Азартные игры богов

– Как вы остановили время, Груман? – Груман устало качнулся на двух задних ножках стула.

– Если честно – я остановил не время. Мне так было проще выразиться. Я остановил наше перемещение вдоль текущего потока времени, потому, что мы еще не закрыли свободные ставки, и оно не определено. – Он устало взмахнул рукой. – На вашей планете не слишком много индукторов, способных понять то о чем я говорю, Владимир Владимирович. Ваша наука похожа на кучу хлама на заднем дворе. Вы делите мироздание на куски и рассматриваете его под микроскопом в тайной надежде увидеть «в капле воды море». Это бред! Разберите будильник. Дайте каждому ученому по колесику, и пусть они сумеют понять – для чего нужен и как работает весь механизм? Это возможно? – Путин отрицательно покачал головой. Это было понятно даже ребенку. – Ваша наука дедуктивна. Вы изучаете частное в надежде понять, как работает общее. Это – утопия! – Груман поднялся на ноги и надел плащ. Разговор, вероятно, подходил к концу. – Индукторы изучают целое, переходя к частностям. Среди людей я знаю только Гегеля, Ньютона и Энштейна. – Груман покрутил пальцами в воздухе. – Может быть еще – Менделеев. – Он подошел к Путину вплотную и посмотрел ему в глаза жестко и требовательно. – Владимир Владимирович, нужно играть реванш. Если вы не в курсе, то со смертью вашей цивилизации погибнет и моя. Вы прошли не только порог Карно, но и пик добычи первичных ресурсов. Если вы вернетесь к копьям и стрелам – подводных лодок, поездов и ракет больше не будет. – Груман тяжело выдохнул. – Как и структур Больцмана, в прочем, одним из кластеров, которых я и являюсь. – Он тяжело моргнул покрасневшими глазами – Давайте не за один раз, Владимир Владимирович. Со временем вы разберетесь во всем. – Он надел шляпу. – Возможно.

– Хорошо, господин Груман. – Путин подошел к столу и сел на стул. – Делаем ставки, как вы говорите. Вы же – Игрок! На что? – Груман устало пожал плечами.

– На «кого», Владимир Владимирович. Ставки делают на людей. Редко когда бывало иначе. – Он выбросил на стол три черно-белых пожелтевших от времени фото. На двух были изображены молодые симпатичные парни. На третьей – более взрослый мужчина в военной форме.

– Кто они? – Путин с интересом рассматривал фото офицера.

– Индукторы, Владимир Владимирович. Пытаться, что-то объяснить дедукторам – бессмысленно. Возможно, мы их и будем использовать в игре, но «вслепую». Так будет меньше мороки. – Путин показал фото офицера Груману.

– Но – это – же я! Дрезден 85 год! – Груман пожал плечами. – Да, Вы, и, что? – Путин осторожно присел на стул. Ему почти показалось, что он начал, что-то понимать. Теперь все снова превратилось в сущий кошмар. Он бросил фото на стол.

– Я не понимаю, Груман. – Груман надел шляпу. Подвернул поля. Достал еще сигарету. Было заметно, что он на самом деле устал. Чиркнул зажигалкой и сделал глубокую затяжку.

– Мы играем реванш, Владимир Владимирович. Это новый причинно-следственный временной поток. Вы – удачная ставка в текущем временном потоке. Вас нужно переигрывать. Проще говоря – хотя бы привести к власти, а там – посмотрим.

– А это кто? – Путин указал на молодых парней, на фото. Груман ткнул сигаретой вначале в одного потом на другого.

– Дмитрий Горбунов, Олег Баланин. Студенты Бауманки. Физмат. Третий курс. Поводыри.

– Поводыри? – Груман стряхнул в воздух искру с сигареты. – Индукторы. Разработчики основных циркуляционных и системных теорий. Пожалуй, только они и помогут вам и всем остальным разобраться в том, что происходит.

– Хорошо. Где они сейчас? Мне не трудно будет их привезти и создать не обходимые условия для работы. – Груман поднял удивленные глаза на Путина.

– Не «где», а «когда», Владимир Владимирович. – Груман постучал пальцем по фото офицера. – Главный корпус, аудитория «а – семь», лекция Якова Гройсмана, принцип неопределенности Гейзинберга, 1985год от Рождества Христова. – Груман отчаянно взмахнул недокуренной сигаретой – Я не могу играть в разные временные каналы без сингулярностей, господин Путин. Хотя бы это-то вы понимаете?

– Один год… – Произнес Владимир Владимирович.

