Длиной в неизвестность

Кисть вывела на бумаге ярко-синий мазок. Тору надавил на неё чуть сильнее – ворсинки разошлись веером, прочерчивая себе путь. Красный, оранжевый, голубой, светло-зелёный, много фиолетового и шлифующего белого – краски расползались по бумаге в орнаменте улиток, папоротников и расходящихся по воде кругов. Тору водил по бумаге кистью и пальцами, смешивая оттенки до тех пор, пока те не стали походить на невнятную абстракцию без конца и начала. Его руки дрожали, голова кружилась, а зрение становилось всё более туманным и расплывчатым. Солёная капля стекла по щеке и упала близко к центру листа – красочные лучи разошлись от неё темнеющим венцом, объявшим голову странника.

Тору смахнул с кожи слезу, оставив на лице высыхающий цветной штрих. Он смотрел на получившуюся картину с довольством и болью, но не мог выпустить чувства на бумагу. Работа выходила искусной и искренней, но всё равно казалась недостаточно живой. Тору видел оставшегося на листе себя, гниющего за решёткой Танаку Иори, озлобленного и глупого Ойкаву Юити, пишущую любовные письма Мисаки Рин, целующего низкорослую любовницу Акияму Ясуо и рыдающую мать, сжимающую в руках осколки битой посуды.

Тору с хрустом оторвал от другого листа маленький кусок и синими чернилами вывел: «私は欠場します»

Он осторожно, стараясь не смазать краску, приклеил записку на заднюю сторону картины и устало взглянул в окно. Веки потяжелели и пейзаж стал казаться картонным и плоским. Ветер стих, с улицы доносился лишь редкий гул машин. Начало светать: небо наливалось кровью, возобновлялось движение и фонари выглядели всё более бледными. Будильник прозвенел ровно в шесть часов пятьдесят четыре минуты. Тору провёл по экрану пальцем и вновь вслушался в утреннюю тишину дома: мать ещё спала, соседи двигали мебель, а шорох его одежды заполнял звенящую пустоту между стен.

В ванной Тору почти не разглядывал своё лицо: умылся прохладной водой, лениво почистил зубы и пригладил разлохмаченные волосы. Вбежав в кухню, захватил с собой завтрак и рюкзак, в который наспех сложил ещё вчера собранный халат и первую попавшуюся под руку тетрадь. Из дома Тору вышел, не дожидаясь пробуждения матери. Он не хотел ничего слышать о своём болезненном внешнем виде, бледности и усталости. Ей достаточно было бросить в его сторону одно неудачно подобранное слово, и он весь день мог проходить в размышлениях о болезни и смерти. У уставшего разума не было сил на терзания о чем-то прочем, всю энергию Тору планировал направить вовне. Именно поэтому он решил провести ночь без сна: организму нужно было отвлечься от мыслей, чтобы попросту не сойти с ума. Конечно, он сделал это не из-за участившихся мыслей о Юмэ и боязни снова его не встретить.

Сойти с ума Тору боялся: сумасшедшие казались ему людьми совершенно непонятными и несчастными. В глазах бывших одноклассников он был именно таким: странным, нелюдимым и иногда пугающим. Себя таковым Тору не считал, но не признать факты не мог: даже Юмэ говорил о его избранности.

«Юмэ тоже был избранным», – подумал Тору, споткнувшись о пропущенную ступеньку. Точно. Сегодня ему ни в коем случае нельзя отвлекаться от настоящего момента, иначе с ним непременно случится беда. Если пропущенная ступенька почти стоила ему целой одежды и здоровых костей, то к чему могла привести невнимательность на дороге? Его план сработал безупречно – разве может кто-то бояться за жизнь сильнее, чем человек, желающий себя убить? Теперь он даже не подумает о том, чтобы беспокоиться за приписанные матерью несуществующие болезни или висящее на шее прошлое! Все силы лишённое сна тело направит на выживание, а остаток – при лучшем исходе – отдаст учёбе.

День запомнился Тору смутно и ветрено. События отпечатались в мыслях отрывками и вскоре стали напоминать старое штопаное одеяло: лоскуты порванного дня криво легли на фон спешащего времени – картина выглядела плачевно и гнусно.

