Длиной в неизвестность

Кисть вывела на бумаге ярко-синий мазок. Тору надавил на неё чуть сильнее – ворсинки разошлись веером, прочерчивая себе путь. Красный, оранжевый, голубой, светло-зелёный, много фиолетового и шлифующего белого – краски расползались по бумаге в орнаменте улиток, папоротников и расходящихся по воде кругов. Тору водил по бумаге кистью и пальцами, смешивая оттенки до тех пор, пока те не стали походить на невнятную абстракцию без конца и начала. Его руки дрожали, голова кружилась, а зрение становилось всё более туманным и расплывчатым. Солёная капля стекла по щеке и упала близко к центру листа – красочные лучи разошлись от неё темнеющим венцом, объявшим голову странника.

Тору смахнул с кожи слезу, оставив на лице высыхающий цветной штрих. Он смотрел на получившуюся картину с довольством и болью, но не мог выпустить чувства на бумагу. Работа выходила искусной и искренней, но всё равно казалась недостаточно живой. Тору видел оставшегося на листе себя, гниющего за решёткой Танаку Иори, озлобленного и глупого Ойкаву Юити, пишущую любовные письма Мисаки Рин, целующего низкорослую любовницу Акияму Ясуо и рыдающую мать, сжимающую в руках осколки битой посуды.

Тору с хрустом оторвал от другого листа маленький кусок и синими чернилами вывел: «私は欠場します»

Он осторожно, стараясь не смазать краску, приклеил записку на заднюю сторону картины и устало взглянул в окно. Веки потяжелели и пейзаж стал казаться картонным и плоским. Ветер стих, с улицы доносился лишь редкий гул машин. Начало светать: небо наливалось кровью, возобновлялось движение и фонари выглядели всё более бледными. Будильник прозвенел ровно в шесть часов пятьдесят четыре минуты. Тору провёл по экрану пальцем и вновь вслушался в утреннюю тишину дома: мать ещё спала, соседи двигали мебель, а шорох его одежды заполнял звенящую пустоту между стен.

В ванной Тору почти не разглядывал своё лицо: умылся прохладной водой, лениво почистил зубы и пригладил разлохмаченные волосы. Вбежав в кухню, захватил с собой завтрак и рюкзак, в который наспех сложил ещё вчера собранный халат и первую попавшуюся под руку тетрадь. Из дома Тору вышел, не дожидаясь пробуждения матери. Он не хотел ничего слышать о своём болезненном внешнем виде, бледности и усталости. Ей достаточно было бросить в его сторону одно неудачно подобранное слово, и он весь день мог проходить в размышлениях о болезни и смерти. У уставшего разума не было сил на терзания о чем-то прочем, всю энергию Тору планировал направить вовне. Именно поэтому он решил провести ночь без сна: организму нужно было отвлечься от мыслей, чтобы попросту не сойти с ума. Конечно, он сделал это не из-за участившихся мыслей о Юмэ и боязни снова его не встретить.

Сойти с ума Тору боялся: сумасшедшие казались ему людьми совершенно непонятными и несчастными. В глазах бывших одноклассников он был именно таким: странным, нелюдимым и иногда пугающим. Себя таковым Тору не считал, но не признать факты не мог: даже Юмэ говорил о его избранности.

«Юмэ тоже был избранным», – подумал Тору, споткнувшись о пропущенную ступеньку. Точно. Сегодня ему ни в коем случае нельзя отвлекаться от настоящего момента, иначе с ним непременно случится беда. Если пропущенная ступенька почти стоила ему целой одежды и здоровых костей, то к чему могла привести невнимательность на дороге? Его план сработал безупречно – разве может кто-то бояться за жизнь сильнее, чем человек, желающий себя убить? Теперь он даже не подумает о том, чтобы беспокоиться за приписанные матерью несуществующие болезни или висящее на шее прошлое! Все силы лишённое сна тело направит на выживание, а остаток – при лучшем исходе – отдаст учёбе.

