильный выбор органа, коему будет вверено их пояснение и подтверждение в случаях возникающих по ним сомнений. Такие права и обязанности не могут быть присвоены органам местного управления Финляндии и, в частности, Императорскому Финляндскому Сенату, так как: 1) он к сему вообще не призван, ибо вся сфера его деятельности ограничена внутренними делами края; 2) он не обладает необходимым для сего знанием в области общего законодательства Империи; 3) право пояснения и подтверждения законов не принадлежит Финляндскому Сенату также в отношении внутреннего законодательства Финляндии».

Статья 10 нового Закона устанавливала, что изданные в общем порядке законы и постановления, действие которых распространяется на Финляндию и которые издаются в порядке, установленном общим законодательством, если они относятся не только к внутренним делам Финляндии, отменяют противоречащие им правила финляндских законов и постановлений, изданных в особом порядке, и применяются независимо от противоречащих им любых правил, установленных местными постановлениями.

В разделе 2 Закона устанавливалось, что в состав Государственного Совета и Государственной Думы включаются члены от населения Финляндии, избираемые на основании Учреждения Государственного Совета и Положения о выборах в Государственную Думу.

В соответствии с новым законом Финляндский Сейм избирал двух членов Государственного Совета сроком на три года и четырех членов Государственной Думы. Установление подробных правил о порядке проведения этих выборов возлагались на Сейм.

Мотивируя эту часть Закона, Совет Министров исходил из того, что установление такого представительства будет полезно для лучшего освещения в Совете и Думе дел, касающихся Финляндии. Оно представлялось желательным, также как выражение государственного единства и равноправия населения Финляндии с населением других частей Империи. Кроме того, оно полезно для защиты местных интересов Финляндии и выяснению ее нужд.

В объяснительной записке Совета Министров к этой части законопроекта указывалось, что финляндские представители должны быть не делегатами от Сейма, а скорее представителями от населения, так как это «более соответствует принципам государственного единства и народного представительства»[127].

Комментируя Закон 17 июня 1910 г., Н. И. Лазаревский считал, что он имел две основных особенности. Первая из них состояла в том, что, предоставляя те или иные вопросы ведению центральной, а не местной законодательной власти, Закон существенно отличался от аналогичных законов Запада. Там повсеместно признавалось, что пока центральная власть не воспользовалась своим правом издания закона по данному вопросу, местная власть сохраняет возможность издавать по такому вопросу свои постановления, которые теряют силу, как только по этому вопросу выскажется центральная власть. Однако согласно Закону 17 июня 1910 г. получалось, что по целому ряду вопросов могут быть изданы только общеимперские законы. Следовательно, пока общеимперское законодательство не принято, такой вопрос никакими иными законами или другими актами урегулирован быть не может. Таким образом, существовавшие на момент принятия Закона 17 июня 1910 г. финляндские Законы, изданные по вопросам ведения общеимперского законодательства, новым Законом не отменялись и сохраняли свою силу до принятия по соответствующему вопросу общеимперского закона.

Другую особенность Закона 17 июня 1910 г. Н. И. Лазаревский видел в том, что в то время, как на Западе разграничение полномочий центральной и местной власти производилось по содержанию дел (гражданское право – центральная власть, школьное дело – местная власть), в России это разграничение производится по двум признакам: и по содержанию, и по наличию в данном конкретном деле государственного интереса. Второй признак Н. И. Лазаревский считал крайне субъективным и поэтому полагал, что в основу разграничения компетенции государственных учреждений его класть нельзя.

Н. И. Лазаревский подчеркивал, что Закон 17 июня 1910 г. изменил само существо положения Финляндии в составе Российского государства. До этого Закона права монарха, организация финляндских учреждений определялись финляндскими законами и поэтому Финляндия подходила под понятие несуверенного государства, составлявшего нераздельную часть Российского государства. После принятия Закона управление Финляндией стало осуществляться общегосударственным законодательством. В результате того признака, который отличал несуверенное государство от автономной провинции, больше не стало, а Финляндия из государства превратилась в автономную провинцию России[128].