Вопреки ожиданиям, тревога не стихла, но пострадала внимательность и концентрация. Тору приходилось по нескольку раз переспрашивать – он чувствовал себя безнадёжным глупцом, будучи не в силах вспомнить базовый материал, в котором без труда ориентировался ещё несколько дней назад. Юра надоедал вопросами о самочувствии, но вскоре оставил его наедине с закрывающимися глазами. Тору не помнил, как закончил учёбу и вышел на улицу, но чётко ощущал на лице покалывание ветра.

– Ты уже носишь перчатки, – заметил Тору. Юра посмотрел на него, наверное, вопросительно. Разобрать не получилось – перед глазами поплыло, и он растерянно замер.

– Ношу, – ответил Юра, – а с тобой что-то не так, но спрашивать я больше не буду.

– Я не выспался, – признался Тору, понимая, что в мыслях не появляется ни одного уместного оправдания, – немножко. Чуть-чуть.

– У нас привычно, – пожал плечами Юра, – мало кто высыпается.

– Я привык высыпаться. А сегодня соседи шумели, – соврал Тору, надеясь, что краснеющие уши можно будет списать на прохладу ветра.

– Тогда пойдём ко мне спать, чтобы не мешали, – предложил Юра, – одному дома – тоска.

– Спать, – выдохнул Тору. Больше всего он хотел закрыть глаза и не открывать до следующего дня. – Меня, наверное, ждут. Мама сведёт с ума всех, если я не вернусь вовремя.

– Я ручаюсь за твою безопасность. Нельзя же всё время торчать дома и грузить себя.

– Нельзя, наверное, – задумался Тору. Недалеко засигналила машина, гудок заставил его вздрогнуть. – Но я привык так. В тишине и темноте, наедине с мыслями.

– У тебя все мысли какие-то…не такие, – сказал Юра, – слишком тяжёлые. Ты из любой ситуации сделаешь катастрофу. А я хочу, чтобы ты почувствовал себя человеком и перестал думать. Ну или думал сердцем, если так понятнее.

– Хочешь, чтобы я боролся с пагубными привычками? – спросил Тору, набирая короткое сообщение матери. – Курение, мысли. Что проще бросить?

– Ты сейчас не куришь, но грузишься, – усмехнулся Юра. Он дал Тору шутливый подзатыльник – ткань перчатки приятно проскользила по волосам.

– Почти подушка, – мечтательно вздохнул Тору.

– Не думай, что дома я позволю тебе спать на своей руке.

Юра резким движением убрал руку: Тору покачнулся и поморщился от яркого света – на мгновение мир прояснился и показался ему болезненно знакомым. Как долго он не видел насыщенных красок…неужели очередной сон? Он не сдержался и заснул посреди дороги? Приятное сновидение… Тору почувствовал, как губы растягиваются в расслабленой улыбке. А больше он не почувствовал ничего.

Шаг восьмой. Борьба с собой – на чьей стороне?

Тору вздрогнул, открыв глаза. Первым, кого он увидел перед собой, был Юра. Снова улыбающийся без причины и уже готовый придумать глупую шутку, от которой станет неловко всем, кроме него самого. Или это вновь будет что-то совершенно русское. Русские шутки Тору любил и любил гораздо больше, чем японские комиксы.

В этот раз его сон сопровождала лишь темнота: ни одного сюжета, ни одного лица и ни одного события, способного хотя бы немного напомнить о прошлом. Вопреки ни на день не оставляющей надежде, Юмэ так и не вернулся, бросая Тору наедине с его одиночеством.

– Ты всё ещё помнишь про это тряпьё? – вдруг спросил Юра, потянувшись. В руках он держал старый учебник фармакологии. Тору поморщился, заметив, как с пожелтевших страниц сыпется пыль. – Ну ты и спишь, конечно. Сказал что-то про полиэстер, – уточнил Юра, – знаешь, каково мне было в тот раз? Мой молчаливый друг-чудак вдруг спрашивает меня про полиэстер, это же настоящее безумие!

