Чужбина

– Нары, – пояснил из-за спины Виктор, – у нас это центр семейной жизни: здесь мы кушаем и спим. В детстве я делал на них школьные домашние задания, папа здесь же постоянно что-нибудь ремонтировал, а мама пряла шерсть или вязала варежки и носки.

Танечка с ужасом вспомнила, как ее бесили эти колючие вонючие коричневые, грубо вязанные маменькины подарки, которые в тайне, а то и открыто с первых дней их знакомства Танечка изгоняла из студенческого гардероба жениха.

– Я думала, что нары только в тюрьмах бывают.

– Не знаю, по-казахски их еще сәкі называют, типа топчан.

Нары застилал потертый шерстяной ковер с национальным орнаментом, а в углу, горой до потолка лежали сложенные разноцветные стеганые одеяла и курпешки12. У стен валялись небрежно брошенные яркие бархатные подушечки. Справа, между нарами и деревянным, крашенным голубой краской маленьким буфетом, ютилась низкая, выложенная из красного кирпича с встроенным в нее большим черным казаном печка. Напротив, на левой стороне, висели на вбитых в стенку огромных гвоздях кожаные уздечка и кнут, пара плащей, пальто и полушубок. В воздухе стоял неприятный кислый запах.

– Летом мы варим еду во дворе, – услышала Таня голос свекрови. В проем входной двери было видно, как Алтын снимает с натянутой перед домом бельевой веревки темного цвета слегка подвяленное на солнце мясо, над которым сейчас гудели мухи. – Пошли, поможешь мне картошку почистить. А я тесто для жайма13 замешу…

Обед накрыли на кухне. Хабхабыч разул резиновые калоши, взобрался на деревянный настил и в мягких кожаных черных сапожках прошел в сторону окна. Сел посередине ковра, умело поджав под себя ноги калачиком. Алтын постелила перед ним кухонную клеенку в ромашках. Раскидала по кругу бауырсаки14 и ломтики черного хлеба. Опять же по кругу поставила глубокие кисайки с нарезанными огурцами, помидорами и налитой сорпа15. Виктор принес и низко наклоняясь протянул отцу глубокую миску с еще горячим вареным мясом. Глава семьи достал из нагрудного кармана рубашки складной ножик и начал неспешно крошить баранину. Алтын, обжигая пальцы, внесла и поставила посередине клеенки широкую круглую эмалированную миску с лапшой и картошкой. Аккуратно выложила поверх их нарезанное мясо и залила блюдо кисайкой горячего и жирного бульона, в котором плавал кольцами нарезанный лук.

– Руки все помыли? – спросила хозяйка дома. – Дастархан16 накрыт, бешбармак17 готов.

Виктор скинул туфли, вскочил на нары и удобно разместился справа от отца. Оба подняли руки ладонями к лицу. Алтын осталась стоять возле печки и тоже сложила перед грудью ладони лодочкой.

Таня посмотрела на них и, не снимая обуви, лишь скромно присела на край настила. Ей не хотелось в это верить, но ее новые родственники, включая сына коммуниста, действительно собирались сейчас молиться. Хабхабыч на казахском языке долго и вслух бормотал какие-то заклинания.

Лишь после этого, как бы омыв лицо сухими ладонями, хозяин дома первым прямо рукой взял из блюда горсть мяса и лапши. Виктор и Алтын принялись тоже есть пальцами из общей миски.

Если бы у Тани не было высоко начесанной прически, то ее волосы сейчас бы встали дыбом. Ее стало подташнивать. Она прикрыла рот и выбежала из дома.

– Вот я дура! – Алтын испуганно смотрела вслед невестке. – Не догадалась. Она же городская. Надо было ей вилку и отдельную миску дать.

Виктор пустился вдогон за супругой.

– Давай сбежим отсюда, – закусывая губы, взмолилась Танечка, пытаясь вырваться из объятий настигшего ее мужа.

– Куда? Это же моя семья, и я обязан в совхозе отработать.

Таня только молча покачала головой. Чтобы как-то разрядить обстановку, Виктор повел супругу на речку…

От дома Хабхабыча тропинка вела по-за селом, мимо старой полуразваленной мельницы, огибала овраг и под увесистым уклоном спускалась в низину реки.