«После издания закона 17 июня 1910 г. взаимные отношения России и Финляндии, – писал Н. И. Лазаревский, – рисуются в следующем виде: в составе Российского государства Финляндия является автономною провинциею; в международных делах Империя выступает как одно целое, и при ведении иностранных сношений обособленность Финляндии ни в чем не проявляется; в военном отношении имеется только одна русская армия (причем, однако, финляндцы в ней вовсе не участвуют, и таким образом финское население находится в совершенно особом положении); законодательство находится в двойственном положении: право, ныне существующее в Финляндии, является (за ничтожными изъятиями) финским правом, совершенно обособленным от русского, основанным на финляндских законодательных актах (сеймовых и экономических), но с 1910 г. возникла возможность издания в Финляндии законов в порядке не сеймового, а думского законодательства; не исключена также и возможность издания законов, общих для России и Финляндии; но список вопросов, подлежащих урегулированию в порядке установленного в 1910 г. общего законодательства, заключает по преимуществу правила, которые будут действовать только в Финляндии, почти все те законы, которые могут быть изданы на основании закона 1910 г., по пространству действия будут законами не общими, но финляндскими. К единству Государства Российского в смысле единства действующего права закон 17 июня 1910 г. не стремится и его не устанавливает. Он лишь создает для Финляндии два порядка законодательства; один чисто местный, другой при посредстве Государственной Думы. Судебные установления представляют систему совершенно обособленную от русских судов. В административном отношении Финляндия представляет систему вполне обособленных установлений, в некоторых отношениях входящих в соприкосновение с Советом Министров и в деле толкования законов, изданных в общем порядке, подчиненных Правительствующему Сенату.

После Закона 17 июня 1910 г. степень единства Империи возросла, появились (в виде общего порядка законодательства и надзора Правительствующего Сената и Совета Министров) такие формы общегосударственных актов, каких прежде не было; но и по настоящее время Финляндия оставалась автономною провинциею, где существует особая конституция, свое особое законодательство и где власть монарха ограничена другими установлениями, чем в России»[129].

Наряду с автономной Финляндией, а также рядом других регионов, которые в разное время и в разной степени располагали автономией, в России было немало национальных регионов, которые никогда не располагали автономией. Однако многие из них отличались особенностями управления или правового статуса, которые создавали впечатление, что они находятся на пути к автономии.

Так, Прибалтика была инкорпорирована в состав России в XVIII в. Она была разделена на Эстляндскую, Лифляндскую и Курляндскую губернии, составлявшие одно генерал-губернаторство Остзейского края.

Населению этих губерний было сохранено вероисповедание и предоставлены прежние права и преимущества, которыми оно располагало до присоединения края к России.

В крае действовал свод местных узаконений, созданный на основе местных узаконений, законодательства, действовавшего до присоединения края к России (немецкого, шведского, польского) российского законодательства, определявшего положение прибалтийских губерний и др., и определивший государственное устройство и положение сословий в Прибалтике. В нем содержались и нормы гражданского законодательства.

В Прибалтике до введения положений судебной реформы 1864 г. имелись свои судебные органы.

В губерниях Прибалтики было отличное от общероссийского местное самоуправление. Там действовали приходские собрания, конвенты, ландтаги, комитеты из местных дворян, городские магистраты.

После присоединения к России Бессарабии в ней было учреждено наместничество. При наместничестве действовал Временный комитет, состоявший в основном из выборных от местного дворянства. Позднее в Бессарабии был учрежден Верховный совет, получивший определенные права, независимые от центральной власти. Он возглавлялся наместником-президентом.

В крае действовал Устав об управлении Бессарабской областью 1828 г., который сохранил в силе местные законы и обычаи впредь до приведения их «в известность и составления из них особого права». В число этих законов входили византийский свод законов, Краткое собрание законов, подготовленное А. Доничем, грамоты господарей и др.

Некоторые особенности организации жизни в Казахстане отразились в Положении об управлении оренбургскими казахами 1844 г.

В Туркестане сохранялось выборное начало в организации низовых органов власти. Местная администрация в лице волостных управителей, старшин (аксакалов) в дахи (административных частях городов), сельских обществах и аулах формировалась из представителей местной феодальной знати на началах выборности с последующим утверждением администрацией.

В Туркестане был сохранен Суд казиев – духовных лиц. Действующей системой права оставалось мусульманское право. Было сохранено также использование и обычного права.

Законодательство России определяло положение так называемых инородцев, в число которых входили сибирские инородцы, самоеды Архангельской губернии, кочевые инородцы Ставропольской губернии, калмыки, кочующие в Астраханской и Ставропольской губерниях, киргизы Внутренней Орды, инородцы Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Уральской и Тургайской областей, инородное население Закаспийской области и евреи[130].

Для инородцев было установлено местное управление, отличающееся рядом особенностей. Его составляли родовые союзы (улусы) с выборными старостами. Несколько улусов подчинялись управе, состоявшей из головы и особых выборных представителей.

Инородцы в отдельных местностях использовали Китайское уложение 1725 г., Монгольское уложение 1798 г., Уложение монгольского и калмыцкого народов 1690 г. В 1841 г. был подготовлен проект «Свода и системы законов кочевых инородцев Восточной Сибири», не получивший официального утверждения, хотя и использовавшийся на практике.

