Огонь и ветер

– Вот и ты, маленький белый колдун. Ну как, полегчало немного?

– Да… Нет. Не знаю… – Я и правда не знал. – Кайзар, я слышал голос. В голове. Мне кажется, я схожу с ума.

– Нет, парень. Ты возвращаешься в свой ум. И не зови меня Кайзаром, это имя для старых бабок, что любят традиции. Для близких я просто Кайза. Держи, – он всунул мне в руки меховую флягу. – Здесь вода из ручья. Твое тело жаждет ее. Напейся как следует, а потом мы пойдем в хижину. Думаю, пока тебе не стоит возвращаться в становище. Поживешь несколько дней здесь. Эта земля приняла тебя и готова поделиться своей силой.

Вода была холодной и сладкой. Я припал к горлышку фляги и осушил ее до последней капли. Потом избавился от излишков влаги, отыскал в кустах свою одежду и, кое-как ее натянув, поспешил за степным колдуном, который уже шагал в сторону хижины.

Когда Кайза развел костер у старых каменных стен, я подумал, что вскоре нас ждет ужин, но этой надежде не суждено было сбыться. Едва только огонь разгорелся как следует, шаман подвесил над ним маленький котелок, в который набросал только каких-то трав и кореньев. Пахли они очень ароматно, однако же на еду это не походило. Я послушал жалобные песни своего живота, но ничего не сказал. Решил, что так, должно быть, надо.

Готовый отвар Кайза разлил в две глубокие деревянные пиалы и одну вручил мне.

– Пей, мальчик. Все до капли.

На ощупь пиала оказалась шероховатая, с щербинами по краю. Я втянул носом незнакомый запах, пытаясь угадать хоть одно растение, попавшее в котелок, но мне это так и не удалось. Все они были отсюда, из степи, и прежде я никогда не пробовал ничего подобного.

– Пей. Это не отрава. Хотя могу поспорить, ты ощутишь много нового.

Я сделал осторожный глоток – напиток был обжигающе горячим.

– Кайза, почему ты не зовешь меня по имени? И почему называешь мальчиком? Я уже давно не ребенок.

Шаман ответил не сразу, сначала тоже пригубил отвар.

– Потому что ты годишься мне в сыновья. И потому, что твое имя ничего не значит в этой земле. Я дам тебе новое. Такое, которое будет говорить о тебе и твоей сути. Или защищать тебя.

Я криво усмехнулся. Моя суть казалась мне не слишком-то красивой.

– В степи все имена говорящие?

– Да. Допивай, пока не остыло. Это нужно пить горячим.

Нужно так нужно. Я поднес пиалу к губам и осушил ее до дна. А после понял, что смертельно хочу спать.

– Ступай под крышу, там есть лежак и теплые бараньи шкуры. – Голос Кайзы показался мне далеким и похожим на шелест ветра. – Укройся получше, в тепле нужные сны быстрее придут к тебе.

Я поднялся, задумавшись, где может быть вход в эту древнюю лачугу. В сумерках глаза мои становились совсем бесполезны.

– Кайза… Скажи, ты вернешь мне зрение? – Я приложил руку к стене, чтобы нащупать дверь.

– Ты сам вернешь его себе. Если хватит смелости и воли.

– Но… Патрик сказал, что тут дело не во мне, а в моем проклятии.

– Нет, ты неправильно понял. Проклятье навлекло на тебя много бед, но они давно позади. Сейчас твой главный враг – ты сам. И спасения тебе нужно искать только в себе. Иди уже. Дверь справа, за углом.

Ощупью я нашел в хижине широкий лежак, на котором поместилась бы целая семья. Он был сколочен из досок и покрыт тюфяком, набитым высохшей травой. Кто бы ни соорудил эту нехитрую постель, мое сердце исполнилось благодарности к нему. Натянув на себя одеяло из овечьих шкур, я закрыл глаза и позволил себе провалиться в сон. Глухой и темный сон без сновидений.

