Длиной в неизвестность

Юра говорил, что, несмотря на стресс из-за переезда, здоровье его не беспокоило. В самом деле, он ни разу не кашлянул, когда они говорили по телефону и видео. Тору продолжал ему верить даже спустя многие километры и разные часовые пояса.

***

Сначала Тору подумал, что ему привиделось всё, что он чувствовал, но позже он заставил себя смириться с реальностью. Юра действительно писал всё реже. Его речь становилась более сухой и сдержанной. Иногда Тору казалось, что он отвечал на сообщения из вежливости, так, как это делают менеджеры онлайн-магазинов, боясь потерять даже неплатёжеспособного клиента и репутацию. Это мучительное молчание, проступающее надувшимися каплями крови из свежего пореза, едва не заставило Тору снова прилипнуть к бутылке. Когда-то совсем не пьющего Тору, на вечеринке давшего обещание не прикасаться к алкоголю.

Он терзал себя мыслями, пока, наконец, не наступил день, которого он больше всего опасался. День, в который Юра не написал ни одного сообщения. Тору не почувствовал, что его мир рухнул в одно мгновение, а земля ушла из-под ног, нет. Он шёл к этому на протяжении недель мелькающего на периферии одиночества, готовился, хотя до последнего сохранял надежду, что худшего не произойдёт. Наверное, в глубине души он предвидел это ещё тогда, когда Юра только сообщил о своём переезде. Поэтому всё, что почувствовал Тору сейчас, это облегчение, наступающее с нажатием курка.

«Вот и всё». Судьба решила. Всё всегда происходит вовремя.

Мысли мешают дышать

Т: /напиши мне, как будет время/

На экране под пальцами остались влажные следы. Руки дрожали, лежащий на груди ноутбук подпрыгивал в такт биению сердца. Сериал давно перестал быть интересным: ровно в тот момент, когда Тору не смог прогнать из головы мысль о том, что тогда, в Шереметьево, видел Юру в последний раз.

Телефон молчал. Молчали певшие за окном птицы и шумные магистрали – было до отвращения отчётливо слышно, как на кухне жарилась рыба. Юра вот рыбу ел только в роллах. И не жарил. И не любил готовить. Тору знал про Юру так много, что иногда казалось: слишком. А потом любые «слишком» в пух и прах разбивались о реальность.

В комнате пахло огурцами и прогорклым маслом. Мать звала подходить к столу, но Тору чувствовал, как пальцы намертво вцепились в телефон. Снова. Снова оно. Спустя столько времени. И ведь даже под алкоголем не просыпалось или просыпалось так незаметно, что терялось за разговорами или застилающей лицо туманностью.

Глаза забегали в поисках спасительного якоря, свободная рука стала хвататься за лежащие рядом предметы, стараясь зацепиться за ускользающую действительность. Воздух царапал горло, грудь сдавило напряжёнными мышцами, Тору оттолкнул ноутбук, вскочил на ноги, едва не споткнувшись о провода, распахнул окно и стал судорожно вдыхать вечернюю прохладу в безуспешных попытках ею насытиться. Рядом не было Юры. Не было того, за кого он выученно хватался и на кого по привычке сбрасывал лежащий на плечах груз.

– Давай живее, – позвала мать. Дать ей узнать о происходящем значило подписать себе приговор, обрекающий долгие годы безрезультатно ходить по врачам. Проблемы всё равно не найдут – Тору знал, что обладал до обидного крепким здоровьем.

Ему оставалось только ждать. Ждать и, дыша «по квадрату», умножать трехзначные числа. Как же он, в самом деле, устал.

Когда дышать стало легче и страх отступил, оставив после себя едва ощутимую дрожь, Тору лениво зашагал в сторону кухни.

– Прости, что долго, – сказал он, постаравшись натянуть естественную улыбку и непринуждённое выражение лица. У Юры это получалось мастерски просто.

Мать, оторвавшись от плиты, бросила на него пристальный взгляд. Обстановка напомнила фотостудию или рентгенологический кабинет: Тору боялся испортить всё лишним движением ресниц. Как нужно было дышать, чтобы не показаться неизлечимо больным?

– Целыми днями в комнате сидишь, – сказала мать, поставив перед ним тарелку. Тору вдохнул поднимающийся над едой пар: аппетита по-прежнему не было, все мысли занимал лежащий рядом телефон. Он не мог не коситься на него всякий раз, как мать отводила взгляд.