– Вот именно! Господин Путин! Вот именно! – Груман не погасив сигарету, длинным удачным броском отправил ее в раковину с грязными чашками из-под кофе.

– И что им нужно? – Неопределенно спросил Путин.

– Молодым ученым нужна идея, Владимир Владимирович. Пока только это.

– Хорошо, господин Груман. Еще пару вопросов – я вижу, что вы устали и скоро меня оставите.

– Давайте. Вам тоже пора отдыхать.

– Кто такой Эрат? – Груман с силой потер лицо ладонями.

– «Такая», Владимир Владимирович, она женщина. Эрат – мой противник в нисходящем потоке. Я играю на восходящем потоке. Надеюсь, больше о нас вопросов не будет. Олег и Дмитрий в последствие смогут представить вам полную картину нашего бытия. Меня увольте. На свободных ставках и Эрат и Я играем против бога. Как и все.

– Вы устали? Господин Груман? – Груман пожал плечами и натянул шляпу на нос. – Я расходую полтора мегаватта энергии в секунду, общаясь с вами. Как вы считаете? Это легко? – Путин сел на постель и начал снимать футболку.

– Пожалуй, нам пора спать. Обоим. Объясните только, почему вы сказали, что не выживут даже тараканы? По нашим расчетам после обмена ядерными ударами в живых останется не менее половины населения планеты.

– Хорошо. – Груман сделал замысловатый жест рукой, словно сверлил в воздухе дырку. В том месте, где он рисовал «знаки» сгустилось нечто похожее на бледную шаровую молнию. Он погрузил туда руку по локоть и блаженно вздохнул.

– Господин Курчатов. Один из ваших физиков создал сверхмощную водородную бомбу. Ее мощность превышала шестьдесят мегатонн. В энергию переводилось шесть килограммов вещественной массы. После испытаний создание подобных устройств было прекращено, и в СССР и еще где бы то ни было. Почему? – Путин пожал плечами. Это было давно, и много он уже не помнил, по большому счету, физика лежала вне круга его компетенции. Тем не менее, кое какие обрывки информации в мозгу все-таки оставались.

– Насколько я знаю – Чрезмерно большие амплитуды землетрясений. Ударная волна обошла планету трижды. Более мощные устройства могут сместить планету с орбиты или расколоть кору. – Груман в отчаянии всплеснул руками и снова сел на стул.

– Хрустальные небеса. Земля на трех слонах и черепаха, плавающая в безбрежном океане. – Он пожевал губами. – Среди вас полно тех, которые верят в то, что земля плоская, хотя пользуются спутниковой навигацией. Я не понимаю – как противоречащие друг другу факты могут одновременно уживаться в ваших головах.

– Простите, Груман. – Путин снял футболку. – Слишком много информации. Тем более, я не физик и не планетолог.

– Хорошо, Владимир Владимирович. – Груман погасил шаровую молнию. Пошевелил просвечивающими пальцами и смиренно улыбнулся. – Вы – индуктор. Поэтому. – Он пожал плечами. – Не все потеряно. – Груман удобнее устроился на стуле. – Дело в том, что никакой заряд не сможет сместить Альфу с орбиты. Если вы помните, ну или может быть, знаете обычную динамику, то для того, чтобы передать импульс – тело должно быть упругим. Альфа наполовину жидкая. Импульс просто перейдет в те же самые землетрясения, волны на мантии и только. Система погасит энергию, расходуя ее на внутреннее трение.

– Альфа? – Путин удивленно поднял взгляд. – Груман поднял руку.

– Альфа это текущий причинно-следственный поток. Есть Дельта, Сигма. – Он вздохнул. – Возможно, мы доберемся и до обсуждения этих образований. Есть домены Больцмана. Ладно. Давайте о тараканах. – Путин кивнул и стал взбивать подушку. Все-таки нужно было поспать. Хотя бы пару часов. Все, что он увидел и услышал. Да, с этим нужно было переспать – в противном случае – его через час повезут связанным в Кащенко.

– Говорите, Груман. Я слушаю.

