Китовая пристань. Наследие атамана Пугачёва

Хлопуша промолчал, задумчиво посмотрев из-под клеймёного подлобья на говорившего товарища по нарам. А Жердяй вызывающе сплюнул на земляной утоптанный пол и направился прямиком к своим нарам, исполняя старую уркаганскую песню:

«В тайге глухой одиноко могила стоит.

Цветики Божии нежно и робко цветут.

Жалобно птички день целый и ночку поют.

Тихо кругом!

Добрые люди, молитеся за упокой —

За упокой погребенного в тайге глухой!

Тихо кругом!

Путник усталый, присядь над могилою тут,

Тихо молись! И тебя, может, ждет здесь приют.

Тихо кругом!»

– Давай в закладную, согласен. Вместе нам тесно, а врозь грустно. Эх, язык мой – враг мой, прежде ума рыщет, беды ищет. Не будем о плохом вспоминать. Оно с нами и ест, и спит, и думы думает. Доставай кости, погоняем быков, – заявил Хлопуша, присаживаясь на нары.

Он тут же превратился в обычного скитальца, волей судьбы попавшего в острог. Если не знать сути отчаянной души этого каторжного, можно было бы принять его за обычного крестьянина, волей случая оказавшегося под замком.

Один из сидельцев достал два кубика, сделанные из костей неизвестного животного, на гранях которых имелись цифры от единицы до пяти. Один бок куба был пустым. Эти игровые приспособления назывались ещё и «быками». Для удобства игры убрали тюфяк, набитый соломой, с нар и перевернули три доски низом кверху.

Там углём на плоской поверхности были нарисованы многочисленные незамысловатые фигурки, а между ними неровные линии, обозначавшие дороги. Между каждой фигурой имелось ровно десять рисок. Суть древней игры была проста и незатейлива. Игроки поочерёдно шли по условному пути, шагая ровно на столько шагов, сколько выпадало при броске «быка», проходя путь между фигурами, каждая из которых имела своё значение. Среди них, при понимании сути этой игры, можно было различить следующие. Конь разрешал перейти сразу на пять рисок вперёд. Мост через реку позволял добавлять два хода. Жареный поросёнок добавлял сил игроку ровно на три хода. При попадании на бутылку самогона игрок пропускал бросок, а окно с двумя полосами, обозначавшее губернскую тюрьму, и окно с решёткой, считающееся каторгой, лишали игрока двух и четырёх бросков подряд. Были тут и другие символичные изображения: полицмейстер, доносчик, губернатор, базар, бордель, пчельник с ульями и прочие. Суть игры заключалась в следовании гуськом, друг за другом. Поэтому игра и называлась «гусёк».

Начали азартно играть впятером. Каждый имел собственную фишку, слепленную из мякоти хлеба, поставив на кон вечернюю пайку еды. Вдруг раздался приглушённый разговор у двери избы, лязгнул замок. Сидельцы засуетились, бросили тюфяки на доски, уселись в благопристойном виде, повернув головы к входной двери. Вошли трое, старший острога – унтер-офицер и двое незнакомых господ в приличном виде.

– А ну, сычиная порода, встать! В ряд становись, грудь вперёд, – громко приказал унтер-офицер – старший охранной команды.

Сидельцы нехотя и без уважения к начальству приподнялись, построились, озадаченно осматривая прибывших высоких чинов. Стояли как могли. Кто вперёд нагнувшись, кто в бок наклонившись, кто назад откинувшись. Не особо привычны были уголовники к воинскому строю. Какие господа прибыли, зачем и по какому делу, было неизвестно. Сами гости не представились, а унтер-офицер секрет раскрывать не торопился. Однако арестанты ничего хорошего для себя от нежданных гостей не ждали.

Один из прибывших прошёлся вдоль строя арестантов, второй остался на месте. Видимо, брезговал подходить к грязным мужикам.

– Вы бы, ваша милость, не ходили так близко. Неровен час, вша перескочит или болезнь какая прилипнет, – заявил старший охранной команды.

– А на вас, что же, вша не прыгает? – уточнил тот господин, что был ближе всех к арестантам.

– Мы привычные, служба! Рисковать – наше дело! Императрице-матушке честно служим, не жалея животинушки, – не задумываясь ответил унтер-офицер.

– Нам тоже не до покоя. В трудный час для государства о вшах думать не с руки. Не ты один честно служишь! – ухмыльнувшись, заявил незнакомый господин, стоявший в сторонке.

