Пришелец

– Wonderful, – произнёс он, проникновенно глядя ей в глаза. И Надя тут же подыграла, смущённо опустив ресницы, хотя на самом деле ничуть не смутилась – теперь, когда они остались одни, и её недавние жуткие опасения развеялись, всё происходящее живо её интересовало. Да, и не мешало бы поточнее знать, что такое это «wonderful», что-то вроде «чудесная». Ей уже казалось неплохой идеей начать своё знакомство со «взрослой жизнью» с таким партнёром – иностранец из слаборазвитой страны, темперамента, наверное, больше, чем ума, ничего не понимающий в их жизни и нравах, с ним она чувствовала себя свободно – он не станет удивляться и осуждать её за то, что она в первое же свидание согласилась остаться с ним наедине, и не станет делать далеко идущих выводов, какие не преминул бы сделать её соотечественник. И ещё ей казалось очевидным, что в свои двадцать лет нигде пока не работающая, только намеревающаяся получить высшее образование, живущая у родственников на весьма неопределенном положении, она отнюдь не является потенциальной «хорошей парой». А романтические чувства не в моде… Но несмотря на тонкий, скорее защитный налёт цинизма, в глубине души она жаждала любви и верила в неё. Когда-нибудь обязательно произойдёт Встреча… «А я до сих пор даже целоваться не умею, как следует. Надо же когда-нибудь попробовать. Конечно, не очень-то хорошо использовать человека, как живой манекен, но… что он понимает? И какая ему разница?»

В этот момент, Кидан, целовавший её руку, вдруг поднял глаза, и её точно током ударило – показалось, что он без труда прочитал все её мысли.

– Ти хитрая, – негромко заметил он.

– Я?… Нет, – она всё ещё находилась под впечатлением его взгляда – в нём было столько ума и превосходящей силы! И голос – гибкий, завораживающий богатством оттенков и глубиной полутонов. Необычный голос. Да и лицо тоже: узкое, с правильными, пропорциональными чертами, в нём не было ничего дисгармоничного. Вот только в кепке, пожалуй, он нравился ей больше, – трудно было привыкнуть к его причёске, этому обилию кудрявой растительности, шапкой стоявшей вокруг головы.

– Надя, пей, почему ти не пьёшь?

Он сам поднёс бокал к её губам, но она увернулась, и при этом голова её опасно приблизилась к его лицу, точно она пыталась его спровоцировать. Тот час его губы коснулись её волос, от которых исходил нежный аромат.

Может быть, поэтому?

Впоследствии он много раз возвращался в памяти к тому моменту, когда его губы впервые ощутили мягкость её волос, но так и не мог понять: как, почему это произошло, что он вдруг совсем потерял голову, и время перестало существовать? Он словно попал в иное измерение, где не было знакомой до мельчайших подробностей комнаты Менгисту, ни отвлекающих мыслей: что сказать? Как сделать? Это был мир тонких рук, отталкивающих его и тем притягивающих ещё сильнее; рискованных прикосновений, бешеной пульсации крови, жарких объятий, больше похожих на борьбу; мир пушистых волос, её запахов, её кожи, гибкой податливости шеи и хрупкости ключиц, её протестующего взволнованного голоса, её губ! Её губ!.. Никогда в жизни он так не целовал, никогда в жизни он так вдруг не проваливался в сладкую бездну, теряя рассудок, забывая себя самого. Это был взрыв стихии, неподвластной разуму. Это было столкновение мчащихся на полной скорости раскалённых светил.

– Надечка! Надечка! Пожалюста! Пожалюста!

Он задыхался – горло сдавило, он едва мог протолкнуть звуки наружу, как во сне. Он был готов задушить её в объятиях, но она ускользала, как змея.

– Другую девушку даже не хочется так обнять. Я так тебя чувствую! Ти подходишь ко мне! Ми подходим друг другу! Сериозно! Я так тебя чувствую! Пожалюста! Пожалюста!

Это его «пожалюста», жалобное и отчаянное, одновременно и смешило, и пугало её. Надя совершенно не разделяла его чувств, но глядя в его перекошенное лицо, чувствуя, как напряжены мышцы его груди и рук, поняла его состояние: шутки плохи, парень вне себя. Она пыталась вырваться на свободу.

– Отпусти меня! Я хочу на улицу! Отпусти!

– Надя, я же сильний, я сильний! Я сильнее тебя! Но я так не хочу!