День запомнился Тору смутно и ветрено. События отпечатались в мыслях отрывками и вскоре стали напоминать старое штопаное одеяло: лоскуты порванного дня криво легли на фон спешащего времени – картина выглядела плачевно и гнусно.

Вопреки ожиданиям, тревога не стихла, но пострадала внимательность и концентрация. Тору приходилось по нескольку раз переспрашивать – он чувствовал себя безнадёжным глупцом, будучи не в силах вспомнить базовый материал, в котором без труда ориентировался ещё несколько дней назад. Юра надоедал вопросами о самочувствии, но вскоре оставил его наедине с закрывающимися глазами. Тору не помнил, как закончил учёбу и вышел на улицу, но чётко ощущал на лице покалывание ветра.

– Ты уже носишь перчатки, – заметил Тору. Юра посмотрел на него, наверное, вопросительно. Разобрать не получилось – перед глазами поплыло, и он растерянно замер.

– Ношу, – ответил Юра, – а с тобой что-то не так, но спрашивать я больше не буду.

– Я не выспался, – признался Тору, понимая, что в мыслях не появляется ни одного уместного оправдания, – немножко. Чуть-чуть.

– У нас привычно, – пожал плечами Юра, – мало кто высыпается.

– Я привык высыпаться. А сегодня соседи шумели, – соврал Тору, надеясь, что краснеющие уши можно будет списать на прохладу ветра.

– Тогда пойдём ко мне спать, чтобы не мешали, – предложил Юра, – одному дома – тоска.

– Спать, – выдохнул Тору. Больше всего он хотел закрыть глаза и не открывать до следующего дня. – Меня, наверное, ждут. Мама сведёт с ума всех, если я не вернусь вовремя.

– Я ручаюсь за твою безопасность. Нельзя же всё время торчать дома и грузить себя.

– Нельзя, наверное, – задумался Тору. Недалеко засигналила машина, гудок заставил его вздрогнуть. – Но я привык так. В тишине и темноте, наедине с мыслями.

– У тебя все мысли какие-то…не такие, – сказал Юра, – слишком тяжёлые. Ты из любой ситуации сделаешь катастрофу. А я хочу, чтобы ты почувствовал себя человеком и перестал думать. Ну или думал сердцем, если так понятнее.

– Хочешь, чтобы я боролся с пагубными привычками? – спросил Тору, набирая короткое сообщение матери. – Курение, мысли. Что проще бросить?

– Ты сейчас не куришь, но грузишься, – усмехнулся Юра. Он дал Тору шутливый подзатыльник – ткань перчатки приятно проскользила по волосам.

– Почти подушка, – мечтательно вздохнул Тору.

– Не думай, что дома я позволю тебе спать на своей руке.

Юра резким движением убрал руку: Тору покачнулся и поморщился от яркого света – на мгновение мир прояснился и показался ему болезненно знакомым. Как долго он не видел насыщенных красок…неужели очередной сон? Он не сдержался и заснул посреди дороги? Приятное сновидение… Тору почувствовал, как губы растягиваются в расслабленой улыбке. А больше он не почувствовал ничего.

Шаг восьмой. Борьба с собой – на чьей стороне?

Тору вздрогнул, открыв глаза. Первым, кого он увидел перед собой, был Юра. Снова улыбающийся без причины и уже готовый придумать глупую шутку, от которой станет неловко всем, кроме него самого. Или это вновь будет что-то совершенно русское. Русские шутки Тору любил и любил гораздо больше, чем японские комиксы.

В этот раз его сон сопровождала лишь темнота: ни одного сюжета, ни одного лица и ни одного события, способного хотя бы немного напомнить о прошлом. Вопреки ни на день не оставляющей надежде, Юмэ так и не вернулся, бросая Тору наедине с его одиночеством.

