Хранители Ладгарда

 Всеволод Ярославович лукаво прищурился, так на меня посмотрел, аж мурашки побежали, повертел головой, почесал рыжую бороду:

– Выполняй! – распорядился князь, помолчал недолго, ответил старцу: – Ты видишь этот взгляд Тихомир и решимость в движениях? Он точно знает, что делает… – Лекарь с поникшей головой хотел было возразить, но князь остановил его движением руки: – Ну-с, Тихомир… полагаю, тревожиться незачем, – лицо смягчилось, как-то по-дружески успокоил.

– Нет-Нет!… Отец, помилуй! Он… Спас меня, а ты… лихо удумал? – взмолился Владимир, вскочил с лавки, встал перед князем, потребовал:

– Отмени приказ… Иначе…

– Во, малец даёт! – восхитился бесстрашию десница. – Весь в отца!

– Владимир, – рыкнул Горыныч, – не дозволено перечить… Сядь немедля… а то…

 Страшно было подумать, какое наказание грозило Владимиру за непослушание. Княжич уселся на место, перекрестил меня, вполголоса пропищал: "Господи, помоги!"

На кой миг воцарилась давящая тишь, как будто перед непогодой. В воздухе чувствовалась невидимая опасность. Пламя в печурке разгорелось, огненные блики заиграли по хоромам от множества свечей. А у нас в избёнки они были большой редкостью, дорого. Маменька зажжёт лучины, да в светец ставит.   Владимир зажмурился, закрыл уши, дабы не видеть и не слышать того, что произойдёт, мотал головой, будто пытался избавиться от нежелательных мыслей.

 Всё произошло стремглав. Юрану подали лук со стрелами. Он до предела натянул тетиву, не теряя надежды, что князь оставит неистовство, но, нет: пустил стрелу. Ослушаться не мог, сам княже велел.

 На лицах многих присутствующих проступали озабоченность, растерянность и даже страх, когда на расстоянии локоть от моей груди, стрела зависла в воздухе. Добруш аж вскочил, поправил шапку, перекрестился:

–Что за… чертовщина!

Я сделал шаг назад, и стрела упала на иноземный ковёр.

– Не может быть!

– Вот нечистая сила!

– Мать честная!

– Что же это… такое… колдовство? – посадник нахмурил брови, лицо от негодования сделалось красным, отчего он ещё более стал походить на свинью.

– Бросай! – велел я, командным голосом. При других обстоятельствах меня бы высекли розгами за такое своеволие.

 Юран недоумённо посмотрел на князя. Всеволод Ярославович одобрительно кивнул, но в глазах читалась полная растерянность. Охи и вздохи пронеслись, когда и рогатина повисла в воздухе, не причинив вреда. Ужас застыл на бледных физиономиях взрослых и ликующий на детской, который радовался, чуть ли не подпрыгивая на месте.

– Нападай-й! – у меня было время оценить ситуацию, и теперь я знал, как вести бой.

 Юран, вытащил меч из ножен, занёс над головой, оскалился, внушая противнику страх, побежал, хотя более напоминало быструю ходьбу. Движения тяжёлые, неуверенные поскольку привык держать в бою щит. Ратник имел внушительные размеры и чаще всего использовал мускульную силу, удары наносил длинные, рубящие, призваны, ежели и не разрубить доспехи врага, то хотя бы сбросить их, чтобы нанести серьёзные повреждения, но часто оставляет выставленные ноги незащищённые. Я же был ниже ростом и гораздо шустрее. Выждал момент, когда Юран занесёт свой меч для удара, тем самым откроется. Сделал резкий выпад, пройдя ниже линии атаки, перекат в сторону и, оказавшись за спиной, молниеносный удар по ногам. Всё произошло так быстро, что Юран не успел опомниться и заблокировать стремительную атаку.

– Ай да малец! – восхитился воевода, почёсывая затылок, – мал да удал… Не… ты видел княже? Каков… ловок… раз… два… и готов! Кхе… Кто бы мог подумать, а как мечом владеет… Хвалю! Стоящий боец!

