Хранители Ладгарда

 Главные врата открывали к полудню, времени было предостаточно, размять косточки и подготовиться к силовым нагрузкам перед тем, как показать себя во всей красе, негоже обмишуриться перед знатными ратниками.

 Холодная зима заковала в оковы речушку, и теперь она поблёскивала серебряными россыпями переливающихся снежинок. По узкой протоптанной в сугробах тропке я неспешно передвигался между деревьями. На снегу красовались следы зверей – это и лисий, он тянулся цепочкой, и зайца – отпечатки передних лап расположены в одну линию, а задних, немного заходят один за другой, волка, который шёл рысью, оставив подле себя прямую строчку. Лапища крупные, округлые, когти и подушечки двух пальцев, как бы выдвинуты вперёд. По лесу разнёсся глухой ритмичный стук, словно кто-то стучал молоточком. Это дятел долбил по стволу острым клювом, пытаясь достать спящих насекомых. В солнечных бликах отражались кроваво-красные гроздья рябины на белоснежно-искрящемся фоне. Я засмотрелся на красногрудых снегирей с голубовато-серой спинкой и чёрной головкой. Они устроили состязание, поочерёдно летали за спелыми плодами, словно наперегонки. В тот же миг представил, как сражаюсь с дружинником, а может быть и с двумя, нет с тремя одновременно. Я вышел на отмель, лёд зацепился, образуя забереги – полосы ледяного покрова, маховую сажень в ширину. Заприметив подходящий бурелом, поваленный бурей по осени, двинулся туда. Кроны находились подо льдом, шуга – комья льда со снегом, плывущие в толще воды, остановились, соединяя оба берега мостом, похожего на коромысло.

 Наискось, через реку протянулась длинная полынья, где-то пять сажень в ширину. Ближе к левому берегу, поток суживался, стремительно уходя под льдины. На поверхности лёгкого наста вырисовывались свежие, глубокие следы, ведущие от переправы в подлесок, и они явно были не звериные. Кто-то перешёл с противоположной стороны и скрылся в подлесье. Присел на корточки, внимательно разглядывая треугольный след. В итоге сделал неутешительные выводы: взрослый мужик, не из посада и не из городища. Чужак в высоких кожаных сапогах зауженные к носку, с бляшками или крючками по бокам. Одинокий кочевник не вселял особого страха, но там, где прошёл один, пройдут и другие. Упражняться расхотелось, надобно было действовать. Вывороченные из почвы с корнями величественные ели и сосны, пни, мелкий валежник, брёвнышки, лежали под белым покрывалом, закованные до весны. Кто-то уже начал колоть дровишки, почём добру пропадать.

 Я захотел убедиться в правильности мыслей, осторожно, не спеша, стал пробираться вдоль шуги, ударяя по крепкому настилу мечом впереди, по обе стороны несколько раз. Под ровным снеговой коркой виднелись тёмные пятна, что означало неокрепший лёд.

 Подозрения подтвердились. Я дошёл почти до противоположного берега, но не решился перейти, там, где полынья уходила под лёд, образовалась глубокая промоина. Недолго думая, ударил остриём, с громоподобным треском побежали извилистые трещины. Отступил, не хотелось очутиться в промозглой воде. Над спящими кустарниками взлетели сойки. Пригляделся. Тёмные тени мелькнули на белёсом фоне. Между деревьями передвигались перебежками кочевники.  Солнце светило ярко, от слепящего блеска, щурились очи. Попятился. Ближе к заберегам торос крепчал и приходилось интенсивнее долбить зеркальный мост, пока не появилась брешь. Вдруг над головой пролетела стрела, а потом ещё и ещё, но чудодейственная броня уберегла от погибели. Стрелы зависали на расстоянии локоть, а затем падали, стоило мне сделать шаг назад. Воспользовавшись затишьем, добежал до берега, схватил лежащий первый попавшийся пенёк, пришлось потрудиться, примёрз, раскрутил вокруг себя, бросил в ледостав, следом второй, поменьше. Вверх взметнулись ледяные брызги. Мост уже не был настолько прочным, что не могло ни радовать. Я надумал приподнять намертво примёрзший ствол, кроны которого находилась подо льдом, но, как не старался, силушки не хватило. Никак не поддавался. Тогда просунул меч под бурелом, надавил на рукоять, как на рычаг, издавая рык. Но быстро отказался от этой затеи. Вражеские стрелы, рассекая воздух, обрушивались на белую твердь, те, что должны были пронзить грудину и живот, падали оземь или пролетали мимо. Ветви, покрытые охапками снега, тотчас же сбрасывали наряды. Позади раздался крик, обернулся. Со стороны крепостных стен навстречу кто-то бежал.

