Двое на башне

– Как я могу вознаградить вас? – воскликнула она, когда он завершил рассказ.

– Никак, разве только выразив мне свои добрые пожелания в том, о чем я собираюсь рассказать вам про себя лично. – Он говорил тоном таинственного ликования. – Этот сверток принесет мне славу!

– Что это?

– Мощный объектив для большого телескопа, над которым я так хлопочу! Такой великолепной помощи науке еще никогда не было в этом графстве, можете не сомневаться.

Он достал из-под мышки тщательно завернутый сверток, который по форме представлял собой круглый плоский диск, похожий на обеденную тарелку, завернутую в бумагу.

Продолжая объяснять свои планы более подробно, он направился с ней к двери, через которую до этого она вышла. Это была маленькая боковая калитка в стене, отделявшей открытый парк от садовых террас. Прощаясь с ней, он на мгновение положил саквояж и сверток на каменную балюстраду. Затем он повернулся и, схватив в темноте свою сумку, столкнул сверток с перил. Тот с грохотом упал на мощеную дорожку с высоты в десять или дюжину футов.

– О, святые небеса! – вскрикнул он в отчаянии.

– Что?

– Мой объектив разбит!

– Он дорого стоит?

– Он стоил все, что у меня было!

Он сбежал вниз по ступенькам на лужайку, леди Константин последовала за ним, а он продолжал:

– Это великолепный восьмидюймовый первоклассный объектив! Я воспользовался своей поездкой в Лондон, чтобы купить его! Шесть недель я делал трубу из фрезерованной доски; и поскольку у меня не хватало двенадцати фунтов на линзу, я одолжил их у своей бабушки из ее последней годовой выплаты по ренте. Что может произойти, то обязательно случится!

– Может быть, она цела.

Он пошарил по земле, нашел сверток и встряхнул его. Изнутри донесся щелкающий звук. Суитэн хлопнул себя ладонью по лбу и принялся ходить взад и вперед как сумасшедший.

– Мой телескоп! Я ждал этого объектива девять месяцев. Теперь возможность установить действительно мощный инструмент упущена! Это слишком жестоко – как такое могло случиться!.. Леди Константин, мне стыдно за себя… перед вами. Но, леди Константин, если бы вы только знали, что значит для человека, занимающегося наукой, когда у него в последний момент отнимают средства для обоснования теории! Я против всего мира; но когда на стороне мира, помимо его природной силы, случайности – какие у меня могут быть шансы!

Молодой астроном прислонился к стене и замолчал. В этой борьбе с неблагоприятной судьбой его страдания были схожи по силе и своему характеру со страданиями Палисси́18.

– Не расстраивайтесь так, прошу вас, не расстраивайтесь! – уговаривала леди Константин. – Это ужасно прискорбно! Я вам искренне сочувствую. Может, можно его починить?

– Починить? Нет, нет!

– Вы не можете еще немного поработать со своим нынешним?

– Он совершенно посредственный, дешевый и просто плохой!

– Я достану вам другой, – да, действительно, достану! Позвольте мне достать для вас еще один такой и как можно скорее. Я сделаю все, чтобы помочь вам выпутаться из вашей беды, потому что мне очень хочется увидеть вас знаменитым. Я знаю, что, несмотря на это несчастье, вы станете великим астрономом! Подойдите же и скажите, что я могу купить вам новый.

Суитэн взял ее за руку. Он не верил своим ушам.

* * * * *

Несколько дней спустя в Большой Дом прибыла маленькая коробочка необычного вида. Она была адресована леди Константин и имела пометку: «с большой осторожностью». Леди распаковала ее и отнесла в свой маленький кабинет; а после обеда, одевшись для прогулки, она достала из коробочки бумажный сверток, похожий на тот, с которым произошел несчастный случай. Его она спрятала под своим плащом, как будто украла, и, медленно пройдя через лужайку, вышла через маленькую дверь, о которой говорилось выше, и вскоре уже спешила в направлении колонны Рингс-Хилл.

В тот день ранней весны над головой сияло яркое солнце, и его лучи изливали непривычное тепло на юго-западные стороны, при этом тенистые места все еще сохраняли вид и ощущение зимы. Грачи уже начинали строить новые гнезда, а, может, чинить старые и громко звали соседей высказать свое мнение о трудностях в их архитектуре. Леди Константин свернула было со своего пути, как будто решила пойти к дому, где жил Суитэн; но, поразмыслив, направила свои шаги к колонне.