– И впрямь, впечатляет… – согласился князь, изучая кольчужную рубашку: "Надобно доставить кузнеца во дворец, да выяснить в чём секрет доспеха. С такой-то бронёй войско несокрушимо. Киевский стол станет моим! И не только киевский!"

 Юран испустил протяжный стон, с грохотом падая мордой вниз. Я кинулся к раненному, остальные, будто исполины, высеченные из дерева, замерли, уставившись, то на ратника, то на меня. Повернул его на спину, приподнял голову и положил на свои колени, запричитал:

– Говорил же, береги ноги… А ты… ты не послушал… – сам того не замечая, стряхнул слезу, размазывая кровь по щеке, – а теперича, вот…

 Здоровяк, кряхтя, попытался привстать, но нестерпимая боль помешала содеять глупость.

– Полно! Полно! Нет вины, – пробурчал охрипшим голосом Юран. – Временами полезно прислушиваться к отрокам… Как думаешь? – подмигнул. – Кхм… Уроком будет!

– И как ерохвост… хлебом не корми, дай токмо погрозить, – проворчал Тихомир, примостился подле, осмотрел раны, тяжко вздохнул. – Кость не задета, однако крови многовато… Жить будет, а вот в строй вернётся, когда ащё! Покуда жилы затянуться… – А ты, живо в постель! – велел мне, в старческих глазах горело искреннее сочувствие. – С утреца пронаведую. – Соблюдая все почести, прихрамывая, зашагал к выходу, ворча на стражников, с трудом поднимающие раненого Юрана.

– Андрагаст, слово твоё твёрдое, нерушимое! Много на свете повидал, но такое чудо впервые… И я слово сдержу. – Князь величаво встал с лавки, вытянулся во весь рост, распорядился: – Обслужить, как самого дорогого гостя… Час поздний, пора и честь знать! – величавой походкой направился к выходу.

 Вдруг перед князем, выскочил посадник, словно белены объелся, стал угрожающе размахивать руками. Добруш молниеносно среагировал, вытащил из ножен меч, перегородил путь, процедил:

– Ещё шаг и клинок оборвёт твою жалкую жизнь… С дуба рухнул? Пошёл прочь… окаянный!

– Постойте-ка… постойте-ка! Великий княже! – выкрикнул расшатанный пьянством Никанор Антипович, – что же получается, под боком живёт чародей, богохульник…

– Я вырву твой поганый язык и заставлю съесть! – начал вскипать, двинулся на обидчика, принял атакующую позу. – Отец руду в болоте нашёл, дни напролёт не спал, ковал железо разными способами. Не горел желанием отпускать далече, без брони. За жизнь мою опасался…

– А шо… за неё опасаться, грош – цена ей… челядь!… Ваша Светлость! Выходит, – рот посадника искривился в усмешке, – малец, колдун… по всему вероятию злословие произносит… В темницу бы его, да розгами… изыди изгонять. Вы токмо гляньте? Это не бог, весть – какая броня! Здесь воочию не обошлось без колдовства.

– Незачем показывать невежество, ежели в голове хмель одна гудит, – не сдержался я, неприязненно поморщился. – И впрямь, несхожий с защитной рубахой, сплетённой из железных колец куда лучше. Доспех, покрытый мелкими металлическими пластинами, находящих друг на друга, чем-то напоминает чешую рыбы, обеспечивает не только добротную защиту, но и подвижность. Ладно противостоит рубящим и колющим ударам, в бою убедился, спасает от стрел, не позволяя проникать сквозь дыры.

– Не слы-ха-но! Покуда не опробую, не поверю… Немедля… снимай! – не унимался посадник, бросился на меня, намереваясь, схватить за шиворот. – Нет-нет! – поспешно закивал я, вытянул меч вперёд, клинок упёрся в жирное брюхо посадника. – У этой кольчуги только один хозяин… не желаю более жертв… хоть тебя не жалко.