– Но ты стал выглядеть более весёлым и счастливым, – добавила она, едва не заставив Тору рассмеяться, – приятно видеть тебя таким. А то ходишь бледный и скрюченный, будто тебе не двадцать один, а восемьдесят. И друзья у тебя появились, я смотрю. А девочку когда найдёшь? В Японии у тебя были такие симпатичные подружки, ты всегда женщинам нравился. С самого детства с тебя глаз не сводили. Бледненький, щупленький, а всё равно красавец. Внуков уже хочется понянчить, да и тебе ответственность не помешает. Что ж, всё дома в телефоне сидеть собираешься?

– Мам, – перебил Тору.

– А что «мам»? Учишься, подрабатываешь, скоро совсем приличные деньги получать будешь, как диплом получишь. Не видела я бедных стоматологов. А там уже и квартиры с машинами подтянутся.

– Мам, ну всё, – передёрнуло Тору. Не мгновение он представил себя выносящим из дверей роддома кричащий свёрток, обмотанный цветной лентой. Голубой атласной лентой, которой Юмэ перевязывал книжные стопки в Дримленде.

– Ты будешь хорошим отцом, – заулыбалась мать. Тору нанизал на вилку кружок огурца. – А дети какие красивые будут. Ну неужели никто не нравится? В клинике столько девчонок, умных, аккуратных. Понимаю, раньше, но сейчас-то чего не пообщаться? У вас и общие интересы есть, поладите быстро. Можешь приглашать домой, я наготовлю всякого. А эта твоя, Кира, или с кем ты там пил? Пьющая женщина – сущий кошмар, Тору. Но твоя незаинтересованность будущим меня пугает. У меня в твоём возрасте муж был, а через год я уже беременная ходила.

Тору молчал, скучающе ковыряясь вилкой в тарелке. Даже суп Нины Юрьевны выглядел аппетитнее. Общие интересы с девушками из стоматологии? Вряд ли кто-то из них был знаком с Юмэ или Юрой, а большего обсуждать не хотелось. Искусство в стенах клиники? Они с утра до вечера рассказывали ему, как красиво залеплять дырки в зубах, как правильно держать слюноотсос и как технично и быстро отмыть белые стены, от которых рябило в глазах.

Плита затихла, масло зашипело, соприкоснувшись с водой. Машина за окном засигналила, в ответ ей залаял соседский пёс. Телефон завибрировал. Тору вздрогнул, уставился в экран и бегающим взглядом прочитал сообщение:

7 группа: /кто хочет, гляньте пост/

Тору сразу отключил уведомления беседы группы и ещё нескольких диалогов. Он чувствовал себя так, будто месяц ночами трудился над проектом и по окончании работы понял, что ещё на старте неправильно запомнил тему. Развалившийся кусок рыбы стал выглядеть ещё более понуро. Тору снова воткнул в него вилку. Лизнувший кости металл издал противный скрежет.

Тору решил, что, если Юра не ответит ему в ближайшие пять часов, то он сегодня же прочтёт дневник вопреки обещанию. Молчание означало бы конец всему, на что он надеялся все эти месяцы. А там будет всё равно.

Он был дураком, раз до сих пор, даже приняв данность, надеялся: Юра писал так редко, что давно пора было отпустить прошлое и принять действительность, какой бы болезненной она ни была. О звонках Тору даже не мечтал.

Прицепился к человеку, а у него там, на другом конце земли, уже давно идёт своя жизнь, как сам Юра, весёлая и насыщенная. Не этого ли он хотел? Не по этой ли причине настоял на переезде и согласился взвалить на свои плечи бремя страдания? Может быть, у Юры в планах уже была семья? Может быть, скоро должен был появиться тот самый кричащий свёрток с голубой лентой? Тору поморщился. Юра не мог так быстро. Это было бы совсем не по-человечески.

Терять ещё одного друга было страшно. Но неопределённость ранила сильнее; теплящаяся в груди надежда давала стимул вставать по утрам.

Юра заменил ему Юмэ, но в один момент перестал быть заменой. Когда это произошло? На той вечеринке? Когда вытащил его почти из-под поезда? Когда в очередной раз позволил выплакаться? Или когда впервые позволил стать для себя особенным?

Тору хотелось выть от отчаяния. Его начинало по-настоящему ломать. Если бы он знал, что разлука будет ощущаться так, позволил бы Юре сесть в самолёт? Тору стал сомневаться. Он уже жалел о принятом решении и лишь заветное «был(-а) в 7.24» позволяло сохранять трезвость рассудка. Юра наверняка стал гораздо счастливее. А ради этого он, как всё ещё верный и лучший друг, должен был немного потерпеть. Ни одна боль не могла длиться вечно – в конце концов, однажды он в последний раз закроет глаза.