Приблизившись к ней, она посмотрела наверх; но из-за высоты парапета там не было видно никого, кто не стоял бы на цыпочках. Однако она решила, что ее юный друг, возможно, увидит ее, если он там, и спустится; а в том, что он там, она вскоре убедилась, обнаружив дверь незапертой, а ключ находящимся внутри. Никакого движения, впрочем, сверху до ее ушей не доносилось, и она начала подниматься.

Тем временем дела наверху колонны развивались следующим образом. День был на редкость погожий, Суитэн поднялся наверх около двух часов и, усевшись за маленький столик, самостоятельно им сконструированный, начал перечитывать свои записи и просматривать разные астрономические журналы, которые он получил утром. Солнце пекло в полом пространстве крыши, как в бане, а боковые стенки защищали от малейшего ветерка. Хотя внизу был февраль, на календаре колонны стоял май. Такое состояние атмосферы и тот факт, что вчера он продолжал свои наблюдения до двух часов ночи, вызвали у него по истечении получаса непреодолимое желание спать. Расстелив на свинцовой площадке толстый ковер, который он держал наверху, Суитэн прилег к парапету и вскоре впал в забытье.

Минут через десять после этого с винтовой лестницы донесся тихий шелест шелковых одежд, потом, нерешительно продвигаясь вперед, он достиг отверстия, в котором тут же появилась фигура леди Константин. Сначала она не заметила его присутствия и остановилась, чтобы осмотреться. Ее взгляд скользнул по его телескопу, теперь зачехленному, его столу и бумагам, его стулу для наблюдений и его приспособлениям для наилучшего преодоления недостатка приборов. Было тепло, солнечно и тихо, за исключением одинокой пчелы, которая каким-то образом забралась внутрь колонны, и теперь вопросительно пела, не в силах понять, что подъем был ее единственным способом спастись. В следующее мгновение леди Константин увидела астронома, лежащего на солнце, как матрос у грот-мачты.

Леди Константин слегка кашлянула; он не проснулся. Затем она вошла и, вытащив сверток из-под плаща, положила его на стол. После этого она ждала, долго глядя на его спящее и имевшее очень интересный вид лицо. Кажется, ей не хотелось уходить, хотелось решиться разбудить его; но, написав карандашом его имя на посылке, она вышла на лестницу, где шуршание ее платья стало постепенно превращаться в тишину, пока она делала круг за кругом по пути к основанию башни.

Суитэн все еще спал, и вскоре в глубине колонны снова послышался шорох. Раздался звук закрывающейся двери, и шорох вновь стал приближаться, показывая, что она заперлась – несомненно, чтобы уменьшить риск случайного сюрприза со стороны какого-нибудь блуждающего жителя деревни. Когда леди Константин снова появилась наверху и увидела, что посылка все еще нетронута, а Суитэн, как и прежде, спит, она выказала некоторое разочарование, но не отступила.

Снова взглянув на него, она так сентиментально уставилась на его лицо, что, казалось, не могла отвести глаз. Там лежал в облике Антиноя19 не любвеобильный, не галантный, а простодушный философ. Его приоткрытые губы были губами, которые говорили не о любви, а о миллионах миль; это были глаза, которые обычно смотрели не в глубины других глаз, а в другие миры. В его висках обитали мысли не о женской внешности, а о звездных аспектах20 и конфигурации созвездий.

Таким образом, к его физической привлекательности добавилась привлекательность духовной недоступности. Облагораживающее влияние научных занятий проявилось в умозрительной чистоте, выражавшейся в его глазах всякий раз, когда он, разговаривая, смотрел на нее, и в детских изъянах манер, возникавших из-за его безразличия к разнице их полов. С тех пор как он стал мужчиной, он никогда не опускался даже до уровня леди Константин. Его рай в настоящее время действительно был в небе, а не в том единственном месте, где, как говорят, его можно найти, – в глазах той или иной дочери Евы. Сможет ли какая-нибудь Цирцея21 или Калипсо22 – и если да, то кто? – когда-нибудь остановить ночные полеты этого светловолосого ученого в бесконечные пространства над головой и отбросить в Лимб23 все его могучие расчеты космической силы и звездного огня? О, как жаль, если это случится!