– Что-о-о! Да я ж тебя… юродивый… научу, как господ уважать!… Не, вы только поглядите…

Взоры знатных мужей устремились на повелителя, затаив дыхание, с нетерпением ждали распоряжения. Княже стоял мрачнее тучи, задумчиво потирая подбородок, наморщил кустистые брови. Повернулся к другам, чинно молвил:

– Коли наместник не дорожит своей шкурой и готов расстаться животом, – с трудом сдерживая гнев, – несмотря на уговоры, дадим ему такую возможность. – Уселся на лавку, обшитую красным бархатом, возмущённо скрестил руки, обжёг злобным взглядом наместника.

 Каждый из приближённых ведал, что такая поза означала, решение окончательное, обсуждению не подлежит. Ко мне подошли стражники, помогли снять кольчугу. От ярости я сжал рукоять меча до белых костяшек, так сильно стиснул зубы, что даже челюсть свело. Владимир подошёл ко мне, шепнул, но я не расслышал, не мог оторвать взгляда, как "жирная свинья" пытается надеть мой доспех. Железная рубашка посаднику была маловата, но он настойчиво твердил о намерение испробовать, несмотря на то, что жирное брюхо едва не лопнуло, от попыток застегнуть заклёпки. Держался излишне своевольно, да и вообще образцом честности и порядочности не слыл. Был жаден да блудлив, уж сильно падок до женской красоты. Более женщин, любил злато. Поговаривали, что впал в немилость за деяния нечестивые, ведь сам княже воздерживался от разгула и беспутства, подавая пример своим подданным. Обезумевший вконец, приплясывая, приговаривал:

– Э-э-э, не… этого… с глаз долой, – с презрением указал на меня пальцем Никанор Антипович, – дабы слово колдовское не молвил, – звучно икнул, чем вызвал смешок княжича и ухмылку на моём лице, пошатнулся, едва удерживаясь на ногах.

– Что ты себе позволяешь, Никанор Антипович? – взревел воевода, укоризненно покачивая головой. – Ой, заговариваешься… Кабы не пожалел… – Ивар! – окликнул негромко десятника, стоящего за спиной, – покончим поживее!

– Ха-ха-ха! Это что за страхолюд, ик… С такой-то рожей… – с некоторым вызовом заверещал Безбородов, закатываясь идиотским смехом. Огляделся вокруг, словно приглашая всех на потеху, но никто кроме, него не веселился.  Я бы поостерёгся смотреть на этого грозного дружинника, а тем более кричать в его сторону обидное словцо. Ивар походил на Волота – великана, что по народным поверьям стоял на границе двух миров, людского Яви и мира тёмных богов – Нави: огромного роста, не менее трёх аршин, а то и поболее, исполненный необычной силой. На вид годков сорок, но двигался настолько быстро и ловко, причём совершенно бесшумно, будто каждый шаг тщательно отточен. Сорвал с ремня палицу, оскалился злорадной ухмылкой, пустил слюну и, не дожидаясь позволения, запустил со всей мочи в посадника. Палица свистнула в воздухе, оставив вмятину на кольчуге, с грохотом отскочила в сторону.

 Безбородов ахнуть не успел, как от мощного удара его отбросило на две сажени.

 Наступило короткое молчание. Мы испуганно переглядывались друг на друга, со стороны походили на загнанных зверей. Посадник не вставал, лежал, не шелохнувшись.

 Я двинулся к нему, но Горыня придержал мой порыв, мотнул головой, мол, погоди малость.

– Никанор… поднимайся! Хорош народ пугать! – Добруш вскочил, настороженно вскинул брови, а в голосе послышалось тщательно скрываемое волнение. Ответа не последовало. – Ну же… поднимайся… Повалял дурака и полно!