На крутом изгибе Илека, утопая в зелени, стояло каменное здание водокачки, а рядом плодоносил яркий и цветастый огород раздатчика воды. Все было обнесено плетенной из ивняка изгородью. Благо здесь предостаточно рос один из видов ивы, чернотал, который местные называли просто талой. На столбиках городьбы сейчас сушились десятки крынок и горшков, несколько вязанных из разноцветных лоскутков половых дорожек. На одной из грядок копошилась круглых форм женщина в маковом халате.

– Здравствуйте, крестная! – окликнул ее Виктор, остановившись у ограды.

Женщина резко выпрямилась, оглянулась на прохожих и радостно хлопнула себя в подол.

– Шоб тобi чорт побрав! – громко на все приречье крикнула хозяйка огорода. Она напрямую по грядкам уже бежала к ним с распростертыми руками: – Синко, Вiтенька! Глазам не хочу вiрити.

Таня не сразу сообразила, в чем тут дело. Алтын была казашка. Образ жизни, как и внешний вид Хабхабыча тоже говорил о том, что хоть он и немец, но наверняка принял мусульманство. В конце концов Таня видела своего Виктора голым, и он явно был не православным.

– Ты че, еще и крещеный? – шепнула, прижавшись к супругу, Татьяна.

Виктор улыбался во весь рот.

– Батя решил перестраховаться. Да и тете Ганне с дядей Мишей уж очень хотелось с нами породниться.

Чуть не сломав плетенок, крестная мать через него обнимала и целовала крестника.

– Тетя Ганна, знакомьтесь, это моя вторая половинка, Танечка, – пытался вырваться из любвиобильных объятий Виктор.

– Доця! – пухлые руки уже тянулись к Татьяниным щекам. Крестная мать усыпала все лицо молодой женщины своими смачными поцелуями: – Коли ви приїхали?

– Сегодня утром, – ответил Виктор.

– Який ти гарний хлопець, Вітенька! – всплеснула руками Ганна. – И прям просто відразу прийшов в гості до хрещеної матері. У селі мені тепер усе обзавидуются.

– Мы просто шли купаться, – решила вставить свое Татьяна.

– Тож річка не втече, – Ганна обеими руками схватила за кисти Виктора и Таню. – По-перше поишьте моих вареников с пасленами.

Второй раз Таню не пришлось приглашать. У нее от голода забурлило в животе. “Надеюсь, хоть тут не руками”, – с надеждой подумала гостья.

– А где крестный? – спросил Виктор.

– Так він з ранку насос ремонтуе, – как барабан затараторила крестная, ведя молодоженов во двор. – Злий як собака на твого батьку. До нього зараз краще не підходити. Хабхабыч зазвичай йому допомагає, а сьогодні не прийшов. Ми не знали, що ви з дружиною приїхали.

Рядом с высокой и широкой ивой стояла газовая плитка. За ней виднелся баллон пропан. Их соединял тонкий резиновый шланг. Белую эмаль газплитки густо покрывали трафаретные отпечатки голубых цветов. Таня не удержалась и пальчиком провела по шероховатому лепестку. Половина цветка осыпалась.

– Так це ж не краска, – рассмеялась тетя Ганна. – Я в известняк дюже синьки намешала, а форму квітка из картошки зробила.

На плите стояли две кастрюли. В той, что побольше варилось мясо. В посудине пониже на слабом огне булькала чистая вода. Крестная первым делом достала из нижней духовки противень, накрытый вафельным полотенцем. Под ним ровными рядами красовались десятки желтоватых с фиолетовыми просветами свежелепленых вареников. Одним махом хозяйка утопила их в кипятке.

В тени ивы стоял большой из грубых неотесанных досок сколоченный стол, покрытый потертой белой кухонной клеенкой. Вся поверхность стола была уложена листьями капусты разных размеров, на которых горками лежали нарезанные дары огорода: та же капуста, картошка, свекла, морковь, стручки зеленой фасоли, хрен, лук, помидоры, укроп и петрушка.

Повариха, как кудесница, по только ей известному рецепту поочередно закидывала в кастрюлю с мясом все эти ингредиенты. Сами листья капусты она руками крошила им вслед. На глазах у Татьяны и Виктора со стола исчезал красочный ковер садового изобилия.

– Приходьте завтра на борщ, – пригласила крестная, суетливо вертясь у плиты, – мы едим його тильки на другый день. Він так смачнише. Що ви стоите, сідайте!

Не успели молодые еще как следует примоститься, как тетя Ганна уже появилась у стола с двумя тарелками вареников, щедро политых сверху сметаной.