 "Помощь, мне бы не помешала!"– подумал вслух, но крикнул иное, прогоняя прочь:

– Назад! Половцы! Назад! – А сам хватал, то что попадалось под руку, валежник, наколотые дровишки и бросал в ледостав, дабы разбить толще льда.

Звонкий отклик отразился во всех уголках Белозерки, но половцы  продолжили наступление. Один из них яростно перепрыгнул на переправу, пробежав пару сажень, завизжал, свинячим писком, провалившись под лёд. Я запрыгал от радости. Ащеул поганый, высунул морду, доплыл до края полыньи и всё пытался налечь на закраину, закидывая ноги на припай. Ему на помощь бросились сообщники, но лёд был слишком тонок: один за другим они уходили под воду, а затем всплывали.

"Вот гады живучие!" – сердито поднял очередной колодник, дабы добить утопающих, как вдруг разнёсся эхом писклявый голос. Повернулся и тотчас ужаснулся, увидев мальчонку поодаль от меня, того самого, что прибыл с князем. Я его сразу узнал. Его рыжие кудри горели огнём, переливаясь в солнечных бликах.

 За спиной донёсся шелест и скрип под тяжестью шагов, между кустами сухого бурьяна: в морозной тиши, они звучали отчётливо, как молот по наковальне. Высунувшись из-за дерева, громоздкая фигура кочевника прицелилась из лука: сначала направил стрелу в мою сторону, помедлил, издал смешок, выстрелил в приближающегося мальчонку. Я швырнул в него колодину, завопил:

– Ложись! Ложись! На землю… Живо!

 Боярский сын услышал, распластался, уткнувшись носом в снежный покров. Даже почудилось, что мёртв, но к огромному облегчению, покрутил головой вправо-влево, а затем и вовсе вскочил, на свои двои, умчался прочь.   Не успел перевести дух, как передо мной возникло чучело, невысокого роста, на башке шлем с личиной – металлическая маска, полностью закрывавшее лицо, с горбатым носищем. Мне почудилось, что оскалил пасть, зарычал, бросился на меня, размахивая саблей. Я обнажил меч, двинулся вперёд по касательной, радуясь возможности поучаствовать в настоящей схватке.  Весь мой опыт в военном деле заключался в том, что три раза в седмицу, бывший воевода по доброте душевной обучал детишек из посада, желающие пополнить ряды младшей дружины. Я не был прилежным учеником, но кое-что запомнил: "Андроша! – твердил старик, – всегда атакуй по косой, постоянно меняй направления, совершай манёвры, води противника в заблуждение!”