– Поди проверь! – встревожился князь и тут же попытался скрыть смятение, взмахнул рукой, но жест однако, получился запоздалым: Добруш уже отреагировал. – Что-то не так…

 Воевода в два шага оказался подле неподвижного тела. Наместник не дышал, его глаза незряче смотрели вверх, а руки вытянуты вперёд, словно в какой-то момент разум к нему вернулся, желал защититься от удара.

 Добруш, кряхтя, присел на корточки, прощупал пульс на шее, оттянул веко и только после проделанных процедур, с дрожью в голосе заявил:

– Мёртв! Сомнений быть не может… Кхм… поди от страха помер. Внешних повреждений не видно.

Княже грозно ходил из угла в угол, глядя в пол. Вдруг остановился, с прищуром уставился на меня, внутри  сжалось от нехорошего предчувствия. После посмотрел на мёртвое тело наместника: во взгляде не было ни малейшего сожаления.

– Ну что ж… – И снова протяжная тишина. И снова князь обдумывал, взвешивал. – Слушайте и внимайте други мои, ибо то, что я скажу, останется за этими стенами, а ежели кто взболтнёт лишнего… голова с плеч… Горыныч! – сменил ледяное выражение лица на более располагающее. – Отведи отроков в хоромы наследника. Покуда не позовут, покои не покидать…

Идите… Нам с другами, есть что обсудить.

– А как же броня? – не удержался, тихонько, но упрямо спросил я, бросая косой взгляд на тело покойного посадника.

"Эх, жаль терять отцовский гостинец!" – подумал, мысленно прощаясь с бронёй.

– Тс-с… идём же Андрагаст… – почувствовал лёгкий толчок в спину и недовольное фырканье Горыныча.

– Вернут… позже, – добродушно и простовато, по-отцовски обронил князь, немного помедлив, добавил со значением: – Княжеское слово – на вес злато!

 Мы вышли в сени, где на стенах висели металлические подсвечники с восковыми свечами, отчего светло было как днём. Шли длинными крытыми переходами. Я поёжился от холода, жалея, о том, что княжеский гостинец, меховая шуба, остался так и лежать на кровати. Не все помещения отапливались, а то и понятно. За детинцем бывал ни разу: на площади, на торгах, даже в конюшни, а в палатах, мечтать не смел.

Дворцовые хоромы состояли из особняков: княжеские, дружинные, детские, женские, соединялись между собой сенями. Покои знатных господ располагались на верхних ярусах или в теремах с башнями, имели три-четыре отапливаемые горницы: передние, задние, спальные, моленные, были и светлицы с красными оконцами из слюды, для рукоделия и других работ. По широкой лестнице поднялись на третий ярус.

 Хоромы Мономаха были скромнее, чем те, в коих проснулся, и понятно, ведь они принадлежали самому князю, однако с невероятно красивым убранством. Имели три горницы: опочивальня княжича, Горыныча и для приёма гостей. Наша избёнка была гораздо меньше, а жило в ней аж девять человек. Пол из дубового кирпича, стены, обитые иноземными обоями из материи. Я слыхал о них, но не видал. В глаза сразу бросилась печь из синих изразцов. Вдоль стен лавки, сундуки, на коих лежали сафьяновые тюфяки, посередине стол, на белоснежной скатерти накрыты блюда с едой.

Владимир усвоил привычку, трапезничать перед сном: прислужники не решились убрать съестное, не дождавшись княжича.

 Мы накинулись на еду, как голодные волки, с жадностью поглощая, пироги, оладьи, тушёную репу с мёдом, жареное мясо, рябчиков, запивая ягодным морсом. Маменька хоть и готовила отменно, но многие вкусности попробовал впервые. Наевшись до отвала, мы разошлись по ложницам, Горыныч отдал мне свою кровать, вот только уснуть не мог, мучился в думках от пережитого. Мелкая дрожь сковала тело. Я тихонько вышел из горницы, дабы не разбудить Горыныча, похрапывая, он спал на лавке. Уселся возле печки, сколь просидел, не помню. Мысли стали путаться, набегать друг на друга и вскоре уснул, прямо на полу.

