Длиной в неизвестность

**/**/****

«Поговорили по телефону. Уютный такой разговор получился. Не хочу думать о том, что попаду в ад. Хорошая ночь»

Ну вот и дочитал на свою голову. Эмоции смеялись вместе с описываемыми событиями. Тору казалось, что вместе с короткими предложениями он заново проживал все лучшие моменты прошлого. Как поразительно у них совпадали взгляды на прекрасное – Юра будто описывал всё его же словами.

**/**/****

…

«Кира хотела меня, а я Киру не хотел. В общем-то, всё, но Кира была настойчивой. А я сбежал, почувствовав неладное. И как знал. Слава Богу, что сбежал. Спасибо, отец, если ты надоумил. Ты меня принял, видимо. И я уже принял. Разве Бог создал бы меня изначально падшим?».

«А вообще тяжело. Не думал, что впервые коснусь его щеки так. До сих пор чувствую, как жжёт ладонь. Пусть в этом жжении будет всё наше отчаяние. Как глупо я коснулся его. Я часто думал об этом моменте, ещё когда мы впервые провожали закат на Дримленде. Он тогда так пялился, что даже мне стало неловко. А ведь не видел меня даже. Я был так себе красавец, ни о чём не жалею. Теперь я не знаю, сколько мне осталось, и даже не могу предположить. Совсем не знаю, что должен успеть сделать до того, как умру. Обычно люди живут на полную катушку и веселятся, но как-то не хочется. А он смотрит так, что я совсем не понимаю, что должен делать. Сказал, что мог бы меня поцеловать, но не поцеловал. Хорошо, наверное, что не поцеловал. Что имел в виду, говоря, что был счастлив во сне? Я не могу угадывать его мысли в такие моменты. Мне так паршиво из-за того, что я ударил.»

Юра мучил себя виной из-за такой мелочи? Тору не мог заметить в нём ни тени переживаний. За свою невнимательность и безразличие было стыдно, но поздно. И что значило это «Теперь»? Почему Юра писал о смерти, хотя в тот момент ничто не выдавало присутствия тяжёлых мыслей? Почему Тору узнавал обо всём только сейчас? Разве это не было подло по отношению к нему? Но мог ли он жаловаться, будучи единственным человеком, прикоснувшимся к Юриным тайнам? Наверное, Юра просто не мог сказать больше: не хотел или не умел – сейчас было уже неважно. Тору переживал, что, больше года прожаловавшись на свои проблемы, он так и не научил его делать то же.

**/**/****

…

«Как можно так напиваться? Я же совсем забыл, когда коснулся его в первый раз. А сейчас вспомнил и улыбаюсь. Теперь мне даже не обидно. Обидно только, что плохо помню. И что не знал раньше и тратил время впустую. Но все вовремя»

Тору вжался в стул, почувствовав, как грудь сковывает болью. Значит, он знал. Значит, ему не было противно или плохо из-за случившегося и он его простил. Значит, действительно говорил об этом, лёжа на песке в парке. Тору чувствовал себя идиотом. Он с трудом заставлял себя читать дальше.

**/**/****

«Его сигареты всё невыносимее. Кашель трудно держать, внутри всё горит. Пью гадкие сиропы, чтобы полегче, но есть и сладкие. Создать свою Вселенную, но мучиться из-за прикосновения. Это даже звучит нелепо, так непродуманно. На кого я оставлю Дримленд? Так давно там не был. Одному плохо, с ним не хочу, а кому-то другому там не место. Не хочу впутывать в это Тору. Я, кажется, его единственный друг *перечёркнуто*.