– Їжте дітей! – скрестив руки на груди умиленно любовалась она ими…

После такой трапезы Танечке не очень-то и хотелось сразу лезть в воду. Она с явным облегчением сняла босоножки на платформе, присела на берег и с наслаждением опустила ноги в реку. В ту же секунду отпрянула назад, как будто обожгла ступни об поверхность воды.

– Холоднющая! – завизжала от неожиданности молодая женщина.

Виктор рассмеялся.

– Здесь действительно наш поселковый холодильник, – он показал пальцем на стебли прибрежного камыша, то там, то здесь повязанного яркими лоскутками. От них под воду уходили толстые шнуры или просто тюковая проволока: – Сплошь и рядом бьют родники. Сельчане в жару хранят здесь сметану и масло. А если вдруг средь лета скотину зарезать приходится, то мясо тоже под водой держат.

– А что ж тогда твоя мама его на веревках сушит? – с дрожью по всему телу вспомнила Таня про вяленое мясо. – Или лень лишний раз к речке сходить?

– У нас так принято. Это особый способ приготовления мяса, – с некоторой обидой в голосе пояснил Виктор, – можно еще в мешок с мукой положить. Некоторые кладут мясо на газету в печку. Там сухо и между поддувалом и трубой циркулирует сквозняк. Если ты хоть раз попробуешь, будешь потом сама просить.

– А здесь не воруют? – решила сменить тему супруга. – Замки ж на воду не повесишь.

– Раньше не было такого. А сейчас много новых понаехало. Соседи жалуются, что у них стали продукты исчезать.

Купаться молодые пошли дальше, напротив школы. Там был переезд через речку. В самом мелком месте вода едва закрывала коленки. Здесь она успевала прогреться под лучами июльского солнца. Танечка до позднего вечера нежилась в теплой как парное молоко воде Илека.

На следующий день на завтрак был лишь крепкий черный чай со сливками и, благо, каждый мог пить его из своей кисайки.

Таня решила, что это подходящий момент. Она ненадолго скрылась в спальне. Вернулась оттуда, демонстративно неся картонную коробку с надписью “Чайный сервиз”.

– Поздравляем юбиляра! – невестка через нары протянула свекру подарок. Виктор подхватил и передал коробку отцу. – Счастья вам и здоровья!

– Да не надо было зря деньги тратить, – смущенно отмахивался старик, однако принял подарок, поставил сервиз в угол и тут же продолжил пить чай.

“Мог бы и спасибо сказать”, – подумала Таня, поглядывая на изувеченное лицо свекра.

– Сынок, а ты не хочешь нам свой диплом показать? – мать вытерла руки о кухонное полотенце.

– А что на его смотреть? – гордо отмахнулся сын. – Там одни пятерки.

– Нам же интересно! – не унималась Алтын.

Виктор посмотрел на Таню.

– Там, в моей сумочке, – кивнула она в сторону спальни…

– Красный диплом! – с сияющими от радости глазами обеими руками взяла документ Алтын.

– Дай, я тоже хочу посмотреть, – Яков нетерпеливо выхватил его из рук супруги.

Он впился одним глазом в диплом. В какой-то момент Хабхабыч резко выпрямил шею.

– Сынок, так это не твой диплом, – не отводя в сторону глаз, удивленно и как-то настороженно промолвил отец.

– Че ты несешь? – Алтын, улыбаясь, хлопнула краем полотенца супруга по руке. – Нельзя так шутить.

– А здесь черным по белому написано, что настоящий диплом выдан Яковлеву Виктору Яковлевичу. Это кто?

Алтын глянула на сына, потом повернула свой взгляд в сторону мужа. И в тот же момент оба родителя уже вместе недоуменно смотрели сыну в глаза.

– Это мой диплом, – опустил голову Виктор, – мне пришлось фамилию поменять.

– Как это? – мать медленно поднесла полотенце к своим обветренным губам.

– Так было нужно, – холодно ответил сын.

– С немецкой фамилией на работе не будет перспектив роста, – поддержала супруга Таня.

Над нарами повисла тишина. Лишь было слышно, как полуоткрытая входная дверь поскрипывала на ветру.

Яков все еще держал перед лицом открытый диплом сына. Со стороны можно было подумать, что безбородый аксакал в тюбетейке сейчас читает утренний намаз18. А может быть, он и действительно в этот момент молился? Как кающийся, задумчиво и многозначительно он то и дело кивал.

Нет, отец не был ошарашен этой новостью. Он ее уже предвидел.