Поутру меня ждала еще одна порция отвара. На сей раз травяной вкус был терпче и горше, чем накануне. Шаман вручил мне пиалу, едва только я продрал глаза, а после велел идти за ним. И я пошел. Удивительное дело: столько лет не доверял никому, но этому человеку поверил сразу. Как и Патрику.

Неровная тропинка вела нас вдоль оврага в сторону скал и наконец уперлась в горловину просторной пещеры. Нутро этой каменной норы дышало холодом и сыростью, как будто здесь открывался проход на Ту сторону. Кайза взял меня за плечо – совсем так же, как это делал Фарр, – и направил куда-то вглубь. Несколько шагов – и мы оказались у широкой каменной чаши, чьи контуры я с трудом различал в полумраке. По большому счету, о том, что это чаша, я догадался только по звуку воды, падающей в нее.

– Этот родник имеет большую силу, – сказал шаман, – и здесь, у истока, его сила особенно велика. Давай, мальчик, попробуй к ней прикоснуться.

Я провел рукой по краю чаши. Он был гладким, словно отполированным, и очень холодным. А вода оказалась еще холодней: мои пальцы скользнули в нее, точно в жидкое пламя.

– Ледяная! – этот возглас неудержимо сорвался с моих губ, хотя я вовсе не собирался ничего говорить.

– Да. В самый раз, чтобы унять излишек жара, который испепеляет тебя. Пей.

Я зачерпнул полную горсть воды и поднес к губам, но даже не ощутил ее вкуса. Только зубы заломило.

– Вот и хорошо, тебе хватит. Теперь иди ко мне.

Как только я встал, Кайза положил руки мне на голову, накрыв виски серединами ладоней. Я подумал, что это будет похоже на то, как мягко и бережно Патрик касался моего сознания, но руки шамана обожгли сильнее огня. Дыхание мое оборвалось, а тело изогнулось крутой дугой. Крик зародился в груди, но так и не вырвался на волю, рассыпавшись ледяным пеплом. Я распахнул глаза и попытался снова вдохнуть, понимая, что если не сделаю этого, то просто умру. Но вместо того вдруг увидел себя на краю темной бездонной пропасти. Она была черна, как весь ужас мира, и походила на ожившее чудище, чьих зубов нельзя рассмотреть.

– Падай, – сказал мне голос, которого я не знал. – Падай туда, белый колдун с севера. Только на самом дне ты найдешь то, что ищешь.

Дыхания во мне уже не осталось, а страх заполнил сознание до таких пределов, что и его не стало вовсе. Я закрыл глаза и опрокинулся спиной в черную пустоту.

– Смотри мне в глаза, уродец! Смотри. Мне. В глаза.

Отец схватил меня за волосы на загривке, не оставляя возможности отвести взгляд. Его зрачки были огромными, черными и страшными. Я видел в них только бескрайние пучины боли. Его собственной и моей, которой он жаждал.

– Я говорил тебе, чтобы ты не делал этого?! Ну?! Говорил?! – Тяжелая пощечина заставила мир вспыхнуть огненными снопами. Мне показалось, что моя голова сейчас оторвется и укатится прочь по тщательно отскобленному служанкой полу в отцовом кабинете. – Отвечай, выродок!

Я почувствовал, как слезы неудержимо катятся из глаз, смешиваясь с кровью из носа, но не смел утереть лицо.

– Да, отец…

– Так почему же ты снова распускаешь свои поганые руки?! Я мало тебя лупил, засранец? Мало?! Тебе не хватило? Ты не все понял?!

Еще одна затрещина взорвалась болью в моей голове, а следующий удар пришелся в грудь. Не устояв, я упал отцу под ноги и увидел мыски его сапог совсем близко – так близко, что мог бы пересчитать пылинки на темной, отлично выделанной коже.