Кому ещё подойдёт Дримленд? Там всё в его картинах. После того, как мы перестали видеться, я разрисовал стены его стихами. У него раньше был такой…странный русский. Но хорошо для японца. Его родители придурки. Хорошо, что они развелись, так на одного придурка стало меньше, и теперь Тору в России. Только он переживал, конечно. Но переживания часто ведут к чему-то хорошему. А мне не то, чтобы страшно, но как-то не по себе. Будто оставляю что-то важное. Или кого-то. Мать будет плакать, если со мной что-то произойдёт. Я же так похож на отца»

Юра снова писал о чём-то тяжелом. Его мысли метались от радости к грусти и обратно – Тору чувствовал, что его качают и убаюкивают на крутых волнах. Всё больше получалось поверить в то, что Юмэ и Дримленд были реальными и ждали его в Торонто.

Уже не хотелось кричать или плакать. Импульс отошёл на второй план, уступая глубине переживания. Чувств было настолько много, что Тору не испытывал ничего, кроме замешательства и растерянности.

**/**/****

«Проклятая коробка и проклятый я. Так виноват. Не смогу жить с этим. Правда, как больной, как извращенец и сталкер. Не знаю, зачем понадобилось, он же и так мой и со мной. Я отвратительный друг. Ему, наверное, противно, и он никогда со мной больше не заговорит. Так страшно терять снова»

До этого момента в дневнике Юры не было ничего о коробке. Она была случайностью, чуть не разрушившей их крепкую дружбу. Тору понял, что принял правильное решение, простив это недоразумение. Как бы сейчас сложилась жизнь, продолжи он обижаться?

**/**/****

…

«Я сплю или он наконец-то стал вести себя по-мужски? Теперь я уверен, что отдам дневник именно Тору. Поэтому, Тору, ты будешь это читать. Теперь давай на «ты». Знаешь, я рад, что ты стал смелее. У нас ещё есть время, мы молоды и полны сил, чтобы увидеть этот мир в лучших красках. Перед тобой красуюсь – видишь, как заговорил?»

**/**/****

…

«Это всё произошло быстрее, чем я ожидал. И достаточно неожиданно. Твоё перепуганное лицо стоило всего, что случилось. Как будто я стеклянный и вот-вот разобьюсь. Не ожидал хоть раз увидеть меня смущённым? Я сам не ожидал. Я какой-то другой теперь. Просто как раз в такие моменты забываешь о мелочах и делаешь так, как чувствуешь. Видишь, как много пишу?»

«Больно, на самом деле. Но ты не виноват, а то чувствую, что уже загоняешься. Я же знал, что в итоге так и будет. Спрашиваешь, почему не сказал? А я сам не знаю. Всё пройдёт. Хороший день. Не смущайся, не загоняйся, будь смелее, радуйся жизни и вспоминай с теплотой, если я не во всём облажался»

«Ничего ты не облажался!» – вслух произнёс Тору, покраснев то ли от возмущения, то ли от заполнившей комнату духоты.

**/**/****

«Я чувствую себя счастливым. Пишу утром, пока ты спишь. Потом лягу и притворюсь, что так и было. Спишь, как убитый. Мне нравится жить вместе, потому что ты классно готовишь, убираешь дома и мне не скучно. А ещё об тебя можно ноги греть ночью. Только не пинайся так. Не знаю, что тебе снится. В Дримленде ты жутко стеснялся спать со мной в кровати даже через это дурацкое стекло. Дурак, ну»

**/**/****

«В глазах от запятых ещё не рябит? Думаю, надо заканчивать эту писанину. При тебе писать не хочу, а без тебя я бываю так редко, что ты мне уже не друг, а брат. Ну или не брат, брат это другое, мне кажется, братьев многие ненавидят. Я тебя не ненавижу. Ты сейчас, наверное, уже знаешь, что я улечу скоро. Или я уже улетел. Да, наверное, улетел. И, наверное, сказал всё это вживую, но, чтобы наверняка, напишу ещё и здесь. Спасибо тебе. И наши последние дни были действительно крутые. Пожалуйста, не жалей ни о чём. И надеюсь, мы встретились не зря. Это же не просто случайность, это чудо. Значит, Бог от меня не отвернулся, если позволил всему сложиться так. Мне, кстати, было просто невероятно читать тебе на ночь Евангелие. Как благословение. Никогда никому так не читал, ты первый. И я не жалею, что именно ты был первым. И ты никогда не жалей об этом, понял? Ты всё меньше напоминаешь мне того унылого и забитого мальчика. Я вижу, как ты взрослеешь. Верю, что у тебя всё впереди: долгая и яркая жизнь, настоящая любовь и счастье, да? Я дружил со многими, но ты всё ещё мой самый лучший друг! (это если ты вдруг сомневаться надумаешь, а ты надумаешь, я знаю. Можешь вырезать и в рамочку поставить, я тебе даже восклицательный знак поставил, чтобы выглядеть, как придурок)