– Была бы шуба баранья да ленивая баба Меланья, враз вши заведутся, – тихо вставил Хлопуша.

– Кто таков? Что за старый наглец?! – спросил господин, услышав прибаутку.

– Это каторжный сиделец Афанасий Соколов по прозвищу Хлопуша. Промышлял с шайкой в Москве, да и в других городах был замечен. Хоть и не признаётся. Местный, проживал в Бердской слободе, что недалече от Оренбурга. Семейный, дитя имеет. Пять лет назад попался на грабеже, лошадь увёл. Был бит и не раз, трижды бежал…

– Хватит, потом про него расскажешь, коль спрошу. Если мы тут каждого уркагана так награждать воровскими регалиями будем, так до утра не разберёмся. Давай побыстрее, в двух словах, – потребовал господин, что был ближе к понуро стоящим арестантам.

Унтер-офицер подтянулся, стал строже и собраннее. Видимо, прибывшее начальство являлось высокого ранга. Дальше он говорил немногословно, называя только, в чём обвиняется арестант, сколько времени просидел и куда будет вскорости переправлен из острога. Когда очередь дошла до Жердяя, тот нахально, не боясь гостей и старшего охраны, заявил:

– Возьмите меня, господин хороший, я любому за вас глотку перегрызу. Может, получится искупить вину и прощенье пред обчеством отмолить.

Прибывший чин оглядел высокого и крепкого сидельца. Затем бросил внимательный взгляд на своего товарища, как бы спрашивая совета. Тот покачал головой в знак несогласия. Было явно видно, что двое господ прибыли не просто так, а имеют некую цель, известную только им обоим.

– Значит, из местных жителей, знающих дороги и пути, тут только Хлопуша? – уточнил чин у унтер-офицера.

– Точно так, – ответил тот.

– Сколько же годков тебе, старик? Мясо-то у тебя внутри имеется или одна кожа и кости остались? Щёлкни по лбу, тут же и скопытишься, – ухмыляясь, задал вопрос Хлопуше неизвестный господин.

– Как говорится: «Был крепкий дуб, а стал банный сруб. Время прибудет, и того не будет». Это я лицом стар, как бездомная собака, а душой мал, как глупый щенок. Всего-то шестьдесят годков стукнуло. А для чего господин хороший интересуется? Если на службу к себе взять желаете, то не ошибётесь. Могу чиновником в любом ведомстве трудиться. А то сижу в остроге, отдыхаю каждодневно, и лениться уже лень. Почём зря пропадаю! – язвительно ответил зубоскал.

– За что прозвище такое получил? Пустобрёх, что ли? – язвительно уточнил всё тот же гость.

Старик подумал и серьёзно заявил:

– Нет, господин хороший. Пустобрёх – это пёс, который на луну лает, а вора не замечает. Я же человек умный, книги читать люблю. Как прочту мудрёное слово, так глазами хлоп да хлоп. Хлоп да хлоп. Оттого и прозвали меня Хлопушей.

Оба чиновника поджали губы, даже не пожелав ответить на задиристый тон арестанта, вышли из избы. Дверь закрылась, замок тоже.

Один из сидельцев немедля подбежал к двери и, приложив к ней ухо, прислушался. Через минуту глаза его расширились от удивления. Выждав ещё некоторое время, он с некоторым таинственным видом сообщил:

– Эх, мать честная! Не простые господа к нам в гости заходили, аж целые коллежские советники.2 Сказали, что такой старик, как ты, Тимофеич, им и нужен. Дело у них до тебя секретное, даже унтеру не стали рассказывать. А по поводу Жердяя оба господина против, здоров больно. Говорили, что вместо пользы вред принести может. Зачем и почему – не расслышал. Обещали вскоре вернуться. О каком-то Пугачёве, кровавом злодее, воре и убивце, с унтер-офицером рассуждали. Неужто к нам в острог подселят?

– Эх, Хлопуша, тебе умереть спокойно не дадут. Не житьё, а каторга. Может, дела какие старые вскрылись, разбой или убийство? – посетовал один из сидельцев.

– Умирать – не лапти ковырять: лёг под образа да выпучил глаза, и дело с концом. А я ещё погуляю, душой молод пока, вот смерть и не берёт. Коль такие чины приходили, знать Хлопуша в цене, – ответил мудрый арестант.