– Вставай, уродец. Я покажу тебе, чего ждать, если ты не забудешь про свои фокусы… – Он сгреб меня за ворот и поднял над полом. Я снова оказался перед самыми его глазами – холодными серыми глазами гернийца, не знающими ни жалости, ни любви. – Смотри, выродок! Видишь меч? Помнишь, на что он способен в моих руках? Если еще хоть раз увижу, как ты делаешь это, я сам отрублю тебе половину пальцев. Понял?! Ты понял меня, гаденыш?!

Я понял. Понял очень хорошо. И навсегда запомнил яркий отблеск света на остром лезвии, которое выскользнуло из ножен.

За что ты так ненавидел меня, отец? Почему? Ведь эти пальцы, которые ты грозился отрубить, могли облегчить твою боль. Уже тогда. Ты боялся? Боялся, что моя Сила отнимет и твою жизнь тоже? Или это крепкая монастырская брага помрачила твой разум?

Я смотрел в непроницаемую черноту.

Я снова ослеп.

«Отец?!»

Лишь тишина в ответ.

«Я ведь был ребенком! Я же был просто ребенком! Как ты мог обойтись со мной так?!»

Мой крик был громче, чем грохот волн во время шторма, но оставался неслышим. Он сотрясал только меня, разрывал на части, раздирал в клочья мое тело и мой разум.

«Я ненавижу тебя, ублюдок! Слышишь?! Будь ты проклят, сволочь! Будь проклят твой меч и все твои слова! Это ты сделал меня таким! Ты отнял мое детство, ты создал мои страхи! Я не хотел быть как ты! Я не хотел этой дряни, сожравшей мою душу!»

Темнота прикоснулась к моим глазам, стала мной, а я стал этим мраком. И во мраке ощутил, как острое лезвие фамильного меча вспарывает тонкую кожу моих ладоней, уходит вглубь плоти, рассекая ее на части. Кровь залила руки, лицо и весь мир, заполнила собой все.

– Нет! Пожалуйста, нет! Не надо! Пожалуйста, только не руки! Не трогай мои руки!

Но лезвие пронзало вновь и вновь – с каждым разом все глубже, все больней и страшней.

– Я сделаю это, Кешт! Я сделаю все, что ты хочешь! Пожалуйста… не надо!!!

Не надо… Не надо больше боли. Ее слишком много…

Я сжался в комок, обхватил голову руками и превратился в ничто.

Меня нет. Нет нигде. Ни рук, ни глаз, ни мыслей, ни чувств.

Только пустота.

И мрак.

Падать было больше некуда, но я все равно падал.

Пока не увидел крошечный осколок света. Где-то на самом дне моего сознания.

Я прикоснулся к нему и опрокинулся в воспоминание, которого никогда не знал прежде.

– Смотри, у него твои глаза, Лорен. Такие же синие.

– А волосы как у тебя, Крис.

– Нет, приглядись внимательней… Они не просто светлые, они как будто сияют! Говорят, такие были у моего деда, пока он не поседел, как северный филин. Красивый вырастет мальчик… Я научу его владеть мечом и разбираться в людях. Какое же счастье – у меня наконец есть сын! Спасибо тебе, любимая… Скажи, как мы назовем его?

– Элиан.

– Хорошее имя. Для человека из достойной семьи. Мне нравится. Но что оно значит?

– Я не знаю… Оно пришло ко мне во сне.

– Лорен, ты такая чудачка! Люблю тебя… И этого мальчика я тоже уже люблю. Но тебя – все-таки больше! Если б ты знала, Лора, как сильно я тебя люблю!

«Люблю…»

Осколок света был таким крошечным, что, казалось, вот-вот погаснет.

Но он не гас.

И чем дольше я смотрел на него, тем ярче разгоралось теплое сияние, раздвигая границы мрака.

– Лиан, посмотри, это тебе!

Отец улыбнулся и протянул мне тонкий клинок в изящных ножнах.

– Потомок дарсов должен иметь свое оружие. Когда ты подрастешь, я подарю тебе настоящий меч, а пока пусть будет этот. Он детский, как раз по твоей руке. Ну-ка, проверь его баланс! Давай, сын, не стесняйся.