Давай не забудем друг друга. Чтобы, знаешь, дружба длиной в неизвестность. Потому что кто знает, что там ждёт дальше. Справимся. Прорвёмся. И где-нибудь встретимся. На Кассиопее»

Тору захлопнул блокнот и сполз на пол, обхватив руками дрожащие колени. Застоявшиеся в груди чувства начали выходить наружу, заставляя тело сотрясаться в рыданиях. Проклятый Торонто, проклятая Москва, проклятый Токио. Почему города играли в эти дешёвые детские игры? Почему судьба смеялась над ним? Почему сейчас? Почему нужно было рассказать всё именно сейчас?

Тору ненавидел Юру так сильно, что даже не мог на него как следует разозлиться: вся ярость застревала в кулаках и горле и оставалась внутри.

Он схватил телефон и по очереди включил голосовые. Юра всё так же радостно и улыбчиво желал ему доброго утра, удачного дня, продуктивной работы, приятного аппетита и чаепития, хорошей прогулки и встречи с друзьями, напоминал не забывать о здоровье и, конечно, о нём. Говорил, что по-дружески любит и ругает себя за то, что не получается писать чаще.

Тору включил последнее сообщение, наугад тыкнув в экран пальцем: слёзы застилали обзор и не давали дышать. Бегунок сдвинулся с места, и Юра заговорил, уже сдержаннее и медленнее, чуть хрипло и сонно:

«Я знал, что ты не будешь слушать до того, как прочитаешь, поэтому скажу сейчас, рассчитывая, что ты послушаешь позже: прости меня, если сможешь. Я раньше так редко извинялся, но это за все те разы. И в дневнике тоже. Прости. Я нигде не соврал, – Юра закашлялся, переводя дыхание, – и не совру, чтобы причинить боль» 

Тору швырнул телефон в пол, но, придя в себя, испуганно поднял его: по экрану расползлась тонкая трещина. Номер Юры он знал наизусть, но здесь, в этом маленьком электронном разуме, хранились гигабайты совместных фото, видео и диалогов. Диалогов, которые уже никогда не повторятся. Разве что на Кассиопее, в параллельной вселенной, где они прямо сейчас впервые встречались в стенах университета.

Тору набрал номер Юры. К удивлению, он ответил почти сразу, будто всё это время ждал подходящего момента.

Из трубки послышалось размеренное дыхание – вся ярость, которая вот-вот должна была вылиться наружу, растворилась в очередном плавном вдохе.

– Я приеду. Я завтра же возьму билеты и прилечу к тебе, слышишь, – судорожно хватая воздух, начал Тору.

– Не придумывай глупостей и успокойся, – ответил Юра, – я попросил тебя прочитать не для того, чтобы ты сразу же мчался сюда.

– Это на самом деле ты, – вслух произнёс Тору. Сейчас мысль о Юмэ и Юре вновь показалась ему невозможной. – Я не понял ничего из того, что ты написал про Вселенную, прикосновения и всё это… Я должен приехать, понимаешь? Я ничего не понял, совсем ничего.

– Тебе не обязательно приезжать, чтобы я объяснил ещё раз.

– Мне обязательно. Я не смогу здесь, я больше точно здесь не смогу. Я не выдержу, я не могу, не могу, не могу. Мне так плохо, Юр, я прилечу. Я прилечу завтра первым же рейсом, пожалуйста.