В какой-то момент ей удалось вырваться из его объятий и отбежать подальше от кровати. Происходящее не было ей неприятно, ей нравились его страсть и сила, его слова, нравилось, когда запустив руку в волосы, он наклонял её голову назад и покрывал поцелуями её шею, плечи, руки. Но о большем пусть и не мечтает! Поэтому кровать казалась ей особенно опасным местом. Несмотря на то, что это было первое в её жизни свидание и первые настоящие поцелуи, она чувствовала себя уверенно и не боялась, что ситуация может выйти из-под контроля. Ей всегда везло, но это не помешало осознать, что сейчас она ходит по тонкому льду. Интерес к происходящему перешёл в азарт – и не больше. Его волнение её забавляло. И только когда, внезапно оставив её, он опустился на стул и смотрел оттуда потемневшими от гнева глазами, наморщив лоб, ей сделалось страшно: казалось, он замер, как тигр перед прыжком, – вот-вот бросится и разорвёт её на части… Но минута прошла – Кидан совладал с собой, налил себе вина – и застыл, сжав бокал в пальцах. Лицо его сделалось задумчивым. Наблюдая за ним, Надя поняла, что сейчас он где-то далеко и не с ней. «У него было много коротких связей и одна долгая, – внезапно решила она, сама не зная почему, – и сейчас он её вспоминает».

Она была права – он думал о Полине. Где она сейчас – так его любившая, исполнявшая беспрекословно малейшую его прихоть, как волю божества. А эта…

Кидан обернулся, почувствовал на себе её взгляд.

– Что ти стоишь, эре? Садись.

– Я хочу выйти на улицу. У меня голова болит.

– Гарашё… Давай, пей вот это – и виходим!

Он доверху наполнил её бокал.

– Я всё не выпью!

– Хорошо. Пей.

Она заставила себя сделать несколько глотков. И тут же почувствовала, что пьянеет, перед глазами поплыли круги. Он подхватил её и притянул к себе на колени, но она вырвалась.

– Ты сказал: пей и выходим. Где моя шуба? – в голосе послышались истерические нотки. Она направилась к двери, но Кидан опередил её, подхватил на руки, покрывая поцелуями все доступные участки тела.

– Что ти со мной сделала! Завтра за тебя не смогу заниматься!

– Отпусти меня! Это не честно! Я выпила! Ты сказал: пей и выходим. Я хочу на улицу! Мне плохо! Мне плохо!

Она отчаянно билась в его руках. Она кричала и рвалась к двери. Кидан достал из кармана ключ. В глазах его появилась решимость. Даже голос изменился.

– Да? Ти только за этим пила? Чтобы ми виходили?

Ей в самом деле было нехорошо. Совсем непривычная к спиртному, она едва владела собой и чувствовала: ещё немного – и она перестанет соображать. Поэтому она и стремилась немедленно покинуть пределы комнаты, где больше не чувствовала себя в безопасности. Но и Кидан видел, что она на пределе. Совершенно трезвый, только разгорячённый вином, он шёл к своей цели.

– Пей ещё немножко!

– Нет! – она оттолкнула его руку. Вино залило пол и шубу, которую она уже успела надеть.

– Вот, шуба мокрая – всё из-за тебя!

– Не волновайся!

Он принялся старательно вытирать мех, оттаскивая её подальше от двери.

– Да, а запах?!

Он взял с полки дезодорант и побрызгал на шубу. Теперь он смотрел ей прямо в глаза, ставшие вдруг синими-синими. Щёки её раскраснелись, пунцовые губы припухли от поцелуев, пушистые волосы рассыпались по плечам, сливаясь с рыжим мехом. Как он её желал! Ни одна женщина не поднимала в нём такую бурю! Но она продолжала упрямо твердить своё:

– Я хочу на улицу! Я хочу на улицу!

И бегом бросилась к двери, прежде, чем он успел её задержать. Но дверь оказалась уже закрытой.

– Что ты сделал! Открой!!

Она с силой дёрнула за ручку.

– Нет, ти не понял! Это чтоби нам не мешали.

– Я сейчас закричу!

Она была достаточно напугана и пьяна, чтобы исполнить свою угрозу. Но кричать ей не пришлось. Снаружи тихо, но настойчиво постучали.

Обменявшись парой фраз с пришедшим, Кидан открыл дверь, и Надя пулей выскочила в коридор, едва не сбив с ног Менгисту, маленького хозяина комнаты.