– Ты всё ещё помнишь про это тряпьё? – вдруг спросил Юра, потянувшись. В руках он держал старый учебник фармакологии. Тору поморщился, заметив, как с пожелтевших страниц сыпется пыль. – Ну ты и спишь, конечно. Сказал что-то про полиэстер, – уточнил Юра, – знаешь, каково мне было в тот раз? Мой молчаливый друг-чудак вдруг спрашивает меня про полиэстер, это же настоящее безумие!

– Так я и думал, что ты всегда считал меня чудаком, – нахмурившись, сказал Тору.

– И что ты тогда обо мне подумал? – спросил Юра.

– Тогда ничего, – Тору, потерев мутно видящие глаза, понял, что разговор повернул не туда, – а потом подумал, что ты идиот.

– Это ещё почему? – Юра похлопал по странице учебника, обращая на него внимание Тору. – Это ты, смотри. У бензольного кольца узкие глаза, ты знал?

– Именно поэтому, – обиженно отвернулся Тору. Ему не хватало драматизма, способного раскрасить жизнь. Всё чаще он не мог различить притворство и истину: что-то внутри неизменно откликалось на язвительные шутки друга и желало быть ими поглощенным.

– Почему? – переспросил Юра, шурша страницами и делая кривые пометки. В его почерке Тору видел отражение игр жизни: если случайно соскочить взглядом со строки, текст превратится в неделимую вязкую кашу.

– Потому что ещё на первом курсе я думал, что ты хочешь со мной подружиться. А слышал-то только «Привет, Азия». Думаешь, это забавно? – спросил Тору. Голос его звучал непривычно даже для него самого: чересчур монотонно, но при этом жеманно и сладко. Вспоминать свои по-японски аккуратные конспекты становилось тошно.

– Ты говоришь так, будто я украл твой первый поцелуй, – Юра посмеялся, перечёркивая вылезшую из-под карандаша формулу. Тору удивлённо уставился на его руку – Юра выглядел палачом, и ему ничего не стоило бы зарубить человека с такой же беспощадной жестокостью. – Да чего, я дважды одно написал.

– Сотри, – подсказал Тору. Он чувствовал, как царапины, остающиеся по следу карандаша, оседают на его коже. – А расизм это ничуть не весело.

– Я так ещё час потрачу, – ответил Юра, замирая и оглядываясь по сторонам. – У вас, японцев, так и принято, да? У тебя даже в комнате порядок? Я так не смогу жить, это тяжело. Будто в операционной.

– Я стану хирургом в будущем, – сказал Тору, потирая затёкшую шею. – Я не могу жить в хаосе.

– У тебя хаос внутри, – Юра вдруг посерьёзнел и поднял на Тору совершенно холодный, истинно русский взгляд. – Тут.

Юра резким движением, при этом не причинив и толики боли, толкнул Тору в грудь. Тору не почувствовал дискомфорта, будто на том месте, где Юра только что искал хаос, много лет не было ничего, кроме пустоты. «Я стеклянный, – подумал Тору, вслушиваясь в отзвук глухого удара о рёбра, – сосуд из стекла».

В подтверждение своей почти мужской чести Тору попытался ударить в ответ, но Юра резко вскочил на ноги и отшатнулся от него, как от настоящего чудовища. Он смотрел, не отрываясь, будто действительно искал внутри хотя бы что-то, способное дать ощущение, что звенящая пустота обошла его стороной. Тору казалось, что на него смотрела сама смерть. От взгляда Юры исходило ощущение скорого прощания, и это неосязаемое касание вдруг показалось единственно верным, несущим нежность и разрушение последним зовом помощи, попыткой оставить свои надежды в памяти другого человека, чтобы он пронёс их сквозь годы и не дал им сгинуть в небытии.