9 Глава

Прощание

С раннего утра царила суматоха и переполох. Причиной тому послужила скоропостижная смерть Никанора Безбородова. Местные бабы с коромыслами, да вёдрами, по воду пошли, а на берегу оледеневший покойничек, не кто иной, как наместник. Рядом с телом полевик – сосуд для носки питья в поле с мёдом. Подумали, что в хмельном угаре решил искупаться в проруби. О том, что он совершал безрассудные деяния, знали не только за крепостью, но и в посаде, потому никто не дивился. Скрестили пальцы, произнесли словцо за упокой, набрали водицы, да по избёнкам. Что им до чужой беды, когда самим худо, да и посадника не жаловали за стенами, по правде, авось и жизнь теперича наладится.

Крики, слёзы, причитания разносились со всех концов городища, более для видимости, чем от горя.

 Небо хмурилось и сгущалось. Я сидел возле печки, грелся, потому как в хоромах ощущалась прохлада: ночью мороз ударил. Я постоянно думал о доме, щемящая грусть не давала покоя.

– Горыныч… а Горыныч, отпусти с родичами повидаться, не надолго, – обратился к нему, – маменька поди тревожится… Слово даю, лишнего не сболтну.

– Андроша! Ты гость, а нынче и мой ученик, но никак не пленник… Ступай, но помни, ежели нарушишь данное слово не только твоя голова с плеч слетит, но и моя, а также тех, кому лишнее сболтнёшь.

– Погоди, я с тобой, – Мономах выбежал из ложницы босиком, в одной рубахе, потирая глаза, – я щас, мигом!

– Не велено! – Рыкнул наставник, – князь запретил покидать дворцовые стены, запамятовал? Иль напомнить, что случилось в прошлый раз…

– Но, Горыня! – возмущённо запротестовал княжич, вскидывая руки. – Иначе… иначе сбегу, – с недетской решимостью, заявил он.

– Та-ак! Владимир, – Горыныч посуровел, – думаю вместо трапезы, порка розгами, вымоченными в солёной воде, будет куда полезнее… а следующую ночь проведёшь без сна, за молением и переписыванием древних библейских текстов, – выразительно понизил голос для прочего убеждения.

 Горыныч уделял внимание не только овладению военными искусствами и физической подготовке княжича, приёмами фехтования на мечах и алебардах, стрельбе из лука, обращением с копьём, верховой езде, но  и освоению письменности.

 Владимир надулся, он слышал, что за непослушание могут, отправить босиком по снегу ходить, а ещё на кладбище ночью отправить или в места дурной славы, где водилась нечистая сила. У-ух! Но страшнее всего был бы поход в темницу иль на площадь, на отрубленные головы преступников смотреть. Поговаривали, что после такого наказания, можно тронуться, полудурком стать. Приуныл княжич, не хотелось ему в семь годков-то такой участи.

– Владимир, не печалься… я скоро вернусь, – решил успокоить и поддержать княжича, уж совсем поник. – Горыныч, а как я ворочусь-то? Стража не пропустит.

– С тобой гридя пойдёт, княжеский дружинник, он за дверью ожидает.

Звать…

– Ты же сказал, что я не пленник?… Разве за гостем следят?! – не дав договорить, с холодным возмущением завопил я.

– Следят, – спокойным тоном молвил наставник, – за всеми… и днём, и нощно, но… это ж для твоего же благо… – Тон сделался громче и вместе с тем сдержанней – чувствовалось, что он говорит о том, о чём должен был молчать. – Видишь ли, Андроша, пополудни послы от половецкого хана Искала, пожаловали. Прознали как-то… будь они неладны, что отрок… то есть ты… очнулся. Поведали нам, что младшему сыну хана, девица из посада приглянулась. Украсть желал в тот день… ну-с в жёны взять: обычай у них, видишь ли, такой… А здесь ты… на пути их встал. Теперича вместо свадьбы – похороны. Желает, лично суд над тобой свершить. Князь отказ дал, молвил: "Вы (на "вы" разговаривали с недругами) пришли на русскую землю с оружием, злодеяния совершать, бесчинствовать, а ещё чего-то требуете! А хану передайте, кто с мечом придёт, от меча и погибнет!" А говорю, чтобы понял всю серьёзность положения.