Тору раз за разом повторял рваное «не могу» и умолял непреклонного Юру разрешить ему приехать.

– Я понимаю тебя. Я виноват, прости.

– Почему ты не сказал сразу, если всё знал с самого начала? Почему я столько времени не имел права узнать правду и самому решить, что с ней делать? Почему ты всегда заботился обо мне, но в самом важном поступил как проклятый эгоист?!

Тору кричал. Тору было всё равно на мать, которая могла в любой момент зайти в комнату, на соседей, пытающихся выспаться перед тяжёлым днём и на завтрашнюю рабочую смену. Он кричал на Юру, безжалостно ругал его за такую несправедливость и, слыша доносящуюся из трубки тишину, злился ещё сильнее.

– Я понимаю, Тору. И хочу, чтобы ты понял, что я чувствовал, когда всё это делал, и почему я молчал. Сначала успокойся и, если хочешь, перечитай. Начало и конец, середину пропусти, если хочешь.

– Почему ты говоришь так, будто тебе всё равно? Почему я один заслуживаю считаться истериком? – Тору почувствовал, что заигрался, но не смог остановить льющийся изнутри поток мыслей. – Почему ты такой правильный и идеальный? Почему продолжаешь делать вид, что я один переживаю за то, что происходит? Я же знаю, что тебе не всё равно! Я же, чёрт возьми, видел тебя насквозь! Я знаю о тебе всё, ты можешь врать всем, кроме меня! Я ничего не понимаю…Юр, ничего не понимаю…

– Я обещаю рассказать всё, если ты постараешься поспать, ладно? Если ты всегда верил мне, поверь и сейчас.

– Тебе сейчас ничего не стоит просто бросить трубку и оставить меня одного, – Тору всхлипнул, чувствуя, как изнутри поднимается новая волна страха, – и больше никогда не позвонить и не приехать.

–Ничего не стоит, но я этого не делаю. Мне тоже важно поговорить с тобой, – объяснил Юра. Его голос успокаивал и возвращал ясность помутнившемуся рассудку. – И чем быстрее ты придёшь в себя, тем быстрее я расскажу. Я тебя не тороплю, если что. Тебе нужно время, чтобы переварить. Я понимаю. Могу поговорить с тобой, пока не полегчает.

– Да, пожалуйста, – чуть более спокойно выдохнул Тору. Он боялся, что звонок прервётся, и Юра навсегда останется минутами в исходящих. – расскажи что-нибудь. Как там в Торонто?

Юра рассказывал обо всём: о быте, о людях, о куче свалившихся на него забот, о нестабильном настроении и неожиданно сложной адаптации.

Тору вслушивался в каждое слово и постепенно отвлекался от мучивших его мыслей. Юра переключился на смешные истории и рассказывал их с привычными шутливыми интонациями. Только никто не смеялся – обстановка не располагала к веселью, но даже так было лучше, чем застыть в тишине.

– Подотпустило, – облегчённо сказал Тору, спиной откинувшись на бортик кровати.

– Слышу. Рассказать сейчас? У меня для тебя просто ещё сюрприз небольшой есть. Но только если не будешь скулить о том, как хочешь ко мне прилететь.

– Сюрприз?

– Да, но сначала я расскажу всё-таки? Самому не терпится. Иначе какая-то недосказанность, ты же уже прочитал.

Тору замолчал и на мгновение даже задержал дыхание, приготовившись слушать. Если Юра на самом деле сможет объяснить ему то, что было написано в дневнике…

В предвкушении он крепче сжал телефон в руке и, прикрыв глаза, увидел расползающиеся по темноте радужные разводы.