Юра одной ногой был в могиле. Тору не нужно было подтверждений: лёд, замерший и обернувшийся вокруг его сердца, говорил правду, не тратясь на слова. В этот раз тревога не разбрасывала по ситуации свои шипастые тени. В глазах напротив не было прежнего напора: Юра боясля, что Тору поймёт, но Тору знал наперёд. Тору видел его страх, читал, как открытую книгу, с лёгкостью проходя даже самые запутанные места. Он знал наперёд, но не мог объяснить возникшее в груди чувство даже самому себе. Будто у него были две любимые вкусные конфеты, и он ходил с ними, ломая голову, какую съесть первой, а потом упал, и обе они разбились об асфальт, превратившись в сладкую крошку. Больше на них не было тех витиеватых ярких узоров – лишь белый порошок в местах мелких сколов.

Глядя на такого Юру, Тору ощущал себя лежащим в зловонной луже. Человек, так долго казавшийся ему неуязвимым весельчаком и не боящимся подлостей жизни гением, сейчас падал в лапы смерти и соскальзыввал с них, как натто с покатости палочек. Тору испытывал нечто похожее на разочарование, но гораздо более глубокое и болезненное, оседающее в душе липким пеплом.

Его душе суждено было вечность скитаться по темноте в полном одиночестве, потому что последний человек, попытавшийся его понять, уходил. Уходил, оглядываясь, будто хотел позвать с собой, увести от того, что приелось и стало тягостным. Но Тору не был уверен, что готов последовать за ним в пустоту. Страх неизвестного был сильнее нежелания волочиться по дням.

Тору казалось, что Россия его обворовала. Будто дворовый хулиган вырвал у него из рук любимое лакомство. Тору считал Юру своим: первым осязаемым другом и последней надеждой удержаться в живых. Как бы он ни был привязан к мысли о смерти, она всё же ощущалась чем-то глубоко аморальным.

Был ли Юра счастлив с ним сейчас? «С тобой тяжело, с тобой невозможно ужиться. Да даже слушать тебя противно; никто не захочет купаться в твоей гордыне. Никто. Никто не склоняется к твоим ногам по первому щелчку. А ты абсолютно не знаешь, как с этим бороться. И не усмехнешься больше им в лицо, ведь усмехаться-то некому», – гудели мысли.

Теперь Тору не приходилось думать, испробовать на вкус жизнь или смерть, потому что и то и другое ему не принадлежало. Сколько бы он ни завидовал Юре и его непосредственности, именно Юра был тем, кто выиграл для себя обе стороны полярностей. Его жизнерадостность била ключом, тогда как тело кружилось на вершине воронки последнего пути – там, где Тору не было места даже после мечтаний о долгожданном конце.

Юра, казалось, действительно проникся им и готов был позвать с собой, но Тору лишь растерянно улыбался протянутой руке и не решался схватиться за похолодевшие пальцы.

«Мысли материальны», – скажет себе Тору и вновь под усмешки и перешёптывания со слезами на глазах продолжит бороться с собой. Только на чьей стороне?

Шаг девятый. Место, где никогда не идёт дождь

События обретали удивительную траекторию: наблюдая за собственной жизнью, он не мог понять, в каком направлении двигались дни. Тору был ужасно пьян. Казалось, он не сделал и пары глотков алкоголя, ограничившись острым вкусом на языке, но кружащаяся перед глазами толпа, требующие чего-то голоса и тянущие танцевать руки затуманивали рассудок и настойчиво увлекали за собой.

Он чувствовал, что делал что-то не так. Что-то определённо шло неправильно, но ноги, спешащие за пропитавшими воздух парами алкоголя, не слушались и подталкивали его к приключениям, о которых на утро он наверняка будет жалеть.

Просторные комнаты сейчас казались неудобными и тесными – пространство сужалось так же быстро, как повышался градус разливающихся по бокалам, столам и полу напитков. Тору старался держаться подальше от шумного веселья: в толпе он не различал знакомые и чужие голоса, которые всё больше напоминали невнятную какофонию. Алкоголь обострял восприятие, но не позволял прочувствовать границы безопасности: Тору боялся лишний раз пошевелиться и привлечь к себе внимание – либо его безжалостно затопчут на импровизированном танцполе, либо произойдёт что-то ещё более бесчеловечное. Поверить в возможность справиться с накалившейся ситуацией Тору не мог. В конце концов, не врали же рассказанные в сети истории?!