Она была сильно поглощена этими чисто женскими размышлениями; наконец леди Константин очнулась и вздохнула, наверное, она сама точно не знала почему. Затем на ее губах и в глазах появилось очень мягкое выражение, и она сразу стала выглядеть лет на десять моложе, чем раньше, – совсем девочка, моложе, чем он. На столе лежали его инструменты; среди них ножницы, которыми, судя по обрезкам вокруг, вырезались кривые из плотной бумаги для какого-то вычислительного процесса.

Какая прихоть, волнение или влечение побудили ее к этому порыву, никто не знает; но она взяла ножницы и, склонившись над спящим юношей, отрезала один из локонов, или, скорее, завитков, – потому что они едва достигали локона, – в которые каждая прядь его волос решила закрутиться на последнем дюйме своей длины. Волосы упали на ковер. Она быстро подняла их, вернула ножницы на стол и, как будто ее достоинство внезапно устыдилось своих фантазий, поспешила к люку и спустилась по лестнице.

VI

Когда его дремота естественным образом исчерпала себя, Суитэн проснулся. Он проснулся без всякого удивления, ибо нередко днем отдавал сну то, что крал у него во время ночных дежурств. Первым предметом, попавшимся ему на глаза, был сверток на столе, и, увидев на нем свое имя, он без колебаний вскрыл его.

Солнце сверкнуло на линзе удивительной величины, отполированной до такой гладкости, что глаз едва мог уловить в ней отражения. Это был кристалл, в глубинах которого можно было увидеть больше чудес, чем было показано кристаллами всех Калиостро24.

Суитэн, разгоряченный радостью, отнес это сокровище в мастерскую телескопов у себя дома; затем он отправился в Большой Дом.

Добравшись до его пределов, он постеснялся позвонить, так и не получив на это никакого намека или разрешения; в то время как таинственная манера леди Константин оставить посылку, казалось, требовала такой же таинственности и в его подходах к ней. Весь день он неуверенно слонялся без дела в надежде перехватить ее, когда она вернется с прогулки; время от времени прохаживался с безразличным видом по полянам, на которые выходили окна, чтобы она, если бы была дома, могла знать, что он рядом. Но днем она так и не показалась. Все еще впечатленный ее игривой скрытностью, он продолжил ту же тактику после наступления темноты, вернувшись и пройдя через садовую калитку на лужайку перед домом, где сел на парапет, обрамлявший террасу.

Теперь она часто выходила сюда, чтобы меланхолично прогуляться после ужина, и сегодняшний вечер был как раз таким случаем. Суитэн прошел вперед и встретил ее почти на том самом месте, где уронил объектив несколькими ночами ранее.

– Я пришел повидаться с вами, леди Константин. Как линза оказалась на моем столе?

Она легонько рассмеялась, как девочка; то, что он пришел к ней таким образом, явно пока что не было оскорблением.

– Пожалуй, ее сбросила с облаков птица, – промолвила она.

– Но почему вы так добры ко мне? – воскликнул он.

– Один добрый поступок заслуживает другого, – отвечала она.

– Дорогая леди Константин! Какие бы открытия ни произошли благодаря этому, они будут приписаны вам в той же мере, что и мне. Что я делал бы без вашего дара?

– Вы, возможно, все равно достигли бы своей цели и тем благороднее были бы в своей борьбе с несчастьем. Я надеюсь, что теперь вы сможете продолжить работу над вашим большим телескопом, как будто ничего не случилось.

– О да, я сделаю это, конечно. Боюсь, я выказал слишком много невыдержанных чувств, когда произошел несчастный случай. Это было не очень благородно с моей стороны.

– В вашем возрасте в таких чувствах нет ничего противоестественного. Когда вы станете старше, вы будете улыбаться таким настроениям и неудачам, которые их породили.

– Ах, я вижу, вы считаете меня до крайности слабым, – сказал он с легким оттенком досады. – Но вы никогда не поймете, что инцидент, который занял всего лишь один градус в круге ваших мыслей, охватил целиком всю окружность моих. Ни один человек не может точно видеть, что и где находится на горизонте другого.