Шаг тридцать девятый. Наше последнее Вечное Лето

– Ну вообще, – Юра прокашлялся и сделал глубокий хриплый вдох. На секунду Тору напрягся, но вскоре беспокойство растворилось в оттенках голоса. – Я тебе про осознанные сны говорил уже. На самом деле, я сам не знаю, как это произошло, но, в общем, я научился управлять снами. Сначала своими: настроением, цветом, формами и прочим. Там даже локации настраивались, и я целые города строил. Ну мне уже тогда не по себе было, хоть и весело. Сам себе хозяин, делаю, что хочу, но какое-то чувство всё равно странное. А потом я и на других переключился. Не знаю, как. Просто однажды подумал о том, что было бы здорово с кем-нибудь так встретиться. И получилось. Крис. Я писал в дневнике. Он, кстати, из Канады и был, кажется. Но не подумай ничего такого, это просто совпадение. Но мы не могли разговаривать, всё было сплошной тишиной и скукой. И никакие локации не получались. Я думал, что потерял контроль, но потом попробовал как наедине с собой что-то в голове покрутить. И покрутил. Накрутил, в итоге, это стекло идиотское, но сразу всё стало слышно. Потом понял, что стекло реально нужно, там с энергиями что-то во время контакта двух подсознаний из одной сферы происходит. А с локациями так и не получалось. Потом я ещё с кем-то встретился так. Но не со всеми можно. Я потом уже понял, что таких, с кем получалось, мало. Не больше сотни, наверное, но всех я и не пробовал, – Юра шумно глотнул, – чай такой вкусный нашёл. Я потом фотку скину. Так вот, – продолжил он, – и вот так вот я общался. С Крисом больше всего, привязался прям. А потом Крис пропал резко. И до него вообще никак нельзя было достучаться. Умер, наверное. Да, думаю, умер, – в голосе Юры промелькнула едва уловимая печаль. – И я стал общаться с остальными, но было скучно до ужаса. И даже прикоснуться нельзя было. А ещё я стал понимать, что эта штука не универсальная, поэтому никаких фантазийных штук. Только подсознание. Причём, получается, только моё подсознание, потому что ни у кого не получалось создавать. У меня тоже не всегда, иногда приходилось договариваться с подсознанием на совсем безумные вещи. Мне тогда это ерундой казалось, потому что малолеткам всё время жить скучно. Теперь бы я уже по-другому действовал, но всё равно всё происходит вовремя и своему подсознанию я благодарен – это всё-таки действительно большой труд. Даже от тебя я максимум картин добился. Ну вот поэтому на английском общаться приходилось, благо, я его неплохо так знал. Потом тебя встретил. А дальше ты уже знаешь.

– То есть, – предположил Тору, – ты создал Вселенную снов?

– Типа того.

– То есть я сейчас общаюсь с Богом? – удивился Тору. Нет, ему определённо понадобится гораздо больше времени, чтобы всё осознать. Юмэ рассказывал о некоторых принципах работы Вселенной снов, но этого было мало.

– Нет, – твёрдо сказал Юра, – Бог один. Можешь верить, можешь нет, но я только по Его образу и подобию. Просто, так сказать, прокачался. Так каждый может. Мы все из одного теста, а Бог может творить. И мы, как дети Его, можем.

– Получается, каждый?

– Не знаю насчёт сейчас, но в будущем, – тепло усмехнулся Юра, – в будущем все смогут, наверное.

– В следующей жизни создам ещё один Дримленд, – в ответ улыбнулся Тору, – и мы снова будем там. Я бы вообще не просыпался.

– Знаешь, почему люблю общаться с тобой? – вдруг спросил Юра. – Потому что могу говорить то, что думаю, а ты даже не посчитаешь это религиозным бредом. И вообще бредом не посчитаешь.

– И всё равно не верится, – ответил Тору, забравшись на кровать и закутавшись в одеяло. – Я столько времени был с тем, кто создал мою мечту. Сколько раз ты спасал мою жизнь, знаешь?

– Это всего лишь повод. Ты никогда не хотел умереть на самом деле. Просто ждал перемен.

– Я чуть не шагнул под поезд, – напомнил Тору.

– Мы так часто делаем то, чего не хотим, что я даже не удивлён. Тебе на работу завтра, например.

– Помнишь мой график? – ухмыльнулся Тору.