– Но… Горыныч… как? Кто посмел? – перебил я, за что получил выговор. – Да я ж его… доносчика, голыми руками… Уух!

– Андрагаст, будь уверен, найдут и накажут. Не серчай. Ступай.

 За дверью ожидал дружинник в меховом кафтане, из-под соболиной шапки торчали длинные соломенного цвета волосы. На вид молод, крепок, широк в плечах. Он расхаживал взад-вперёд, недовольно фыркая, заложив руки за спину.

 Я сразу узнал его.  Давеча, в опочивальне присутствовал, не проронив ни слова. Поначалу подумал, что безъязыкий, потому как молчал, а глазёнки хитрые, с прищуром наблюдали за всеми.

"Не доверяют! – промелькнуло в голове, и вдруг так обидно стало. – Я маленький, что ли? – Ярость внутри закипала, кулаки сжались сами собой. Чувства смешались, не мог понять, на кого злюсь: на себя, на князя, или на княжеского стража, которого приставили, то ли следить, то ли защищать.” Остановился подле, окинул взором снизу вверх, продемонстрировал негодование:

– В няньках не нуждаюсь! Ходить за мной, не надобно… Я до родичей и обратно. Будь любезен, обожди где-нибудь… в питейном… – Не дожидаясь ответа, спустился по ступенькам на лестничный пролёт.

 На его красной от мороза роже отразилось замешательство. На меня сердито смотрели стальные глаза, прям почувствовал, как они сверлят взглядом. Раздался оглушительный хохот, словно церковный колокол звенел в ушах. Повернулся, и к своему большому удивлению увидел, что уважаемый муж сменил гнев на милость.

– А, ты малец… норов, как жеребец необъезженный, – сказал он, прибавляя ход. – Не зря Всеволод Ярославович возлагает на тебя большие надежды. Ну, погоди же Андрагаст, никуда не деться, придётся нам вдвоём путь держать, хочешь ты того или нет. Привыкай, приказы не обсуждаются. Показывай дорогу! Зови меня Войша, что значит воин небесных сил.

– А почему небесных? – поинтересовался я, ступив на крыльцо, поёжился от холодного студёного воздуха.

– Андрагаст, а что ты знаешь о языческих богах?

– Ну-с, ранее… наши предки им поклонялись. Князь Владимир Красно Солнышко крестил Русь, а святилища языческих богов были уничтожены. А что?

– А, ежели скажу, что я… посланник богов, состою на службе у громовержца, Перуна, поверишь? – ни один мускул не дрогнул на его лице. – Видишь ли, до того как боги переселились в чуждые миры, меня, в Явь отправили, войско собрать для решающей битвы света и тьмы. Тёмные божества обиду затаили на смертных, не смирились, что люди стали другому богу хвалу возносить. Только никому не говори. А поведал тайну, потому как ты избранный. Для чего, покуда не ведаю…

– Ха-ха-ха! Посланник… богов, ну, ты даёшь! – Я расхохотался, держась за живот, чуть кубарем не полетел с крыльца. – Надо же такое придумать?! Посланник богов! Ха! Ну, и былинщик ты, Войша!

 Хм, кто же знал, что он тогда не шутил…

 К полудню погода ухудшилась, разбушевалась метель с порывами ветра. Улочки опустели, окна бревенчатых изб укрылись за ставнями, кое-где из труб валил чёрный, густой дым. На городской площади звонили колокола, проходила панихида,  что-то вроде тризны, для того чтобы покойному на том свете жилось хорошо.  Похороны Никанора Антиповича проходили на кладбище за детинцем.  Народу было немного, непогода напугала любопытных людишек, а то бы не упустил возможности посудачить.