Вскоре они расстались, и она вернулась в дом, где некоторое время сидела, размышляя, пока, казалось, не испугалась, что ранила его чувства. Она проснулась ночью и все думала и думала об одном и том же, пока не довела себя до лихорадочного беспокойства по этому поводу. Когда наступило утро, она посмотрела на башню и, сев, порывисто написала следующую записку:

«ДОРОГОЙ МИСТЕР СЕНТ-КЛИВ, я не могу позволить, чтобы у Вас оставалось впечатление, что я презираю Ваши научные усилия, говоря так, как я говорила прошлым вечером. Думаю, Вы были слишком чувствительны к моему замечанию. Но, возможно, Вас взволновали дневные труды, и я боюсь, что такое позднее ночное наблюдение, должно быть, очень утомило Вас. Если я могу помочь Вам еще чем-то, пожалуйста, дайте мне знать. Я никогда не осознавала величия астрономии, пока Вы мне не показали его. Также дайте мне знать о новом телескопе. Приходите ко мне в любое время. После Вашей огромной доброты в том, что Вы были моим посланником, я никогда не смогу Вас достаточно отблагодарить. Жаль, что у Вас нет матери или сестры, я жалею о Вашем одиночестве! Мне тоже одиноко.

Искренне Ваша, ВИВЬЕТТА КОНСТАНТИН».

Она так хотела, чтобы он получил это письмо в тот же день, что утром побежала с ним к колонне, предпочитая быть своей собственной посланницей в столь пикантном деле. Дверь, как она и ожидала, была заперта; и, сунув письмо под нее, она снова пошла домой. Во время обеда ее пыл по поводу оскорбленных чувств Суитэна остыл, и, сидя за своим одиноким столом, она воскликнула про себя: «Что могло заставить меня писать такое!»

После обеда она направилась к башне быстрее, чем шла ранним утром, и нетерпеливо заглянула в щель под дверью. Она не смогла разглядеть никакого письма, а когда попробовала задвижку, обнаружила, что дверь открывается. Письмо исчезло, Суитэн, очевидно, пришел в этот промежуток времени.

Она залилась румянцем, который, казалось, говорил: «Я начинаю глупо интересоваться этим молодым человеком». Короче говоря, по ее собственному мнению, она несколько переступила границы достоинства. Ее инстинкты плохо вязались с формальностями ее существования, и она в унынии пошла домой.

Если бы концерт, ярмарка, лекция или собрание Доркас25 потребовали бы в этот момент покровительства и поддержки леди Константин, этого обстоятельства, вероятно, было бы достаточно, чтобы отвлечь ее мысли от Суитэна Сент-Клива и астрономии на какое-то время. Но поскольку ни одного из этих событий не было в пределах ожиданий – Уэлланд-Хаус и приход находились далеко от больших городов и курортов – пустота в ее внешней жизни сохранялась, а вместе с ней и пустота в ее жизни внутренней.

Юноша не ответил на ее письмо; он также не обратился к ней в ответ на приглашение, о котором вместе с остальной частью послания она сожалела, как о слишком теплом и неформальном для письма. Говорить с ним нежно – это одно, писать – совсем другое: таковы были ее чувства сразу после этого события; но его ответный шаг в виде молчания и уклонения, хотя, вероятно, и был результатом чистой неосознанности с его стороны, теперь полностью рассеял подобные соображения. Ее взгляд никогда не падал на колонну Рингс-Хилл без того, чтобы у нее не возникало заботливого любопытства по поводу того, что он сейчас делает. Как истинная женщина, она могла предположить самую отдаленную возможность наиболее вероятного развития событий, если бы эта возможность имела склонность быть трагической; и сейчас она боялась того, что с Суитэном Сент-Кливом что-то не так. И все же не было ни малейшего сомнения в том, что он настолько погрузился в работу над новым телескопом, что забыл обо всем остальном.

По воскресеньям, в перерыве между службами, она ходила в Литтл-Уэлланд, главным образом для того, чтобы дать побегать домашней собаке, большому сенбернару, которого очень любила. Расстояние было небольшим, и она возвращалась по узкой дорожке, отделенной от реки живой изгородью, сквозь голые ветви которой рябь сверкала ей в глаза серебристыми огоньками. Здесь она обнаружила Суитэна, облокотившегося на калитку и устремившего взгляд на ручей.