Я осторожно извлек маленький меч из ножен и положил на ладонь, как прежде учил отец. Да, баланс был прекрасен. И сам клинок тоже. В свои четыре года я был вполне способен осознать красоту и ценность этого подарка.

– Спасибо, папа!

Отец улыбался. И эта улыбка делала его суровое лицо самым лучшим и любимым в мире.

– Будь осторожен, Элиан. Это настоящее оружие. Оно может ранить, а может и убить. Никогда не доставай его из ножен ради забавы и ради глупости.

– Я знаю, отец. Когда ты будешь учить меня?

– Скоро, сын. Сегодня. Но сначала я обещал твоей маме прогулку верхом. Только мы двое и никаких детей. – Он коротко усмехнулся и взъерошил мои волосы. – А после обеда мы пойдем в сад, и я дам тебе первый урок.

Я смотрел на него с восторгом. Я был счастлив. Счастлив как никогда после.

Едва отец и мама покинули дом, я понял, что это счастье разорвет меня изнутри, если ему не дать выход. И тогда в моих ладонях впервые вспыхнул огонь. Он был нежным, как мамины поцелуи, и сильным, как взгляд отца.

Огонь.

Начало и конец, оружие и защита, радость и боль – он был для меня всем. Он был мной, а я – им.

Я держал огонь в ладонях и смотрел на него без отрыва. Я видел его так ясно, словно и не было этих долгих лет слепоты.

Огонь, который мог обжечь кого угодно, но только не меня.

Я набрал полную грудь воздуха и выдохнул в ладони, позволив пламени разгореться до небес. Это было красиво. Очень красиво. Огонь заслонил меня от мрака, окутал всего, точно живой сияющий щит. Сквозь этот щит я взирал на искаженное ужасом и болью лицо отца. На то, как каменеют его скулы, как зарастают щетиной худые щеки, как тускнеют глаза, наливаясь кровью и брагой.

После того дня он редко бывал трезвым, никогда не улыбался и никогда не звал меня по имени. Брага пожрала его разум и разрушила его дух. Потеряв мать, я утратил и отца. Он пил много, заливая свое горе, но не находил спасения ни в кружке с пойлом, ни в яростных сражениях с невидимым врагом, после коих в кабинете все было посечено острым клинком. И тогда Кристан Даэл шел искать живого врага, который всегда был рядом. Он находил меня и придирался к любому делу, за каким заставал. Впрочем, это было нестрашно. Настоящее наказание ждало, если он становился свидетелем, как в гневе и страхе его «выродок» воспламеняет все свечи. Или бормочет во сне свои пророчества.

Я всякий раз думал, что скорее сдохну, чем позволю себе снова прикоснуться к источнику, который непрестанно звал и манил меня, но притяжение оказалось непреодолимым. Не замечать его было подобно попыткам перестать дышать. Чем больше я старался загнать эту жажду вглубь себя, тем отчаяннее она прорывалась по ночам.

Во снах я видел себя на берегу моря в темно-красном одеянии, и это одеяние давало мне право делать то, ради чего я был рожден, – исцелять людей. Я видел свои руки излучающими свет, и этот свет был способен распрямить изувеченное, вернуть утраченное, исправить внешнее и внутреннее. Я видел себя взрослым, сильным и свободным, полным огня и направляющим огонь в сторону мрака. А просыпаясь, рвался туда, откуда исходил этот зов, – в Золотую Гавань, в Красную Башню, где меня ждало другое будущее, полное ярких красок и света.

Где, я верил, не было места для боли…

Где наяву не нашлось места ни для той, которую я полюбил так сильно, ни для меня самого.