– Ваш академик Сахаров отказался от создания боле мощных вооружений не потому, что расколется земная кора, или Альфа сойдет с орбиты. Пара сильных землетрясений и только. Самую большую угрозу представляет электромагнитный импульс заряда. Его мощности даже при ста мегатоннах подрыва в атмосфере достаточно для того, чтобы исказить магнитосферу вашей планеты. – Груман сделал вдох. Ему вдруг показалось бессмысленным все, что он делает. От первого до последнего шага. Люди, сидящие в его ярком воображении в круглых радужных пузырях своих очаровательных иллюзий, и отрицания реальности, были уже приговорены. Они изобретали сто сортов кофе, красили собачек, гадали на картах таро, делали себе фарфоровые зубы с бриллиантами и считали это личностной сверхзадачей. Он уже с усилием, решил закончить свой монолог. – Искажение магнитосферы исказит и спектральную проницаемость озонового слоя. Это остановит фотосинтез. Вы на вершине пищевой цепочки, Владимир Владимирович. Все, что ездит, летает, прыгает. Все ваши смартфоны, космические станции, театры, фильмы, книги… Все! Все – это держится на единственной химической реакции образования органики из углекислого газа и воды в ультрафиолете! Никакой ядерной зимы не будет. Биомассы на вашей планете хватит на два – три года. Все вы умрете от элементарного голода. Все всех жрут… – Груман потер пальцами переносицу. – Через пару лет после подрыва в атмосфере боезаряда свыше двухсот мегатонн ваша планета станет голым камнем. Ни травинки, ни птички, ни деревца, ни тараканов.

– Сергей Кужугетович сказал, что ПВО не удержит всего двести мегатонн. Может?

– Не может, Владимир Владимирович! – Груман устало оперся локтями о колени. – Только у России достаточно оружия для того, чтобы уничтожить все живое шестнадцать раз. Что уж говорить о суммарной планетарной мощности боезарядов? Тем более что в горячей фазе сброса кто выстрелил первым – значения не имеет.

– Что такое горячая фаза и сброс? – Груман отстраненно приподнял шляпу.

– Для первого обмена информацией вы и так узнали слишком много, Владимир Владимирович. – Он пристально осмотрел спальню. – Ваш холодильник всегда будет полон, одежда всегда будет чистой, вода всегда будет горячей. О вашем комфорте я позабочусь.

– Я в тюрьме, Груман? – Груман залился пунцовой краской и выкрикнул, брызгая слюной.

– Вы в Игре, господин Путин! Если бы узнали о ней ВСЕ, то стреляли бы не в меня! Вы бы с наслаждением прострелили собственную голову! – Груман, приподнял шляпу. – Мы играем три свободных ставки на «красное», Владимир Владимирович, пришло время молитвы. Вы будете молиться своим богам – я своим. До встречи. – Груман медленно растаял в воздухе. Путин устало прилег на жесткую подушку, натянул тонкое одеяло и провалился в тяжелый обморочный сон.

СССР

Бауманский университет

12.05.1985 07-15

Яков Гройсман был человеком приличным и аккуратным. Он прилично и аккуратно носил свой черный аккуратный костюм. Прилично и аккуратно защитил кандидатскую и прилично и аккуратно преподавал физику. Бауманский университет был вполне приличным и аккураным местом, в котором он себя вполне прилично чувствовал. Гройсман нравился студентам за свои не стандарные и, но вполне приличные шутки. Он нравился своим коллегам, потому, что не лез – куда не нужно, и не ставил никому палки в колеса. Он просто жил как все Гройсманы до него и, наверное, будут жить после него. Чисто и аккуратно. Он считал свою жизнь вполне удавшейся, и преподавал с удовольствием. Нужно, отметить, что свой предмет он знал превосходно, преподавал виртуозно, и это доставляло ему эстетическое наслаждение.

Единственое, что он себе позволял – это ходить не справа обычного потока преподавателей и студентов по коридорам, как ходили все, а ходить по – середине. Он шел как ледокол, поворачивая ступни в стороны, и при своем невысоком росте умел смотреть на всех сверху вниз. Он долго тренировал эту способность смотреть сверху вниз на всех, и в коридорах она вполне ему удавалась. Это добавляло ему внутреннего ощущения собственной значительности, которого он в своих ощущениях недобирал. Он никуда не лез. Никуда не совался. Никому не перечил. Впереди маячила докторская и кафедра, поэтому – он был всем доволен. Всем доволен в эту минуту в этот час, когда шел в аудиторию «А – семь», для того, чтобы рассказать своим подопечным о принципе неопределенности Гейзнбрега.

Аудитория была огромной и вмещала больше ста человек со всех потоков. Он не любил эту аудиторию, потому, что, студенты, обычно занимались в ней своими делами. Дел было много – от любви до ненависти. От не завязанных шнурков и попытки списать у соседа, что-то назавтра. До, постоянных записок с приглашениями мальчиков девочкам о том, что они их приглашают или на дискотеку или в кино. Особенно утомленные студенты, забирались на последние ряды, и, поставив перед собой сумки и портфели – просто спали.