Сначала его внимание привлекла собака, потом он услышал ее и обернулся. Она никогда не видела его таким подавленным.

– Вы ни разу не пришли, хотя я вас приглашала, – сказала леди Константин.

– Мой большой телескоп не работает! – мрачно ответил он.

– Я сожалею об этом. Значит, это заставило вас совсем забыть меня?

– Ах, да, вы написали мне очень доброе письмо, на которое я должен был ответить. Ну, я действительно забыл, леди Константин. Мой новый телескоп не работает, и я вообще не знаю, что с этим делать!

– Могу я вам еще чем-нибудь помочь?

– Нет, боюсь, что нет. Вы и так уже помогли мне.

– Что могло бы действительно помочь вам преодолеть все ваши трудности? Наверняка что-то могло бы?

Он покачал головой.

– Должно же быть какое-то решение?

– О да, – ответил он, в раздумье глядя в ручей. – Конечно, какое-нибудь решение должно быть – экваториал, например.

– Что это?

– Если коротко, то это неосуществимо. Это великолепный прибор с объективом, апертура которого, скажем, восемь или девять дюймов, установленный так, чтобы его ось была параллельна земной оси, и снабженный ступенчатыми кругами для обозначения прямых восхождений и склонений; кроме того, у него есть специальные окуляры, искатель и всевозможные приспособления – например, часовой механизм, чтобы заставить телескоп следовать за движением при прямом восхождении – я не могу рассказать вам и половины удобств. Ах, экваториал – это действительно вещь!

– Экваториал – это единственный инструмент, необходимый для того, чтобы вы были вполне счастливы?

– В общем, да.

– Я посмотрю, что можно сделать.

– Но, леди Константин, – воскликнул изумленный астроном, – такой экваториал, как я описал, стоит столько же, сколько два рояля!

Она была несколько ошеломлена этой новостью, но галантно взяла себя в руки и сказала:

– Неважно. Я наведу справки.

– Но его нельзя поставить на башню, чтобы люди его не увидели! И он должен быть прикреплен к каменной кладке. Еще там должен быть какой-нибудь купол для защиты от дождя. Брезент мог бы подойти.

Леди Константин задумалась.

– Я вижу, это было бы большое дело, – сказала она. – Хотя, что касается ремонта и крыши, я бы, конечно, согласилась, чтобы вы делали со старой колонной все, что вам заблагорассудится. Мои рабочие могли бы заняться этим, не так ли?

– О да. Но что скажет сэр Блаунт, если вернется домой и увидит, что происходит?

Леди Константин отвернулась, чтобы скрыть внезапный прилив крови к щекам.

– Ах, мой муж! – прошептала она… – Я сейчас иду в церковь, – добавила она подавленным и торопливым тоном. – Я подумаю над этим вопросом.

В церкви с леди Константин было то же самое, что и с лордом Анджело26 из Вены в аналогичной ситуации: Небесам доставались лишь ее пустые слова, в то время как ее воображение не слышало ее языка. Вскоре она оправилась от минутного замешательства, в которое впала из-за неожиданного вопроса Суитэна. Мысль о том, что с ее помощью этот молодой астроном может стать известным ученым, доставляла ей тайное удовольствие. Процесс оказания ему мгновенной материальной помощи начал вызывать у нее большое восхищение; это было новое и неожиданное русло для ее сдерживаемых эмоций. Благодаря гораздо более обширному опыту, чем у него, леди Константин видела, что шансы Суитэна Сент-Клива когда-нибудь стать королевским астрономом или каким-либо исключительным астрономом, были, возможно, один к миллиону; и все же оставшийся шанс в его пользу был одной из тех возможностей, на которой женщине с ограниченным интеллектом и с предприимчивой фантазией намного приятнее останавливаться, чем на вероятных вопросах без привкуса высоких отвлеченных рассуждений. Вопрос об экваториале был очень важным; и она уловила такую большую искру в его энтузиазме, что не могла думать ни о чем другом, кроме как о возможности заполучить важный инструмент.