– Угадал. А сюрприз потом, хорошо? Хотя это уже не совсем сюрприз, но оно важно. Хочу ближе туда, – Тору почувствовал, как на том конце Юра неопределённо махнул рукой, – чтобы уже ни о чём не думалось.

– Хочешь, чтобы я от любопытства умер?

– Да ты так поговорил со мной, что убить мало, – фыркнул Юра и, рассмеявшись, закашлялся, – я теперь тоже какой-то унылый. И дома один, как назло. По Москве скучаю. Сейчас бы в русский парк какой-нибудь. Не верится, правда. Здесь тоже хорошо, но вообще не так душевно. А если с Токио сравнить? Тоже же чувствуешь так?

– Чувствую, – согласился Тору, мыслями находясь далеко от Москвы и Токио. Он, полностью успокоившись и почти осознав всё сказанное, вновь ощутил сковавшую грудь боль. Уже не свою.

У Юры болело. Он молчал, притворялся довольным и даже почти счастливым, но, однажды сняв маску, уже не мог отшутиться и спрятаться за фальшивой улыбкой. Время научило Тору чувствовать боль Юры в её самых тонких оттенках. И сейчас, на расстоянии семи с половиной тысяч километров, он ощущал её особенно острой.

– Тогда ложись спать и высыпайся. Спокойной ночи, дурачок.

– Юр, подожди!

Звонок оборвался, и вместе с ним оборвалась вереница тяжёлых мыслей.

***

Тору решил продолжить Юрин дневник. В его жизни не происходило ничего яркого, но он всё равно почти каждый день вписывал в блокнот хотя бы несколько предложений. Отмечал он, в основном, внутреннее состояние, часто ограничиваясь короткими: «Грустно. Скучно. По-прежнему», «Одному всё больше невыносимо». Тору казалось, что идеей продолжить чужие мысли он испортил всё, что было написано раньше. Однако пролог Юры, в котором он назвал дневник «Их историей», отчётливо давал на это разрешение. Если в блокноте действительно была написана их история, то почему он не мог дописать её до точки? До самого конца и последнего вздоха.

«Давай не забудем друг друга», – уже сейчас Тору был уверен в том, что не сможет забыть связавшие их моменты.

Но если он продолжит в том же духе, то блокнота ни за что не хватит! Юра писал только о самом важном, а Тору тратил страницы на всякие глупости, теряя саму идею дневника. Разве их история, начавшаяся ещё в юности и до сих пор тянущаяся сквозь время и города, могла состоять из такой бессмыслицы? Однако что-то, исходящее из самой глубины души, подсказывало Тору, что он всё делает правильно.

«Ничего не происходит. Всё прошлое счастье кажется каким-то фальшивым. Неприятно писать это среди страниц, где Юра стойко переживал смерть отца и, – Тору обильно зачеркнул написанное чёрной пастой, – но я напишу. Потому что мои мысли тоже часть нашей истории».

Своё состояние Тору мог отличить от последней депрессии. То, что происходило сейчас, больше было похоже на скуку или подходящую к пику апатию. Ему ни в коем случае не хотелось умереть – особенно: нарушить данное Юре обещание – и при этом ничего не хотелось делать. Просто ничего – его жизнь превратилась в кардиографическую изолинию.

Пока в одну из ночей Тору не оказался в до боли знакомом месте.

Он несколько раз оглянулся, зажмурился и снова открыл глаза. Пейзаж оставался по-прежнему неизменным. Дримленд. Этот пейзаж был не чем иным, как давно потерянным Дримлендом.

Несколько минут Тору, не веря своему больному и помутнившемуся восприятию, стоял на месте и рассматривал открывшиеся виды: всё выглядело точно так же, как много лет назад: виднеющиеся из-за горизонта горы, голубое небо с редкими перьевыми облаками и поблескивающий вдалеке ручей. Тот самый, вдоль которого они с Юмэ на велосипедах ехали посмотреть на ночное небо.