– Ну не мог мой сын на конверте спутать отчество с фамилией, – еще тогда был уверен Яков, – это вам ни какая-нибудь запятая.

Он хорошо знал, что многие в те годы меняли свои фамилии. Редко когда для благозвучия. Кто-то пытался отречься таким образом от неблагонадежных членов своей семьи. В основном же из-за желания скрыть свою национальность.

Отец вспомнил сейчас тот случай, свидетелем которого он невольно стал. Алтын собрала тогда сыну студенту гостинцы: вязаные носки, пару новых черных мужских трусов, которые она недавно по знакомству в прок набрала в местном рабкопе, конфеты, сушеный изюм, курт и казы19. Яков сколотил из фанеры и деревянных штапиков ящик. Приколотил крышку гвоздями и часто слюнявя на губах химический карандаш, на фанерке написал адрес оренбургского общежития. Килограмм десять пришлось тащить на почту.

А там как раз получил бандероль учитель физики аккемирской средней школы.

– Дайте ваш паспорт, – работница почты открыла документ и вслух прочитала: – Алексей Алексеевич Алексеев.

– “ТриА”, – захихикали в толпе. Не только в стенах школы, но и во всем поселке было известно его прозвище.

– Вам бандероль от Гехтенкопф Моисея Абрамовича, – демонстративно громко прочитала фамилию, имя и отчество отправителя почтальонша, – это, чай, ваш батенька?

В очереди уже открыто смеялись, а смущенный преподаватель поспешил покинуть почту. За его спиной перед окошечком почтовых услуг еще долго промывали косточки семьи алексеевских Гехтенкопф.

– Оказывается, яблочко от яблони может о-о-очень далеко упасть, – вытирая слезы смеха, громко заключила работница почты…

– Держи, – отец протянул сыну его диплом, – боюсь себе даже представить, как ты, товарищ Яковлев, в совхозе агрономом работать будешь. У нас ведь трактористы: Оккерт, Блюменшайн, Нюрнберг и Найгебауэр. Они тебя с детства знают как Шмидта.

– Национальность, поди, тоже поменял? – как-то смиренно и тихо спросила Алтын.

– Вы что, не хотите понимать? – то ли с обидой на бестолковых родителей мужа, то ли с оправданием своего поступка встала на защиту молодого мужа Танечка. – Немцем его бы в партию не приняли. А без партбилета в нашей стране ни одной нормальной должности не получить.

Яков не ответил. Он, не вставая, дотянулся рукой до подоконника и порылся в стопке лежащих там бумаг. Достал оттуда республиканскую “Казахстанскую правду” и молча протянул газету невестке.

На первой странице был помещен огромный портрет круглолицего светловолосого мужчины. Передовая статья была посвящена первому секретарю целинного Краснознаменского райкома Компартии Казахстана Брауну Андрею Георгиевичу.

– А вот он не скрывает, что немец, – буркнул при этом Хабхабыч.

Яков, спустившись с нар, долго не мог найти свою вторую резиновую калошу. Ему безумно хотелось быстро покинуть помещение, но как назло все валилось из рук. Нет, свекру было что ответить невестке. И даже целая речь уже вертелась на языке. Обходя проверкой многокилометровые рельсы железнодорожных путей, он в одиночестве часто умозрительно рассуждал на эту тему:

– А немцы, это ведь не только фашисты. Вот стали бы из-за Гитлера менять свои фамилии немецкие композиторы Бах, Бетховен, Мендельсон и Вагнер? А как бы к этому отнеслись Фридрих Энгельс и Клара Цеткин? Фашисты есть в каждой нации. К примеру, итальянский Муссолини, испанский Франко или тот же украинский Бандера. А переселенцы в Америку, истребившие там местных индейцев, а потом как государство первыми сбросившие атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки – это ведь тоже фашисты. И что прикажите нам всем из-за таких уродов теперь свои фамилии и нации менять?

Но детям он не стал сейчас об этом говорить. Наконец-то нашлась закатившаяся под нары вторая калоша. Натянув ее поверх сапожка, Яков спешно покинул мазанку.

– А на свадьбу почему нас не пригласили? – спросила мать, нервно собирая с дастархана кисайки. – Тоже по указанию парткома?

Виктор хотел было что-то сказать, но его опередила супруга.

– Мы, может, и неправильно поступили, но у кого нам было спрашивать совета? – это был шах и мат, как решила сама Таня. – Алтын, вы ведь тоже не стали брать фамилию немецкого военнопленного.