Глава 3 Московский сыск

Майским утром 1883 года, не успев расположиться в рабочем кабинете после прибытия на службу, Евграф Михайлович Тулин был вызван к начальнику сыскной полиции Москвы, коллежскому советнику Николаю Никифоровичу Струкову.

В приёмной находился дежурный надзиратель Фёдор Фёдорович Плашкин, по случаю исполнявший в этот день обязанности секретаря.

– Как дела поутру, уважаемый Фёдор Фёдорович? Не знаете, зачем я понадобился так рано нашему уважаемому начальнику? Неужели что-то стряслось настолько ужасное, что Николай Никифорович изменил план обычных утренних докладов, – с улыбкой уточнил сыщик.

– Ваше высокоблагородие, откуда же мне знать. Это вы – коллежский асессор и приятель господина начальника, а я вот сижу здесь и лишних людишек в кабинет без спроса не пускаю да бумажки туда-сюда отношу и приношу.3

Вот отдежурю и опять на сыскные дела. Единственное, что могу вам ради уважения сказать, что рано утром, час назад, из управления обер-полицмейстера Москвы, от самого генерала-адъютанта Козлова какую-то важную и срочную промеморию доставили нарочным.

Николай Никифорович уже был на месте, значит, сразу и прочёл. Потом о вас спрашивал, уточнял – прибыли вы на службу или нет. Видимо, очень видеть вас желал.

– Спасибо вам, Фёдор Фёдорович. Как детишки, как супруженька? – уточнил Тулин.

– Благодарствую за заботу, Господа Бога незачем гневить, всё удачно, – ответил надзиратель.

Московская сыскная часть была создана сравнительно недавно, в 1881 году. В штате числилось тридцать восемь чиновников, надзирателей и помощников на всю Москву. Все служащие сыскной полиции относились друг к другу с уважением, независимо от чинов. Совместные рискованные дела по розыску всяких злодеев, убийц и прочих криминальных личностей сопутствовали взаимопомощи и товарищеской поддержке.

Некоторое время посудачив с Фёдором Фёдоровичем об общих делах и знакомых, сыщик вошёл в кабинет начальника, предварительно постучавшись.

– Позвольте войти, ваше высокоблагородие? Прибыл по вашему вызову незамедлительно, как Конёк-горбунок. Как только вы изволили сказать: «Встань передо мной, как лист перед травой», я тут как тут, – весело заявил Тулин.

– Заходите, давно жду! Всё вас, милейший Евграф Михайлович, тянет на запрещённые цензурой сказки и книги. Кстати, вы же знаете, что сказка про Конька-горбунка с 1830 года запрещена цензурой для публики. Чего только вы не читаете, страшно подумать, чем интересуетесь.

Прыжова, члена организации «Народная расправа», революционная кличка – Благовещенский, находящегося в ссылке, читаете. Нигилиста Нечаева, анархиста и террориста, читаете. На лекциях демократичного Чичерина вместе с графиней Бобринской-Брежнёвой были замечены. Да и приятель ваш, граф Бобринский, брат Ольги Владимировны, весьма либерален и отличается свободой суждений. Что от вас далее, батенька, ждать? – совсем не зло, с мягкой улыбкой произнёс Струков.

– Вам не угодить, Николай Никифорович! Вы сами требуете, чтобы любой служащий сыскной части был не только порядочным в отношении обывателя, но грамотен и образован. Как нам бороться с угрозами престолу, если мы сами не будем знать, что пишут наши недоброжелатели? Прыжов, кроме участия в различных революционных кружках, ещё и историк. Автор многих работ по народному быту и жизни. А уж в отношении Бориса Николаевича Чичерина вы совсем загнули. Кто же знал, что господин Чичерин, голова города Москвы, избранный год назад с разрешения и благоволения Императора Александра III, государю дерзить станет. Пятнадцатого мая присутствовал на императорской коронации, а шестнадцатого мая, выступая на обеде городских губернских голов по случаю принятия монархом всей полноты власти, высказался за конституцию. За что и отстранён от управления городом. Ольга Владимировна обожает его лекции, ничего не могу поделать. Желание женщины, тем более графини, – закон для настоящего дворянина, – спокойно ответил Евграф.

– Не злитесь, я шучу. Присаживайтесь. Имеется очень серьёзное поручение обер-полицмейстера. Некую промеморию доставили поутру, – заявил Струков и пригласил сыщика к столу.