Кидан догнал её на лестнице, но упрямая девушка мёртвой хваткой вцепилась в перила. Он попробовал силой оторвать её пальцы, но вдруг рассмеялся и посмотрел на Надю, как на не в меру расшалившегося ребёнка.

– Ти так и пойдёшь, wonderful, без твоя шарф и шапка?

– Принеси мне сюда, я здесь оденусь.

– Надя, так нельзя. Ми же гости. Ми должны сказать: «До свидания». Что он подумает?

«Какое мне дело? Сам виноват! Всё равно я его больше никогда не увижу». Но мягкий тон его возымел действие, и вслух она произнесла:

– Ладно, я скажу ему «до свидания», но в комнату заходить не буду!

Они вышли в ночь. Свежий ветер подул в лицо, и Надя почувствовала себя гораздо лучше. Теперь, когда опасность миновала, это короткое приключение казалось ей увлекательным!

Кидан первым нарушил молчание.

– Я не доволен.

– Я не виновата, – беспечно отозвалась она.

– А кто вьюноват?

– Не я.

– Ти считаешь, что права?

– Да, я права.

Он задумался.

– Да, наверное, это так, – и лицо его озарила озорная улыбка. – Когда ти так, мне интересно, сериозно!

Он крепко обнял её, прижал к себе, и с удивлением почувствовал, что её губы охотно отвечают на его поцелуй. На улице Надя чувствовала себя в полной безопасности – почему бы не поучиться?

– На улице ти слюешь меня с интересом.

– Что? Слушаю?

– Се-лю-ешь, – он улыбнулся. Ну и милая же была у него улыбка! Почему-то теперь он казался ей выше ростом и крепче, особенно после того, как в комнате она так явно ощутила его силу.

– Дома папа и мама не разрешают мне пригласить девушку. Они знают, что я взрослий. Не разрешают жениться, как я хочу.

Надя отлично поняла его ход – ишь, какой предусмотрительный! Сразу поставил её в известность об имеющихся ограничениях, но её вовсе не интересовали перспективы – она всё уже решила на его счёт: это была первая и последняя встреча, хорошего – понемножку.

Они снова целовались. Целовались и целовались на каждом шагу, под каждым фонарём и в укромных уголках, совершенно позабыв о времени и об окружающем мире. Наде нравились его настойчивые горячие губы, и она в своей невинности даже не подозревала, что делают с ним её поцелуи, – ведь в комнате она только оборонялась. Кидан сжал её в объятиях с такой силой, что она едва не задохнулась.

– Я поеду с тобой!

В душе она рассмеялась: «Какой странный!»

– Ко мне нельзя. Дома у меня тётя, дядя, бабушка и четыре брата.

– Я не боюсь твоих братьев! – пылко воскликнул он. – Четире брата?… Никогда не слишал, чтоби здесь било много детей… Можно, я буду пятым?

Её смешила и озадачивала его горячность. Для неё он был чужим, и она не понимала: да что с ним? Чего он так к ней прилепился?

Наконец, они пришли на остановку, где было ещё довольно людно, несмотря на поздний час (стрелка часов приближалась к двенадцати), спрятались за одним из домиков, где днём продавались горячие пирожки, и целовались, целовались, целовались.

– Надя, едем со мной!

Она только смеялась.

– Надечка, ти не человек!! Не хочешь меня? Не хочешь меня?! – «Похоже, он не привык к отказам», – как мне сделать, чтоби ти хотела?

В эти минуты ни он, ни она не понимали, какая пропасть лежит между их ощущениями, восприятием и целями; между его опытностью и её невинностью, между его зрелой страстью и её детским любопытством, между его неукротимым желанием удовлетворить эту страсть и её стремлением, чтобы любопытство не завело слишком далеко; между неожиданным для него самого накалом эмоций и её лёгкой, едва уловимой симпатией с этнографическим оттенком. Поэтому они оба казались друг другу по меньшей мере странными. Надя даже не уверена была в том, что правильно его понимает: неужели он, в самом деле, хочет от неё этого и полагает, что это могло бы между ними быть?! Если бы она наперёд знала о таких его намерениях – она бы и близко к нему не подошла! Поэтому на его вопрос: «Когда я тебя снова увижу?», она, не задумываясь, выпалила:

– Никогда. Я больше не хочу встречаться.

– Как это?! Почему??? – воскликнул он, окончательно сбитый с толку.

И она ответила простодушно:

– Потому что я ничего к тебе не чувствую.