– Так я и думал, что ты всегда считал меня чудаком, – нахмурившись, сказал Тору.

– И что ты тогда обо мне подумал? – спросил Юра.

– Тогда ничего, – Тору, потерев мутно видящие глаза, понял, что разговор повернул не туда, – а потом подумал, что ты идиот.

– Это ещё почему? – Юра похлопал по странице учебника, обращая на него внимание Тору. – Это ты, смотри. У бензольного кольца узкие глаза, ты знал?

– Именно поэтому, – обиженно отвернулся Тору. Ему не хватало драматизма, способного раскрасить жизнь. Всё чаще он не мог различить притворство и истину: что-то внутри неизменно откликалось на язвительные шутки друга и желало быть ими поглощенным.

– Почему? – переспросил Юра, шурша страницами и делая кривые пометки. В его почерке Тору видел отражение игр жизни: если случайно соскочить взглядом со строки, текст превратится в неделимую вязкую кашу.

– Потому что ещё на первом курсе я думал, что ты хочешь со мной подружиться. А слышал-то только «Привет, Азия». Думаешь, это забавно? – спросил Тору. Голос его звучал непривычно даже для него самого: чересчур монотонно, но при этом жеманно и сладко. Вспоминать свои по-японски аккуратные конспекты становилось тошно.

– Ты говоришь так, будто я украл твой первый поцелуй, – Юра посмеялся, перечёркивая вылезшую из-под карандаша формулу. Тору удивлённо уставился на его руку – Юра выглядел палачом, и ему ничего не стоило бы зарубить человека с такой же беспощадной жестокостью. – Да чего, я дважды одно написал.

– Сотри, – подсказал Тору. Он чувствовал, как царапины, остающиеся по следу карандаша, оседают на его коже. – А расизм это ничуть не весело.

– Я так ещё час потрачу, – ответил Юра, замирая и оглядываясь по сторонам. – У вас, японцев, так и принято, да? У тебя даже в комнате порядок? Я так не смогу жить, это тяжело. Будто в операционной.

– Я стану хирургом в будущем, – сказал Тору, потирая затёкшую шею. – Я не могу жить в хаосе.

– У тебя хаос внутри, – Юра вдруг посерьёзнел и поднял на Тору совершенно холодный, истинно русский взгляд. – Тут.

Юра резким движением, при этом не причинив и толики боли, толкнул Тору в грудь. Тору не почувствовал дискомфорта, будто на том месте, где Юра только что искал хаос, много лет не было ничего, кроме пустоты. «Я стеклянный, – подумал Тору, вслушиваясь в отзвук глухого удара о рёбра, – сосуд из стекла».

В подтверждение своей почти мужской чести Тору попытался ударить в ответ, но Юра резко вскочил на ноги и отшатнулся от него, как от настоящего чудовища. Он смотрел, не отрываясь, будто действительно искал внутри хотя бы что-то, способное дать ощущение, что звенящая пустота обошла его стороной. Тору казалось, что на него смотрела сама смерть. От взгляда Юры исходило ощущение скорого прощания, и это неосязаемое касание вдруг показалось единственно верным, несущим нежность и разрушение последним зовом помощи, попыткой оставить свои надежды в памяти другого человека, чтобы он пронёс их сквозь годы и не дал им сгинуть в небытии.

Юра одной ногой был в могиле. Тору не нужно было подтверждений: лёд, замерший и обернувшийся вокруг его сердца, говорил правду, не тратясь на слова. В этот раз тревога не разбрасывала по ситуации свои шипастые тени. В глазах напротив не было прежнего напора: Юра боясля, что Тору поймёт, но Тору знал наперёд. Тору видел его страх, читал, как открытую книгу, с лёгкостью проходя даже самые запутанные места. Он знал наперёд, но не мог объяснить возникшее в груди чувство даже самому себе. Будто у него были две любимые вкусные конфеты, и он ходил с ними, ломая голову, какую съесть первой, а потом упал, и обе они разбились об асфальт, превратившись в сладкую крошку. Больше на них не было тех витиеватых ярких узоров – лишь белый порошок в местах мелких сколов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.