Гройсман не любил эту аудиторию еще и потому, что весь этот гул нужно было перекрикивать. Он многое перепробовал. Пытался говорить тихо, чтобы к нему прислушивались, но это не работало. Пытался рассказывать скабрезные анекдоты, но это тоже не работало. Работало только одно. Когда он говорил громко, четко, и постукивал длинной указкой по кафедре, словно отбивая такт.

– И так, допустим, что…

Но для того, чтобы это работало – нужно было напрягать связки. Они быстро садились, и господин Гройсман разрешал себе одну неаккуратность. Перед тем как войти в этот гудящий улей, он выпивал из маленькой стальной флажки глоток коньяка. Это работало. Это расслабляло. Это снимало напряжение и добавляло особый шарм его лекциям. Сейчас господин Гройсман решил позволить себе выпить глоток коньяка несколько раньше, чем он дойдет до аудитории. Разумеется, он сделает это аккуратно. Зайдет в уборную, посмотрит на себя в зеркало. Потом – нет ли в ней кого – либо еще и, вытащив из внутреннего кармана фляжку, сделает длинный и вкусный глоток.

Он представил себе – как он все это аккуратно сделает и по его горлу уже прокатился сладостный комочек предвкушения. Такой же аккуратный, как и сам господин Гройсман.

Он посмотрел по сторонам перед уборной. Ему не хотелось, чтобы кто-то из коллег последовал за ним и застал за употреблением алкоголя. Не то, чтобы в университете за этим особо следили, но и особых поощрений никто за это не получал.

Он вошел в уборную и встретился взглядом с человеком, очень похожим на тех каких видел в фильмах про разведчиков. Внутри, что-то сжалось и затрепетало. Никому из Гройсманов не хотелось встречаться с разведчиками, а уж Якову Гройсману и подавно.

– Яков Гройсман? – Устало спросил человек в шляпе и плаще. Пошарил в кармане. Достал пачку сигарет. Чиркнул зажигалкой и пустил струю дыма в потолок. Это Гройсмана озадачило еще больше. В помещениях универсиета курение было запрещено даже в уборных. Но если этот «в шляпе», курил рядом с табличкой, на которой было написано – «курить запрещено», то, наверное, ему разрешалось и многое другое.

Яков Гройсман видел в кино, что такие люди после того как спросят имя, обычно достают красную книжечку с какими ни будь страшными буквами и гербом.

Что на этой книжечке было написано – большого значения не имело, потому, что ему Гройсману – это не предвещало ничего хорошего, самым важным и пугающим качеством таких книжечек были не буквы, не герб – а цвет.

– Меня зовут Груман. Груман Вельд, если вам это нужно, господин Гройсман. Хотя… – Он все-таки достал красную книжечку и показал разворот со своей фотографией. У Гройсмана тонко сжалось в желудке.

– Вы видите меня в первый и последний раз, господин Гройсман, и если вы не будете делать глупостей, то – Страшный Груман пожал плечами – Все будет хорошо.

– Да куда уж лучше? – Вспыхнуло в голове Гройсмана, но он промолчал. Он аккуратно переложил портфель из правой руки, которая уже затекла – в левую руку, и перестал смотреть, как он обычно это делал – сверху – вниз. На Грумана так смотреть было нельзя. Он быстро перестроился. Чуть присел, и теперь у него получалось смотреть – так как должно смотреть на людей в плащах и шляпах. Снизу – вверх. Груман поморщился.

– Да, не тряситесь вы так, Яков Львович! – Он стряхнул пепел сигареты на пол. – Я не потребую от вас ничего сверхъестественного. – Якова Гройсмана больше всего пугало в Грумане его странное обращение – «господин». «Господин» говорили разведчики в кино, и это его пугало еще больше. Яков Гройсман кивнул, начинающими мокнуть от пота редкими волосами.

– Вы знаете, что такое теория циркуляции энтропии? – Гройсман пожал плечами. Он как физик, и великолепный математик, конечно же, об этом знал, но, теория, доказывающая существование бога, была если не под запретом, то и не под всеобщим одобрением, признаваться в том, что он в физике – «ноль» – не имело смысла. Он вжал голову в печи, словно ждал удара по голове и кивнул. Груман расслабился. Выбросил окурок в унитаз.