Не ответив, свекровь вышла во двор. Она долго и тщательно мыла чайную посуду возле наполненной водой бочки. Ей было обидно. Но не за себя. Скорее за ее мужчин. За мужа, на котором так нелепо оборвалась фамилия рода. За сына, который опрометчиво и бездумно обошелся с отцом.

Свекровь вернулась на кухню и глядя прямо невестке в глаза с достоинством произнесла:

– Казахские женщины испокон веков не меняют после замужества свои фамилии. Это традиция. Дань благодарности отцу. А не наоборот!

Невестка встала с нар, понимая, что Танечкиного ферзя только что съела Алтынская пешка…

В доме Алтын и Якова обида была редкой гостью. И задерживалась она ненадолго. Вот и в этот раз уже к ужину отец широко улыбался, приглашая молодоженов к дастархану. Танечку свекор усадил возле себя по правую сторону. На пальцах показывал, как надо есть руками.

– Да оставь ее в покое, – потребовала супруга, – им в городе это не пригодится. Я вон ложку Танечке принесла.

– Спасибо, Алтын. Но я попробую поесть рукой. Однажды видела в кино, как узбек ел плов. Он, прежде чем положить щепотку риса в рот, от локтя вверх облизывал сбегающий по руке жир.

Танечка так ярко продемонстрировала эту сцену, что все собравшиеся на нарах вынуждены были смеяться и громко аплодировать.

– Ты расскажи нам, дочка, кто ты, откуда ваша семья, кем ты работаешь? – добродушно спросил Хабхабыч, вытирая на правом глазу слезы смеха. – Мы же ничего не знаем о тебе.

Танечка бойко и со всеми подробностями стала рассказывать про молдавскую деревню Пыржолтень, про гобелен из комнаты бабушки Алины, про то, как их семья, как и тысячи других молдаван, в поисках заработка колесили по всей стране, про съемную комнату в домике одинокой вдовы на окраине Оренбурга, где всего лишь две кровати, а личное пространство Тани – это угол за занавеской.

Сноха лишь упомянула, что после школы пошла работать официанткой. Она не стала рассказывать новым родичам правду о том, как добилась этой должности.

Получив аттестат зрелости, семнадцатилетняя девушка решила, что ей не нужно дальше зубрить науку. Техникум, институт и профессии необходимы, по ее мнению, только для мужчин. Женщине же для жизни все дано природой. Она должна лишь дождаться правильного кормильца семьи. Но Танечка не учла одну мелочь – закона о “тунеядцах” – лицах, уклоняющихся от дарованного Конституцией 1936 года “права на труд”. Ее взяли на работу в ресторан “второго” класса, что в центре Оренбурга. Нет, к столикам посетителей ее, конечно, не сразу допустили. Начинала она карьеру техничкой: мыла полы и туалеты. Затем чистила овощи. Кальцинированная сода посудомойки, а это было повышение по карьерной лестнице, высушила до трещин кожу Таниных рук.

Все изменилось год спустя на юбилее директора ресторана. Зайдя в подсобку хлебнуть из заначки неучтенного солнечного бренди, Николай Васильевич наткнулся там на переодевающуюся полуголую Танечку. Пьяного потянуло к девушке. Таня особо и не сопротивлялась, но поставила свои условия. На следующее утро она получила место официантки…

Недолго царила идиллия семейной жизни двух поколений под одной крышей в саманке Хабхабыча. Татьяна еще не успела полностью разобрать все свои чемоданы, как пришлось их снова упаковывать. Дело в том, что через несколько дней после приезда молодой пары в Аккемир скалолазка Зинка нашла в их спальне торчащий из дамской сумочки диплом агронома. Козы практически всеядны, в их рацион входят: трава, кора деревьев, ветки и листья. Не гнушаются они и животными отходами со стола, будь то рыбные или мясные, а также пробуют на вкус абсолютно несъедобные вещи: окурки, веревки, бумагу и картон. Диплом Виктора коза не съела, но разжевала его до неузнаваемости.

Татьяна сочла это обоснованным поводом, чтобы вернуться в Оренбург, где она планировала не только восстановить документ в деканате института, но и подыскать Виктору подходящее место в самом городе. У них в ресторане давно поговаривали, что у местных властей есть планы построить в городе теплицы, чтобы круглый год обеспечивать горожан свежими овощами.

– Без отличника агронома им не обойтись, – рассуждала Танечка.

Возвращаться в Аккемир она не собиралась. Первая же попутка согласилась подбросить ее до районной станции Кандагач.