Красные шторы покачивались от движений тел – какой умник додумался не снять что-то настолько травмоопасное перед тем, как устраивать вечеринку? Как много нелогичных действий, как много отчаяния собралось в этой комнате. Какая скука! Тору поморщился, когда запах впитавшегося в пространство алкоголя стал смешиваться с душком чужого пота и рвоты. Пальцы начали мелко дрожать, звук стал острее и ярче: голоса перебивали низкосортные песни с неразборчивым текстом. Тору слышались японские слова, перемежающиеся с развязным и тягучим русским матом – дышать становилось всё тяжелее. Он сделал глоток из найденной под столом бутылки – нечто оказалось слаще и резче, чем пиво, но значительно плавнее, чем водка. На горлышке холодели следы чьей-то слюны, на стекле – отпечатки влажных пальцев.

Юра оставил его здесь и попросил подождать пару минут. Пара минут, по ощущениям, длилась не меньше получаса, и сейчас, когда Тору понял, что из стихийно собравшегося зоопарка пора было как можно быстрее уходить, перед ним встала неразрешимая для пьяного ума дилемма.

Нарушить обещание, уйти одному, возможно, оказаться втоптанным в лужу чьей-то рвоты и умереть, захлебнувшись водой из унитаза, или дождаться Юру в окружении едва держащихся на ногах тел, прокисающего алкоголя и уже прокисших закусок, отравиться ими и всё равно умереть? Выходом была только смерть, поэтому Тору, недовольно простонав что-то на японском, остался ждать.

А вдруг Юру тоже затоптали? И лежит он теперь один, собирает на лицо отпечатки пыльных подошв. Вот же друг, пожалуйте. И ведь даже не кинулся искать. Или он просто подцепил девчонку и хорошо проводил время? Воспоминание о прощальном взгляде Юры породило на душе новую волну тревоги. Нужно искать. Нельзя не искать.

Тору поднялся на ноги, покачнулся и тут же врезался в чью-то мягкую грудь. Слишком мягкую для мужчины. Чего стоило бояться больше, чем пьяных женщин? Почти все самые жуткие истории происходили именно с пьяными женщинами!

– А ты чего не танцуешь? – спросила девушка, бесцеремонно хватая его за плечо. – Порадуешь меня танцем?

– Я жду человека, – отмахнулся Тору, дёрнув плечом, – не могу.

– Я тоже человек. Кира.

Девушка посмеялась, подходя ближе. Теперь их тела разделяло меньше одного шага, и сердце Тору стало биться в такт льющейся из колонок безвкусицы.

– Я правда не танцую, – сказал он, с трудом отлипляя от себя девушку, – Кира.

 В голове всплыла финальная серия «Тетради смерти» в русском дубляже, и Тору едва не хлопнул себя по лбу. Ягами Лайту он подарил бы не один медленный танец, но навязчивой незнакомке… Он был просто бессовестно пьян.

– Ну это пока, – сказала Кира, увлекая его за собой. – Расслабься и получай удовольствие.

Они оказались в гуще толпы: мигал свет, из дрожащих колонок гудели басы, из-за их плотной пелены пробивались звуки чьих-то причмокивающих губ. Поцелуи звучали ещё хуже, чем выглядели, – мокро, скользко и грязно.

Не слушая предостережения совести, Тору уставился на целующуюся парочку. На его глазах невинная ласка становилось полноценной прелюдией. Мужская рука, удачно подсвечиваемая неоновым светом, плавно схватила девушку за волосы и уверенно потянула назад, вынудив её запрокинуть голову. Тору ощутил прикосновение чужих пальцев на своём затылке, почувствовал, как приятно ломит шею в неестественном изгибе – вниз прилило позорное тепло. Наверняка у него покраснели уши, но разве можно было это заметить в пятнисто-полосатой темноте?