– В вашей аудитории сейчас сидят двое молодых людей Яков Львович. Возможно, вы их знаете. Это Олег Баланин и Горбунов Дмитрий. – Гройсман поморщился. Это были неаккуратные студенты. Талантливые. Но ничего и никого не признававшие на веру, все подвергающие сомнению и проверкам. Их ни в чем нельзя было убедить. Они всегда требовали доказательств, и поэтому в их ведомостях было только две оценки – отлично и неуд. Отлично – они получали тогда когда были согласны с преподавателем, и неуд, когда они были не согласны с обычной фразой начала любой из теорем – «допустим, что». Гройсман тяжело вздохнул. Похоже, было на то, что удар «господина» Грумана с его красной книжечкой попадал не в него, а в этих двоих.

– Ну, и пусть. – Подумал Гройсман.

– Да, я их знаю, товарищ Груман. Баланин – блондин в очках. Горбунов рыжий. В конопушках весь и волосы кудрявые, улыбается всю лекцию, как будто всегда знает больше чем я. – Гройсман передернул плечами. Оба они ему были неприятны. Неудобные студенты. Такие как они были баламутами. С них всегда начинались неприятности. Гройсману очень не хотелось, чтобы с них, что-то началось и в этот раз. Хотя… Гройсман почесал в затылке

– Я не веду их кафедру. Знаю плохо. – Он снова посмотрел на Грумана снизу-вверх. – Тем не менее, скажите, что я должен сделать? – Груман улыбнулся. Снял шляпу и начал править в ней «лодочку». Потом снова надел.

– Докажите им сегодня, что бог существует, Яков Львович. – Гройсман снова переложил портфель в другую руку. Вся эта странная чехарда, ему очень и очень не нравилась.

– Вы о структурах Больцмана? Предельной противоэтропии? – Груман надел шляпу и радостно кивнул.

– Именно, Яков Львович. И вот… – Он протянул напечатанный на машинке листок беленой бумаги.

– Что это? – Гройсман подслеповато начал читать. – Груман внезапно стал холодным, какими обычно бывают разведчики в кино.

– Остальные студенты потока не заинтересуются вашими доказательствами, Яков Львович. Они вне программы. Если Олег и Олег будут задавать вопросы – ответьте, по возможности, наиболее достоверно. Вы это умеете.

– Что это?! – Вдруг закричал Гройсман. Груман склонил голову на бок.

– Это ваша кафедра Гройсман. Вы же так хотели докторскую и кафедру. Вот потихоньку себе допишите диссертацию, а кафедру получите сразу. Да, и, конечно же – зарплата будет больше.

– Но, но… – Гройсман никак не мог произнести это слово. – Это же Циолковский. На, Амуре! Это же не Москва! – Груман улыбнулся так, что у Гройсмана по спине заструился холодный пот. Он моментально вспомнил разворот книжечки с фото. Вспомнил все байки на кухне про КГБ и вспомнил все-все-все.

– А, Москва, уважаемый Яков Львович – не «резиновая». – Гройсман так и не решился больше посмотреть Груману в глаза. Эти двое оказались, каким-то эпицентром катастрофы, которую он ощутил всем своим естеством.

– То ли еще будет. – Где то мелькнуло совсем далеко в его чертогах разума. Сопротивляться красным книжечкам им Гройсманам было строго противопоказано, и Яков Львович, по военному развернувшись через левое плечо, вышел из уборной. Он озлобленно посмотрел по сторонам. Вытащил из внутреннего кармана свою фляжку, и, гулко двигая кадыком, выпил всю. В голове зашумело сразу. В желудок опустился огненный шар, и он мгновенно смирился с происходящим. Он посмотрел на жуткий листок в руках с напечатанным текстом и обреченно запихал его в портфель. Он повернулся к двери уборной, желая еще раз посмотреть на причину рухнувшей блестящей карьеры, но так и не решился открыть дверь.

Аудитория «А – семь» была совсем рядом. Он доплелся до огромной двустворчатой двери. С тяжелым скрипом открыл ее и прошел на преподавательское место. В аудитории раздавался привычный пчелиный гул. Никто на него особенного внимания не обращал. На доске было написано еще с прошлой лекции.

«Принцип неопределенности Гейзинберга»

«Допустим, что» Дальше стояло многоточие, и вся доска из выкрашенного с обратной стороны зеленой масляной краской матового стекла, была пуста.

Сегодня он не хотел вести лекцию виртуозно. Он не хотел ни шуток, ни постукивания указкой по столу. Сегодня он хотел, чтобы этот весь ужас закончился как можно скорее.