Отец был знатным кузнецом, но не ведал о хитростях боя, да и я, если честно, несерьёзно относился к учениям, считал, что главное – силушка, и нет ничего проще – прицелиться получше, замахнуться пошире, да вдарить посильнее. Сразу допустил ошибки. А ведь Бродек говорил, что нужно правильно расставлять ноги во время атаки, не ставить их слишком близко друг к другу, дабы не потерять равновесие. Сильно наклонился вперёд, оторвал пятку от земли, едва не распластался. Выставил меч прямо перед собой, ну, чтобы держать противника подальше от себя, а надо было направить к горлу, а лучше к глазам. Я защищался как мог, уклонялся от ударов, обходил с боку атакующего. В какой-то момент закричал, как раненый зверь и рванул вперёд, сокращая дистанцию. Кочевник, видно, не ожидал пылкого напора, обороняясь, отступал по кругу, а я, воспользовавшись его смятением, ловким движением сбоку, нанёс удар по руке. Супостат окаянный завопил, переложил оружие в левую ладонь. Не давая одуматься, стал атаковать, сокращая дистанцию. В какой-то миг клинки соприкоснулись. Я расслабил хватку, решил использовать силу неприятеля, против него самого: как только мой клинок проскочил под его мечом, сделал выпад, разворот, нанёс удар в спину. Он пошатнулся, но не упал, видно удар, был несильный, смазанный, сказалось отсутствие опыта, усталость и предательский холод. Разозлившись пуще прежнего, кочевник начал нападать более ожесточённо, слышно было, как сабля рассекала воздух, при этом он выкрикивал какие-то непонятные слова. и Они становились ещё свирепее в те мгновения, когда по непонятным причинам, его отбрасывало назад. Мне едва ли удавалось отбиваться, скорость и техника пугали и восхищали одновременно. Лишь теперь осознал, что гордыня – первый шаг к проигрышу. Под грозным натиском я отходил по прямой. Начал допускать одну ошибку за другой, начисто позабыв о наставлениях учителя. Дикий страх прорывался наружу, ноги едва удерживали меня, внутри горело, а отдышаться, не предвиделось. Я не сразу понял, что отступление спиной – прямая дорожка к поражению, шанс оторваться от нападающего таял с каждой минутой, но сдаваться не собирался. Ушёл в контратаку. В тот момент, когда кочевник в очередной раз замахнулся, притворился раненым, громко взвизгнул, выронил меч, нарочно падая на снег. Я не знал, защищает броня только грудь или всего целиком, но двум смертям не бывать, а одной не миновать. Дикарь склонился, выдавил смешок, собираясь прикончить лежащего. Размахнулся для контрольного удара и, как только остриё оказалось с локоть от грудины, невидимая мощь отбросила его. Он отлетел на косую сажень: его жёлто-зелёные глазёнки наполнялись злостью, ненавистью, а ведь – это он пришёл на мою землю убивать, грабить, разбойничать, а теперь злится. Пока тот поднимался, встал на слегка согнутых коленях, меч "прибрал к бедру". Постарался принять спокойный, даже безобидный вид, следя за каждым движением кочевника. Мне померещилось, что тот усмехнулся, глядя на мою стойку, но я знал: "Визуальное нелепое положение клинка введёт соперника в заблуждение". Я понимал, что половец, в отличие от меня владел воинским мастерством, которое не научишься, сидя на заднице, слушая рассказы о храбрых подвигах богатырей, потому биться будет до победного конца. Сделал ложный замах, демонстрируя, что готов к нападению, обратив внимание, на то, что маска ограничивает обзор, задумал бить по самой уязвимой части туловища, по голенищам.

"Глаза не всегда видят то, что есть в действительности!"

 Половец атаковал. Приблизившись, оттолкнулся от земли, будто заяц, и на пике своего прыжка нанёс рубящий удар сверху вниз. Я же сделал выпад, пригнулся, и с размаху отвесил низкий косой удар снизу вверх, по конечностям. Он плюхнулся оземь, корчась и визжа от боли, испуская пронзительные нечеловеческие звуки. Алые капли проступили через одежду, окрашивая снег в багряный цвет. Я не испытывал ни жалости, ни раскаяние, от макушки до пят прокатилась предательская дрожь, хотя так и не понял, от страха, усталости, холода или оттого, что впервые нанёс увечья человеку. Оправдывая поступок во благо, ведь лихо содеял ни от жажды крови, а во спасения, успокоился, подошёл, снял обличие. Кочевник кряхтел, не в силах подняться.   Я занёс меч, но убить безоружного не смог. Он посмотрел на меня, засмеялся.