– Думаешь, ты избранный, Сокровище? Хах! Не смеши! Думаешь, это был твой выбор – прийти в Башню? Ах, боги, ты казался таким взрослым и мудрым, таким дерзким и смелым! Так знай же, глупец, это я посылал видения, зовущие тебя в обитель лекарей. Да, малыш, твой выбор – такая же иллюзия, как и твоя свобода. Ты рожден не для того, чтобы исцелять… о нет. Я сделаю из тебя убийцу. Идеального, безупречного и безжалостного. Но лечить людей ты, конечно, будешь тоже. До изнеможения, до судорог, до рвоты – пока не поймешь, что больше не можешь, не хочешь и не станешь делать этого никогда. Да, Сокровище, жаль губить твой дар, я и не буду. Ты сам откажешься от него однажды. И выберешь путь, который ждал тебя с самого начала! Скольких ты уже убил, малыш? Думаешь, я не знаю этого? Какой же ты смешной… Какой самонадеянный и глупый! Я вижу тебя насквозь. Да, боги отмерили мне не много Силы, но ее достаточно для того, чтобы призывать глупых мальчиков и направлять их на истинный путь. Что же ты молчишь, мой хороший? Я ранил тебя в самое сердце? Ничего, переживешь. А теперь встань и подойти ко мне. Я сказал: встань! Смотри мне в глаза, гаденыш! Смотри. Мне. В глаза!

Блеск обнаженного лезвия был таким знакомым. Только на сей раз вместо фамильного меча перед моим взором мелькнул изящный кинжал – длинный и узкий, как змеиный язык.

– Я вижу тебя насквозь, Сокровище. Я вижу все твои мысли и желания. Я знаю, чего ты хочешь… Добавить и мою жизнь в копилку тех, что уже собрал. Но знай, мальчик, я всегда буду на шаг впереди твоих помыслов. Я всегда ударю тебя прежде, чем это сделаешь ты сам. Я уничтожу тебя и твою сестричку, если ты попытаешься предать меня, своего наставника. Не веришь?

Лезвие сверкнуло и вонзилось в мою ладонь. Не во сне, не в кошмарных видениях, а наяву. Я не хотел кричать, я думал, что сумею удержать крик в груди, но не смог. И слезы не удержал тоже…

Мне было десять. Почти одиннадцать, но все-таки еще десять.

Этот удар стал первым из множества. За следующие два года Кешт изрезал мои руки так, что на них не осталось живого места. И с каждой новой раной мрак все верней заполнял мою душу, занимая место света, вытекающего вместе с кровью. Я хватался за один лишь тонкий луч – тот, что тянулся ко мне от девочки с карими глазами и чистым сердцем. Единственную нить, державшую меня над пропастью, в которую я так страшился упасть.

И всегда знал, что упаду.

– Твоя сила от демонов, уродец. Не смей прикасаться ко мне своими руками! Я не желаю иметь ничего общего с этой скверной! Поди прочь! Однажды ты увидишь… увидишь, маленький выродок, что твой отец был прав. Надеюсь, это случится далеко от нашего дома, и никто не узнает, что этот убийца – мой сын!

Одно неловкое движение – и бутылка с брагой опрокинулась, залив остатками пойла дорогой ковер подле отцова стола. А тот даже не заметил: он и сам упал лицом на стопку бумаг, закрыл глаза и, пьяно выдохнув, всхрапнул.

– Нет, папа… Я не такой. Я не убийца! – мой шепот был тише шороха листвы в саду за окном.

Как тяжело ненавидеть человека, который дал тебе жизнь… Человека, который так сильно любил твою мать, что потерял разум после ее смерти. Я мог понять его. Я был таким же, как он. Был плотью от его плоти и кровью от его крови. И именно его кровь сделала меня тем, кем я стал: колдовская сила передалась мне от отца.

«Папа! Папа! Пожалуйста, посмотри на меня! Посмотри, я стою перед тобой… Я больше не хочу бояться и доказывать тебе что-то. Я устал от ненависти. Папа, ведь ты же любил меня! Я знаю… Я знаю теперь, что такое боль потери… Я знаю, как мир рассыпается на части, когда рядом нет той, что была центром бытия, сердцевиной души. Папа, мне жаль! Я не хотел… Видят боги, не хотел!»