Яков Львович, обреченно поставил портфель на стол и жестко стер первую строку. Взял наполовину срисованный кусок мела, и, молча, написал.

«Структуры Больцмана в пределе противоэнтропии.»

Посмотрел на студентов. Нашел взглядом очкарика и рыжего. Тяжело вздохнул и дописал после «Допустим, что»

«Бог существует!»

На то, что он написал на доске – обратили внимание только эти двое.

СССР

Москва

Тюрьма «Матросская тишина»

28.07.1986 19.00

Груман шел по гулкому тюремному коридору, со стенами, заляпанными нешлифованной штукатуркой, выкрашенными в угрюмо ржавый цвет. «Сидельцы» шутили про цвет штукатурки – «что бы кровушки не видно было», но сейчас Груману на эти легенды было наплевать. Он с сожалением вытащил пачку «Гаротты» из кармана и запихнул обратно. Курить разрешалось только в камерах, да и то не во всех. Ему не хотелось нарушать слишком много правил и привлекать к себе и без того пристальное внимание администрации.

Его сопровождал юркий лейтенант ВВ УИН, шел рядом. погромыхивая тяжелой связкой ключей и все пытался забежать вперед и посмотреть в глаза Груману.

– Имя у вас, товарищ полковник еврейское. Не любят «урки» жидов. Может быть – назоветесь, как ни-будь по-другому? К «Кречету» многие за многим приходили, да уходили ни с чем. Вам, то до него – что за дело? Да и я никак в толк не возьму – зачем внешней разведке вор? Совсем не понимаю. – Груман не выдержал. Остановился внезапно. Развернулся и посмотрел прямо в глаза лейтенанту.

– Лейтенант. Свяжите вместе пару фраз – «слово – не воробей», и «Колымский распределитель», и у вас пропадет всякое желание со мной говорить. Простите, но я не нуждаюсь, ни в ваших вопросах, ни в ваших рекомендациях.

Лейтенант громыхнул ключами. Зажал ладонью рот и выпучил глаза. Он сумел связать эти фразы и понял, что с этим странным уставшим человеком, который все порывался закурить, говорить было опасно даже о погоде. Он пожал плечами. Покрутил головой, сделал неопределенный жест указательным пальцем.

– Вот она товарищ Груман – сорок шестая. Кречет на законном «отрицалове». На работу не ходит. В столовую тоже. Шестерки ему пайку в камеру таскают. – Он почесал за ухом ключами. – Больше ничего о нем не скажу. Не знаю. Извините. – Он засунул ключи в скважину тяжелой металлической двери. В чистом служебном рвении осмотрел в глазок.

– Чисто товарищ, Груман. Спят. – Посмотрел на часы. – Хотя не отбой еще. – Пожал плечами. – Они могут и нашалить, товарищ, Груман. У каждого по пять ходок, у кого и больше. Кто-то и по сто пятой. Может вам охрану? – Груман выразительно посмотрел лейтенанту в глаза. Тот вжал голову в плечи и быстро открыл дверь. Включил в камере свет и заорал благим матом.

– Всем встать! Проверка! Офицер в камере! – Никто из «спящих» не шелохнулся.

– Не паясничайте, лейтенант. Оставьте меня одного. – Груман посмотрел лейтенанту в глаза. – Пожалуйста. – Лейтенант суетливо погремел ключами.

– Я за дверью, товарищ Груман. «Бурогозить» начнут – стучите. – Груман только сжал зубы. Всего за три минуты, пока этот лейтенант сопровождал его до камеры – он успел ему надоесть до смерти. Дверь со скрипом закрылась. Груман взял табуретку, стоящую у ближайшей кровати и сел, достал пачку «Гаротты», выбил щелчком сигарету, чиркнул зажигалкой, и с облегчением пустил в потолок облако густого сладковатого дыма.

– Фраер! – Раздалось с ближайшего лежака. – Шляпу сними! Так в хату не входят! – Груман не ответил. Продолжал курить и просто ждал.

– Малява про тебя с воли пришла… – Раздалось с постели стоящей у окна хрипловатый голос. С нее поднялся пожилой человек с седым аккуратным ежиком волос. В очках в золотой оправе и с томиком библии в руках. Кто-то мгновенно поставил перед Груманом вторую табуретку. Человек с седым ежиком положил библию на аккуратно затянутый клеенкой стол и сел напротив. Долго смотрел Груману в глаза. Потом вздохнув, проговорил, словно делал какую – то очень тяжелую работу.