– Ты почти не поел ничего, – мать вклинилась в мысли, и Тору с трудом подавил подступающую волну раздражения.

– Я сыт, – ответил он, вставая из-за стола, – ел после работы.

– Тогда оставь, – она забрала тарелку и поставила её в холодильник, – потом доешь.

К горлу подкатила тошнота. Он схватил телефон и вернулся в комнату. Оставшийся на полу ноутбук продолжал показывать сериал и почти неслышно гудеть. На картинке герои были счастливы, а актёр потом повесился. Тору надеялся, что Юра всё-таки не повесится, а действительно проживёт достойно. Надеялся, что всё происходящее не было ложью во спасение непонятно чего.

Среди толстых томов медицинской литературы, глубоко в ящике Тору нашёл подаренный Юрой блокнот, погладил обложку подушечкой пальца, щёлкнул переплётом и задержал взгляд на первой странице.

Увидев знакомый почерк, он резко захлопнул блокнот и стыдливо отвернулся. Любопытство боролось с совестью: не прошло даже пяти часов, как он готов был отказаться от данного в аэропорту слова.

У Юры было столько друзей, но блокнот достался именно ему. Почему? Потому что он искренне считал, что Тору был роднее и ближе? Считал, что только он сможет понять?

Писал ли Юра об истинной причине своего переезда? Кто бы сорвался вот так, в чужую страну, оставив в родном городе всех близких людей? Юра всегда был беззаботным, непредсказуемым и шутливым, он никогда не относился к жизни слишком серьёзно, часто полагаясь на судьбу, но при этом он никогда не был глупцом. Он без усилий учился почти лучше всех на курсе и справлялся с самыми сложными задачами, его ум был быстр и ясен, а спонтанные решения ни разу не оказывались провальными.

Тору убрал блокнот на место и упал на кровать. Ему послышалось, что за спиной раздался смех.

Ю: /Скучаешь по мне?/

Задремавший Тору до потемнения в глазах резко вскочил с подушки. Юре ещё было до него дело. Юра вспомнил. Юра, слава Богу, был жив и здоров.

Т: /Скучаю. Боюсь, что ты не приедешь больше. Ты приедешь?/

Ю: /ты так пишешь что мне сейчас самому станет грустно отвечать на твои вопросы

в ближайшее время не приеду а там посмотрим.

ничего не безнадёжно да?

готов поспорить что ты сейчас сидишь с унылым лицом

не делай так

Тору прекрати сейчас же

Тору я не могу на расстоянии вытирать тебе сопли/

Тору читал сообщения и смеялся. Конечно, Юра отдал блокнот именно ему. Он знал его так хорошо, что никто не мог и рядом стоять. Тору не ожидал, что снова будет на грани того, чтобы расплакаться. А Юра знал. Наверняка, чувствовал. Наверняка, ему тоже было больно не писать и ещё больнее – писать. Безвыходная ситуация, из которой он точно нашёл бы выход.

Т: /Не плачу я/

Ю: /но уже рядом с тем

завтра запишу тебе голосовые на все случаи жизни будешь слушать скучать по мне и плакать/

Т: /Лучше звони/

Ю: /стараюсь/

«Ничего ты не стараешься, – подумал Тору, отвернувшись от экрана, – а я жду, как дурак».

Юра прислал короткое голосовое, в котором желал Тору доброй ночи, хорошо выспаться и удачного следующего дня.

Он переслушивал его три ночи подряд, пока Юра не прислал с десяток голосовых и завершающее их короткое: «Читай, больше не хочу ждать». С запятой. Наверное, впервые за всё время их общения.

Сначала Тору замешкался, но позже понял, что только что получил разрешение. Он запер дверь в комнату и, включив свет, сел за стол. Перед ним лежал тот самый блокнот, который никак не давал ему покоя.

Тору глубоко вдохнул и, успокоив сердцебиение, скрипнул стеснительным переплётом. Первые несколько страниц были жестоко вырваны: обрубки бумаги волнами торчали наружу. Тору нерешительно к ним прикоснулся. Повеяло холодом. На мгновение ему показалось, что он держал в руках историческую ценность, принадлежавшую давно покойному человеку.