– Что-о?! Ничего не чувствуешь? – его изумление было натуральным – он даже оттолкнул её от себя в сердцах, но тут же вновь прижал к своей груди. – Как ти тогда можешь?…

И хотя Надя сказала правду, она подумала: «Он прав. В самом деле, нехорошо». И, пытаясь исправить положение, а также щадя его мужское самолюбие, немного подправила свою реплику:

– Ну, не совсем ничего… что-то… но…

– Если так, как сегодня, мне достаточно, – спокойно произнёс он.

И снова эта фраза была понята ею в ином смысле, чем вкладывал в неё Кидан. Она поняла это, как обещание не переходить известных границ – объятия, поцелуи, но не больше – «Так, как сегодня, мне достаточно». И она поспешила поверить этому ею самою придуманному обещанию. Именно такому недоразумению Кидан был обязан тем, что она согласилась встретиться с ним ещё.

4.

Пьяная и от вина, и от счастья, Надя села на троллейбус, идущий в противоположную сторону.

Надо же, первое в жизни настоящее (всё другое не в счёт) свидание – и такое бурное! Даже если при здравом размышлении она решит больше не встречаться с Кунди, всё равно будет о чём вспомнить.

Целую остановку, прежде чем заметить свою оплошность, она довольно улыбалась, привлекая внимание немногих попутчиков. Её сияющие глаза, кричаще-алый рот, в беспорядке выбившиеся из-под шапки пряди волос будоражили фантазию зрителей. Наверное, поэтому, когда она вышла, чтобы перейти дорогу и пересесть на свой троллейбус, какой-то бойкий парень бросился следом, набиваясь в провожатые…

Ей хотелось смеяться и плакать, петь и танцевать. Она не могла удержать бьющую через край радость и непроизвольно вырывающийся смех. Склонив голову набок, она то и дело прыскала в воротник, чтобы не шокировать тех, кому довелось оказаться рядом в этот самый первый вечер её зарождающейся любви.

Господи, что случилось?

Куда исчезло время? Теперь уже час ночи. Ему пришлось брать такси. С ума можно сойти! Его трясло, как в лихорадке, а губы сами собой расплывались в улыбке.

«Нанюхался, что ли? – подумал водитель, наблюдая за странным пассажиром. – А, не моё дело, лишь бы заплатил побольше».

Что случилось?

Он не мог понять – ни в этот миг, ни позже, когда много раз возвращался в воспоминаниях к волшебному, заколдованному вечеру их первой встречи. В его жизни были женщины, было чувство, которое он мог бы назвать любовью, но никогда прежде, – никогда! за это Кидан мог бы поручиться, – он не испытывал такого шквала чувств, обрушившихся вдруг, сразу, лишая возможности рассуждать и трезво воспринимать происходящее. Он даже не подозревал, что игра с женщиной может обладать такой остротой, точно находишься под током высокого напряжения, – ощущение, в котором сладость и мука слились воедино на самом пик человеческих возможностей.

Всю дорогу он грезил наяву, пока таксист не тряхнул его за плечо: «Эй, парень, очнись! Приехали».

«Если бы мне только быть уверенной, что он сдержит своё слово, что не попытается действовать хитростью или силой», – записала Надя наутро в своём дневнике. Ей бы хотелось записать всё, всё, до мельчайших подробностей: как он подхватывал её на руки и медленно спускал вниз по своему телу, чтобы она ощутила всю силу его пробудившейся страсти; как небрежно, играя, запускал руку в волосы; как его тёмная ладонь с плотно сжатыми пальцами упруго касалась её щеки, имитируя удар… В его жестах было столько властности и обаяния, но всё это относилось ещё не к ней. В нём чувствовался опыт быстрого и лёгкого знакомства с женщинами, и все его покровительственные жесты и повадки были оттуда. «А меня ты совсем не знаешь!» Да, ей хотелось бы записать, но она боялась, что бумага покраснеет. К тому же вокруг много любопытных глаз.

Предстоящее свидание и манило, и пугало.

«Кунди… Вот я уже и думаю о нём!»

На лекции она полностью ушла в свои воспоминания и мысли, ничего не видя и не слыша вокруг. Милая, немного задёрганная женщина-художник рассказывала историю костюма. Это была одна из тем, что особенно нравились Наде. Но в этот раз она была точно в трансе: тело покоилось на стуле в тёплой, ярко-освещённой аудитории, а душа бродила по закоулкам вчерашних снов. Ведь это был только сон, не правда ли? Ведь не могли же они наяву, вдруг, ни с того, ни с сего оказаться столь безрассудны? «Надечка! Пожалюста! Пожалюста!» Сейчас, в воспоминаниях, его сдавленный голос и порывистые объятия волновали её гораздо больше, чем тогда. Слегка отодвинув рукав свитера, Надя рассматривала небольшие синяки, оставленные его пальцами на её запястьях, – так крепко он её держал. Да и воротник свитера совсем не случайно был поднят до самого подбородка. Нет, не сон!