Проблему нужно было решить как можно скорее. Он вновь попытался отодвинуться от девушки: при любом неосторожном движении на его жизнь ляжет несмываемое пятно стыда. Подумать только, от позора, который протянется за ним до самого выпускного, его отделял всего один шаг. Один пьяный шаг на, должно быть, ужасно неудобных каблуках.

– Ты мне нравишься, – прошептала Кира, коснувшись губами мочки его уха. – Не беги от меня, дурачок.

– Я, – вдохнул Тору и забыл выдохнуть; затем вдохнул ещё раз, – я…нет. Нельзя.

– Посмотри вокруг, – он послушно огляделся: перед лицом танцевал не меньше, чем бесовской лимб, – можно всё. И нам тоже.

Кира уверенно притянула его к себе за ворот футболки – свободно висевшая кофта сползла с плеча, а длинные ногти едва не поцарапали шею – и прижалась губами к губам.

Тору вздрогнул, замерев в полусогнутом положении. Разыгравшееся возбуждение в то же мгновение улетучилось, оставляя после себя мучительную пустоту и фантомную тяжесть. Первый поцелуй. На периферии сознания на самом деле происходил его первый поцелуй. Здесь, в таком гнусном месте, кишащим, как тараканами, пьяными полулюдьми, среди алкогольной вони и похотливых вздохов. Унижение, сплошное унижение и позор! Ему никогда не отмыться от прилипшей к коже грязи! Он закрыл глаза и отдался ситуации так, как отдавался бы самому себе, будучи пьяной возрастной женщиной. А дальше – туман.

Тору нашёл себя на том же месте, с которого он ушёл. Не случилось ничего страшного. Поцелуй ощущался как глоток из грязной бутылки – вкус алкоголя, смешанный с кисло-сладкой слюной, гладкость внутренней и шероховатость наружней стороны губ. Это действительно должно было ощущаться так? А как же бабочки в животе и трепет в груди? Вспыхивающая страсть, возбуждение или симпатия? Желание никогда не прекращать ласку и погрузиться в неё с головой? Тору не испытывал ничего, кроме неловкости и лёгкой неприязни – ещё хуже, чем с Мисаки Рин. Ему хотелось помыться и больше никогда никого к себе не подпускать. Разве поцелуй не должен был быть его инициативой? Романтика, цветы и свечи, несколько интересных свиданий, на которых он бы показывал свои лучшие стороны? Над его идеалами жестоко надругались, а он даже не успел среагировать! Теперь Кира наверняка думает, что он остался доволен. Конечно, какой мужчина в расцвете сил не мечтает оказаться в объятиях женщины, жадной и страстной, всем видом показывающей, насколько ей необходим именно тот, кого она видит перед собой? Тору не был тем, кто мечтал. Он, скорее, был тем, кто боялся и хотел поскорее забыть о произошедшем.

«Это не кончится никогда!» – в ужасе подумал Тору. Если случившееся, на самом деле, хорошо продуманная насмешка? Теперь Кира разболтает всем о его неудаче и лишит его возможности быть счастливым – ему придётся уйти из университета, стать никем среди никого и потерять остаток жизни – и всё из-за совершенно ненужного и глупого поцелуя! Пьяные мысли путались, но одно Тору хорошо понимал – он был ужасно расстроен и разочарован.

– Я видел, как ты крут.

Над ухом раздался радостный голос. Слишком радостный для сложившейся ситуации.

– Не смешно, – сухо ответил Тору, упав головой на поджатые колени. – Я был совершенно растоптан, и всё потому, что ты не соизволил прийти вовремя! Ещё и пялился на мои мучения, да?