Тору посмотрел в правый угол первой страницы. Май. Май, в который он осмелился сделать свой шаг. Как символично.

Вторая страница. Дата…десять лет назад? Нет, предыдущая страница была написана позже и, по-видимому, неумело вклеена вперёд. Её вид казался случайностью, поэтому сначала Тору не обратил на неё внимания, но интерес заставил его вернуться.

Шаг тридцать восьмой. Дневник снов Юмэ

«Пролог не должен писаться позже эпилога, но и всё то, что я писал здесь, тоже не должно было существовать. Я пишу это, зная, какой конец будет у нашей истории. Я написал её до конца, от корки до корки.

У Вселенной свои законы, которых мне, к сожалению или к счастью, никогда не понять. Создавая мир по её образу и подобию, я не думал, что смогу сделать его настолько масштабным. Я вообще редко думаю, когда что-нибудь создаю. Помнишь, я однажды сказал, что быть создателем – слишком большая ответственность? Я именно это имел в виду. Сейчас ты, наверное, не понимаешь, о чём я говорю, но, прочитав эти записи, надеюсь, сможешь меня простить. Я не сумасшедший, ты знаешь. А я знаю, что ты сможешь понять меня, если захочешь.

Этот дневник никогда не имел адресата. Я записывал в него всё, что считал важным, но действительно важное началось с той страницы, которую ты в дальнейшем назовёшь первой. Поэтому я вырвал остальные листы и сжёг их, не видя ничего ценного в том, что на них осталось. Знаю, что не обидишься на косноязычие. Используй переводчик, если что-то покажется слишком русским, странным или двусмысленным. Но почти с твёрдой уверенностью скажу, что ты всё понимаешь правильно.

И, пожалуйста, не забивай себе голову всякой ерундой. Я страсть как не люблю унылых людей. Почти всех, за редким исключением.

Не знаю, с какого момента этот дневник твой. Но если он у тебя в руках, то всё уже складывается лучше, чем могло бы.

– Юра»

Тору зажмурился, попытавшись прогнать наваждение. Он несколько раз перечитывал «пролог» и пытался осознать то, что было в нём написано. Создатель, история, – пока что всё выглядело граничащей с безумием бессмыслицей, но не казалось похожим на неудачную шутку. Он доверял Юре и поэтому продолжил читать. К тому же, Юра попросту не умел неудачно шутить.

**/**/****

«Акияма Тору. Встретил кого-то нового. Похож на китайца, но нет, японец. Выглядит всегда растерянным и немного глупым. Слишком вежливый. Понаблюдаю чтобы понять. Назвал меня «Юмэ». Не знаю что значит, но звучит хорошо и сладко, как будто латте разлили на новую скатерть. Только латте не воняет кислятиной».

Тору почувствовал, как тело сковали мурашки. К горлу подступила тошнота и подступала всякий раз, когда он натыкался на по-детски криво написанное «Юмэ». Это не могло быть правдой. Это просто не могло случиться на самом деле.

Тору крупно трясло. Он продолжал листать страницы, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание.

**/**/****

«Всё больше чувствую, что мой английский отстойный»

**/**/****

…

«Дни совсем серые. Хочется чего-то нового, но все собеседники – тоска. Скучаю по Крису. Какая нелепость»

**/**/****

«Снова наткнулся на того японца. Слишком часто спит днём если вправду японец. Но поговорили занятно. Ерунда про родителей хорошо разбавляет скуку. И эти его стишки…правда чудак, его мать говорила чистую правду. Его английский ещё смешнее моего, нелепый и угловатый. И сам он какой-то беспомощный. Футболку надел почти как у Криса только с журавлями. Крис рассказывал столько историй про них»

Тору помнил эту футболку. Тогда Юмэ сказал про неё что-то неопределённое, но попросил больше не надевать – блокнот в точности пересказывал события давно прошедших ночей.

Поначалу Тору думал, что он наговорил чего-то во сне, а Юра, посчитав это смешным и нелепым, решил так над ним подшутить. Или вдруг домыслил уже рассказанное и превратил в историю. Но он точно не мог написать всё настолько дословно, полагаясь лишь на ночной лепет и вырванные фразы. Не мог с ювелирной точностью попасть в события каждого дня даже со своей гениальностью и способностью схватывать всё на лету.