В перерыве между двумя лекциями неожиданно появилась Надежда Петровна, отозвала Надю в сторону, где стоял какой-то невысокий черноволосый мужчина.

– Надя, я хочу представить вас. Это Марьян, начальник ЦПС, где вам вскоре предстоит работать. Наш реквизиторный участок относится к этому Цеху – Цеху подготовки съёмок.

– Да-да, нам рассказывали, – кивнула Надя, протягивая руку в ответ на протянутую ей руку.

– А теперь я хочу рассказать вам о том, о чём вам не рассказывали, – улыбнулся Марьян. Надя улыбнулась в ответ. Почему-то она всегда безоговорочно нравилась таким южным черноволосым мужчинам. У неё была очень светлая кожа и голубые глаза, но каким-то непонятным шестым чувством они угадывали в ней нечто своё, родственное, и неизменно проникались симпатией. – Вы у нас на студии недавно, ещё не знаете, что за работа вам предстоит. Теория это одно, а практика – совсем другое. Вам много придётся разъезжать с разными людьми по всей стране. Я говорю прямо: надо уметь дать отпор, уметь за себя постоять. Опять же – реквизитор отвечает за материальные ценности. Да. Но и за себя надо уметь постоять. Это понятно?

Она кивнула. Понятно. Отчего же не понять? По этой самой причине Юрий Григорьевич три года назад отказался устраивать её на киностудию в Алма-Ате, хотя она из-за этого специально приехала в столицу Казахстана.

Вечером они с Сашкой отправились на «Ностальгию» Тарковского – далеко, в «Коммунар», но первым трамваем можно было добраться дотуда без пересадки от Отрадного.

Был такой же, как вчера, совсем весенний вечер. Слегка моросил дождик. Но ни по дороге, ни в кино Надя не могла сосредоточиться на настоящем.

– Саш, а что такое wonderful?

– Ну, удивительный, замечательный… А зачем тебе?

– Так. Уточнить хотела.

– Что, с каким-нибудь иностранцем познакомилась?

Надя и виду не подала, но её удивила Сашкина догадливость, хотя ему вовсе не так уж трудно было связать её возвращение среди ночи, припухшие губы с сегодняшним вопросом. Да и весь её вид – загадочная, погружённая в себя, с вдруг мелькавшей на лице улыбкой… Никакой тебе обычной общительности, весёлых вопросов и подколок. Как уж тут не спросить?

Но ответа не последовало.

После фильма разговор оживился – они долго ждали трамвая и обменивались впечатлениями, которые не совпадали: Саше фильм понравился, а Наде нет. Но коль скоро тема была исчерпана, она снова впала в свой транс, отгородившись от всего мира непроницаемой стеной. Только сердце билось учащённо и шептало с каждым ударом: «Завтра! Завтра!»

Но если он снова попытается… Если ему нужно только это…

5.

Кидан ждал её на прежнем месте. Снова, как в прошлую встречу, энергично пожал руку. На этот раз он был без сумки. И Надя выглядела совсем иначе – не в шубе и лисьей шапке, а куртке небесно-голубого цвета под цвет глаз, красной шапочке с помпоном и такого же цвета шарфе, она казалась совсем девчонкой.

Они поднялись в кафе «Ластивка» на Большевике, и пока Надя с аппетитом уплетала сладкий десерт, Кидан, подперев голову руками, не сводил с неё глаз. Его глаза улыбались и точно ласкали её. Надя пыталась не встречаться с ним взглядом – слишком уж откровенно он любовался ею. Вид из окна – маленький скверик, площадка перед метро, уставленная киосками, с рёвом несущийся мимо поток машин, интерьер кафе и посетители занимали её внимание. Но смущение нарастало. «Зачем так смотреть? Подавиться можно!»

– Сегодня хорошая погода, – сказала она.

– А прошлый раз?

– Ну, тогда было холодно!

– Нам било холёдно? – вкрадчиво спросил он.

Щёки её вспыхнули, и она сочла за благо не отвечать.

– Как ти провела вчерашний день?