 Выглядел половец необычно: на вид годков двадцать, безбородый, на искажённой гримасе, цвета ржавого гвоздя, виднелся ужасающий шрам ото лба до подбородка, длинные жёлтые волосы заплетены в две косички на висках, и одну толстую в середине затылка, соединялись на шее бронзовыми круглыми бляшками. Защитной брони не заметил. Поверх кожаного халата с золочёным рисунком, надет шерстяной кафтан, расшитый узорами, украшенный галуном по вороту. Вдоль рукава запахивался налево, широкие штаны и мягкие сапоги выше колена с мысообразным выступом, при помощи крючка и ремней закреплялись на пояске, обшитые холщовой тканью и бубенчиками. Я понял, что убитому принадлежали следы, обнаруженные на плотной корке пороши. На поясе посредством костяных петель подвешивались разнообразные предметы: кресала, гребни, ножи, дротики и колчан со стрелами, с различными наконечниками. Рукоять изогнутой сабли, осталась зажатой в кулаке, и если бы не "гостинец" подаренный отцом на его месте, бездыханно лежало моё израненное тело. Неожиданно тошнотворный комок подступил к горлу, меня вырвало, глаза отяжелели, с трудом различал очертания. Словно сквозь сон, услышал испуганные голоса, голова закружилась, и я потерял сознание.

8 Глава

Держи язык за зубами… иначе голова с плеч.

Я очнулся в незнакомом помещении, как после узнал, это были княжеские хоромы. Высокие свечи в серебряных трехсвечниках освещали опочивальню. Облокотившись на перьевые подушки, сроду таких не видывал, схватился руками за голову, хмурясь и пытаясь вспомнить, как здесь очутился, но как ни старался, передо мной всплывал образ умирающего кочевника. Чувствовал себя паршиво: тело ныло, живот втянуло в подреберье, во рту пересохло. Заглянул под покрывало, а на мне надета лишь одна рубаха.

– Где одежда? Броня? Меч? – произнёс вслух, в надежде вспомнить хоть что-то. Распереживался, сел на край кровати, норовил поискать в сундуках и скрынях, но испугался, что застанут за лихим делом. Ещё не так поймут.

Кто-то ругался за дверью. Спорили двое: мужской голос был жёстким, требовательным, другой писклявый, принадлежал ребёнку. Он перечил и даже угрожал. Дверь распахнулась, и в опочивальню ввалились нарушители тишины.

– А-а-а! Горыня, мой спаситель очнулся! – Пронзительный звук отозвался в затылке звенящим гулом.

– Где ваши манеры? – настрого отрезал тучный мужчина средних лет, с лобастой башкой, тёмно-русый с проседью волосами и довольно длинной бородой. – Вы же не баба вздорная, чтобы так орать… Наставления имели значения, мальчонка успокоился, приблизился к изголовью, низко поклонился.

– Владимир Мономах, сын Переяславского и Ростово-Суздальского князя, прямой потомок рода Рюриковичей.

 Я не сразу осознал, что за "важная птица", если честно, то вообще плохо соображал, да и реакция значительно ослабла, потому не соблаговолил подняться.

– Андрагаст! – тихонько пробурчал, будто воды в рот набрал, – сын кузнеца Андимира, безродный, из посада.

 На шум прибежали караульные и разгорячённые дружинники с мечами и копьями в руках. Увидали, что угрозы нет, посторонних не наблюдалось, а княжич пребывает в добром здравии под надёжной охраной наставника, спрятали оружие. Всеволод Ярославович лично вёл отбор из числа воевод знатных бояр, для умственного, нравственного и военно-физического воспитания малолетнего наследника. За ними вошёл рослый, статный боярин в сопровождении полдюжины ближайших дружинников. Величественная осанка выделяла его среди остальных. На плечах накинута шуба, под ней узорчатый кафтан синего цвета ниже колен, украшенный золотой каймой, на шее сверкало оплечье – округлый воротник, расшитый драгоценными камнями. На рыжих кудрях – высокая шапка, верх из цветного бархата с  опушкой соболиной.