Если Юра в самом деле… Он был тем самым Юмэ? Был человеком, ещё в детстве ненадолго заставившим его поверить в себя? Это не укладывалось в голове. Тору хотел связаться с Юрой как можно быстрее, но решил для начала собраться с силами и дочитать дневник до последней страницы. Чего бы это ему не стоило. Может быть, в самом деле, совпадение? Может быть, ему по-прежнему кажется и в конце Юра напишет, что он пьяным рассказал ему лишнего?

Чтобы не опозориться и не выставить себя дураком, ему нужно было продолжать читать, несмотря на сжимающую сердце боль. Даже в шутку воспоминания по-прежнему вызывали яркие эмоции. Тору чувствовал себя оголённым нервом, касающимся голых проводов.

**/**/****

«Японец всё ещё думает что я – это он, только внутри. Что-то про игры подсознания говорил, но уже не пугался. Помню, мне и самому было страшно, когда только спланировал это всё. Вообще не понимаю как так вышло. Сказки, сказки, а оно вон как. Сегодня даже смеялись. У него отец чихнул так громко что даже меня напугал. Я узнал что во сне можно слышать, когда Крис заснул под музыку. Я тогда на него всю ночь просмотрел. Скучаю»

Крис? Кем был Крис, о котором Юра постоянно писал? Кто-то из его бывших друзей? Но дневник сейчас был не у Криса. Только Тору мог прикасаться к этим страницам. Этот блокнот, исчерченный хаотичной детской пунктуацией, сейчас принадлежал ему. Только он заслуживал написанного в его честь пролога.

**/**/****

…

«Взял перерыв от японца, пусть картинки свои посмотрит. Даже интересно стало что он там рисует. Локация старая, нужно будет показать ему горы, если ещё встретимся. У него там своя Фудзияма, а я ему – Кавказ или Альпы. Безвкусица»

Тору помнил день, в который Юмэ перестал выходить на связь. Тогда он почувствовал себя чуть менее растерянным, чем сейчас. Прошлое казалось болезненно свежим. Он продолжал читать, с головой погружаясь в воспоминания. Внешний мир для Тору перестал существовать: остались лишь он, Юмэ и прыгающие на желтоватых страницах строки.

Дальше описывался Дримленд. Юра, как и сам Тору, видел его местом, не знающим горя и зла. Теперь у него не оставалось сомнений, что Юра и Юмэ были одним человеком. Он почувствовал, как с шоком что-то внутри щёлкнуло и встало на место. Цепь его жизни замкнулась, превращаясь в кольцо притягательной вечности. Стало понятно, почему именно с Юрой он смог забыть про Юмэ, почему чувствовал себя настолько счастливее, находясь рядом, и почему безоговорочно верил в каждое его слово.

Потому что за всю жизнь был привязан только к двум людям. К одному самому близкому человеку, сейчас живущему за многие километры от него, но при этом находящемуся на расстоянии вытянутой руки.

**/**/****

…

«Больше не увидимся, Тору. И плевать на столько лет и столько всего. Так будет правильнее. Не могу. Я не смогу простить себя, если не остановлюсь сейчас. Прости. С тобой было по-настоящему здорово и почти по-взрослому».

Тору почувствовал, как что-то больно ударило его со спины. Тот день. День, в который он видел Юмэ в последний раз. Он был каким-то непривычно зажатым и тихим, а потом и вовсе стал злиться на мелочи, на которые раньше не обращал никакого внимания. Значит, были причины. И для их молчаливого прощания тоже были.

Тору боялся, но не мог не предполагать. Он в очередной раз всё понял. Понял, что май был самым верным решением. Понял, что из-за недомолвок, наверное, потерял Юмэ во второй раз.

**/**/****

…

«Я всё-таки грешный. Правильно говорили, что я неправильный и дефектный. Какой же я мерзкий. Я думал, мне показалось, что я такой человек. Но я, наверное, таким родился или испортился уже после. В любом случае, я заслуживаю худшего».

…

«Я уже всё, что мог, сделал. Пытаюсь меняться, но у меня ничего не выходит. Это моя природа или я делаю что-то не то? Не хочу писать. Даже писать противно».

Тору не понимал, о чём писал Юра, но через страницы чувствовал боль маленького человека, оставшегося наедине со своими проблемами. Если бы он мог обнять его в тот момент, то что бы сказал? Как мог бы заставить поверить в себя?

О чём он мог переживать? Казалось, что совсем юный Юра впервые заглянул внутрь себя и увидел там что-то по-настоящему пугающее. Но за всё время их общения Тору не смог найти в нём ничего, что вызывало бы отвращение. Может быть, он ничего не замечал, потому что был похож на Юру в своём несовершенстве?