Присев напротив Тулина, Николай Никифорович начал разговор: «Вчера ночью был убит ювелир с Малой Бронной, некий Финагенов Илья Прокопьевич. Вместе с ним убит и приказчик. В лавке по непонятным причинам ничего не тронуто. Скорее всего, убийцы даже ничего и не искали, что очень странно.

Рано утром дворник по привычке решил поприветствовать хозяина. Но тот, по своему обыкновению, в установленное время, лавку не открыл. Дворник заподозрил неладное, начал стучать в дверь. Не дождавшись ответа после длительного стука, вызвал городового. Тот по прибытии вошёл в лавку, увидел два трупа и раскрытый свёрток с деньгами, лежащий возле покойников, о чём немедленно сообщил в полицейское управление. Затем прибыли околоточный надзиратель и частный пристав района. Трогать ничего не стали. Сообщили в управление обер-полицмейстера, а оттуда нарочным прибыла промемория. Вот, прочтите».

С этими словами Струков передал документ Евграфу Михайловичу. Тот развернул лист бумаги и начал читать:

«Секретно. Управление обер-полицмейстера города Москвы.

Приказываю немедля приступить к расследованию злодейского убийства ювелира Финагенова и его приказчика.

Определить для расследования и сыска лучших сыщиков. Группу возглавить непременно одному из помощников по особым поручениям начальника сыскной части.

Убийство имеет большое общественное обсуждение в различных кругах общества.

О ходе расследования докладывать еженедельно, прибытием лично начальника сыскной части коллежского советника Струкова по понедельникам в пятнадцать часов.

Отсутствие результатов дела может привести к негативным служебным перспективам вплоть до освобождения от должности.

Обер-полицмейстер г. Москвы, генерал от кавалерии А. А. Козлов».

– Прочёл? – уточнил Николай Никифорович.

– Прочёл. То, что этим должна заниматься сыскная часть в связи с дерзким убийством, не вызывает никаких нареканий. А вот прочая озабоченность обер-полицмейстера весьма удивительна. Что же за человечище такое покойный ювелир, если лично генерал Козлов о нём так беспокоится? Что известно об этом Финагенове? – уточнил сыщик.

– На место преступления я направил старшего надзирателя Кротова Егора Егоровича. До вашего прибытия он будет находиться при ювелирной лавке, проведёт первичный осмотр места преступления, опрос соседей и возможных свидетелей. Кстати, вы с ним старые приятели, и у вас вдвоём очень хорошо получается разгребать разные замысловатые убийства. Поэтому отдаю его вам в группу по розыску убийц ювелира. Кроме того, надзиратель Фёдор Фёдорович Плашкин поступает к вам в распоряжение. Он сегодня служит дежурным надзирателем.

Что касаемо личности убитого, то разные слухи ходят по Москве. Некоторые людишки болтают, что они скопцы или очень близкие к ним товарищи. Другие говорят, что тайные старообрядцы и ростовщики. Третьи связывают их с кругом спиритистов высших слоёв московского общества. Денег уж больно много для их профессии, разбогатели сравнительно недавно и очень быстро. Видимо, и на взятках не экономят, поэтому так и любимы. Значительные фигуры в нашем городском beau monde – бомонде. Вхожи в высший свет, несмотря на свою незначительную профессию.

– Почему они? – уточнил сыщик.

– Потому что их два брата Финагеновых, а убитый – старший из них. Оба именитые ювелиры, оба богаты и имеют хорошую клиентуру. Младший брат в Арбатской части ювелирную лавку содержит. Там же у него и квартира имеется.

Приступайте, Евграф Михайлович, немедля к расследованию и сыску убийц. Информируйте хотя бы через день. Видите, как обер-полицмейстер закусил. Возраст у меня уже, а на моё место много желающих. Любая ошибка, и вмиг отправят в отставку. С чего начнёте?

– Всё предельно ясно. Сейчас от вас поеду на Малую Бронную, в дом ювелира. Всё сам, своими глазами и осмотрю. Затем навещу второго брата в лавке в Арбатской части. Там уже и выводы буду делать, что и как.

– Слышал я, что венчание назначено у вас с графиней на месяц июнь. Правда или нет? – уточнил Струков.

– Ничего от вас не скроешь, Николай Никифорович. Думаем об этом, в течение недели примем решение. Вас, милостивый государь, обязательно пригласим. Позвольте откланяться.

– Желаю удачи, Евграф Михайлович. Жду с хорошими новостями.