 Князь что-то шепнул деснице – правая рука и доверенное лицо, а тот уже Безбородову. Посадника сразу узнал, на откормленную свинью похожий, только хвоста не хватает. Возрастом зрелый, но не старый, низенький, толстый, с заплывшей мордой, что глаз не видать. Приказ получил развести огонь в печи из зелёных изразцов с узорами, выходившую прямиком в ложницу, да зажечь потухшие свечи. Служивые забегали. Множество мерцающих огоньков осветили роскошные хоромы: потолки были обшиты красным тёсом, украшенные золочёной резьбой и многоцветной росписью, стены обиты красивыми, расписными обоями из материи, на коих висели шкуры диких животных и оружие, на полу иноземные ковры. Вдоль стен лавки, покрытые красным сафьяном и войлоком. Слюдяные окна со ставнями завешаны тяжёлыми бархатными завесами.

 Я тут же соскочил, ноги запутались в покрывале и, к своему стыду, распластался перед важнейшим людом. Владимир подскочил, по-братски протянул руку.

– Больной, аще слишком слаб! – эхом разнёсся хриплый голосок, а затем пробравшись через толпу, выглянул седовласый старик, недовольно покосившись на уважаемых "мужей", направился прямиком ко мне. – Ему потребно отдыхать… Поможем, – обратился к маленькому барину, – лечь. С вашего позволения, – снял шапчонку, в приветственном жесте отвесил поклон князю.

 Они усадили меня на постель. Благо никто не обратил, что от своей беспомощности, я покраснел.

– Тихомир! Не гневись! Мы ненадолго! – Всеволод Ярославович был снисходителен к пожилому человеку, благоволил ему.   Неожиданно для всех, князь стянул шубу с жемчужной застёжкой, подал мне со словами:

– Прими дар от чистого сердца. В неоплатном долгу перед тобой. За отвагу проси, что душе угодно! Говори без зазора… Ничего не жалко за твоё добро. А, когда поправишься, хотелось бы узнать подробнее о нападении кипчаков… Что-то в последнее время участились набеги на русскую землю.

 Я до конца не верил в происходящее, словно во сне замер в сладостном недоумении и восторженном смятении.

– У меня забрали доспех и меч – это "гостинец" отца, пущай, вернут! – стуча от страха зубами, изволил жаловать.

 Несмотря на лёгкую улыбку, во взгляде князя читалось нечто, напоминающие подозрение и недоверие.

– Поди украл, щенок, а ну, говорю правду? – накинулся с обвинениями

Безбородов. – Знаю, эту челядь…

– По себе не мерьте… Он, у отца кольчужные кольца чинил, ихней кузнец опочинил в прошлом годе, часом платить, а он в отказ, пригрозил кузницу сжечь, – крикнул я громко, дабы развеять сомнения, добавил: – А я… с малых лет мечтал вступить в ряды дружины, народ защищать от Иродов проклятых, да от таких… – злостно зыркнул на бездушного посадника. – Отец выковал кольчатую рубаху, да меч, дабы мог ратному делу обучаться. Он, у меня кузнец – золотых дел мастер!

– Врёт  всё! Ух, я тебе задам… – пригрозил кулаком посадник. – Не верьте ему…

– Не вру… Не вру! Сами спросите, коли сомневаетесь…

– Хм, а малец не промах, норовистый… Палец в рот не клади, откусит по самый локоть, а то и в горло вцепится зубами, – молвил Добруш, оттесняя посадника за спину. – Разобраться надобно княже.