– Как провела? Хорошо. Сначала ходила на курсы, вот сюда, на студию, потом вечером с братом в кино… «Ностальгия» Тарковского. Это наш очень известный режиссёр. Он эмигрировал во Францию. Очень скучал по Родине. Снял там два фильма – этот и ещё «Жертвоприношение», я его ещё не видела… И умер.

Он слушал молча, но говорили его глаза. И Наде становилось всё труднее вести себя непринуждённо.

– Пошли!

– Ти ещё хочешь что-то – пить, кушать?

– Нет.

– Тогда пойдём… Сколько лет твоему брату? – спросил он уже на улице.

– Сашке? Как мне, он на полгода старше. День в день. Мы с ним дружим.

– А другие? Ти говорила, четире? – в его голосе послышалось сомнение.

– Да. Старший Сергей. Он вообще-то здесь не живёт, он уже женился, дочка есть… но у них что-то не ладится с женой. Живут с её родителями, а он такой… неуступчивый. Он служил в Афганистане и вот вернулся совсем другим. Раньше он мне очень нравился, а теперь мы почти не общаемся. Он иногда живёт здесь. Сейчас тоже.

– Сейчас тоже? Сколько лет?

– Двадцать четыре… Потом Вовочка, мой самый любимый братик, он на тётю Лиду похож, а самый младший Костик, он сейчас в пятом классе, а Вовка в восьмом. А сколько тебе лет?

– Ти уже спрашивала.

– Да? Не помню…

– Двадцать шесть.

Он наблюдал за ней с новым интересом: другая одежда – другой человек. Ему с трудом удавалось подавить улыбку: в ней появилось что-то забавное, какое-то озорство и свобода в движениях. Она легко смущалась под его взглядом и снова начинала говорить – первое, что придёт в голову. Она казалась бесхитростной и совсем юной, и он с трудом мог поверить, что это её прошлый раз он добивался с таким рвением, что этими губами он не мог насытиться. Обыкновенная девчонка, каких полным-полно вокруг. Сегодняшний её облик как-то не вязался с тем впечатлением, которое она произвела на него в прошлый раз. Но странное дело: она опять, по-новому, начинала его волновать. Чем ближе они подходили к общежитию, тем быстрее становились его шаги.

Чувства же и мысли его спутницы носили противоположный характер – ей нравилось идти рядом с ним, смотреть на него, разговаривать и совсем не хотелось снова оказаться в комнате. Она понимала, что совершает глупость и мучительно искала какой-нибудь предлог, чтобы избежать этого. Внутри её всё громче звучал голос протеста, оживление понемногу исчезало, а шаги становились всё неувереннее…

На этот раз всё было гораздо хуже.

Он лгал! Конечно же, он лгал! Ну, как она могла так нелепо попасться?

Он и не думал меняться – всё повторилось сначала, только жёстче. В комнате никого не было, Кидан открыл дверь своим ключом, помог ей снять куртку – и с этой минуты ни на шаг не отпускал её от себя. Не слушая никаких возражений, запер дверь, выключил свет. Это было похоже не кошмарный сон… Наконец наступил момент, когда девушка ясно поняла: ещё мгновение – и ситуация будет вне контроля. Кто-то из них сошёл с ума. «Ты сошёл с ума!» – хотела закричать она. Кидан с силой обнял её, его глаза близко смотрели в её глаза – умоляюще и грозно – и в них была такая решимость, что она в самом деле закричала вне себя:

– Пусти меня! Мне жарко!!

Он только смотрел, сжимая её точно в раскалённых тисках.

– Открой окно! Ну, пожалуйста, открой окно! Разве тебе не жарко?!

– Мне жарко, – проговорил он медленно, – но не потому, что окно закрито.

Всё же её план удался: он выпустил её и шагнул к окну, а Надя бросилась к двери и включила свет. Прохладный ветер, ворвавшийся с улицы, немного остудил обоих.

Кидан перевернул пластинку, и мелодичный сладостный мужской голос запел:

Oh, babyIt isn't always easyWe've been through a few hard timesBut when we stick togetherThere's no mountain we can't climbWith all that we've been throughAnd everything we've doneNothing comes between us – we stand as oneUnited in love – there's nothing we can't rise aboveUnited in love – whatever happens to usUnited in love – we'll always beUnited in love – so unitedAnd if you reach your hand outBut your dreams just seem too farStand upon my shouldersAnd you can touch that staro-oh, baby…

Затем он подошёл к ней – черты лица разгладились, глаза смотрели внимательно и ясно.