После того как сыщик вышел от начальника сыскной полиции, путь его следовал на улицу Малая Бронная. С собой он забрал надзирателя Фёдора Фёдоровича Плашкина. Дело ему представлялось лёгким и необременительным по срокам.

Глава 4 Год 1773. Бунт Пугачёва. Оренбург

Оренбургский губернатор, генерал-поручик Иван Андреевич Рейнсдорп находился в весьма подавленном состоянии. Ему ежедневно доносили о страшной смуте, происходившей в землях, находящихся под его надзором, вольном и зловеще смелом движении императора-самозванца Емельки Пугачёва на город Оренбург.

В тягостном настроении, молча и сосредоточенно он сидел за канцелярским столом в своём кабинете, устремив тяжёлый взгляд на красивый серебряный прибор с чернильницей.

Сзади, со спины, на него, на оренбургского губернатора, с портрета гордо и жёстко смотрели глаза государыни-императрицы Екатерины II.

Иоганн Генрих Рейнсдорп, а по-русски – Иван Андреевич, удручённо думал: «Это надо же такое придумать, самозванец Емелька, мужик-лапотник, хоть и казак, возомнил себя государем Петром III, давно умершим.4

Уму непостижимо, как может беглый донской казак возомнить о себе такое? Какая бесподобная наглость! Да в моей родной Дании такое было бы никогда невозможно! Несмотря на то что я с семнадцати лет на российской военной службе, привыкнуть к огромным территориям этой страны и к загадочному характеру русской души никак не могу. С начала сентября самозванец беспокоит территории вокруг города Оренбурга. Собрал, говорят, больше пятисот казаков и где-то в ста верстах от города кочует. Разбойник захватил Илецкий городок, и его встретили там колокольным звоном и хлебом-солью. Как такое может быть?

Склонил к себе тамошних казаков, привёл их к присяге своему безродному имени. Местные казаки выдали ему начальствующего атамана Портнова, и самозванец его тут же повесил. За что повесил, почему? Без государственного суда, как такое возможно?

Пьёт и гуляет от души, люто зверствует, казнит верных слуг государыни, празднует победы. Народец его поддерживает, участвует в казнях и подрыве устоев власти. Пользуясь случаем, самозванец мстит вечным обидчикам – дворянам. Пограбить купцов и богатый люд тоже не забывает. На сторону самозванца перешёл казачий полк атамана Ивана Творогова. В разгулах своих самозванец похваляется взять многие крепости, в первую очередь крепостицы Рассыпную, Нижнеозёрную, Татищеву и Чернореченскую. Переписку ведёт с киргиз-кайсацким ханом Нурали, требует от хана в заложники сына и вспомогательное войско. А хан киргизский всем пытается угодить. Разбойнику обещает во всём помочь, дать войско и провиант. А в то же время в письмах ко мне, к губернатору, просит вернуть аманаты бежавших рабов, помочь деньгами, вернуть скот и тогда убеждает, что ни один воин его войска не встанет под знамёна Емельки. Да много чего, пользуясь бедой в государстве Российском, просит. Крепостёнки эти, Рассыпная, Нижнеозёрная, Татищево, да и все остальные, – и не крепости совсем. Так, деревни с плетнями да двумя-тремя пушками. Мятежник Пугачёв их возьмёт без всяких трудностей. Эх, справлюсь ли?

Сегодня уже двадцать седьмое сентября, должны доставить записку от преданных людей о поведении бунтовщика Пугачёва.

Вот напасть! Вот беда! И так не лучшая земелька для губернаторства, а тут ещё и эти горести. Откуда взялся на мою голову этот разбойник и самозванец Пугачёв? Надо решение принимать, да как его принять? Боязно ошибиться! Конечно, в городе почти три тысячи войска и семнадцать пушек. Однако риск большой при применении против бунтовщика всех войск скопом потерять такие силы. На казаков и башкирцев надежды нет, могут предать. Если потеряю всех враз, то чем город защищать буду? Как поступить, чтобы город не сдать врагу и самозванца изловить? Ничего умного в голову не приходит. Нет, надо командами действовать, частью сил. Это будет правильнее».

Приняв некоторое решение, генерал встал и подошёл к большому зеркалу, стоящему в углу. Осмотрел фигуру, отражаемую в нём. Зеркало показало вельможу с благородным и высокомерным лицом, человека, умудрённого жизнью, участника многих войн, заслуженно получившего все звания и награды.