– И впрямь, Никанор Антипович! Настоятельно советую быть осторожнее со словами, а то ахнуть не успеете, как голова слетит с плеч,– укоризненный взгляд князя, заставил посадника замолчать.

 Я был окружён незнакомыми людьми, кои глазели с нескрываемым любопытством и даже завистью. Не каждый получает вещицу с княжеского плеча. От столь пристального внимания испытывал внутреннюю скованность и неловкость, смущённо опустил глаза, заливаясь стыдливым румянцем: хотел похвастаться силушкой, а в результате демонстрирую слабость. Княже уже глядел доброжелательно, по-отцовски, одобрительно кивнул, поворачиваясь к наставнику:

– Горыныч! Как думаешь? С двумя учениками справишься?

– Ваша Милость! Обижаете! Буду рад служить! – Вот видишь, одна забота исполнилась, ещё чаго жалуешь? – ухмыльнулся княже, почёсывая огненную бороду, пытливо, с видимым интересом рассматривал меня. – Родичей предупредить надобно, что жив, здоров, а то спозаранку ушёл, а уже ночь на дворе… – по исказившимся лицам, догадался, что сболтнул глупость.

 Воевода, сидевший подле повелителя, расхохотался стальным, раскатистым смехом:

– Во, даёт! Седмицу пролежал без чувств, – соизволил объясниться Добруш, княжеский воевода, – лекарей со всех окрестностей зазывали, даже из Киева, да что там… к бабкам обращались, никто не смог излечить недуг, не ведали ранее хвори такой, а он ничегошеньки не помнит. – На зов Владимира сбежались окрестные крестьяне, с вилами, топорами, кочергами, – продолжил воевода, – княжич поведал им о нападении половцев и смелом мальчугане, в одиночку сражавшимся с окаянными у реки. Всей гурьбой ринулись туда, а там, на окровавленном снегу лежит мёртвый кипчак, поодаль от него, подлеток десяти годов отроду, чуть тёпленький, но живёхонький…

– Владимир заприметил половцев аще в день прибытия. Вот и улизнул за врата проверить, и эта оплошность едва не стоила ему жизни, – добавил Горыныч, строго посмотрев на княжича.

 Я сиживал на шёлковых простынях, обливаясь холодным потом, как громом поразило: "Семь дней!"

 Заметив бледный вид, врачеватель забеспокоился, потрогал лоб, оттянул веки, приложил ухо к груди, сердце бешено стучало. Подозвал белокурую девчушку лет двенадцати, взял с подноса склянку с ядовито-жёлтой жидкостью. Я сделал глоток, невольно сморщился от резкого спёртого запаха. Терпкий напиток, разливаясь теплом, обжёг горло.

– На что жалуемся? Где болит? – полюбопытствовал старец, предположив, что данное состояние возникло из-за пережитого потрясения. – В рассудке? Помнишь, что случилось?

– С рассветом я надумал поупражняться, размять косточки, да жилы растянуть, ну… перед тем, как сразиться с гриди в бою, – начал свой рассказ, бросил взор на здоровенных присутствующих, с коими хотел потягаться силушкой. – Меня, сына кузнеца слушали затаив дыхание, знатные мужья и доблестные воины, сам Всеволод Ярославович. – Беда случилась бы! Долг каждого защищать землю, дом, князя… – добавил гордо, задрав голову кверху.

– Сколько тебе годков, сынок? – поинтересовался гридя – княжеский стражник с жуткими шрамами на левой щеке.

– Одиннадцатый пошёл, не обманываю… Силушка богатырская от батюшки досталась, – обиженно буркнул, поджимая губёшки. – Кузнеца, обладающего нечеловеческой силой, вся округа ведает. Он одной ладонью подкову сжимает, другой лошадь поднимает, а я… глупец, едва не подвёл его, потому как горделив был. Считал, что махать мечом больших знаний ни надобно, ни усердно упражнялся, поучения Бродека – наставника моего, запамятовал, за что испытываю глубочайший стыд, – признался, как на исповеди. – Соперник достойный подвернулся: шустрый как заяц, скорый как ветер, а саблей владел, будто с ней родился. Ежели не броня чудодейственная… так долго бы не продержался, уберегла родненькая… – проболтался я, закусив губу. – При атаках половец меч высоко поднимал, а ноги не защищал вовсе. Тут-то я и рубанул по конечностям снизу вверх: Бродек приёму обучил.