Когда на следующий день Табита Ларк прибыла в Большой Дом, вместо того, чтобы найти леди Константин в постели, как раньше, она обнаружила ее в библиотеке, изучающей астрономические труды, которые ей удалось раскопать на изъеденных червями полках. Поскольку эти издания для столь быстро развивающейся науки были довольно почтенными, практической помощи от них было немного. Тем не менее «экваториал» продолжал занимать ее воображение, и она стала так же страстно желать увидеть его на колонне Рингс-Хилл, как и сам Суитэн.

В результате леди Константин в тот же вечер отправила посыльного в Уэлланд-Боттом, где находилась усадьба бабушки Суитэна, с просьбой о присутствии молодого человека в доме в двенадцать часов следующего дня.

Тот поспешил с покорным ответом, и этого обещания было достаточно, чтобы следующим утром придать свежести ее манерам вместо свинцовой духоты, сопровождавшей ее слишком часто до того момента, как солнце достигнет зенита, а иногда и после. Суитэн, по сути, возник в качестве привлекательного маленького вмешательства между ней и безысходностью.

VII

В то утро туман исказил все деревья в парке, белесая атмосфера прилипла к земле, как грибовидная поросль, и придавала покрытым дерном неровностям вид склизкий и сырой. Но леди Константин устроилась в своем кресле, ожидая прихода сына покойного викария с безмятежностью, которую бескрайняя внешняя пустота не могла ни сбить с толку, ни разрушить.

Без двух минут двенадцать раздался звонок в дверь, и на лице леди появилось выражение, которое нельзя было назвать ни материнским, ни сестринским, ни влюбленным, но оно неописуемым образом сочетало в себе все эти три качества. Дверь распахнулась, и вошел молодой человек, туман все еще цеплялся за его волосы, в которых она могла различить небольшую выемку там, где она отщипнула завиток.

Молчаливость, которая в обществе считалась его недостатком, сейчас показалась ей пикантной особенностью. Он выглядел несколько встревоженным.

– Леди Константин, я сделал что-нибудь, что вы послали за мной?.. – начал он, задыхаясь, глядя ей в лицо и приоткрыв губы.

– О нет, конечно, нет! Это я решила сделать кое-что, не более того, – с улыбкой сказала она, протягивая руку, к которой он довольно робко прикоснулся. – Не смотрите так озабоченно. Скажите лучше, кто делает экваториалы?

Эта замечание было похоже на прорыв плотины, и ее быстро затопило всем, что она хотела знать об астрономических оптиках. Сообщив подробности, он стал ждать, явно горя желанием узнать, к чему ведут эти расспросы.

– Я не собираюсь покупать вам его, – мягко сказала она.

Он выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок.

– Конечно, нет. Я и не желаю этого. Я… бы не смог принять его, – запинаясь, произнес молодой человек.

– Но я собираюсь купить его для себя. У меня нет хобби, и им будет астрономия. Я закреплю свой экваториал на колонне.

Суитэн просиял.

– И я позволю вам пользоваться им, когда пожелаете. Короче говоря, Суитэн Сент-Клив будет королевским астрономом леди Константин; и она… и она…

– Станет его королевой, – и слова эти прозвучали не намного хуже оттого, что были произнесены тоном человека, стремящегося закончить затянувшееся предложение.

– Что ж, именно это я и решила сделать, – продолжила леди Константин. – Я немедленно напишу мастерам по оптике.

Похоже, ему ничего больше не оставалось, как поблагодарить ее за предоставленную привилегию, когда бы она ни стала доступна, что он незамедлительно и исполнил, а затем сделал вид, что собирается уходить. Но леди Константин остановила его вопросом:

– Вы когда-нибудь видели мою библиотеку?

– Нет, никогда.

– Вы не сказали, что хотели бы ее увидеть.

– Но я хотел бы.

– Это третья дверь справа. Вы можете войти и оставаться там столько, сколько захотите.

Суитэн вышел из утренней гостиной в отведенные ему покои и развлекался в этой «душе дома», по определению Цицерона, пока не услышал, как с башенки раздался звонок к обеду; затем он спустился со ступенек библиотеки и решил, что пора идти домой. Но в этот момент вошел слуга, чтобы осведомиться, не желает ли он, чтобы обед ему принесли прямо сюда; после его утвердительного ответа у живота лакея появился большой поднос, и Суитэн был очень удивлен, увидев в своем распоряжении целого фазана.