 Мы передвигались не спеша. Ледяные хлопья слепили очи, приходилось закрываться руками. Пройдя через врата крепости, свернули на тропу, что вела к реке и по заберегам побрели к избёнке. Я не раз благодарил Горыню за подаренные сафьяновые сапоги с высоким голенищем, красные, подбитые подборами  и подковами с множеством гвоздей, располагавшихся вдоль подошвы с тёплым подкладом внутри, а то мои пришли в негодность, да и тулупчик из медвежьей шкуры согревал так, что под шапкой, проступали капельки пота.

 Вскоре дошли до того места, где произошла битва между крестьянским мальчишкой и воином диких полей. Под белой пеленой скрывались кровавые следы. Внутри что-то болезненно ёкнуло.

– Войша, а тебе бывает страшно? – вдруг спросил я, с грустью уставившись на ледяной мост, соединяющий два берега.

– Бывает. А что?

– Но, ты же такой большой и сильный?! Воин, там… небесный, хм…

– Андрагаст, быть сильным – не означает, не бояться! В разных ситуациях страх проявляется по-разному, иногда способен парализовать человека, лишает возможности не только двигаться, но и правильно мыслить иль, наоборот, может подтолкнуть к неожиданному, но правильному решению. Поверь, страх – это сильное чувство, основанное на одном из важнейших и необходимых инстинктах – инстинкт самосохранения и выживания. Он возникает в момент опасности или угрозы. Вот скажи, что заставило тебя разбить переправу?   Я на миг задумался, вспоминая, тот день.

– Человеческие следы на поверхности наста. Отметины показались странными, не походили на мужицкие сапоги. Они шли в одном направлении. Не раздумывая, решил проверить, не чужак ли перешёл, а когда догадка подтвердилась, начал долбить лёд, ну, чтобы остальных задержать. Понимаешь, Войша… дед осенью помер… Половцы напали на близлежащую деревню. Дед не захотел отдавать товар, привезённый на торги: “Умру, внучок, но своё не отдам! – сказал он мне тогда.”

Меня в можжевеловую бочку посадил, предназначенную для засолки овощей, а сверху крышкой закрыл, велел тихонько сидеть, а сам бросился на врага с лемёхой – острый наконечник плуга. Я не помню, сколь просидел, от бьющего в нос резкого тошнотворного запаха прокисших овощей, гнили и плесени, к горлу поступал обжигающий комок, ноги затекли, хотелось пить. Стало тише. Лишь где-то слышался детский плач, всхлипывания и причитания местных женщин. Откинув крышку, я высунул голову, покрутил из стороны в сторону, поискал взглядом деда. Увидел его на земле, в лужи грязи и крови. Он лежал неподвижно, с открытыми очами,  из груди торчали  стрелы. Вылезая, не рассчитал силы, бочка завалилась набок, покатилась  по улочке. От возникшего на пути препятствия подкинуло.  Я вылетел из укрытия, сильно ударился головой обо что-то твёрдое. На мгновение в глазах потемнело, но я сжал кулаки, попытался подняться. Маменька в детстве постоянно говорила: "Что плачешь от таких пустяков, не зазорно? А что ты будешь делать, ежели тебе отрубят в битве руку или ногу?" Сделал  шаг, споткнулся. Это были израненные тела: мужчина был мёртв, женщина еле жива. Она что-то хотела сказать, но из груди вырывалось лишь хриплое дыхание. Одной рукой прикрывала рану на животе, другой схватила мою ногу, просила о помощи. А я… не мог, не знал, что делать, стоял в кровавой луже как вкопанный, боялся пошевелиться. Медленно опустился на колени и дрожащими пальцами зажал рану на животе.

– Дочь… Они… забрали дочь… Спаси её… Полов…цы…