«На войне всё проще. Вот он – враг, а вот он – друг. А здесь всё неясно. Ещё несколько месяцев назад бунтовщики были покорны, являлись законопослушными слугами империи, а сегодня враги престола. Теперь надо принуждать казаков идти против единокровных, регулярных солдат – выступить против крестьян и башкирцев. Сложно это, не желает народ особо сам промеж собой воевать и грызться.

В прошлом году разогнали яицких казаков-бунтовщиков, провели следствие. Наказали зачинщиков, сослали на каторгу, вроде бы, навели порядок. Ан нет, снова бунт против трона, против государыни. Появился раскольник Пугачёв, поднял народ», – продолжал думать губернатор, подойдя к резным шахматам, стоящим на столике.

– Разрешите войти, ваше высокопревосходительство? – уточнил помощник губернатора, он же адъютант.

– Заходите. Что у вас нового? Не поступало ли донесения о движениях и зверствах разбойника?

– Эстафета, ваше высокопревосходительство, прибыла. Пугачёв разбил бригадира, барона Билова, и полковника Елагина, захватил крепость Татищеву. Солдаты, барон и полковник оборонялись отчаянно, но казаки перешли на сторону самозванца, предали присягу и государыню. После захвата в плен по приказу Пугачёва Билову отсекли голову, а с полковника Елагина, с живого, содрали кожу. Доносят, что из него вынули сало, и этим салом бунтовщики мазали свои раны. Жену полковника Елагина изрубили. Его дочь Пугачёв взял себе в наложницы. Офицеров, оставшихся в живых после сражения, повесили. Многих солдат и преданных престолу башкир расстреляли картечью в поле. Над жёнами офицерскими снасильничали, а после и удавили их. Четыреста солдат с конницей, которые были с бароном, уничтожены или рассеяны. Калмыки, татары, башкиры для борьбы с самозванцем так и не собрались, приказы и предписания не выполнили. Гарнизон крепости Татищевой тоже порублен или разбежался. Всего бунтовщики захватили тридцать пушек. Многие сотни казаков и солдат примкнули к войску самозванца. Хан Нурали активно поддерживает Пугачёва. Правда, воинов не даёт, выжидает, пока побаивается. Везде самозванец выставляет себя истинным государем. Глупый народ верит, что он царской крови. Во многих избах накрывают столы, располагают ковры. В городках и сёлах звонят колокола при его появлении, а глупый народец встречает с преклонёнными непокрытыми головами, падает на колени. Везде он слушает людей, приводит их к присяге, вешает непокорных, назначает атаманов и старшин. Самым известным и преданным самозванцу является казак Зарубин по прозвищу Чика, он же фельдмаршал армии. Самозванец при народе называет его графом Чернышёвым. Казак Шигаев является у них графом Воронцовым. Казаки Овчинников и Чумаков – графья Панин и Орлов соответственно, – доложил адъютант.

– Откуда такие новости, можно ли им верить? – уточнил встревоженный губернатор.

– От майора Крузе, коменданта крепости Чернореченской. Прислал с надёжным человеком и просит скорейшей помощи.

– Сейчас все просят помощи. Каков же подлец этот Пугачёв! Своих друзей-разбойников и воров именами первых вельмож государства назвал. Креста на нём нет, а глупому народу всё едино: где белый лебедь, а где – грязная скотина. Небось не все верят? Что скажешь?

– Верят те, кто вообще неграмотен. Остальные делают вид, что верят, просто выгоду чувствуют в нарушении порядка власти. Обогащения и свободы желают, с врагами квитаются, чёрную злобу удовлетворяют, – задумчиво заявил адъютант.

– О переписке самозванца с киргизами мне известно. Собирай воинское присутствие, на нём всё и обсудим. Новости плохие, хуже нет.

Через некоторое время в кабинете губернатора собрались военные и гражданские чины правления, проживающие в городе Оренбурге.

– Рад приветствовать вас, господа! Простите великодушно за вечернее беспокойство, но дело не терпит отлагательств. Емелька Пугачёв идёт на Оренбург, того и гляди возле города будет. Грозится все крепости взять по дороге, а верных слуг нашей государыни Екатерины повесить. Многих уже живота лишил, никого не жалеет. Ни героических офицеров, ни жён, ни детей. Да и нас с вами не пожалеет. Больше тысячи казаков с ним, много беглых каторжан, восставших крестьян, башкирцев. А ну, прочти эстафету, – сердито и строго заявил губернатор, приказывая адъютанту прочесть донесение вслух перед всем присутствием.