Слишком много мыслей. Слишком много предположений, спрашивать о которых было бессовестно и неловко.

**/**/****

«Мне кажется, даже отец не поймёт. Не напишу больше ничего, пока не стану нормальным. Или вообще умру. Стыдно молиться и смотреть Богу в глаза. Простите меня».

От следующей записи Тору стало плохо. Он сглотнул, прижав ладонь ко рту. Пересохшее горло дрогнуло, заставив его закашляться.

**/**/****

«Отца не стало сегодня вечером. Теперь я никогда и никому ничего не расскажу. Скучаю по Тору. Но ему бы, наверное, тоже не рассказал. Не хочу терять последнего друга, которого, вообще-то, уже потерял. Сам. Потому что трус и дурак. И Бог таких не любит.

С новым годом»

Юра тоже скучал по нему. Скучал, но почему-то не решался связаться. Тору всё ещё не мог понять, что в себе он так сильно ненавидел, – наверное, Юра ошибался на его счёт и зря отдал блокнот в такие неумелые руки. Тору так долго боялся быть полезным, что сейчас, будучи не в силах оправдать возложенные на него ожидания, испытывал колкое чувство вины.

Юрин отец в самом деле умер в новогоднюю ночь. Какое отвратительное и подлое совпадение.

Следующая запись была сделана почти через год – почерк стал ровнее, но реще и напористей.

**/**/****

«С Олей вообще ни о чём. Как будто в спортзал сходил. А думал совсем о другом»

Тору почувствовал, как к лицу прилила краска. Ну нельзя же было писать о таком! Ещё и так бесстыдно… Он, немного поборовшись с совестью, перелистнул блокнот в конец, но, заметив, что страниц осталось не так уж много, продолжил там, где остановился.

**/**/****

…

«Мне только принять остаётся, да? С Олей расстался. Даже не скучаю. Я и вправду гнилой человек. Тётя права, что моё место в аду с лжецами, предателями, убийцами и содомитами. В вуз скоро. Поступил на бюджет. Радости никакой, конечно»

Тору захотелось безжалостно наказать тех, кто заставил Юру поверить в свою порочность.

Сломленный ребёнок, продолжающий улыбаться, несмотря на оставленные на теле ожоги. Сейчас Тору особенно хорошо понимал, почему всё это время искренне восхищался Юрой: в нём с самого детства читалась внутренняя сила, способная преодолеть любые преграды, тогда как сам Тору едва мог перешагнуть через забор детской площадки.

Дальнейшие записи датировались годом их первой встречи в реальной жизни.

Юра не написал по этому поводу чего-то особенного, но было понятно, что он сразу узнал Тору в «одногруппнике-иностранце с забавным акцентом».

Дальше Юра писал редко и кратко, но в каждой строке скрывалось то, что Тору мог считать настоящим сокровищем. Судьба дала ему шанс взглянуть на жизнь и самого себя глазами человека, с которым он провёл свои лучшие годы.

**/**/****

…

«Он всё такой же унылый и нерешительный. Либо я вырос, либо это правда перестало быть проблемой»

**/**/****

…

«Целовался с Кирой. Не понравилось. Думал, она меня с ним забудет, а ему тоже не понравилось»

**/**/****

«Рассказал про Дримленд, помнит. Я удивлён, что помнит. И меня помнит. Значит, не зря всё. Так хорошо стало, что чуть не сболтнул»

Тору улыбнулся: а как хорошо играл-то! Про «фэнтези японское» рассказывал и едва не бредом называл – неужели так боялся признаться? Но почему? Хотел подшутить над ним, притворившись ничего не понимающим простаком?

**/**/****

«Было хорошо, когда со мной жил, а стало совсем плохо. Переживаю всё-таки, но он согласился лечиться. В последнее время как-то дышать тяжело. Молюсь за нас»

**/**/****

«Самое приятное в том, что я чуть не помер, это то, как он смешно со мной носился. Чувствовал себя первенцем в бесплодной семье. А ему на таблетках лучше не становится, и я вообще не знаю, что делать. Ходит чуть живой, с кровати еле-еле встаёт. Стараюсь быть рядом и молюсь»

Внутри ощутимо кольнуло. Он действительно заставил Юру так сильно переживать. А Юра ведь сам только из больницы вышел. Этот период Тору вспоминал с горечью и сожалением. Им обоим пришлось тяжело, но, наверное, такой была плата за доставшиеся им обрывки счастья?