Тьма раскололась на части и осыпалась потухшими углями. Бездна качнулась мне навстречу и упала вверх, обернувшись небом, полным далеких звезд. Дохнула свежим ветром и растрепала волосы. Наполнила разум пронзительной холодной чистотой.

Что-то треснуло в моей груди и разошлось, обнажив под рваными краями источник света. Я взялся за них обеими руками и распахнул эту щель настежь, позволив потоку золотого сияния вырываться наружу. Возможно, мне лишь почудилось, но где-то вдали сумрачный человек с серыми глазами прошептал чуть слышно: «Мне тоже жаль, сын…»

Ветер подхватил его слова и унес прочь.

Я вздрогнул и открыл глаза.

6

Где-то сбоку от меня негромко потрескивал костер. Я слышал перезвон ручья, огибающего мелкие камни, и крики ночных птиц далеко в степи. Черное небо широко расстилалось надо мной во все стороны.

– Вернулся, – сказал шаман. – Долго же ты падал… За это время я успел найти для тебя новое имя.

– Долго? – Я с трудом сел, держась за пустую гулкую голову. В животе громко урчало от голода, а язык едва ворочался в пересохшем рту. – День прошел, да?

– Трое суток утром будет. – Кайза сунул мне в руки флягу с водой. – Пей. Легче станет.

Я осушил его мех до дна, а потом встал и, пошатываясь, отошел в сторону, чтобы избавиться от лишнего. Голова кружилась, как после той драки с Высочеством, когда он приложил меня о стену.

– А Фарр не пришел? – Сам не знаю, почему спросил это.

– Нет. У него другие дела.

Я посмотрел на огонь. Вот его я видел, да. И отблески этого огня на лице Кайзы тоже. А больше, считай, и ничего.

– Не все сразу, – услышал мои мысли шаман. – Тебе надо набраться сил после падения. Завтра утром довершишь начатое.

– Есть хочется, – ответил я, с надеждой думая про ужин. – На пустое брюхо трудно сил набираться.

– Еда тебе только помешает. Забудь о ней.

Так я и думал.

– Держи вот лучше, – шаман вручил мне миску, полную того самого отвара. Питье давно остыло, и запах его стал резким. Я сделал глоток и скривился. Горечь. Чистая горечь, как будто пытаешься пить свою давнюю боль, приправленную ненавистью и жаждой мести. – Не нравится? Тем лучше. Постарайся выпить все.

Я выпил. Одни боги – или демоны – знают, чего мне это стоило. Зато сразу стало понятно, почему еде не было места в моем желудке. Она бы там попросту не задержалась. Приступ тошноты скрутил меня так, что едва не вывернул все нутро.

– Ох… – Я зажмурился и, пошатнувшись, упал на колени. Тошнота накрывала волнами. – Кайза… ты точно не… отравить меня пытаешься… а?

– Нет, маленький белый колдун. Если бы я хотел тебя убить, твое тело уже давно растащили бы на части степные волки. Я-то как раз пытаюсь вернуть тебе жизнь.

– Знаю… – Мне кое-как удалось отдышаться и, хотя сердце все еще норовило выпрыгнуть из моей груди, тошнота наконец отступила. – Просто попытался пошутить… не очень удачно.

– Да уж, – хмыкнул Кайза. – С Дархи тебе не тягаться в этом ремесле.

– Почему ты зовешь его так? – думая о другом, я пытался отрешиться от тошноты.

– Чтобы он не забывал, кем является на самом деле.

– И… кем? – Мне и правда стало интересно.

– Он – дархисана. Тот, кто идет против правил. Тот, кто меняет мир. Твой наатха все время забывает об этом. Или хочет забыть.

Это Фарр-то против правил? Вот уж не похоже на него.

– Но почему? – вопрос сорвался с губ прежде, чем я понял, что ступаю на запретную территорию, куда сам Фарр ни за что бы меня не пустил.

Шаман усмехнулся.

– Придет время – поймешь, – сказал он. – Если только вы не утратите вашу связь.