14 мая 1863 г. было утверждено Положение о башкирах, впоследствии неоднократно дополняемое и изменяемое[131]. Оно определяло устройство сельских (деревенских) аульных и волостных (юртовых) обществ башкир и их общественного управления.

Сельское общественное управление состояло: 1) из сельского схода и 2) сельского старосты. Сельские общества могли иметь особых сборщиков податей, смотрителей хлебных магазинов, училищ и больниц, лесных и полевых старост, сельских писарей и т. д.

Сельский сход состоял из домохозяев и всех должностных лиц, назначенных по выбору.

Сельский сход созывался по мере необходимости старшиною, преимущественно в праздничные дни. Сельский сход мог быть созван также земским участковым начальником или председателем губернского присутствия.

Ведению сельского схода подлежали: а) выборы сельских должностных лиц и кандидатов на волостные судьи, а также назначение выборных на волостной сход; б) замещение должностей сотских и десятских уездной полиции; в) удаление из общества тех, кто угрожает местному благосостоянию и безопасности и временное устранение башкир от участия в сходах, но не более чем на три года; г) увольнение из общества его членов и прием новых; д) отбор (изъятие) паспортных книжек и других документов; е) назначение опекунов и попечителей и проверка их действий; ж) разрешение семейных разделов; з) дела общественного пользования мирскою землею: передел, окончательный раздел на построенные участки, выдел участка в частную собственность и т. д.; и) распоряжение свободными (за душевым наделом) участками общинной земли, угодьями и оброчными статьями; к) совещания и ходатайства об общественных нуждах, благоустройство, призрение и обучение грамоте; л) принесение жалоб и просьб по делам общества через особых выборных лиц; м) назначение сборов на мирские расходы; н) раскладка сборов (земельных и мирских), натуральных повинностей и поручение ведения счетов по ним; о) учет должностных лиц, избранных сельским обществом, назначение им жалования или иного вознаграждения; п) дела по выполнению уставов; р) принятие мер к взысканию недоимок, обращение хлебных запасов в денежные капиталы, ссуды и т. д.; с) дача доверенности на хождения по общественным делам, приговор об избрании в сельские приходы магометанских духовных лиц и решение их просьб о постройке и ремонте мечетей и др.

Волостное (юртовое) управление составляли: 1) волостной (юртовый) сход; 2) волостной (юртовой старшина с волостным правлением); 3) волостной (юртовой) суд.

Волостной суд состоял из сельских и волостных должностных лиц, замещаемых по выбору лиц по одному от каждого 25-го двора и из домохозяйств, владеющих землею на частном праве. Выборными волостного схода могли быть только те лица, которые участвовали (выбраны) на самом сходе. Там, где не было 25 дворов, избирался один человек, если дворов было больше 36, то еще один человек, а на каждые последующие после 25 дворов 10 дворов избиралось еще по одному человеку.

Волостной сход собирался в установленные сроки, но не более одного раза в месяц, и в его ведение входили: выборы уездных земских гласных, утверждение приговоров сельских сходов и ряд других дел.

Необходимо отметить, что сфера частноправовых отношений (экономика, торговля, брак и семья и пр.) в большинстве национальных регионов отдавалась на откуп местным властям, которые отвечали прежде всего за соблюдение учреждениями, предприятиями и частными лицами установленных границ правового общения. «Важно заметить, – пишет Л. Е. Лаптева, – что при этом активно использовались как местные (традиционные) институты управления, так и соответствующие привычкам населения правовые системы, включая юридические обычаи»[132].

Сохранение местных обычаев, местного самоуправления, своеобразие правовой системы, веротерпимость во многих регионах позволяли уменьшить имевшиеся противоречия, сохранить единство страны[133].

Однако в политических и научных кругах дореволюционной России все активнее ставился вопрос о необходимости дальнейшего развития автономии регионов в России, указывались основные направления такого развития.

Например, К. Кульчицкий считал, что полную автономию в сфере своей внутренней жизни должно получить Царство Польское. Он обращал внимание на то, что литовцы и жмуди, образуя самостоятельное целое, проникнутое уже теперь чувством национального самосознания, занимают часть Сувалкской, Ковенской и Виленской губерний. Эту территорию он предлагал выделить и предоставить ей широкую автономию.

Что же касается вопроса об автономии этнографической Литвы, то он полагал, что в тот момент, по крайней мере, она не могла быть так широка, как в Царстве Польском, поскольку он сомневался, чтобы правительство или даже русское общество согласилось бы на это в ближайшем будущем. Кроме того, он считал, что литовский народ еще не дошел до такой степени культуры в смысле языка и науки, чтобы ему можно было бы предоставить полную самостоятельность.