Тору упал на колени и плавно пропустил между пальцев мягкую зелёную траву. Кожу обволокла утренняя роса, он приник к земле щекой и почувствовал, как на лице распустилась улыбка. Родная земля. Родная трава. Родной и самый близкий Дримленд.

Вечное лето. Вечное лето Дримленда приняло его касание и ответило почти невесомыми поцелуями прохладного ветра.

Тору открыл глаза и, перевернувшись на спину, широко раскинул руки. Он вдруг осознал, что смеялся. Смеялся так звонко, как никогда прежде: смех лился изнутри, пронизывал пространство и оставался где-то среди бегущих в вечность облаков. Тору гладил и целовал покалывающую кожу траву, обнимал редкие цветы и благодарил мир за долгожданную встречу.

Тору замер, всё ещё сжимая в руках податливые стебли. Если Дримленд был творением Юмэ, то значило ли это..?

– Я могу считать, что сюрприз удался?

Тору оглянулся, услышав позади знакомый голос. Он несколько секунд в растерянности смотрел на улыбающегося Юмэ и, вскочив на ноги, бросился к нему в объятия.

– Ай, – покачнувшись, Юмэ едва устоял на ногах.

– Подожди, – вдруг отпрянул Тору, – я только сейчас понял. Стекло.

– А, это, – махнул рукой Юмэ, будто не придав этому никакого значения, – мы встретились и даже касались друг друга. Теперь в стекле нет никакого смысла. Наконец-то ты видишь меня нормально. На таком фоне я красивее?

– Ты везде хорош, – уверенно ответил Тору.

– Как ты вообще привязался к кому-то, не видя даже лица?

– Эй, – он слегка толкнул Юмэ , но тот неожиданно поддался и упал на траву, утянув Тору за собой, – ты ко мне только из-за внешности привязался?!

– Стал бы я тебе написывать и названивать? – возмутился Юмэ, тыкнув локтем ему под рёбра. Тору засмеялся, дёрнувшись от щекотки. – Стал бы, а? Хочешь сказать, что ты красивее Киры?

– А ты хочешь сказать, что нет? – нарочито обиженно спросил Тору, перекатившись и нависнув над Юмэ. Тот с благодарностью выдохнул и перестал щуриться, прячась от солнечных лучей.

– Я плохой ценитель мужской красоты, – Юмэ выглядел растерянным и…милым? Тору не мог подобрать других слов, чтобы описать его смущённое лицо. – Но ты, наверное, похож на самурая.

– Ты покраснел?

– Это солнце, дурак, – Юмэ скинул его с себя ощутимым толчком в плечо.

– Жёлтое солнце, этот дурак, называющий меня дураком, говорит, что краснеет от твоей желтизны, а не из-за того, что считает красивым своего лучшего друга.

– Да замолчи ты уже! – Юмэ кинул в него небольшую горсть земли. Тору рассмеялся, в ответ кинув в Юмэ траву.

– Так хорошо не переживать о червях всяких и пауках, – он расслабился и закрыл футболкой лицо. Солнце больше не обжигало кожу, а растянувшаяся перед глазами темнота добавляла спокойствия. – Буду лежать так весь день. И ты мне не помешаешь.

– Не видел меня так давно и будешь валяться с закрытым лицом? Если хотел показать мне свой пресс, то я заценил, – посмеялся Юмэ, садясь и шумно потягиваясь. – А жуков я совсем убрал, да. Помню, как ты визжал из-за них раньше.

– Спасибо, не-ценитель мужской красоты, – довольно улыбнулся Тору.

– Да хорош тебе. Даже на наш дом не посмотришь? Не соскучился?

Тору тут же вскочил, едва не запутавшись в растянувшейся футболке.

– Хочу!

– Тогда пойдём, – Юмэ помог ему подняться, а Тору заметил, насколько непривычно было касаться его руки в Дримленде. Кожа Юмэ даже не казалась сухой и бледной, он выглядел обычным, нормальным, человеком. Будто между ними не было расстояния, времени, разлуки и смерти, смотрящей на пространство пустотой глазниц.