Я ковырнул землю пальцем ноги и спросил, не рассчитывая на ответ:

– Кайза, откуда эта связь? Почему?..

– Один лишь Небесный Повелитель знает. Но ты не о том спрашиваешь. Тебе бы стоило задать другой вопрос. Что дадут вам эти узы.

– Что же? – Я почему-то не мог поднять глаз от углей, тлеющих на краю костра.

– Силу, мальчик. Очень большую силу. Ты ведь и сам это знаешь, верно?

Я промолчал.

Шаман поднялся со своего места и подошел к костру, тронул угли ногой.

– Ложись спать, – сказал он мне. – Завтра будет тяжелый день.

Едва только солнце высветлило мир, Кайза разбудил меня и поставил передо мной очередную порцию своего ужасного отвара. Помня о вчерашнем, я скривился, едва только почуял знакомый запах, но более ничем не выдал отвращения и хотел уже взять пиалу, когда шаман сделал предупреждающий жест.

– Подожди. Там еще не все. Дай мне руку.

Я протянул ему ладонь и вскрикнул от неожиданности, когда ее вдруг перечеркнула острая боль.

– Тихо… Не бойся. – Кайза держал меня за руку крепко, и капли крови, одна за другой, падали в чашу с отваром. – Раны на твоей душе слишком глубоки, одних лишь трав не хватит, чтобы закрыть их. Здесь нужна другая сила.

Он отпустил меня и следующим взмахом ножа рассек собственную ладонь. Кровь шамана смешалась с моей в глубине чаши, которая казалась глубже любого колодца.

– Вот теперь пей.

На сей раз горечь была настолько сильной, что я едва смог сделать пару глотков, а потом согнулся пополам и упал на землю, не в силах даже вдохнуть. Кайза успел выхватить чашу из моих рук, и я скорее почувствовал, чем увидел, как он сам пьет из нее, а затем выплескивает остаток в костер.

Воспоминания обступили меня со всех сторон.

Среди них не было места для светлых. Только для самых отвратительных.

«Нет! Нет… Подите прочь! Не надо!..» – Монстры с огромными горящими глазами жадно смотрели на мои пальцы, но я не мог даже пошевелиться. Тело сковал ужас: ни убежать, ни спрятаться – я не мог ничего, лишь стоять и смотреть, как темные жуткие чудовища тянут ко мне когтистые лапы. И вот уже один из когтей с размаху вонзается в мою ладонь. – Нет! Не-е-ет! Не трогайте меня!.. Мама! Мама, пожалуйста, где ты?!»

Я очнулся со всхлипом и увидел перед своим носом старый вонючий тюфяк, потемневший от времени и давно смердящий гнилью. Не было никаких демонов… кроме одного. Того, который украл меня из Красной Башни несколько недель назад. Дверь за моей спиной со скрипом открылась, и я услышал его насмешливый голос:

– Опять дурной сон, Сокровище? Еще парочка страшных пророчеств? Или по твоей ноге просто пробежала мышь?

Рука болела. Не во сне, а наяву. Не оборачиваясь, я прижал ее к груди и зажмурился. Боги наделили меня даром исцелять других, но собственные раны я никогда не умел лечить. Повязка уже насквозь пропиталась кровью, ее следовало сменить. Но я скорей бы сдох, чем сказал об этом Кешту.

– Вставай, поганец. Работа ждет.

Я не хотел вставать. Не хотел слышать этот голос. Ничего не хотел…

– Давай, ублюдок! Поднимайся! Хватит делать вид, будто ты не слышишь меня!

Удар сапогом под ребра. И еще один.

Я зажмурился посильнее, чтоб не издать ни звука. Этот демон не дождется моих криков. Больше никогда.

Никогда…

Воспоминания били наотмашь – одно за другим. О многом я успел забыть, многое спряталось от меня, но теперь эти осколки лезвий поднимались со дна и вонзались в сознание безжалостно и беспощадно. И среди них то, о котором я хотел бы забыть навсегда, но не мог, как ни старался.