 На лицах отразилось изумление и неподдельный интерес. Послышались перешёптывания по углам, присутствующие поднимали надбровные дуги, с недоверием изучали.

"Вот баламошка! Кто ж, за язык-то тянул!"– мысленно ругал себя за несдержанность. Пришлось идти до конца и всё поведать.

–– Не верите? Вижу, что не верите… А, я докажу! Можете со мной делать что угодно, только… слово дайте, что родичей не тронете!

– Во, охальник! – крикнул кто-то из ратников.

– Да, как ты смеешь?! – подхватил другой.

 По мановению княжеской длани все закрыли рты и в опочивальне повисла тяжёлая тишина. Я сглотнул подступивший ком, прощаясь с жизнью, жалея лишь о том, что с родичами так и не повидался напоследок, но, к  своему удивлению, услышал:

– Слово даю, княжеское! Ежели правду говоришь, за смелость и честность, вотчинные земли пожалую… но, коли слукавил, то… – поперхнулся, тяжко вздохнул, – разгневаюсь, не посмотрю, что Владимира уберёг от погибели. Врунов не жалую… нет им веры.

 Спустя некоторое время в опочивальню вошли трое отроков, чуть старше меня, из младшей дружины. Один принёс новые шмотки, мои видно, пришли в негодность, второй держал отцовскую кольчугу, а третий – меч. Всеволод Ярославович с любопытством глядел, как идут приготовления. По правую руку сиживал грозного вида воевода, по левую – Владимир Мономах, за ними стояли гриди, посадник и Тихомир с девчушкой.

 Вступать в бой в ночной сорочке как-то позорно, потому пришлось надеть богатый наряд: длинная рубаха с расшитым оплечьем, с цветной каймой по краям, штаны и сапоги, точь-в-точь как у княжича.

 Мне стало не по себе, неуютно, сроду не носил такой наряд, у них запах даже другой. Я провёл руками по доспеху. Стальные пластины придали бодрости. Я прям почувствовал, как тело наполнялось живительной силой. Несмотря на все уговоры и протесты Тихомира, отступать не намеревался.  Напряжение нарастало. Я окинул взглядом дворцовые покои, задержал внимание на рыжеволосом мальчишке. Заметно волнуясь, он шевелил губами, будто читал молитву. Сам не понимаю, но проникся к нему братскими чувствами. Его искренность трогала до глубины души. Сотнику по имени Юран, велели сразиться со мной, но по выражению лица видно было, что он негодовал: его устрашающая морда с жутким шрамом покрылась багряными пятнами.

 Я вышел на середину, держа в руке меч. Принял атакующую стойку, прикладывая все усилия, дабы оставаться спокойным.

– Возьми щит! – с неожиданной недетской решимостью, настаивал я. – А не то… беды не миновать. Да… и ноги береги, потому как удар нанесу по конечностям. Но с первой выстрели в меня из лука, после швырни топор иль рогатину.

– Где ж, это видано братцы, чтобы сопляк указывал, что делать? – Юран усмехнулся уголком рта, угрюмо посмотрел через плечо, прищурил зенки. – Выпороть хорошенько розгами, да кустом крапивы, дабы помнил, как взрослых поучать, – добавил, то ли всерьёз, то ли посмеиваясь надо мной. – Ваше Величество! Это безумие… Малец болен, он не ведает, что творит… – вмешался Тихомир, направляясь ко мне. – Это я, как ваш лекарь говорю.