– Ну я же пришёл, – Юра сел рядом и, совсем не изменившись в лице, сделал глоток неизвестного мутного напитка, – за твоё здоровье!

– Такое унижение.

– Расти большим, добрым, умным и стань хорошим человеком, – продолжал Юра.

– Настоящий позор. Как я в зеркало на себя смотреть буду?!

– А ещё не грузись. Ты классный, когда позволяешь себе быть собой. Знаешь, какой классный? Ой, – протянул Юра, – очень-очень. Я бы на её месте тоже тебя присвоил. Молодец девчонка, умничка.

– Она просто изнасиловала меня своими губами!

– Да брось ты, – махнул рукой Юра. Тору его жест оскорбил и заставил ещё больше засомневаться в себе.

– Не брошу.

– Она просто поцеловала тебя. Я же видел. Может, хотя бы немного живее станешь?

– Это ты её попросил? – вдруг предположил Тору. Ему стало горько и больно. – Ты решил поиздеваться надо мной? Среди толпы пьяных животных, я меньше всего ожидал этого от тебя! Ты называл себя моим другом! Да я тебе всё рассказывал, а ты…

– Тебе, кажется, надо проветриться, – спокойно сказал Юра, отмахнувшись от обвинений, – ну-ка поднимайся!

Он схватил Тору за промокший в следах алкоголя рукав и потянул на себя. Тору, несмотря на темноту, заметивший «бабочковый» румянец на его щеках, поддался и вяло зашагал за ним. Его мучила обида и острейшее чувство несправедливости. Ему хотелось прямо здесь и сейчас провалиться под пол и навсегда исчезнуть, но интерес к заставлял Тору идти вслед за Юрой. Он пытался расслышать за шумом шарканье собственных ног и чужие резвые шаги.

– Куда ты такой невыносимый, а? Ну почему ты такой?

Выйдя на улицу, Тору глубоко вдохнул тишину, создаваемую монотонным воем машин. Рев моторов был намного приятнее стучащей по вискам музыки. Тору смотрел на лицо Юры: тонкая, чуть бледная, кожа легко пропускала льющийся изнутри свет. Светлые глаза, светлые волосы, светлый голос, душа и смех – весь он выглядел слишком чистым, уже не похожим на клише ангелом, пришедшим не из этого мира не для этого мира. Тору и раньше видел людей славянской внешности, но ни один из них, пусть ещё более голубоглазый и беловолосый, не был похож на проснувшуюся на небе звезду. Тору смотрел на Юру и не понимал, стоит ли перед ним в самом деле живой человек: бледные волоски, рассыпанные по лицу, поблескивали в лучах фонарей и отдалённо моргающих фар. Юра по-прежнему выглядел отмеченным смертью ребёнком, но смерть его не представлялась Тору безобразной. Никаких костлявых рук и чёрных одеяний, лишь неугасаемое серебряное свечение, поднимающее незапятнанную душу над незапятнанным телом.

Тору блаженно вздохнул: дружить с таким, как Юра, казалось настоящей удачей. Был ли он достоин? Они никогда не касались друг друга, и у Тору не было шанса ощутить теплоту чужой кожи. Он мог, основываясь на догадках и наблюдениях, только предполагать, что Юра ещё не был мёртв – об этом говорил лишь коснувшийся щёк румянец. Мёртвые не краснеют.

Поняв, что Юра смотрит в ответ, Тору отвернулся, попытавшись состроить самое непринуждённое выражение лица. Ему показалось, что от усилий мышцы вокруг глаза задёргались. Он неуклюже сел на стоящую рядом одинокую лавку. Деревянные панели неприятно скрипнули, лежавший под ногами окурок размок в следах густой слюны. Тору наступил на него ботинком – бумага бычка расклеилась и обнажила глубоко впитавшиеся в неё размохрённые волокна. «Снаружи всё выглядело не так удручающе», – подумал Тору. Будто в самом деле кто-то сгнил изнутри.