Касаясь Белоруссии, он считал, что белорусы не образуют отдельную нацию, и утверждал, что белорусское население не обладает ни ярко выраженными особенностями языка и культуры, ни чувством национальной обособленности. Он полагал, что Белоруссии также может быть предоставлена автономия, которая, однако, может распространяться на дела хозяйственные, культурные и т. п. Что касается политической автономии, то ее Белоруссия иметь не может, поскольку она тысячами нитей связана и будет связана с Россией.

По его мнению, украинцы в России в своей массе также лишены ярко выраженного чувства национальной обособленности. Однако у них наблюдается рост этого чувства. Он допускал, что спустя несколько десятков лет национальное украинское движение усилится и в результате появятся тенденции к более широкой областной автономии Украины, которой будут противиться как правительство, так и значительная часть русского общества.

При разделении России на автономно-территориальные единицы К. Кульчицкий предлагал руководствоваться общим принципом, который заключался бы в том, чтобы их границы по возможности совпадали с границами населения их национальных групп. Однако, по его мнению, этот принцип не может быть использован в Прибалтийском крае, где трудно провести разграничительную линию между эстонцами и латышами.

Вместе с тем он полагал, что автономия Прибалтийского края должна быть очень широкой, поскольку, во-первых, население этого края культурное и вполне подготовленное к самоуправлению; во-вторых, оно проникнуто глубоким сознанием своей национальной обособленности; в-третьих, его обособляют от русского населения язык, религия и собственная культура; в-четвертых, русское население в Прибалтийском крае очень невелико и состоит исключительно почти из чиновников.

К. Кульчицкий считал, что объем автономии Прибалтийского края должен быть очень широк. Он также выступал за широкую автономию Грузии.

Подчеркивая, что многие в России требуют расширения самоуправления губернских и уездных земств, передачи в их ведение всей местной администрации, не исключая и полиции, он полагал, что рано или поздно эти требования если не вполне, то в значительной своей части будут удовлетворены[134].

В литературе высказывались и другие соображения на этот счет. Однако жизнь России пошла по другому пути, определенному большевиками, пришедшими к власти в стране в октябре 1917 г.

Глава II

АВТОНОМИЯ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ

§ 1. Понятие советской автономии

Будучи убежденными централистами, в принципе выступая в течение продолжительного времени против федерации, которая, по их мнению, препятствовала самому тесному соединению пролетариата всех национальностей России, большевики настороженно относились к идее национальной автономии.

В своей статье «О Манифесте "Союза армянских социал-демократов"» (1903 г.) В. И. Ленин, приветствуя этот манифест, писал: «Два основных принципа, которыми должны руководствоваться все социал-демократы России в национальном вопросе, намечены Союзом совершенно правильно. Это, во-первых, требование не национальной автономии, а политической и гражданской свободы и полной равноправности; это, во-вторых, требование права на самоопределение для каждой национальности, входящей в состав государства. Но оба эти принципа не вполне еще последовательно проведены «Союзом армянских социал-демократов». В самом деле, можно ли с их точки зрения говорить о требовании федеративной республики? Федерация предполагает автономные политические цели, а Союз отказывается от требования национальной автономии. Чтобы быть вполне последовательным, Союз должен устранить из своей программы требование федеративной республики, ограничиваясь требованием демократической республики вообще. Не дело пролетариата проповедовать федерализм и национальную автономию, не дело пролетариата выставлять подобные требования, неминуемо сводящиеся к требованию создать автономное классовое государство. Дело пролетариата – теснее сплачивать как можно более широкие массы рабочих всех и всяких национальностей, сплачивать для борьбы на возможно более широкой арене за демократическую республику и за социализм. И если данная нам в настоящее время государственная арена создана, поддерживается и расширяется посредством ряда возмутительных насилий, то мы должны именно для успешной борьбы со всеми видами эксплуатации и гнета не раздроблять, а соединять силы наиболее угнетенного и наиболее способного к борьбе рабочего класса. Требование признания права на самоопределение за каждой национальностью означает само по себе лишь то, что мы, партия пролетариата, должны быть всегда и безусловно против всякой попытки насилием и несправедливостью влиять извне на народное самоопределение. Исполняя всегда этот свой отрицательный долг (борьбы и протеста против насилия), мы сами со своей стороны заботимся о самоопределении не народов и наций, а пролетариата в каждой национальности. Таким образом, общая, основная, всегда обязательная программа социал-демократов России должна состоять лишь в требовании полного равноправия граждан (независимо от пола, языка, религии, расы, нации и т. д.) и права их на свободное демократическое самоопределение. Что же касается до поддержки требований национальной автономии, то эта поддержка отнюдь не является постоянной, программной обязанностью пролетариата. Эта поддержка может стать для него необходимой лишь в отдельных, исключительных случаях» [135].