Яков смотрел вслед уезжающей невестке и уже четко понимал, что Виктору Яковлевичу никогда не быть главой семьи Яковлевых.

Их сын уже который день ходил понурив голову. Он все же в глубине души надеялся, что жена останется рядом с ним.

– Ну а что Тане здесь делать? – пыталась успокоить сына Алтын. – Где ей здесь работать? В Аккемире никогда не было ресторана.

– Так собираются в следующем году открыть столовую для командировочных, – подал голос полудремавший Яков.

Хабхабыч лежал на нарах под окном, прикрыв лицо развернутой районной газетой.

– Три раза рак на горе свистнет, прежде чем они свое обещание сдержат, – уныло ответила ему супруга.

– Что зря загадывать? – отбросил в сторону многотиражку и присел на нарах отец. – Я бы тебе посоветовал, товарищ Яковлев, не ждать конца отпуска, а идти прям сейчас в контору совхоза. Постепенно привыкай к новой должности. Глядишь, за работой и время быстро пролетит.

***

Молодожены стали жить на две стороны: Оренбург – Аккемир. Начинающий агроном правдами и неправдами старался хотя бы раз в неделю вырваться на почту в райцентр. Благо всего-то двадцать восемь километров от совхоза. За стойками “Междугородние переговоры” и “Денежные переводы” его уже каждый знал лично в лицо.

Так продолжалось почти год. Танечка смогла устроиться работать только на проходную студенческого общежития. Того самого, куда она сама когда-то тайно пробиралась мимо спящих вахтерш. Должность спокойная, но лишь на полставки и за мизерные 45 рублей.

Три месяца тому назад на стройке погиб ее отец. Он пьяным зачем-то полез на сваи многоэтажного здания. Еуджении Сырбу пришлось потратить скромные семейные сбережения и даже продать золотое обручальное кольцо погибшего мужа, чтобы переправить гроб с телом умершего в Пыржолтень. Собрав свои нехитрые пожитки, она купила билет на родину. Благо, свекровь Алина согласилась принять овдовевшую невестку у себя. А молодая Яковлева ехать в молдавское захолустье категорически отказалась. Теперь Тане приходилось самой платить за съемную комнату.

Вместо посещений парикмахерской Танечка опять, как и в свои пятнадцать лет, примостившись за обеденным столиком, мешала касторовое масло с медом и, вооружившись расческой и десятками маленьких и больших невидимок, была вынуждена сама сооружать на макушке копну начесанных волос.

Денег не хватало и на еду. С ее столика на общей c квартиродатчицей кухне давно пропали не только шоколадные конфеты и сервелат, там даже маргарин появлялся теперь не часто.

Она хорошо понимала, что надо срочно искать работу получше. Молодой женщине было ужасно стыдно набирать знакомый номер телефона ресторана. А куда деваться? Искать в городе работу без образования можно. Но мыть полы и туалеты Танечка уже не смогла бы. Да и должность официантки была прибыльней, чем даже зарплата рядового агронома, и сулила не только щедрые чаевые, но и нужные влиятельные связи.

– Здравствуйте, Николай Васильевич, – от переизбытка лести в ее словах трещала мембрана телефонной трубки, – это ваша Танечка…

Конечно же, директор ресторана давно уже ее простил и все позабыл. Воодушевленная Танечка легко и быстро вспорхнула по знакомым ступенькам ресторана. “Разговаривали” в той самой, до боли знакомой подсобке. На прощанье Николай Васильевич пообещал позвонить и уточнить сменный график. Но, видимо, забыл. Неделей позже в приемной директора, куда разъяренная Танечка буквально прорвалась сквозь цепь рук официантов и администратора ресторана, бывшую коллегу на ушко попросили, “чтоб ее ноги здесь больше не было”.

Оставалось смириться, поубавить свои амбиции и поехать жить в обмазанную коровьим пометом землянку одноглазого Хабхабыча. Или же прислушаться к доброму совету директорши паспортного стола и наказать тех, кто с ней так бесцеремонно и нечестно поступил.

Танечкина ножка подперла дверь подъезда элитной многоэтажки, в которой жил директор ресторана.

– Сегодня, Николай Васильевич, вы познакомите меня с вашей супругой, а завтра я представлю вас первому секретарю райкома партии. Геннадию Степановичу есть за что меня отблагодарить. А вам грозит не только потеря партбилета, увольнение с работы, но и десять лет лишения свободы за изнасилование.